Текст книги "Шляпс! (СИ)"

Автор книги: Ярослав Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мысли замельтешили в Мишиной голове, как стая воробьев, вспугнутая кошкой. Так-так-так, перво-наперво нужно стянуть бутылку. Отнести в надежное место и развести в ней кристаллики из пакетиков. Потом подсунуть обратно. Нет! Не обратно! Нужно каким-то образом – но каким? Неважно! – подсунуть ее Сереже и уговорить выпить. Желательно всю бутылку! Он, дурачина, не стал пробовать квас, поэтому все еще наверняка мучится жаждой и не знает, какой он на вкус! «Ха! Ха! Ха!» – зловеще рассмеялся про себя Миша.

Как завороженный, Миша стал наблюдать за сумкой с квасом, выжидая, когда вокруг не окажется свидетелей. Вот от сумки отошли ребята. Вот Семен Семенович последний раз любовно погладил ее матерчатые бока. Вот сумка осталась одна. В ту же секунду Миша возник рядом, выхватил из нее бутылку и мигом телепортировался со сцены. В следующее мгновение он уже стоял у окна. От зала его скрывала тяжелая штора. Сердце стучало в ушах, словно после первой пробежки на физкультуре в самом начале учебного года.

Миша повернул крышечку, бутыль тонко свистнула, из горлышка поползла пена. Когда извержение закончилось, Миша достал два пакетика с бабушкиным зельем и пересыпал их содержимое в квас.

В это же самое время выскользнувший из актового зала Сережа стоял у двери радиорубки и отрабатывал молниеносное закрытие замка. Ключ в скважине, поворот, вытащить. Ключ в скважине, поворот, вытащить. Под каким именно предлогом он впихнет в рубку Мишу, Сережа еще не знал, но верил, что его озарит, когда придет момент действовать. Пока же нужно было позаботиться о подготовке плацдарма. Ключ в скважине, поворот, вытащить…

Когда на сцену вышла толпа кукол и разбилась на пары для танца, папа вспомнил об отсутствующем магнитофоне.

– Ну и где обитает ваш завхоз? – спросил папа.

Каморка завхоза оказалась на третьем этаже у металлической лестницы, ведущей на крышу.

На стук папы из-за двери появился бородатый мужчина лет шестидесяти пяти. Его голубая спецовка была усыпана крупными сальными пятнами, словно перед этим он играл в снежки беляшами.

– Виктор Геннадич, какими судьбами? – сказал завхоз.

– Здрасьте. Но я не Виктор Геннадич, – папа приподнял бороду. – Я его… э… дублер.

– Как у вас все серьезно.

– Да. Вы случайно не знаете, где наш магнитофон?

– Знаю, знаю. Я думал, он вам не нужен. Магнитофон. Каменный век. Мне вон внук свой дискофон подарил. Или как он там называется. Лазерные диски играет.

– Хороший внук.

– Да, замечательный. Бери, говорит, дед, дискофон. Мне больше не нужен. Дисков надавал. Целую сумку приволок. Слушать не переслушать. Я ведь музыку страсть как люблю. Дискофон – очень удобная современная вещь.

– Так что там с магнитофоном?

– Он там, в кладовке, – завхоз мотнул головой куда-то вверх.

– Вы нам его дадите?

Завхоз постучал себе по карману, в нем что-то звякнуло.

– Вам повезло. Ключи тут. Я думал, они остались в грязном костюме. Минутку.

Завхоз прошел обратно в каморку и вытащил из розетки шнур электрического чайника.

– На всякий случай, – пояснил он.

Завхоз вышел в коридор, выудил из кармана брюк ключи на длинном кожаном ремешке и закрыл дверь на верхний и нижний замок, бормоча что-то про дискофон и диски, которые ему достались от внука.

– Так. Ну все, можно идти, – наконец сказал он и гостеприимным жестом пригласил папу следовать за ним.

Папа двинулся следом. Через два шага ему пришлось остановиться.

– Пришли. Магнитофон там, – завхоз стоял у лестницы на крышу. Он достал связку ключей, отделил от нее самый длинный и протянул папе. – Я, с вашего позволения, не пойду. Там ворона поселилась. Не любит она меня.

– Я ее знаю! Дважды уже встречал сегодня! А чего вы ее не прогоните?

