Текст книги "Господин Чичиков"

Автор книги: Ярослав Веров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ковбасенко сказал:

– Если их перевести, они все равно снова в семьдесят шестой обнаружатся. Ребята говорят, сигают сквозь стены. А пока они здесь, – Ковбасенко показал на дверь семьдесят шестой, – они тихие. Только по ночам исчезают, а так…

– Хватит! – завопил Кирияджи. И от невозможности что-либо предпринять рысью бросился вон из тюремного корпуса.

На этот раз Григорий Харлампиевич пил целую неделю, и не только красное вино. А потом как-то успокоился. Камера, так камера. И не такое в мире происходит. Только распорядился строго-настрого, чтобы никого в семьдесят шестую без его ведома не сажали. Смертность резко пошла на убыль, и Кирияджи успокоился вовсе. Впрочем, в таком спокойствии получилось пребывать недолго.

Как-то раз вызвало Кирияджи одно очень высокопоставленное лицо и, поинтересовавшись здоровьем Григория Харлампиевича, его жены и обеих дочерей – «Старшая твоя, кажется, в медицинский решила поступать? Хочет стать медиком? Лечить людей? Дело хорошее…» – ласково предложило поработать по одному человечку, подследственному. «Когда человек много знает, такой человек нам нужен. Но когда человек много говорит и не то делает, такой человек – дурак. Ты не смотри так, Гриша, не смотри. Ты-то не дурак? Не бойся, твой предшественник не за это пострадал. А потому что дурак. Решил на покойниках заработать, скотина. А ты, говорю, не дурак же? В общем, у тебя – неделя, чтобы решить эту проблему. Понял?»

– Понял, – ответил Кирияджи, а что он еще мог ответить?

Пришлось перевести указанного высоким лицом подследственного в семьдесят шестую, где тот через два дня умер от инсульта. Точнее, умер он не в камере, а в тюремной больнице. Потому что Кирияджи распорядился не спускать с камеры глаз, и как только обнаружилось, что поднадзорный как-то неправильно лежит, тут же вызвали врача; врач констатировал правосторонний паралич и потерю речи. Кирияджи, по правде сказать, очень надеялся, что тем все и ограничится, по крайней мере, говорить тот больше не сможет, да и писать тоже, и это устроит высокое лицо. А сам Кирияджи не будет мучаться совестью. Не тут-то было – уже в больнице последовал второй удар, и все.

Высокое лицо позвонило на следующий день, похвалило Кирияджи за оперативность и заверило, что с поступлением его дочки проблем не будет, «если, коне-ешна-а, мы и дальше будем жить дружно». Григорий Харлампиевич чувствовал себя как по уши в дерьме.

В тот день старший контролер Ковбасенко заметил потухший взгляд начальника и посочувствовал:

– Не переживайте вы так, Григорий Харлампиевич. Там кто хоть ночь одну провел – его хоть в санаторий отправь, все равно помрет.

Кирияджи рассудил, что плетью обуха не перешибешь и жить, хоть тошно, но можно. И когда его навестили городские оперативники и, пригласив в ресторан, стали упрашивать «разобраться с членами банды Штыря, которым все равно на суде дадут «условно», а крови на них ой-ой сколько», Григорий Харлампиевич махнул рукой и сказал:

– Разберемся. Только чтобы все точно, как вы говорите. Чтоб невинные не пострадали.

– Да мы их пасли на морозе и под дождем, – хором отвечали оперативники, – и под пулями ходили. А фотографии их жертв хотите? Но лучше не смотреть.

Тогда Кирияджи ощутил подзабытое было чувство собственной значимости и полезности вкупе со сладким ощущением того, что ты решаешь чьи-то судьбы. Единственно, время от времени да припоминалось, как-то сама приходила на ум мысль, что в странной камере сидит окаянная четверка, и в такие моменты начальник тюрьмы спешно посылал за вином.

Сегодня окаянная четверка почему-то лезла в голову особенно настойчиво, за вином пришлось посылать трижды. Первую пили с замом по воспитательной работе. Вторую – с начальником ШИЗО. Третью пришлось пить в одиночку. Но сухое вино сегодня не помогало, и уже под вечер Харлампиевич послал за коньяком.

