Текст книги "Озеро"

Автор книги: Ясунари Кавабата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

В тот день, когда Гимпэй, сидя в такси, открыл для себя голубой и розовый мир, о свидании попросила Хисако. Она ждала его, спрятавшись в траве у ограды. Однажды он ей сказал: «Судя по высоте ограды, твой отец чуждался людей. Наверное, сверху она была утыкана гвоздями и битым стеклом». Из построенных вокруг одноэтажных домов заглянуть во двор было невозможно. Даже со второго этажа единственного здесь двухэтажного дома треть участка оставалась вне поля зрения. Зная об этом, Хисако выбрала укромный уголок поблизости от ограды. Ворота, по-видимому, были деревянные и сгорели. Участок не продавался, и сюда никто не заходил – ни чтобы прицениться, ни просто из любопытства. Поэтому Гимпэй и Хисако могли спокойно встречаться здесь даже днем.

– Ты зашла сюда по дороге домой? – Гимпэй положил ей руку на голову, потом притянул к себе, зажав в ладонях ее побледневшие щеки.

– Учитель, у нас очень мало времени. Родители точно высчитали, сколько минут мне требуется, чтобы добраться от колледжа до дома.

– Так…

– Они не разрешили мне даже остаться после занятий на лекцию, посвященную «Повести о доме Тайра» [3]3
  «Повесть о доме Тайра» – средневековое повествование о расцвете и падении одного из крупнейших феодальных кланов Японии.


[Закрыть].

– Не может быть! Значит, ты уже давно ждешь? И вот так все время на корточках? Наверно, ноги затекли! – Гимпэй усадил ее к себе на колени, но Хисако, стесняясь дневного света, соскользнула на землю.

– Учитель, вот… возьмите.

– Что это? Деньги?.. Откуда они у тебя?

– Я украла их для вас. – Ее глаза радостно сияли. – Здесь двадцать семь тысяч иен.

– Это деньги твоего отца?

– Я нашла их в комнате матери.

– Мне не нужны деньги. Положи их обратно, пока не узнали о пропаже.

– Если они узнают, я подожгу дом.

– Не уподобляй себя Осити из овощной лавки… [4]4
  В 1682 г. во время большого пожара в Эдо (нынешний Токио) дочь владельца овощной лавки Осити влюбилась в юного послушника в храме, куда она прибежала, спасаясь от огня. Любовь ее была столь сильна, что вскоре она сама подожгла свой дом, чтобы, спасаясь, прибежать в храм и вновь встретиться с возлюбленным. Ее осудили и отправили в тюрьму за поджог. Этот факт использовал известный японский писатель Ихара Сайкаку в повести «Пять женщин, предавшихся любви», он послужил сюжетом и для ряда пьес Кабуки.


[Закрыть]Слыханное ли дело: из-за двадцати семи тысяч иен поджечь дом стоимостью более десяти миллионов!

– Думаю, мать не станет поднимать шум – эти деньги она припрятала от отца, и он о них ничего не знает. Прежде чем их забрать, я все хорошенько обдумала. А возвращать взятое – опасно. Я обязательно начну трястись от страха, сделаю что-то не так, и меня поймают.

Уже не в первый раз Хисако воровала деньги для Гимпэя, хотя он об этом сам не просил.

– Зачем ты это делаешь? – упрекнул ее Гимпэй. – Я ведь не умираю от голода. Секретарь господина Ариты – президента одной компании, – мой давнишний друг еще со студенческих времен, часто заказывает мне писать для его начальника доклады. Этого заработка мне хватает на то, чтобы сводить концы с концами.

– Господин Арита… А как его имя?

– Отодзи Арита. Совсем дряхлый старик.

– Боже мой! Да ведь этот Арита – председатель попечительского совета в новом колледже! Мой отец именно к нему обратился с просьбой, чтобы меня перевели туда.

– В самом деле?

– Значит, вы писали для господина Ариты и речи, с которыми он выступал в нашем колледже? Вот уж не знала!

– Такова жизнь.

– Да, такова жизнь… Знаете, иногда в лунные ночи я любуюсь на полную луну и думаю: может быть, и вы в этот час глядите на нее… А в ветреные, дождливые дни меня охватывает беспокойство: каково вам там одному, в вашем жилище?