– А как ее прогонишь? Она каркает! И нападает!

Папа поднялся по лестнице, отпер дверь и оказался в заваленном хламом помещении с низким потолком. Свет проникал через длинные, похожие на бойницы отверстия в правой стене. В комнатке пахло, как в курятнике. «Точнее, как в воронятнике», – поправил сам себя папа.

Магнитофон Toshiba стоял на двух высоких стопках ветхих учебников. Папа взялся за ручку и потянул на себя. На полпути магнитофон заартачился: его не отпускал провод, зацепившись за что-то штепселем. Папа дернул. Агрегат высвободился, но выскочивший шнур так и остался в недрах школьной рухляди.

Папа взял магнитофон под мышку и полез вызволять провод. Перевесившись через учебники, папа нащупал провод. И тут же почувствовал, как учебники разъезжаются в разные стороны. Из образовавшейся пробоины на плюхнувшегося на пол папу хлынула волна глобусов.

– У вас там все в порядке? – раздался снизу голос завхоза.

– Я в порядке, а вот тут теперь беспорядок. Я сейчас.

Папа встал на колени и осмотрел произведенные разрушения. Повсюду лежали политически устаревшие глобусы с надписью СССР на одной шестой части суши.

Папа нашарил под глобусами шнур и снова попытался его высвободить. Потерпев неудачу, папа подполз на коленях поближе. Его взгляду открылся усыпанный перышками закуток. У стены лежал лохматый моток проволоки. И только присмотревшись, папа понял, что это воронье гнездо.

Папа подобрался поближе. В центре гнезда лежала раскромсанная обертка от глазированного сырка. Увидев ее, папа едва не позвал завхоза, чтобы тот потом смог подтвердить его невиновность перед директрисой и буфетчицей.

Кроме обертки в жилище вороны было много чего интересного: несколько пивных крышек, алюминиевая ложечка, гайка, монетки… В целом все это походило на собрание предметов, которые маленькие дети засовывают себе в нос. Папа однажды видел такую коллекцию на стенде в поликлинике. В данном случае, правда, предметы были размером покрупнее, как будто они были извлечены из носа ребенка с очень большими ноздрями.

Заметив блеснувшую золотым цепочку, папа разгреб кучу и извлек кулон с прозрачным фиолетовым камнем. До карманов под карабасовским обмундированием ему было не добраться, и папа нацепил неожиданную находку на шею.

Закончив осмотр гнезда, папа наконец занялся высвобождением шнура, который каким-то чудом оказался обмотан вокруг ножки складного стула.

Папа быстро сложил учебники в две стопки и побросал за них глобусы. Порядок или, скорее, то, что могло сойти за порядок в этом помещении, был восстановлен. Папа отряхнулся и спустился к завхозу.

– Глядите, что я там нашел в гнезде, – сказал он и начал снимать с шеи кулон. – Кто-то потерял, а она сперла.

– Не-не! Вы лучше отдайте это классному руководителю. А мне не надо. Меня эта ворона и так не любит. Еще найдет по запаху. Будет мстить. Она ко мне уже залетала, – он вздохнул от неприятного воспоминания.

– Хорошо, – папа засунул кулон обратно за пазуху. С кулоном он чувствовал себя сиротой-переростком, которому родители, перед тем как подкинуть в приют, надели на шею медальон, чтобы потом опознать по нему. – Спасибо за магнитофон.

– Да не за что.

– Ну, до свидания.

Папа повернулся, чтобы уйти.

– Один деликатный вопрос, – сказал завхоз. – А вы случайно не знаете, как этот дискофон включается?

– Ну, кто тут у вас звукооператор? – спросил папа, поставив магнитофон на сцену.

– Сверчок! – сказал подскочивший Костик.

– Это который в Турции?

– Ага. Хотите, я за него буду? Я все знаю!

Костик щелкнул кнопкой, вытащил выпрыгнувшую кассету и дал ее папе.

На засаленной кассете выцветшим красным фломастером было написано «5-й «Б», «Золотой ключик», 1998».

Папа перевернул кассету. На обратной стороне значилось: «Гражданская оборона» «Армагеддон-попс».

– Раритет, – уважительно сказал папа.