Как это часто случается, коньяк оказался лишним. Приняв полбутылки, Кирияджи ощутил долгожданный душевный подъем, но ноги идти куда-либо уже отказывались. По телу разлилась, словно жидким свинцом, теплая тяжесть, веки опустились, оставив взгляду небольшие щелочки, и поднять их уже было невозможно…

Машина Чичикова появилась в окрестностях городской тюрьмы за полночь. К слову сказать, тюрьма располагалась почти что в центре города, в районе старых, еще дореволюционной постройки, добротных двухэтажных зданий. Территория тюрьмы была окружена бетонным забором с козырьком из колючей проволоки. Чичиков попросил:

– Степан, ну-ка помедленнее, по встречной полосе, вдоль забора.

Опустил стекло и стал внимательно смотреть на тускло освещенные окна тюремного корпуса. Жуткая тишина царила на улице. Угрюмый каменный пришелец, окруженный гирляндой фонарей и освещаемый холодными лучами прожекторов, казалось, отгородился от чуждого ему мира людей и настороженно дремал, окутав себя чернильной кляксой безлунной н-ской ночи.

– Ага, есть, – сказал Чичиков, улыбнулся чему-то и скомандовал: – Давай к воротам.

В бумагах, составленных в библиотеке, содержалось мало полезного для Чичикова. Разве что фамилия-имя-отчество нового начальника тюрьмы да еще письмо в местной газете, паразитирующей на человеческом интересе ко всякого рода чертовщине и мистике. В письме утверждалось, что все тюремные умертвия происходили в особой камере, которая, как на грех, располагалась в необычайно сильной «геопатогенной зоне». Видимо, городское и губернское руководство, а также прочие сильные мира сего эту газету не читали. А вот Чичиков вырезку с письмом изучил очень внимательно, и не только глазами – прошелся, так сказать, и носом. Хотя чем могла пахнуть бумага? Конечно, типографской краской. Но наш Чичиков, как уже успел заметить читатель, проходил по разряду людей не вполне обыкновенных, и для чего ему понадобилось нюхать газету, не известно.

Итак, машина подъехала к воротам тюрьмы. В будке тюремного КПП дремал, согнувшись в кресле, усатый прапорщик. При звуках музыкального сигнала «Мерседеса» – «Маленькой ночной серенады» Моцарта – вскинул голову, глянул в окно осоловело и вернулся в исходное положение. Чичиков вышел и постучал в зарешеченное окошко.

– Чего надо? – осведомился прапорщик, зацепившись мутным взглядом за перстень Чичикова.

– Кирияджи надо, – в тон ему ответил Чичиков.

– Нет его.

– Что ты мне врешь? Есть.

– А ты кто такой? Паспорт давай.

– Паспорт держи, а кто я такой – не твое дело.

Прапорщик принял документ, перелистал – между страниц обнаружилась сотенная купюра – и бросил небрежно в картонную коробку. Потом оценивающе глянул на Чичикова, поднял трубку телефона. Что-то – Чичиков не расслышал, что именно, – пробурчал, выслушал ответ и сказал Чичикову:

– Ты знаешь что, если к самому – ты вина возьми. Красного. Пока пропуск писать буду.

– Степан, сгоняй за красным вином, – повернулся Чичиков к Бычку, который стоял и курил у открытой дверцы «Мерседеса». – Молдавского или мадьярского, и мигом.

– Заходи пока, – распахнул дверцу будки прапорщик.

– А если у меня оружие?

– Нет у тебя оружия, – тень улыбки возникла на лице прапорщика. – Вон твое оружие.

Прапорщик ткнул пальцем в цепь на шее Чичикова – тот непроизвольно отстранился.

– Не н-ский будешь? – спросил прапорщик, когда Чичиков уселся на хлипком стульчике.

– Тесно тут у тебя, – ответил Чичиков и, сделав паузу, спросил: – У вас тут, кажется, есть одна интересная камера?

– Угробить кого решил?

– С чего это ты взял, братец?

– Да так. – Прапорщик опустил голову и принялся заполнять пропуск.

Но, видимо, пикантность ситуации волновала воображение усатого прапорщика, поэтому он вновь заговорил:

– Ночью, вон, приехал. Зачем ночью-то? Ясно, из-за семьдесят шестой. Значит, завтра-послезавтра свеженького вынесут…

– Я по другой части, – угрюмо возразил Чичиков.