– Секретарь Ариты рассказывал мне, что старик страдает странным видом фобии, и просил меня по возможности не употреблять в речах, которые я для него пишу, слова «жена» или «брак». А мне-то подобные слова представлялись вполне уместными для речей, которые произносились в женском колледже. С ним не случались во время выступлений приступы неврастении?

– Не замечала.

– Должно быть, так. На людях неврастеник себя сдерживает, – пробормотал Гимпэй.

– А какие они – неврастеники?

– Разные. Может быть, мы тоже принадлежим к их числу. Хочешь, покажу, каким бывает приступ неврастении? – Гимпэй протянул к ней руки и закрыл глаза. Перед его мысленным взором возникло пшеничное поле близ родной деревни. Женщина на неоседланной лошади едет по меже через поле. На ее шее белое полотенце, завязанное спереди узлом…

– Да-да, учитель, задушите меня, я не хочу возвращаться домой! – жарко зашептала Хисако.

Гимпэй с удивлением обнаружил, что его пальцы сжимают шею девушки. Он протянул к шее Хисако другую руку, как будто намеревался измерить ее. Пальцы соединились на затылке… Опомнившись, он сунул деньги ей за пазуху. Она отшатнулась.

– Будь послушной и забери эти деньги домой… Боюсь, все кончится тем, что ты или я совершим преступление, если и дальше будем заниматься такими делами. Онда и так уже окрестила меня преступником. Она в своем письме объявила, что я лжец и темная личность и, вне всякого сомнения, совершил в прошлом много нехороших поступков… Ты ведь знаешь о ее письме? Давно видела Онду?

– Последнее время мы не встречались. И писем она мне тоже не пишет. Откровенно говоря, она мне разонравилась.

Гимпэй промолчал. Хисако постелила для него нейлоновый платок. Но через нейлон еще больше чувствовалась исходившая от земли прохлада. Пахло свежей травой.

– Учитель, я хочу, чтобы вы снова ходили за мною, но незаметно. Когда я возвращаюсь из колледжа. Мой новый колледж дальше от дома, чем тот, где я училась прежде.

– А ты сделаешь вид, будто заметила меня, лишь когда мы приблизимся к чудесной решетке, что на воротах вашего дома. Будешь глядеть на меня сквозь решетку, и твое лицо покраснеет от смущения.

– Нет, я попрошу вас войти внутрь. В нашем огромном доме никто не сумеет вас отыскать. Я в этом уверена. Даже моя комната достаточно велика, чтобы вас в ней спрятать.

Безмерное счастье охватило Гимпэя. Вскоре он действительно воспользовался предложением Хисако, но был обнаружен родителями, и ему с позором пришлось бежать из ее дома.

С той поры минули годы, время отдалило их друг от друга, и все же, когда его столкнул с дамбы студент – возлюбленный той девушки с собакой, – Гимпэй, глядя на розовый закат, назвал ее имя. «Хисако, Хисако!» – тоскливо повторял он, возвращаясь в свое жилище. Дамба, с которой он скатился, была высотой в два человеческих роста, и он сильно ушиб плечо.

Но на следующий вечер его неудержимо потянуло туда, где по тропинке прогуливалась девушка с собакой. Эта чистая девушка осталась к нему безразличной, а ведь он, собственно, не собирался причинить ей ни малейшего вреда, с грустью думал Гимпэй. Грусть была сродни той, что приходит, когда глядишь на улетающих диких гусей… Либо когда следишь за уходящим в прошлое сверкающим потоком времени. Его собственная жизнь может прерваться завтра, да и красота девушки не вечна.

Теперь Гимпэй не мог бродить по дороге на косогоре, где росли гинкго, поскольку студент, с которым он вчера заговорил, наверняка запомнил его. А уж тем более не решался он подняться на дамбу, где тот, по-видимому, будет опять дожидаться прихода девушки. Поэтому Гимпэй решил спрятаться во рву между тропинкой и оградой особняка, некогда принадлежавшего аристократу. Если его там случайно обнаружит полицейский, Гимпэй всегда сможет оправдаться, что свалился в ров, будучи нетрезвым, или его столкнул туда хулиган, а он ушибся и не в силах выбраться. Все же сказаться пьяным безопасней, решил Гимпэй, и, чтобы это выглядело натуральней, перед выходом из дома хлебнул спиртного.