– Нужно только включать и выключать. Сначала музыка для вступления. Потом музыка для танца кукол. И так далее.

– А он мощный? – папа с сомнением посмотрел на допотопный аппарат. – Мне кажется, он и при жизни-то не отличался особой громкостью. Нас задние ряды услышат?

– Так он же к колонкам подключается. Я всё-всё знаю!

– Ну ладно. Действуй тогда. Главное – не включи по ошибке другую сторону, – предупредил папа.

Костик оттащил магнитофон за декорации, и вскоре куклы уже танцевали свой незатейливый менуэт. Танец заключался в том, что куклы небольшими рывками поднимали руки на уровень носа, затем так же медленно их опускали, поворачивались на 90 градусов и повторяли все по новой.

Несмотря на четкий ритм мелодии, часть кукол умудрилась закончить танец гораздо раньше остальных. Причем некоторые из этих самых быстрых марионеток стали терпеливо поджидать отставших, а некоторые продолжили вращения. И это, конечно, привело к тому, что кое-кто из поджидавших не удержался и тоже начал танец по второму кругу. Но тут, к счастью, музыка закончилась.

– Замечательно, замечательно, – сказал папа, который не слишком внимательно следил за происходящим на сцене, поскольку был занят тем, что волновался.

Папа нервно жевал бороду из мишуры, повторяя про себя: «Дурацкая деревяшка, ты помешал представлению моей прекрасной комедии». Это была его первая реплика. К своему стыду, папа вдруг занервничал.

Единственный раз папа выходил на подмостки любительского театра, когда учился в шестом классе. Тогда ему пришлось изображать Третьего путника из инсценировки стихотворения про бревно, которое лежало на дороге и всем мешало. Бутафорского бревна, само собой, в школе не нашлось, и его заменили на черенок лопаты, что несколько снижало пафос постановки. Роль Третьего путника была без слов. Пока чтец декламировал немного обидные строки: «…Он с виду был и хил и мал. Он молча скинул полушубок и в сторону бревно убрал», юный папа скидывал с плеча куртку и играючи убирал с пути пустяковое препятствие.

Кроме вполне объяснимого актерского мандража папу беспокоило еще и то, что в конце сцены он по сценарию должен был взвалить Буратино на плечи, утащить в свое логово, располагавшееся в трех метрах левее, и подвесить там на крюк. Нет, папа уже не был хил и мал. Загвоздка заключалась в другом. В прошлом году врач запретил поднимать ему всё, что весит больше, чем «ну, допустим, вот этот пакет», – как сказал доктор, принимая от папы в подарок за вылеченную спину шампанское и коробку шоколадных конфет. Теперь папа всегда носил с собой обезболивающие таблетки, которые, впрочем, никогда не пил, поскольку после них ему очень хотелось спать.

С тех пор каждое утро, вдевая руки в лямки Сониного портфеля, папа привычно ворчал: «Когда-нибудь вам назначат дополнительный урок, и лишний учебник станет той соломинкой, которая сломает верблюду спину». По папиной прикидке Буратино весил минимум как пять под завязку набитых портфелей. А папа и так уже сегодня рискнул и оттащил тяжеленную бутыль с водой для кулера в кабинет директрисе. Вспоминая об этом, позвоночник все еще недовольно поскрипывал.

И хотя катать Дениса на плечах папа отказался сразу, как только прочитал об этом силовом упражнении в тексте пьесы, совсем отвертеться от подъема живого груза он не мог. Подвешивание Буратино на крюк было главным спецэффектом спектакля. Специально для этого трюка Виктор Геннадьевич соорудил из двух ремней и железного кольца хитрую подпругу, которая сейчас обтягивала грудь и спину Дениса. Причем подрыгать ножками в воздухе Буратино должен был дважды. Второй раз он попадал на крюк, точнее – на сучок, когда его подвешивали на дерево Базилио и лиса Алиса. Но вешать Буратино (под покровом выключенного освещения на сцене) нужно было опять же папе. Он же должен был подтащить к крюку и само дерево.

– Давай минимизируем возможный вред моему хрупкому позвоночнику, – безапелляционно предложил папа. – На репетиции ты просто постоишь под крюком. Но мы будем считать, что ты висишь. А уж на спектакле, ладно, поподнимаю тебя.