Прапорщик оттиснул печать на пропуске:

– На. Дорогу найдешь? Пошли, покажу.

Они вышли на тюремный двор, и прапорщик показал рукой на административный корпус, аккуратное двухэтажное здание красного кирпича.

– Вон, свет горит на втором. Кабинет его. Пропуск дежурному оставишь на входе.

Из-за ворот раздались звуки «Маленькой ночной серенады».

Прапорщик откинул щеколду и потянул створки ворот.

– Машина тут постоит.

Чичиков принял от Бычка пакет и пошел через двор. Прапорщик хмыкнул, повернулся к Бычку и спросил:

– Ну что, для нас ничего нету?

– Есть, – ответил тот и достал из салона машины бутылку водки.

– Заходи, – оживился прапорщик. – Сразу видно человека. А хозяин твой – говно.

– Я тогда закуску…

– Ну, давай закуску.

Чичиков постучал в дверь кабинета Кирияджи. Ответа не последовало, и Чичиков вошел.

В кабинете горел свет, но никого не было. Чичиков осмотрелся и увидел небольшую дверцу, словно стенного шкафа.

– Ага. – Чичиков пересек кабинет и потянул дверцу. Она вела в небольшую смежную комнатку. В комнатке имелись диван, стол, стул, полка с посудой и холодильник. На диване спал Григорий Харлампиевич – на спине, одна нога упиралась в пол, вторая покоилась на боковине дивана. Чичиков полез в свой пакет и, выставив на стол две бутылки «Каберне», нарочно звякнул ими друг о друга.

Кирияджи открыл один глаз и спросил:

– Кто ты?

– Чичиков Сергей Павлович.

Кирияджи со стоном поднялся и сообщил:

– Эк меня разморило, – посмотрел на возникшие рядом с недопитым коньяком бутылки «сухарика» и судочки с закуской и добавил: – Сергей Павлович.

Посмотрел на часы, крякнул и повторил:

– Эк меня разморило.

Чичиков хозяйским движением снял с полки второй стакан, отыскал там же штопор, откупорил бутылку и разлил по полстакана.

– Ты полный, полный лей, – поправил его Кирияджи. – Только эта, документ покажи. Сначала документ, а потом все остальное.

Чичиков подал ему визитную карточку.

– Ну, и где печать? И что мне с твоими телефонами делать? Ладно, давай, – он взял стакан и, не чокаясь, залпом выпил. – Понимаешь, какое дело, организм только красное принимает. А бывают моменты, когда требуется чего покрепче, для мозгов, о! Ну, от кого пришел? Чего просить будешь?

– Пришел я, Григорий Харлампиевич, сам от себя. А просьба у меня имеется. Правда, не совсем обычная, но, с другой стороны, и не обременительная.

Кирияджи каким-то новым взглядом смерил Чичикова, взял бутылку и налил себе еще стакан.

А Чичиков продолжал:

– Скажите, Григорий Харлампиевич, нет ли в вашем учреждении, так сказать, необычных постояльцев?

Кирияджи вдруг поперхнулся вином.

– Кха-кха… по спине постучи…

Чичиков с удовольствием приложился кулаком.

– Ух! Хорош… Чего тебе надо?

– А надо бы мне сделку с вами заключить, Григорий Харлампиевич, чтобы вы уступили мне по сходной цене души таких вот постояльцев. Они у них все равно мертвые.

– Кто? – не понял начальник тюрьмы.

– Души, кто ж еще, – с какой-то тоской в голосе обронил Чичиков.

– Не понял.

– Сейчас. – Чичиков достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и следом за ней – ручку, черный «Паркер» с золотым пером. – Вот купчая. Заключим купчую, да и всего делов. Признайтесь, уважаемый Григорий Харлампиевич, вам ведь до чертиков надоели постояльцы из семьдесят шестой камеры?

В нездоровом желтом свете, падавшем от настольной лампы, что стояла на полке среди посуды, Чичиков увидел, как вытягивается лицо Кирияджи. Веки его стали мелко подрагивать, а глаза воровато стрельнули куда-то вниз.

– Ты откуда это знаешь? – сиплым шепотом спросил он у Чичикова.