Накануне, разглядывая ров, Гимпэй решил, что он достаточно глубок, но, спустившись в него, убедился, что ров не столько глубокий, сколько широкий. Стены его, как и дно, были выложены камнем. В щелях между камнями росла трава. На дне – прошлогодние палые листья. Если прижаться к той стене, что ближе к тропинке, то идущий мимо навряд ли сможет его заметить, решил Гимпэй. Постояв во рву около получаса, он почувствовал, что ждать дольше невмоготу: еще немного – и он вопьется зубами в каменную стенку. Чуть в стороне он заметил кустики фиалок, росшие между камнями. Он придвинулся к ним, перекусил стебли зубами и сжевал. Глотать фиалки оказалось нелегко. Гимпэй тихо застонал, с трудом сдерживая подступившие к глазам слезы.

Наконец у подножия косогора появилась вчерашняя девушка с собакой. Раскинув руки и уцепившись за каменный выступ, Гимпэй слегка подтянулся и высунул голову. Руки дрожали, и ему казалось, что камни вот-вот обрушатся. Сердце колотилось о камни так сильно, что, казалось, еще мгновенье – и оно выскочит из груди.

На девушке был тот же свитер, что накануне, но вместо джинсов – ярко-красная юбка, на ногах – элегантные туфли. Белое и ярко-красное плыло на фоне молодой зелени, постепенно приближаясь к Гимпэю. Когда девушка проходила мимо него, он запрокинул голову и увидел прямо перед глазами ее белые руки. Снизу он успел заметить безупречную линию ее подбородка и, тихо застонав от восхищения, закрыл глаза.

– А вот и он… – пробормотал Гимпэй. Открыв глаза, он заметил вчерашнего студента, ожидавшего девушку на дамбе. Вскоре девушка присоединилась к нему, и отсюда, из рва, Гимпэй еще долго видел, как две фигуры плыли по дамбе в высокой траве, удаляясь от него все дальше и дальше. До позднего вечера Гимпэй дожидался в своем укрытии возвращения девушки, но она так и не появилась. По-видимому, студент рассказал ей о встрече со странным человеком, и они прошли другой дорогой.

С тех пор Гимпэй много раз приходил сюда, бродил по тропинке, вдоль которой росли гинкго, часами лежал в густой траве на дамбе, поджидая девушку, но она больше не появлялась. Воспоминания о ней гнали его сюда даже по ночам. Молодые листья гинкго росли быстро, при лунном свете черные кроны деревьев отбрасывали пугающие тени на асфальтовую дорогу. Они напоминали Гимпэю ночную темноту озера близ его деревни, которая пугала его в детстве, заставляя в страхе убегать под защиту родного дома…

Однажды со дна рва Гимпэю послышалось мяуканье. Он остановился и заглянул в ров. Там на дне стоял ящик, в котором копошились крохотные существа.

– Удобное место, где можно оставлять новорожденных котят, – пробормотал Гимпэй. Кто-то сунул их в ящик и бросил в ров. Сколько же их там? Бедные существа, они будут мяукать, пока не сдохнут от голода. Подумав о том, что он и сам похож на этих брошенных котят, Гимпэй долго еще прислушивался к их мяуканью.

С того вечера девушка туда так и не приходила. В начале июня Гимпэй прочитал в газете, что в одном из водоемов – он находился невдалеке от известного ему косогора – устраивают ловлю светлячков. На этом водоеме была лодочная станция. Гимпэй твердо верил, что девушка придет поглядеть, как ловят светлячков. Тем более что дом ее где-то поблизости – иначе вряд ли она приходила бы сюда на прогулку с собакой.

На берегу озера близ деревни, откуда была родом мать Гимпэя, тоже было много светлячков, и он вместе с нею часто ходил ловить их. Когда его укладывали в постель, окруженную противомоскитной сеткой, он выпускал светлячков. Так же поступала и Яёи. Фусума были раздвинуты, и Гимпэй видел ее в соседней комнате в постели, под такой же сеткой. Они спорили, кто больше поймал, но светлячки все время перелетали с места на место и сосчитать их было трудно.

– До чего же ты хитрый, Гимпэй! Почему ты всегда хитришь? – сердилась Яёи и, поднявшись с постели, грозила ему кулачком, а потом, войдя в раж, колотила руками по сетке, с которой светлячки разлетались в разные стороны. Ухватившись за сетку, она топала ногами, ее коротенькое спальное кимоно с узкими рукавами распахивалось, и тогда взгляду Гимпэя открывались белые ноги девочки. Сетка прогибалась в сторону Гимпэя, и Яёи казалась ему прекрасным призраком, привидением, бьющимся в голубых тенетах.