На том и порешили.

– Дядя Леша!

– Папа!

Папа вздрогнул, выплюнул бороду и, топая ногами, вышел к столпившимся вокруг Буратино куклам.

– Дурацкая деревяшка! – проревел он, сам удивившись звериным звукам, раздавшимся изо рта. – Ты помешал моей замечательной комедии!

Текст оказался немного перевран, но в целом папа был доволен своей игрой.

4

Одинокие, но бурные аплодисменты Семена Семеновича возвестили о конце репетиции.

– Вы это сделали! – радостно заухал он с места во втором ряду, с которого вальяжно наблюдал за мучительным прогоном спектакля. – Теперь вам всего-то и осталось, что напрячься и сделать это еще раз!

Папа утер бородой потный лоб и сел на край сцены, свесив ноги.

– А вообще как это было со стороны?

– Сойдет для сельской местности. Если вас позовут туда с гастролями. Хе-хе!

– Совсем плохо, да?

– Да нормально! Ну, за исключением некоторых моментов.

– Ты про Артемонов?

– Да нет, с ними как раз все в ажуре.

– Вот и мне так кажется.

Когда репетиция добралась до момента первого появления пуделя, на сцену выскочили сразу два Артемона. Оба тащили стулья. Сережа волок обычный деревянный от парты, а Миша – вертящийся для пианино. По задумке, Артемон должен был принести стул из домика Мальвины, чтобы, ступив на него, подвешенный Буратино без посторонней помощи смог спуститься с дерева.

Братья достигли Буратино одновременно. Каждый подставил свой стул под одну из ног Дениса. Буратино не пошевелился, ожидая указаний режиссера. Ерохины обернулись и выжидательно посмотрели на папу. Папа устало махнул рукой:

– Чувствуйте себя как дома.

Услышав это пожелание, Миша тут же отвесил Сереже подзатыльник. Сережа прыгнул на Мишу, и братья покатились по сцене.

– Ура! – закричал Костик. – Собачьи бои! Ставлю на кучерявого!

– Прекратите! – скомандовал папа.

Ерохины с готовностью выпустили друг друга из стальных хваток и поднялись с пола.

– И что мне с вами делать? – спросил папа. – Я так понимаю, переговоры в кулуарах зашли в тупик.

Братья опустили глаза.

– Ладно. В общем, так. Властью, данной мне Виктором Геннадьевичем, разрешаю вам в репетиции участвовать обоим. Хотите – хором говорите, хотите – по очереди, мы потерпим, только ведите себя хорошо. В конце репетиции я выберу лучшего Артемона. И тогда – чур не обижаться! Идет?

Братья кивнули.

– Значит, договорились. Так, сейчас уносим вертящийся стул и продолжаем.

– Хе-хе. Воистину Соломоново решение! Дать шанс обоим! – одобрительно отозвался из зала Семен Семенович.

– Соломоновым решением было бы дать обоим ремня, – сказал папа, и его рука непроизвольно погладила торчащую из-за пояса плетку.

Но к папиному удивлению, когда братья Ерохины вышли на сцену, их было не узнать. Стоило одному начать реплику, второй ее подхватывал. А если даже они и говорили что-то разом, это выглядело очень естественно. «Такое ощущение, словно они знают друг друга всю жизнь!» – подумал папа, не подумав.

К концу репетиции папа пришел к выводу, что два Артемона если не лучше в два раза, чем один, то уж, во всяком случае, не хуже, и решил рискнуть – оставить в спектакле обоих.

Получив от Семена Семеновича подтверждение, что с Артемонами действительно все в порядке, папа встал и отправился за сцену обрадовать Ерохиных. Когда он скрылся за декорациями, дверь актового зала отворилась.

Это были Анна Степановна и мужчина в темных очках, спортивном пиджаке и джинсах.

– Я смотрю, тут у вас за 15 лет ничего не изменилось, всё по-старому, – сказал мужчина.

– Как это не изменилось! Как это по-старому! – в голосе Анны Степановны слышалась обида. – Шторы новые!

Мужчина снял очки, посмотрел на шторы, кивнул и снова спрятал глаза за темными стеклами.