– Сколько у вас их там? В купчую нужно внести по полной форме.

– А? А-а… Четверо… Да кто ты такой?

– Я же докладывал – Чичиков. Вам моя фамилия ничего не говорит?

– Я тебя спрашиваю – кто ты такой?

– Ну, скажем, по сто долларов за душу… – задумчиво обронил Чичиков.

Выражение лица Кирияджи стало совсем скотским. Он почувствовал, что сейчас зарычит, как вепрь, и, может, даже встанет на четвереньки.

– Не хотите по сто? Готов накинуть, в разумных пределах.

– А что ты с ними сделаешь?

– По заключению купчей мертвые души переходят в мое безраздельное владение. Вас, очевидно, интересуют тела? Тел не будет. Собственно, у них давно уже этих самых тел в общем-то нет. Так, одна видимость. Вот сами убедитесь.

Что-то хитрое и диковатое мелькнуло в глазах Кирияджи:

– Это будет побег.

– Почему побег?

– Нет тел – значит, сбежали. Вот если бы трупы, тогда другое дело. А так, меньше, чем за тыщу… Места могу лишиться.

– Ну, Григорий Харлампиевич, будет вам – один раз проведете тот же трюк, что ваш уважаемый предшественник. Людей нет, а их досрочно на свободу отпускают. Двести пятьдесят.

– Хрен тебе. Тысячу. Я, как Егорка, садиться не хочу.

– Помилуйте, это грабеж! Чем вы рискуете, посудите сами!

– А вот чем, – осенило Кирияджи. – Я тебе, сукин сын, вообще шиш продам. Вдруг камера испортится?

Чичиков громко расхохотался:

– Ах, вот вы о чем хлопочете! Понимаю вас. Руки пачкать кому охота? А так – определил в семьдесят шестую, и все происходит как бы само собой. Ну, так вот что я вам скажу. Они в ней сидят не просто так. Они при этом, Григорий Харлампиевич, забирают вашу душу. Убивают. Глазом не успеете моргнуть, как она и концы отдаст. А тогда я у вас ее даром заберу. Потому что предупредил. Честно. Такие пироги, Григорий Харлампиевич. Триста кладу, а с камерой ничего не станется. Как работала, так и будет работать, – соврал Чичиков.

– Ты это точно знаешь? – Кирияджи взмок, голова его кружилась, он сейчас мало что соображал, но очень ясно чуял страшную опасность. Почему-то сейчас он верил Чичикову.

– Кому, как не мне, это знать?

– Дьявол ты… Сатана.

– Ну, так уж сразу и дьявол, – довольно улыбнулся Чичиков. – Я деловой человек, у вас есть товар, у меня есть предложение. Триста пятьдесят.

– Триста пятьдесят на четыре, – прикинул Кирияджи. – Мало. По полтыщи бы…

– Значит, по рукам? Сейчас заключим купчую, разопьем по такому случаю еще бутылочку…

– Купчую покажи.

– Извольте, – Чичиков протянул бумагу.

Кирияджи принялся читать. Буквы скакали перед глазами и не хотели складываться в слова.

– А впрочем, к делу, – сказал Чичиков. – Вы давайте, хе-хе, данные, я сам впишу.

Кирияджи на ватных ногах выплыл в кабинет. Дела на окаянную четверку лежали у него отдельно, в ящике стола. Он трясущимися руками достал папку и молча отдал ее Чичикову.

– Но ведь никакого криминала? – спросил он вдруг.

– Совершенно никакого. Где это вы видели, чтобы торговали душами, да еще мертвыми? Заметьте, уже мертвыми, а не такими, которых кто-то собирается убить. Что за товар? Так, воздух, даже не пар, хе-хе. А вы на руки наличными две тысячи долларов. В общем-то ни за что.

Все это Чичиков говорил, перелистывая страницы и вписывая нужные данные в купчую.

– Ну вот, готово. Подпишем. Заметьте, две тысячи вписаны числом и прописью. Я ставлю подпись первым, – с этими словами Чичиков лихо расписался на купчей. – А вот и ваши деньги.

Он вынул из кармана перевязанную красной резинкой солидную пачку стодолларовых купюр и неторопливо принялся отсчитывать. Кирияджи гулко сглотнул слюну и потянулся за купчей. Но побоялся взять в руки и потому стал читать, как лежала, к нему боком. Чичиков закончил отсчитывать и спросил:

– Все в порядке? Вы подписывайте.