– Сегодня ты поймала больше, чем я. Обернись назад и погляди! – признавался Гимпэй.

Яёи оборачивалась и задорно выкрикивала:

– Само собой – больше!

Она трясла противомоскитную сетку, огоньки светлячков метались туда и сюда, и впечатление было такое, словно их великое множество.

Гимпэй до сих пор помнит, что в тот вечер на Яёи было спальное кимоно с узором из крупных крестиков. Но что делала его мать, которая была рядом? Ругала ли она Яёи за шум, который та подняла? И выговаривала ли дочери мать Яёи? Она ведь спала с ней под Одной сеткой. Вместе с ними, кажется, находился и ее младший братишка… Ничего этого Гимпэй не помнил. В памяти сохранилась только Яёи.

По сей день его время от времени посещало видение: вспыхнула молния в ночной тьме над озером – такая яркая, что мгновенно высветила водную гладь до самых отдаленных уголков. Когда она угасла, на берегу стали видны огоньки светлячков. Может, эти огоньки – продолжение видения, а может, и нет. Ведь такие молнии часто бывали в их краях летом, когда светлячки появляются во множестве. Гимпэй не думал, конечно, что есть какая-то связь между светлячками и душой утонувшего в озере отца, но все же их огоньки в тот миг, когда молния угасала и озеро вновь окутывала тьма, вызывали неприятное ощущение. И хотя Гимпэй понимал, что это только видение и на самом деле такого не бывает, эта огромная неподвижная масса воды, внезапно вспыхивающая среди ночи от мгновенного зигзага молнии, всякий раз вызывала в нем ужас, казалась ему некой зловещей игрой природы, воплем агонизирующего времени. У него было такое ощущение, будто молния пронзала его самого, ярким светом высвечивая все мироздание. То же самое испытал он и когда впервые познал Хисако – между ними словно возник электрический разряд.

Гимпэя поразила тогда ее удивительная смелость. В чем-то она была сродни вспышке молнии. И та же смелость Хисако позволила Гимпэю войти в ее дом, очутиться в ее комнате.

– До чего же большой у вас дом. Если придется бежать, заплутаешься, – пошутил тогда Гимпэй.

– Не беспокойтесь, я провожу вас. А можно выпрыгнуть через окно.

– Со второго-то этажа? – испуганно пробормотал он.

– А я свяжу несколько поясов, и вы с их помощью преспокойно спуститесь вниз.

– А собака у вас есть? Я терпеть не могу собак.

– Нет.

Хисако едва прислушивалась к тому, что говорил Гимпэй. Она глядела на него сияющими глазами.

– Я знаю, что не смогу выйти за вас замуж, – сказала она, – но пусть хоть один-единственный раз мы останемся С вами вдвоем в этой комнате. Мне надоели наши тайные встречи, надоело от всех прятаться в траве за оградой.

– Слова «прятаться в траве» могут означать только то, что они означают, но теперь их стали употреблять еще и в смысле «уходить в иной мир», «сходить в могилу».

– Правда? – Хисако без особого интереса восприняла этот экскурс в филологию.

– Собственно, теперь, когда меня выгнали и я больше не учитель родного языка, это не имеет значения…

Гимпэй разглядывал роскошно обставленную в западном стиле комнату своей бывшей ученицы и чувствовал себя не лучше, чем преступник, которого преследуют по пятам.

Пока он шел за Хисако от дверей ее нового колледжа до ворот этого дома, его настроение переменилось. Он понимал: то, что он сейчас идет за ней во второй раз, – всего лишь игра, правила которой заранее известны Хисако, и она лишь делает вид, будто ей все внове. Но теперь она целиком и полностью ему принадлежала, и он с радостью принял эту игру – ведь ее придумала Хисако.

– Подождите меня здесь, – прошептала она, крепко сжимая руку Гимпэя. – Сейчас у нас ужин, но я постараюсь вернуться как можно скорее.

Гимпэй притянул Хисако к себе и поцеловал в губы. Хисако хотела, чтобы этот поцелуй длился вечно. Она так крепко прижалась к Гимпэю, что ему с трудом удалось удержаться на ногах.

– Чем вы займетесь в мое отсутствие?

– Не знаю. У тебя есть альбом с твоими фотографиями?