Анна Степановна подошла к сцене. Проходя мимо Семена Семеновича, который сидел, развалившись на кресле и закинув ноги на первый ряд, она посмотрела на него так строго, что тот немедля выпрямился и принял позу, полагающуюся взрослому.

– Добренький денёчек! – сказал Семен Семенович.

В ответ директриса даже не кивнула.

– Виктор Геннадьевич! – Анна Степановна постучала ладонью по доскам сцены. – Покажитесь!

Из-за декораций выглянула Инна.

– Виктор Геннадьевич только что вышел!

Директриса неодобрительно поджала губы, как будто считала, что Виктор Геннадьевич сперва должен был отпроситься у нее. Она обернулась к своему спутнику:

– Увы, Ростислав.

– Борисович, – подсказал мужчина.

– Конечно! Так непривычно. Вот вы уже и Борисович! А ведь мы помним вас простым Ростиславом.

– Да я год всего тут у вас и проучился-то.

– Но мы помним!

Анна Степановна немного приукрашивала истинное положение вещей. Когда Ростислав Борисович обмолвился ей, что когда-то учился тут, она, естественно, радостно закивала, словно узнала его, но это было далеко не так. Вот уже полчаса Анна Степановна водила гостя по школе с экскурсией, надеясь исподволь выманить у него хоть какую-то дополнительную информацию о времени, проведенном в эти стенах. Однако Ростислав Борисович в основном молча кивал или отпускал короткие пренебрежительные замечания. Анна Степановна до сих пор не выяснила даже, кто был у него классным руководителем.

– Да, мы помним… – повторила Анна Степановна и устремила затуманенный дорогими сердцу воспоминаниями взгляд в дальний угол актового зала. «В РОНО обещали выделить денег на штукатурку зала еще осенью, а уже лето на носу», – думала она при этом.

Гулявший за сценой Сашка Пилишвили запутался в своих болотных сапогах и свалился прямо в центр кучки шушукавших на полу девочек-лягушек. Визг вернул директрису к действительности. Анна Степановна нахмурилась, но шум уже прекратился. Тычки же, которые сейчас получал от девчонок Сашка, были практически беззвучны.

– Ну что ж, Ростислав Борисович, пойдемте. Хотела вас сразу познакомить с нашим художественным руководителем…

– Пф! А то я их раньше не видел.

– Нашего не видели! Не знаю, как в других школах, но у нас замечательный художественный руководитель, – Анна Степановна снова обернулась к внучке. – Инна, передай Виктору Геннадьевичу, что я жду его на пятиминутке. Пятиминутка сегодня посвящена спектаклю. Его присутствие обязательно.

– Ага! Передам! – кивнула Инна и скрылась за декорациями.

Над Инной тут же возник папа. Он выпучил глаза и беззвучно затряс руками. С языка жестов это переводилось примерно как: «Какое «ага, передам»? Виктор Геннадьевич застрял где-то у черта на рогах! Каким это таким образом он появится на пятиминутке?» Когда папа услышал, как дверь за директрисой и Ростиславом Борисовичем захлопнулась, он повторил то же самое уже вслух.

– А у меня есть идея! – сказала Инна.

– Какая? Позвонить в милицию и сказать, что в школе заложена бомба? И тогда всем будет не до пятиминутки?

– Нет! Вы пойдете на пятиминутку вместо Виктора Геннадьевича!

– Что?! Как ты себе это представляешь?

– Соня! Скажи же! В бороде и шляпе твой папа – вылитый Виктор Геннадьевич!

Соня тут же подлетела к ним.

– Пап! Ты в этой бороде и правда вылитый Виктор Геннадич! У тебя, кроме глаз, ничего не видно!

– И что, я пойду прямо так – в бороде и шляпе? И буду только моргать?

Инна была готова к этому вопросу.

– Конечно! Вы скажете, что у вас нет времени снимать грим, а потом снова его надевать.

– И чьим же я голосом это скажу? Только своим! Подражать голосу Виктора Геннадьевича я не умею. Или мне проморгать это азбукой Морзе?

Но у Инны все было продумано.

– Вы будете говорить голосом Карабаса!

– Конечно! – подхватила Соня. – Как будто ты не хочешь выходить из образа!

– Да она вам даже и слова не даст сказать! – заверила Инна. – Я была у нее на пятиминутках, она одна на них говорит, а остальные молчат и кивают.