Кирияджи, как сомнамбула, протянул руку к деньгам, но отдернул.

– А деньги настоящие?

– Помилуйте, мой паспорт записан и лежит на проходной, моя визитка у вас в кармане, куда я от вас денусь?

– Паспорт можно подделать, а визитка – это тьфу.

– Ну, знаете, Григорий Харлампиевич, не ожидал от вас такой мнительности.

Кирияджи все-таки взял деньги, точнее сгреб их в ящик стола. Он даже не удивился ясности той мысли, что пришла вдруг ему в голову: «Какая, хрен, разница – настоящие, ненастоящие, ничего, кроме этой сраной «купчей» в этом деле нет. Не пойдет же он за ними в камеру! А как и вправду помрут – сто пудов с себя скину».

– Давай! – принял у Чичикову ручку, недобро рассмотрел ее, повертел в руке.

– Не волнуйтесь, никакой крови. Английские чернила. Ну же! – От нетерпения Чичиков даже подпрыгнул.

Григорий Харлампиевич гадливым движением черкнул автограф. Чичиков тут же выдернул купчую, подул на подпись и, любуясь ею, произнес:

– Дело сделано. Поздравляю. Думаю, винцо вы сами, а я откланиваюсь. Попрошу сочинить мне пропуск на выход.

Кирияджи хмуро поднял трубку одного из телефонов и куда-то позвонил.

– Семенов, от меня выйдет человек, выпусти.

– Спасибо, – сказал Чичиков, – прощайте.

А в дверях вдруг повернулся и, подмигнув, спросил:

– Так мне на вашу душу расcчитывать, или как? – И покинул кабинет.

Откинувшись на спинку сиденья «Мерседеса», Чичиков произнес:

– Уф-ф. Устал как собака. Гони в гостиницу. Пора баиньки.

В номере он разделся, не спеша принял душ, не спеша откушал цыпленка-гриль, которого, пока он мылся, принес из ресторана Степан, и в прекрасном настроении отошел ко сну. Уснул как ребенок, мгновенно.

А Кирияджи весь остаток ночи так и не сомкнул глаз. Первым делом он хватил остаток коньяка, чтобы «разгрузить мозги». Разгрузив, побежал, а вернее, нетвердой походкой порысачил через темный двор к тюремному корпусу. Вызвал дежурного по второму этажу. По тюремной, зарешеченной лестнице, с трудом сдерживая рвотные позывы, Кирияджи наконец достиг двери проклятой камеры и, стукнувшись об нее лбом, припал к глазку. Охранник сказал:

– А там ничего не увидите. Ночью их не бывает.

– Следить! – хрипло приказал Кирияджи. – Глаз не спускать, твою мать. Когда?

– Что?

– Когда возвращаются, говорю?

– Утром, ровно в шесть.

– Чтоб в шесть доложили мне. Лично.

Вернувшись в кабинет, Кирияджи стал расхаживать из угла в угол, размахивая руками, время от времени заходя в заднюю комнату, чтобы погасить вином очередной приступ тошноты. Чем меньше оставалось до шести часов, тем муторнее делалось Кирияджи. Наконец, он понял, что еще вот-вот, и начнет биться головой о стену. Схватил стул и что есть силы стал колотить им о пол, пока в руке не осталась одна лишь ножка. Потом достал из сейфа пистолет и принялся палить в потолок. Грохот выстрелов несколько успокоил нервы. Кирияджи подумал – не запустить ли в стену пустой бутылкой, но зазвонил телефон. Вахтенный интересовался – все ли в порядке, на что Кирияджи ответил: «В порядке, тараканов бью», и швырнул трубку вместе с телефоном на пол. Потом открыл окно, глотнул воздуху, такого же серого, как и наступающий рассвет, притащил на подоконник кучу пустых бутылок и принялся швырять во двор. Не удовлетворившись и этим, Кирияджи сбежал по лестнице вниз и, схватив за грудки вахтенного, лейтенанта внутренних войск, выволок того наружу и заорал, тыча пальцам в осколки стекла:

– Это что за, мать твою, бардак на территории? Распадлючились! Это тебе тюрьма или шо? Детский сад или лицей, мать твою? Немедленно убрать!