– Нет ни альбома, ни даже дневника. – Хисако покачала головой.

– Ты никогда не рассказывала мне о своем детстве.

– Ничего в нем не было интересного.

Хисако вышла из комнаты, не утерев даже губы после поцелуя. Как сейчас она будет смотреть в глаза родителям? – подумал Гимпэй. За занавеской, скрывавшей нишу в стене, он обнаружил умывальник, пустил слабую струю воды, тщательно вымыл лицо и руки, прополоскал рот. Он хотел было снять носки и вымыть ноги, но не решился сунуть их в умывальник, где Хисако мыла лицо. Собственно, от того, что он вымоет ноги, они не станут менее уродливы. Напротив, их безобразие проступит еще отчетливее.

Никто бы не догадался об их свидании, не займись Хисако приготовлением бутербродов для Гимпэя. И уж верхом дерзости было то, что на виду у всех она пронесла к себе в комнату кофе на серебряном подносе.

Не успела она поставить поднос на стол, как в дверь постучали. Хисако решительно и даже с упреком спросила: – Это вы, мама?

– Да.

– У меня гость, и прошу нас не тревожить.

Кто у тебя?

– Мой учитель, – тихо, но в то же время твердо ответила Хисако.

Гимпэй встал, подхваченный порывом неистовой ярости. Будь у него в руках пистолет, он не задумываясь выстрелил бы Хисако в спину… Он стреляет! Пуля пронзает ее насквозь и попадает в мать по ту сторону двери. Обе падают на спину, но Хисако красивым движением успевает повернуться к нему лицом, валится к его ногам и обнимает его колени. Из ее раны хлещет кровь, стекая по его ногам. В одно мгновенье грубая темная кожа на его подошвах становится шелковистой, прекрасной, как лепестки роз, и даже длинные обезьяньи пальцы, торчащие в разные стороны, словно погнутые зубцы гребня, омытые теплой кровью Хисако, становятся ровными и красивыми, как у манекена. Гимпэй спохватывается, что у Хисако не может быть столько крови, и видит, что кровь стекает также из раны у него в груди. Он теряет сознание и чувствует, будто его уносит на пятицветные облака, на которых восседает Будда Амида, собирая души истинно верующих… Все это видение длилось один короткий миг.

«Кровь моей дочери примешана к лекарству от экземы, которое она принесла для вас в школу», – раздается голос отца Хисако, и Гимпэй в ужасе замирает. Но это ему только послышалось.

Когда Гимпэй пришел в себя, он увидел грациозную фигурку Хисако у двери, и страх прошел. За дверью воцарилась тишина. Гимпэю показалось, будто дверь вдруг стала прозрачной, и он видит мать Хисако, трясущуюся под упорным взглядом дочери. Жалкая курица, у которой цыпленок выщипал перья! Из коридора донеслись нерешительно удаляющиеся шаги. Хисако быстро заперла дверь на ключ, потом повернулась и, прислонившись к ней спиной, заплакала.

Не прошло и нескольких минут, как в коридоре послышались тяжелые шаги. Вместо матери теперь к двери подошел отец и стал раздраженно дергать за ручку.

– Хисако, слышишь, открой! Немедленно открой!

– Я сейчас поговорю с твоим отцом, – сказал Гимпэй.

– Не надо.

– Почему? Ведь другого выхода нет.

– Я не хочу, чтобы отец вас увидел.

– Но я ничего не сделаю дурного. У меня даже пистолета с собой нет.

– Не хочу! Бегите через окно.

– Через окно?! Ну что же, попытаюсь. Ноги-то у меня как у обезьяны.

– В ботинках спускаться опасно.

– Я их снял.

Хисако взяла из шкафа несколько поясов и начала их связывать. Отец стучал в дверь все громче.

– Подождите минутку, я сейчас открою. И не волнуйтесь, пожалуйста! Мы не собираемся здесь покончить жизнь самоубийством или совершить что-нибудь дурное.

– Что?! Как смеешь ты так говорить с отцом?!

Слова Хисако все же подействовали на него, и стук в дверь прекратился.

Крепко намотав конец импровизированной веревки на обе руки, она кинула ее за окно и со слезами на глазах поглядела на Гимпэя. Он коснулся ее пальцев кончиком носа и стал быстро спускаться. Он хотел поцеловать ее пальцы, но, потому что все время с опаской поглядывал вниз, ткнулся в них не губами, а носом. Спустившись на землю, он дважды дернул за конец, давая понять, что все в порядке. Когда он дернул во второй раз, веревка, никем не удерживаемая, упала к его ногам.