– Нет, нет, нет! И нет! – папа бешено замотал головой, словно собака, отряхивающаяся после купания.

– Тогда Виктора Геннадьевича уволят, – Инна обреченно понурилась.

– Ну пап!

К этому моменту вокруг них стоял уже весь класс и канючил на разные лады:

– Ну дядь Леша!

– Ну Алексей Леонидович!

– Ну дядя Карабас!

Папа вздохнул:

– Может, все-таки лучше позвонить в милицию и сказать, что в школе заложена бомба?

– Ну пап!

– Ладно, ладно!

Папа спустился со сцены и обреченно пошел к выходу.

– Удачной охоты! – подбодрил папу Семен Семенович, когда они поравнялись.

– Не издевайся, – ответил папа.

Но у Семена Семеновича имелись в запасе и другие напутственные слова.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское! – прокричал он в спину папе. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Со щитом или на щите! Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой!

Последнее, что услышал папа, перед тем как выйти из актового зала, было:

– Ни о чем не волнуйся! Если что, я позабочусь о твоей семье!

– Гляди, что у меня для тебя есть! – Костик протянул Соне тетрадный листок, сложенный пополам.

– Как ты догадался? Я как раз хотела куда-нибудь выплюнуть жевачку!

– Вот еще! Не для того я выуживал этот важный документ из мусорного ведра, чтобы он там снова оказался.

– Фу!

– Не бойся! – Костик потер листок о зад штанов. – Вот, все микробы счищены!

– Так ты их только разозлил!

Тем не менее Соня брезгливо развернула листок и прочла:

 
 Ты сидишь впереди меня
(Кроме пенья, где ты сидишь сзади),
И я жду наступления дня,
Когда нас с тобой рядом посадят.
 
 
На уроках на всех бы тогда
(Кроме пенья, такой уж порядок),
Я бы рядом с тобой был всегда!
(На физре, правда, тоже не рядом.)
 
 
(И не рядом еще на труде.)
Но пока все уроки так длинны!
И покоя мне нету нигде!
Мы за разными партами, Инна!
 

– Ну как? – спросил Костик, дождавшись, когда Соня дочитает.

– Ты влюбился в Инну!

– Как видишь, я настолько сошел с ума от любви к ней, что у меня даже почерк изменился. Узнаешь на чей?

– Почерк не знаю, но знаю одного человека, который считает, что может писать стихи.

Тут они оба обернулись и посмотрели на Дениса, который в этот момент глядел на Инну, видимо, досочиняя следующее четверостишие, в котором он уточнял, что на английском они тоже не смогут сидеть вместе, так как записаны в разные группы.

– А почему он его выкинул?

– Это же черновик, что, не видишь? Я видел, как он с него в тетрадь свою начисто переписывает. Я думал, это его домашка по математике, вот и вытащил из мусорки.

Соня снова взглянула на листок. На полях, как в рукописях Пушкина, красовались быстрые рисунки – профили танков и виньетки взрывов. Можно было разглядеть и зачеркнутые варианты отвергнутых строк. «И когда ты стоишь у доски/ <неразборчиво> до гробовой доски».

Костик взял у Сони листик, аккуратно сложил и спрятал в карман.

– Когда он прославится, я на этом разбогатею.

– Продашь стихотворение на аукционе?

– Нет, буду им его шантажировать.

– А давай подкинем его Инне. Мне так ее всегда жалко. Никто с ней не дружит.

– Ну давай тогда их лучше подружим.

– И как, интересно, ты это сделаешь?

– Всегда можно что-нибудь придумать. Было бы желание.

Желание у Сони было.

К чести Анны Степановны стоит отметить, что ее пятиминутки всегда шли всего лишь пятнадцать минут, поскольку устраивались на большой перемене после третьего урока.

Папа, спрятавшись за фанерную тумбу с плакатом «Умей действовать при пожаре», подождал, пока в кабинет набьется побольше учителей, и только потом вошел. Его расчеты не оправдали себя – единственное свободное место оказалось рядом со столом директрисы.

– А вот и наш Карабас пожаловал! – поприветствовала папу Анна Степановна.