Лейтенант отправился в караулку за солдатом с веником, а Кирияджи волком кинулся к воротам КПП.

– Ты зачем постороннего мне пропустил?! – набросился он на прапорщика.

Тот стоял очумелый, боясь открыть рот. А Кирияджи бушевал:

– Почему молчишь? Отвечать!

Прапорщик молчал из опасения, что стоит открыть рот, как тут же обнаружится перегар. Но потом сообразил, что начальство само еле на ногах стоит, и заговорил:

– Так я, как положено, зарегистрировал.

– Зарегистрировал? – задохнулся Кирияджи. – Все уничтожить. Нет, я сам.

Он схватил журнал регистрации, выдрал на глаз с десяток листов, и, не слушая восклицаний прапорщика: «Пронумерованы ведь! прошнурованы! Печать!» – побежал, комкая их на ходу, обратно в кабинет. На этаже забежал в уборную и спалил листы в раковине.

В шесть пятнадцать, наконец, позвонили из тюремного корпуса и сообщили, что семьдесят шестая стоит пустой. Кирияджи как-то сразу успокоился, уселся за стол и подумал, что надо дать замам задание готовить липовые документы, захоронения. «Лучше мертвые, чем беглые. И чтоб даты смерти были разные. Сильно разные. Да эти, что и не жили. Никто не хватится, никому не нужны».

Григорий Харлампиевич уронил голову на руки и наконец-то уснул.

Глава 3. «Мы из Эъ»

Среди множества фирм и фирмочек города Н. существовала одна ничем не примечательная торговая контора с магазином, складом и офисом. И было у нее странное до неприличия название: «Эъ». Магазин располагался в выгодном месте, на перекрестке двух главных улиц города. Торговали элитными стройматериалами, кое-какой мебелью и дорогими сувенирами. Магазин этот успел прославиться одной удивительной закупкой, совершенной городским Головой. Мэр закупил сувенир из Швейцарии – двух огромных хрустальных лебедей на хрустальном же блюде-озере. То ли за сто тысяч долларов, то ли дороже. Одним словом, сувениры от фирмы «Эъ» были достойны городской элиты.

Владел фирмой Валентин Павлович Шкурченковв, человек решительный, самодур и пьяница. И находилось у него в услужении четверо офисных работников, а со вчерашнего дня – пятеро.

Офис, в отличие от магазина, занимал обычную квартиру на первом этаже жилого дома и с центральными улицами прямо не сообщался. Налоговой службе, скажем, для плановой проверки, было бы довольно затруднительно его обнаружить. На должностях в офисе сидели: специалист по растаможиванию грузов, пожилой, лысоватый толстяк Сычага, бухгалтерша Людочка и секретарша Светочка, обе дамы неопределенно-моложавого вида, а также Потемкин – эксперт по продажам.

Пятый, новый сотрудник, устроился туда по протекции буквально через два дня после защиты диплома. Звали его Артем. Пока учился на старших курсах на инженера-электронщика, подрабатывал разработкой простеньких бухгалтерских программ для магазинчиков и небольших фирм, впрочем, написанных так, чтобы хозяин фирмы видел в отчете одно число, а, к примеру, налоговый инспектор – совсем другое. Вот один из таких хозяев, друг детства владельца фирмы «Эъ» и рекомендовал ему Артема как человека вполне надежного.

Первым заданием босса было «сделать так, чтобы в случае чего ничего не нашли». Дело в том, что распространенные повсеместно компьютерные операционные системы отличались неприятным для любого делового человека свойством – они ничего из записанного на компьютер не уничтожали, а только делали вид, что уничтожают. Между тем нередки были в Н. случаи, когда в контору делового человека, не потрафившего большому начальству, вламывались люди в масках и, положив персонал на пол, изымали из офисов компьютеры.

Сделать уничтожитель опасной информации было делом простым. Однако нужно посидеть недельки три, чтобы изучить, какая информация представляет опасность, а какая нет, то есть специально приготовлена для отчетности. А разобравшись самому, все это объяснить программе. Но босс задание поставил в несколько невыполнимой форме, по правде сказать, вовсе в невыполнимой. Нежелательную информацию следовало «так уничтожить, чтобы на следующий день снова можно было использовать». Интересно, как? Разве что приглашать к проверке исключительных придурков?