– Ты даришь эти пояса мне? Спасибо, я их возьму на память! – крикнул Гимпэй.

Пробегая по саду, он на ходу быстро намотал веревку на руку. Оглянувшись, Гимпэй увидел в окне, через которое только что выбрался, две фигуры – Хисако и, по-видимому, отца. Наверно, ее отец не будет поднимать шум, подумал Гимпэй и ловко, словно обезьяна, перепрыгнул через резную решетку ворот.

Удалось ли Хисако выйти замуж после всего случившегося? – раздумывал теперь он.

С тех пор Гимпэю лишь один раз довелось встретиться с Хисако. Он часто приходил к ограде ее бывшего дома, но Хисако больше уже не ждала его, «спрятавшись в траве», не оставляла для него посланий на ограде. И все же сто не покидала надежда увидеть ее, и он время от времени заглядывал сюда даже зимой, когда трава пожухла и ее засыпало снегом.

Однажды ранней весной он, к своему крайнему удивлению, встретил там Хисако.

Но Хисако была не одна, а вместе с Ондой. В первую минуту у Гимпэя сердце радостно забилось в груди: значит, и Хисако иногда заглядывает сюда, надеясь встретиться с ним, просто до сих пор они приходили в разное время… Однако стоило ему взглянуть на удивленное лицо Хисако, и его радость угасла: она вовсе не рассчитывала его увидеть. Она назначила здесь встречу Онде. Но как могла она привести эту доносчицу сюда, на место их тайных свиданий?! Гимпэй решил быть осторожным, чтобы не наговорить лишнего…

– Учитель… – прошептала Хисако.

– А, это вы, учитель! – громко повторила Онда.

– Мисс Тамаки, неужели вы до сих пор водите дружбу с подобной личностью? – Гимпэй указал подбородком на Онду. Девушки сидели рядом, подстелив под себя нейлоновый платок.

– Хисако ходила сегодня на церемонию, посвященную окончанию колледжа, – объявила Онда, неприязненно глядя на Гимпэя.

– Вот как? На церемонию… Я ничего об этом не знал. – Он сказал больше, чем хотел.

– Учитель, с того дня я ни разу не была в колледже, – извиняющимся голосом пробормотала Хисако.

– Понимаю. – Слова девушки глубоко тронули его, но то ли из-за присутствия Онды, то ли припомнив времена, когда он еще был учителем, Гимпэй неожиданно для самого себя спросил: – Но как в таком случае вы смогли закончить колледж?

– Смогла! Помог председатель попечительного совета, – вместо нее ответила Онда, и трудно было понять, благожелательно или дурно она относится к этому факту.

– Я знаю, вы умная девушка, мисс Онда, но перестаньте вмешиваться, когда вас не спрашивают… Скажите, Хисако, председатель выступил с речью на церемонии?

– Да.

– Я давно уже не пишу речи для старого Ариты. Наверно, его сегодняшняя речь была не похожа на прежние?

– Она была краткой.

– Боже мой, о чем только они говорят? – вмешалась Онда. – Неужели вам больше нечего сказать друг другу, если вы даже встретились случайно?

– Оставьте нас вдвоем, и мы найдем о чем поговорить. Но все это не для ваших шпионских ушей. Если вам есть что сказать мисс Тамаки, говорите скорее и уходите.

– Я не доносчица. Я хотела лишь спасти мисс Тамаки от вашего вредного влияния. Именно мое письмо заставило ее сменить колледж, и, хотя Хисако потом перестала его посещать, она по крайней мере избавлена от постоянного общения с бесчестным человеком. Я очень дорожу дружбой с мисс Тамаки и буду бороться за нее, что бы вы со мной ни сделали. Мисс Тамаки ненавидит вас.

– Ну как мне с вами поступить? Уходите поскорее отсюда, покуда целы, иначе я за себя не ручаюсь.

– Я не оставлю мисс Тамаки. Она назначила свидание мне, а не вам, поэтому вы уходите.

– Вы что, приставлены следить за мисс Тамаки?

– Мне этого никто не поручал. Вы нехороший человек. – Онда отвернулась. – Пойдем отсюда, Хисако. Скажи этому беспардонному мужчине, что ты его ненавидишь и не намерена с ним встречаться.