Папа выдохнул. Он боялся, что ему придется представляться, и не знал, как это сделать. Ну не говорить же: «Это же я – Виктор Геннадьевич, просто в гриме».

Папа занял пустовавший стул. Учитель физкультуры, сидевший рядом, осклабился и весело подмигнул. В ответ папа кивнул. Физрук был в пиджаке, галстуке, но со свистком на шее.

– Сегодня у нас на пятиминутке присутствует дорогой гость, – торжественно начала Анна Степановна. – Познакомьтесь, наш выпускник – Ростислав Борисович.

Учителя дружно посмотрели на Ростислава Борисовича, расположившегося по правую руку директрисы, прямо напротив папы. Ростислав Борисович, не вставая, раскланялся. Он все так же был в темных очках.

– Все мы помним Ростислава! – продолжила Анна Степановна. – Когда-то он бегал по коридорам нашей школы, а вот теперь стал большим человеком! Работает на телевидении!

– И теперь бегает по коридорам там! – хихикнул папе на ухо учитель физкультуры и ткнул папу кулаком в бок.

– Виктор Геннадьевич… Виктор Геннадьевич!

Папа не сразу понял, что директриса обращается к нему.

– Виктор Геннадьевич, сфотографируйте нам Ростислава Борисовича. У нас есть специальный стенд «Ими гордится школа», – пояснила Анна Степановна гостю. – Вы станете его украшением! Виктор Геннадьевич! Ну что же вы!

Папа, вздрогнув, судорожно полез под пижамные штаны Карабаса, вытащил из кармана джинсов телефон и, держа его на вытянутой руке, подошел к Ростиславу Борисовичу.

Ростислав Борисович медленно снял очки и милостиво дал себя сфотографировать. Папа снова сел.

– О! Новый телефон? Поздравляю! – шепнул папе физкультурник и ткнул кулаком под ребра.

Папа мельком глянул на Анну Степановну, и у него перехватило дыхание. Директриса смотрела на него взглядом, которым удостаивают гостя, второй раз за визит севшего на вашу любимую кошку. «Всё! Догадалась!» – убито решил папа.

– Ну Виктор Геннадьевич! – наконец сказала Анна Степановна. – Зачем мы тогда покупали дорогой фотоаппарат – за семь тысяч рублей, между прочим! – если вы им не пользуетесь?

Директриса устало покачала головой.

Папа вскочил, не зная, что ему теперь делать. Он беспомощно заозирался. Все учителя хранили непроницаемый вид, и только физкультурник весело подмигнул папе.

Директриса вздохнула:

– Фотоаппарат там же, где и всегда.

Папа оглядел кабинет. По идее, камера должна была находиться в одном из двух шкафов. Но в каком? В правом был кулер. Значит, в левом. Папа шагнул к левому, но остановился. Когда он водружал бутыль на кулер, то открывал только одну створку, а фотоаппарат мог оказаться и за второй. Так что шансы в любом случае были пятьдесят на пятьдесят. Ну или пятьдесят шесть на сорок четыре, что не слишком существенно.

«Главное – действовать уверенно», – сказал себе папа и осторожно направился к правому шкафу. Он рывком распахнул вторую дверцу и увидел перед собой кулер. Хотя это и смутило папу, он быстро отворил другую створку. За ней тоже стоял кулер. Кулеры ничем не отличались друг от друга, кроме того, что бутыль одного была пуста.

– Виктор Геннадьевич! Сейчас не самое подходящее время пить воду, – услышал папа голос Анны Степановны. – Кстати, Петр Владимирович, сколько еще здесь будет стоять сломанный кулер?

Пока директриса разбиралась с Петром Владимировичем, папа нашел в левом шкафу фотоаппарат, еще раз отщелкал Ростислава Борисовича, положил камеру обратно на полку и возвратился на свое место.

– Ты мне новогодние фотки так и не прислал, – напомнил папе учитель физкультуры, но кулаком в бок почему-то не пихнул.

Между тем Анна Степановна вернулась к повестке дня.

– По лицам учителей я вижу, что многие сейчас перенеслись в те годы, когда Ростислав Борисович…

– В тот год! – перебил Ростислав Борисович. – Я год всего сюда ходил.