Артему подумалось, что, наверное, в солидных фирмах так и работают – решают невыполнимые задачи. Он был слишком молод, чтобы рассудить более здраво: потому у этого босса и есть вакансии, и всего четыре работника, что донимает подобными глупостями. Зато ему сразу положили оклад в двести долларов с возможностью роста.

Итак, Артем сидел за рабочим столом, пил кофе и вяло размышлял, как же подступиться к делу. Через час размышлений придумал, что хорошо бы использовать переносной жесткий диск, так называемый «чемоданчик». Чего проще – всю скользкую инфу держать на нем, а чуть что – выдергиваешь его и в окно или в унитаз. Успокоившись на этот счет, он неожиданно ощутил сонливость. Еще подумал: «Ты смотри, кофе, а спать хочу, перенервничал на новом месте». Опустил Артем голову на стол. Успел только подумать, что проблему данных можно решить по-другому, методом двух паролей, и уснул.

Тук. Тук-тук. Тук-тук. Что-то равномерно постукивало. Артем поднял голову. И поймал себя на интересном ощущении – словно он здесь, в этой комнате, в которой оказался в общем-то впервые, когда-то бывал, только, наверное, мебель стояла несколько иначе, может, другое время суток было, или другая пора года. В общем, что-то было по-другому.

Сидевший напротив сосед по комнате Потемкин выстукивал стены. Его рука каким-то непостижимым образом удлинялась, ударяла со звуком бильярдного шара о стену, отскакивала, как мячик, ударяла в противопожную стену… Сам же Потемкин имел постную, если не сказать, отсутствующую, физиономию и, казалось, нисколько не замечал, что выделывает его рука.

Потемкин подмигнул юному коллеге и спросил:

– Ну, как? Как оно?

Что «как», что «оно», Артем не уловил. Собрался было ответить, даже рот открыл, однако подумал: «А что я собираюсь сказать?» – и понял, что сказать ему нечего, а между тем разговор надо бы поддержать. Ему показалось, что поджарый Потемкин знает, что он собирался сказать, в то время как сам Артем не знал, что же именно.

– Это еще что, – продолжал Потемкин. – Пойдем, не такое покажу.

Артем послушно поднялся, они зашли в смежную комнату к плешивому Сычаге. Специалист по растаможиванию грузов занимался чем-то невообразимым и вместе с тем сродни тому, что делает человек, когда хочет убить время, как-то занять себя: скажем, постукивает карандашом по столу или напевает какой-нибудь навязчивый мотив. В общем, Сычага выворачивал себя наизнанку. Сначала наизнанку, а потом обратно, и так раз за разом. Сперва исчезала одежда, вслед за ней кожа вместе с волосами, обнажая неприятно-желтый подкожный жир, под которым обнаруживалось налитое кровью мышечное мясо. Потом оставалась одна кроваво-грязная масса. По образовавшейся поверхности плавали разноцветные, самых неприятных оттенков студенистые потеки; когда Сычага выворачивался обратно – на нем по-прежнему был сухой и чистый костюм.

Потемкин пояснил:

– Представь, что выворачиваешь шар наизнанку. Ведь невозможно, так?

И довольно улыбнулся. Сычага же хмыкнул; был он при этом в фазе полупогружения, то есть обозримы были только ребра и кишки.

Вошла секретарша Светочка. Не обращая на присутствующих никакого внимания, она принялась чертить пальцем на стенах, дверях, столах загадочные знаки. Знаки вспыхивали, переливались радужно и медленно растворялись.

Потемкин снова подмигнул и потянул Артема за рукав в третью комнату конторы, в бухгалтерию. Бухгалтерша Людочка с брезгливой миной вертела в пальцах зажигалку, тоже помеченную, наверное, той же Светочкой, радужным знаком. Одним словом, вела себя, как нормальный человек. Вдруг бухгалтерша размахнулась и запустила зажигалкой в окно. Окно было закрыто жалюзи. Зажигалка исчезла, должно быть, пролетела и сквозь жалюзи, и сквозь стекло. Потемкин, улыбнувшись, сообщил:

– Так умеет только наша Людочка. Она наш телепортер.