– Будьте умницей, уйдите! Я ведь еще не закончил разговор с мисс Тамаки. – Гимпэй снисходительно погладил Онду по голове.

– Нечистоплотный человек! – Онда тряхнула головой.

– Насчет нечистоплотности вы правильно сказали. Когда, кстати, вы в последний раз мыли голову? Вам бы следовало делать это почаще, у вас от волос неприятный запах. Сомневаюсь, чтобы кто-то захотел погладить такие грязные волосы.

Онда была взбешена.

– Послушай, уходи-ка отсюда! Я ведь хулиган и могу запросто ударить женщину.

– Пожалуйста, бейте, пинайте меня, сколько хотите!

– Хорошо же! – Гимпэй ухватил ее за руку и потянул за собой. – Не возражаете? – Он обернулся к Хисако.

В ее глазах он прочитал согласие и потащил Онду на улицу.

– Что вы делаете? Отпустите меня! – упиралась Онда, пытаясь укусить его.

– Ах, ты хотела поцеловать руку бесчестного человека?

– Я укушу вас! – закричала Онда, но так и не исполнила свою угрозу.

Когда Гимпэй вывел ее на улицу, она перестала сопротивляться и пошла сама, опасаясь, как бы прохожие не обратили на них внимание. Гимпэй продолжал крепко держать ее за руку. Он остановил свободное такси.

– Эта девушка убежала из дому. Родители ждут ее у входа на станцию Омори. Прошу вас, поскорее доставьте ее туда, – сказал он шоферу первое, что пришло в голову, передал ему купюру в тысячу иен и втолкнул Онду в машину. Машина сразу же сорвалась с места и помчалась вперед.

Гимпэй вернулся за ограду. Хисако по-прежнему сидела на нейлоновом платке.

– Я объяснил шоферу, что она убежала из дому, усадил в такси и отправил к станции Омори. Это обошлось мне в тысячу иен, – сказал он.

– В отместку Онда опять напишет моим родителям.

– И снова подпишется: «Скорпион».

– А может, на этот раз и не напишет. Она очень хочет попасть в университет и пришла уговаривать меня поступить с ней вместе. У нее есть план: стать моим частным репетитором, с тем чтобы отец оплатил ее учебу в университете. У ее родителей сейчас туговато с деньгами.

– Вот, значит, для чего она попросила тебя о встрече?

– Да, но она и до этого, чуть не с января, часто писала мне письма с просьбой повидаться. Но я не хотела приглашать ее к себе домой и ответила, что смогу встретиться с ней в день церемонии по случаю окончания колледжа. Она ожидала меня у входа, и мы пошли сюда. Мне все равно хотелось еще раз побывать здесь.

– С того дня я часто заглядывал сюда – даже в ту пору, когда все было покрыто глубоким снегом.

Хисако кивнула, и на ее щеках появились симпатичные ямочки. Кто бы мог подумать, глядя на эту девчушку, что она была близка с Гимпэем? Да и он сам навряд ли смог бы обнаружить на этом милом лице следы своего «дурного» влияния.

– Я думала, что вы, может быть, иногда заходите сюда, – сказала Хисако.

– Однажды я пришел, когда на улицах снег уже растаял, но здесь его еще было много – целая гора. Может быть, убирали улицу и сбрасывали его сюда. Мне показалось, что здесь погребена наша любовь. И еще я подумал: под этой горой снега похоронен наш ребенок. – Гимпэй умолк спохватившись, что говорит словно в бреду.

Но Хисако кивнула и поглядела на него ясными глазами. Гимпэй растерялся и поспешно перевел разговор на другое.

– Ты все же решила вместе с Ондой поступить в университет?

– Все это пустое… – безразлично проговорила Хисако. – С какой стати женщине учиться в университете?

– Те пояса, из которых ты связала веревку, я бережно храню до сих пор. Ведь ты мне их подарила, правда?

– Наверно, веревка просто выскользнула у меня из рук, – призналась Хисако.

– Отец тебя очень ругал?

– Он запретил мне выходить из дома.

– Знай я, что ты не посещаешь колледж и тебя не выпускают из дома, обязательно пришел бы к тебе – через то самое окно.

– Иногда я по ночам стояла у окна и глядела в сад, – прошептала Хисако.