– Да! Конечно! Многие учителя сейчас мысленно перенеслись в тот год, когда Ростислав Борисович – тогда еще просто Ростислав – сидел у них на уроках и как губка впитывал знания. Кто знает, возможно, именно благодаря нашим замечательным педагогам Ростислав Борисович и стал тем, кто он сейчас есть. Может, кто-нибудь из учителей вспомнит какой-нибудь забавный случай с нашим гостем, какой-нибудь его яркий ответ? Ему было бы приятно, а нам интересно послушать!

Учителя молча смотрели перед собой, иногда тихонько косясь на гостя. Пятиминутка воспоминаний явно не клеилась.

– Да я особо не блистал, – сказал Ростислав Борисович. – Чего там вспоминать-то.

– Не скромничайте! – вступилась Анна Степановна. – Ваш классный руководитель что-то обязательно вспомнит!

– И я и сам классную свою почти забыл. Никифоровна какая-то. Катерина, что ли.

– Марина Никифоровна! – обрадовалась директриса: теперь она хоть что-то знала о школьном прошлом Ростислава Борисовича. – Марина Никифоровна вышла на пенсию в прошлом году. Жаль, что ее с нами сейчас нет. Она была бы счастлива вас увидеть!

Физкультурник отработанным тычком привлек внимание папы и прошептал:

– Да кто он вообще такой?

Анна Степановна заметила движение слева.

– Кирилл Кириллович, – сказала она физкультурнику. – Встаньте и поделитесь со всеми коллегами, о чем вы там шушукаетесь. Нам всем тоже интересно послушать.

Физкультурник встал:

– Я, Анна Степанна, хотел узнать подробности о нашем госте.

Физкультурник сел, откинулся на стул, скрестил на груди руки и закинул ногу на ногу, всем видом показывая, что ничуть не боится директрисы.

– Кирилл Кириллович, сядьте прямо! – сказала директриса, которая не боялась физкультурника еще больше.

Физкультурник послушно выпрямился, расплел ноги и опустил руки. Но тут же снова демонстративно скрестил руки на груди. По природе он был бунтарь.

– Я вам отвечу на ваш вопрос, Кирилл Кириллович. Кажется, я действительно упустила некоторые подробности. Как я уже говорила, наш талантливый выпускник Ростислав Борисович работает на телевидении. Именно Ростислав Борисович, – тут Анна Степановна повернулась к гостю и одарила его восхищенной улыбкой, – да-да, именно он делает любимую всеми нами – и учениками, и преподавательским составом – программу «Мегаподростки»…

– «Мегашалуны», – поправил Ростислав Борисович.

– Или «Мегашалуны», если быть точнее, – не смутилась Анна Степановна. – Может быть, Ростислав Борисович сам расскажет, почему он здесь?

– Расскажу, – ухмыльнулся Ростислав Борисович. – Наш канал вместе с департаментом образования проводит совместную акцию. Сейчас в городе проходит месячник школьных театров. А заодно все кружки, которые прислали нам на передачу заявку, участвуют и в нашем конкурсе. Коллектив-победитель снимется в специальном выпуске передачи. Такой вот проект. Вот я и хожу по школам и смотрю всякую самодеятельность. А теперь добрался и до вас.

– У нас столько талантов! Вы не пожалеете! А после спектакля наиболее активные дети покажут вам по маленькому номеру. Они специально для вас подготовили!

– Нет-нет! У меня нет времени оставаться после спектакля. Дела!

– Но как же! А маленький банкетик по случаю премьеры? Будет специальный взрослый столик!

– Спасибо! Но нет! Никак не получится.

– Ах, Ростислав Борисович, Ростислав Борисович! Нельзя же быть таким занятым человеком!

Ростислав Борисович деланно вздохнул, как бы соглашаясь, что нельзя быть таким занятым человеком, но ничего не поделаешь.

– Мне кажется, у нашей – у вашей! – родной школы гораздо больше шансов на победу, чем у остальных, не правда ли? – хитро спросила Анна Степановна.

Ростислав Борисович сделал вид, что намека не понял:

– Так сразу сказать нельзя. Я же ваше выступление еще не видел. Может, у вас тут действительно талант на таланте. А вообще, пока что лучше всех была школа сто пятьдесят…

– Только не говорите что седьмая! – не удержалась Анна Степановна.