– Кто вы? – спросил Артем.

– Мы – сопутствующие, – ответил Потемкин так, словно этим все объяснил.

Артему стало все равно. Он зевнул и побрел в свою комнату. Но не дошел, потому что вдруг пропел мелодичный звонок – в контору пожаловал босс, и Артем проснулся. Он машинально глянул время на дисплее компьютера и присвистнул: проспал без малого четыре часа.

– Ну что? – с порога спросил Шкурченковв.

– Разбираюсь, – деловым, как ему казалось, тоном, ответил Артем. – Думаю, я знаю, как сделать. Надо…

– Ладно, работай, – перебил босс, а сам недовольно подумал: «Еще одного бездельника взял».

И принялся орать на Потемкина:

– Почему мне присылают отказы?! Я вам, бездельникам, деньги плачу не за то, чтобы мне отказы приходили! Где счет-фактура на контейнер из Бельгии?

– У Сычаги, – равнодушно пожал плечами Потемкин. – Я ознакомился и передал.

Босс ринулся в соседнюю комнату, и крик рвался уже оттуда. Потемкин же подмигнул Артему. Артем так и не понял, насчет чего на сей раз подмигнул Потемкин – насчет босса или того, что творилось во сне. Отчего-то казалось, что насчет второго. Наверное, казалось так оттого, что Потемкин чересчур равнодушно отнесся к эмоциям босса. А может, сон был слишком странным – странно пришел, странно оборвался.

– Тебе коньяка налить? – осведомился Потемкин, доставая из шкафчика бутылку и две рюмки.

В дверь заглянула бухгалтерша Людочка:

– Потемкин, дай огоньку! Я опять осталась без зажигалки…

А что же Чичиков? Наутро после «тюремной ночи» он, отоспавшись и плотно позавтракав, решил вновь ехать на морские купания. Степан с кислой миной уселся за баранку «Мерседеса», Чичиков расположился, по своему обыкновению, на заднем сиденье, и они покатили из города. В дороге Чичиков изучал вырезки и заметки из «Мышкиной» папки.

Чичиков во всем любил порядок и уделял много внимания мелочам. Если бы он жаловал французских мудрецов с их любовью к максимам, он бы и сам сочинил нечто наподобие короткого выразительного девиза, скажем – «мелочи – это все!», или посложнее – «мелочи – всегда больше, чем мелочи!». Так вот, он стал искать римскую цифру два, которой должен был быть помечен раздел, следующий за тюремным. Ее не было! «Мышка» старательная, но несобранная», – укорил он мысленно безымянную составительницу досье и углубился в чтение.

Читая, Чичиков то и дело хмыкал, чмокал, цокал языком – столько жалкой дребени происходило в этом городишке. Какое-то уфологическое общество, какие-то контакты с пришельцами из иных миров с похищениями тележек для покупок в супермаркете «Золотой бум»… Технологический университет поражал воображение городского обывателя то прорывом на мировой рынок высоких технологий, то таинственными экспериментами с какими-то «вращательными полями» и чудесными явлениями, их сопровождающими, то новыми, небывало вольными правилами поступления. Чичикова из всех чудес Технологического университета позабавило лишь наглое им присвоение себе звания «академический» да отчет об экспедиции в Гималаи, где на высоте восьми тысяч метров был водружен флаг Технологического. Альпинист, бывший выпускник, чертыхался, рассказывая, как он пер на себе этот символ альма-матер там, где каждый грамм тянет на десять тонн.

Зазывальные сведения о магах, целителях и всевозможных тетеньках и бабушках-провидицах Чичиков просто пропускал. В отдельном файле были собраны сведения о всяческих сектах и течениях. Было их в городе великое множество. Чичиков брезгливо полистал, остановился на неком Обществе трансцендентальной медитации не потому, что заинтересовало слово «трансцендентность», а потому, что статья была о чудесном исчезновении незнамо куда местного гуру-йога, по совместительству преподавателя все того же Технологического университета, во время показательной медитации во Дворце спорта. Гуру трижды исчезал и появлялся, чему были свидетелями тысячи людей, а также объективы видеокамер и фотоаппаратов. Чичиков посмотрел на фото преподавателя, цыкнул зубом и произнес в задумчивости: «Делать людям нечего…»