По-видимому, с тех пор как они перестали встречаться, Хисако вновь обрела свою девичью чистоту, и Гимпэй почувствовал, что не в его силах опять возбудить в ней былую страсть. И все же Хисако не отодвинулась, когда он присел на нейлоновый платок – туда, где только что сидела Онда. На Хисако было чудесное голубое платье с кружевным воротничком. Наверно, она так нарядилась ради церемонии. Гимпэю даже показалось, что Хисако стала пользоваться косметикой, но она накладывала ее так умело, что трудно было заметить. Гимпэй догадался об этом лишь по едва уловимому запаху.

– Пойдем куда-нибудь… Или вообще убежим отсюда – далеко-далеко, на пустынный берег озера… – сказал он, осторожно кладя руку ей на плечо.

– Учитель, я ведь решила больше не встречаться с вами. Я счастлива, что сегодня мне довелось вас увидеть, но пусть это будет наша последняя встреча. – Голос Хисако звучал спокойно. Она не отвергала Гимпэя, просто взывала к его разуму. – Если я почувствую, что не могу жить, не увидев вас, я вас найду, чего бы это ни стоило.

– Но я опускаюсь, опускаюсь на самое дно.

– Я приду к вам, если даже вы будете скрываться в подземных тоннелях станции Уэно.

– Пойдем со мной сейчас.

– Нет, сейчас не могу.

– Почему?

– Мое сердце разбито, и рана еще не затянулась. Если любовь сохранится и вы будете мне нужны, когда я окончательно приду в себя, я обязательно вас найду.

– Сомневаюсь… – Он почувствовал, словно у него немеют, отнимаются ноги. – Я все понял. Тебе не следует опускаться на дно, в тот мир, где я нахожусь. Постарайся, чтобы никто не узнал о том, что я открыл в твоей душе. Иначе тебе грозит беда. Я останусь в своем, чуждом тебе мире, но всю жизнь с благодарностью буду вспоминать тебя.

– А я постараюсь забыть вас, если смогу…

– Да, так будет лучше, – решительно сказал Гимпэй и в то же мгновение почувствовал невыразимую тоску. – Но сегодня… – Голос его задрожал.

Сверх ожиданий Хисако согласно кивнула.

Пока они ехали в такси, она не произнесла ни слова. Она закрыла глаза. Лицо ее было спокойно, лишь щеки слегка порозовели.

– Открой глаза. Я уверен – в них скрываются чертики.

Хисако широко раскрыла глаза – в них была пустота.

– Какие они у тебя грустные… Ты еще не забыла? – Он прикоснулся губами к ее ресницам.

– Я все помню, – едва слышно прошептала безжизненным голосом Хисако…

С тех пор Гимпэй больше ее не встречал.

Несколько раз он приходил туда, к ограде сгоревшего дома. Однажды он увидел, что участок огорожен новым забором, трава скошена и земля утрамбована. А спустя года полтора или два там начали строить новый дом. Судя по фундаменту, домик небольшой, подумал Гимпэй и решил, что вряд ли эту стройку затеял отец Хисако. Скорее всего, он кому-то продал участок. Прислушиваясь к звуку рубанка, которым споро работал плотник, Гимпэй закрыл глаза.

– Прощай! – прошептал он недостижимой теперь для него Хисако и мысленно пожелал счастья тем, кто будет жить в этом новом доме. Уверенные звуки рубанка словно подтверждали, что его пожелание сбудется.

Больше Гимпэй не приходил к ограде, где они «скрывались в траве». Откуда ему было знать, что вскоре Хисако вышла замуж и поселилась в этом доме.

* * *

Уверенность Гимпэя, что «та девушка» обязательно придет к водоему ловить светлячков, была столь велика, что это случилось на самом деле, и ему посчастливилось увидеть ее в третий раз.

Ловля светлячков устраивалась в течение пяти дней, и, хотя Гимпэй приготовился ходить туда ежедневно, он безошибочно вычислил вечер, когда появится Матиэ. Причем это подсказала ему не только интуиция. На третий день в газете появился репортаж о ловле светлячков, и Гимпэй решил, что Матиэ его обязательно прочитает и придет к водоему. С газетой в кармане Гимпэй вышел из дома и ощутил, как радостно бьется его сердце в ожидании встречи. Он был бессилен описать словами глубину, безупречную форму продолговатых глаз Матиэ и по пути к водоему рисовал их большим и указательным пальцем на щеке в виде чудесной маленькой рыбки. В его ушах звучала неземная музыка.