Текст книги "«Борьба за души» и другие рассказы"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Ласковое внушение

– Вот видите, – благодушно говорил в своей канцелярии кандидат на судебные должности Маржик, обращаясь к Адамцовой, только что отбывшей двухнедельный срок за бродяжничество. – Видите, Адамцова, до чего бы вас довело, если бы вы продолжали с этим Ржахом бродяжить по свету. Вот справка, что вы отбыли наказание. Вы еще молоды и можете исправиться. А теперь мне скажите, в каких вы отношениях с Ржахом?

– Ржах, ваша милость, мой кавалер, – ответила Адамцова.

– Кавалер? Ну, ну, Адамцова, поразмыслите об этом хорошенько, – с серьезным видом молвил господин кандидат, – подумайте, к чему это поведет. Он на вас не женится. Он моложе вас, вам тридцать, а ему двадцать четыре. И потом – подумать только – что это за человек! Раз уже сидел два года за воровство. Поверьте, это будущее не для вас… К вам я был снисходителен. Правда, вы уже имеете три судимости за бродяжничество, но я вас уверяю, что еще ничего не потеряно. Решительно ничего не потеряно! А вот Ржах совсем другое дело. И я таки к нему не имел снисхождения. Вы, Адамцова, сами хорошо об этом знаете. Привели вас обоих вместе. Вы получили две недели, а Ржах – три. Так что, видите, к вам я отнесся снисходительно. И я вам говорю, не имейте с Ржахом ничего общего. Трудитесь, Адамцова, проявите старание, труд человека возвышает. Нынче много работы на полях, люди нужны повсюду, прокормиться вы легко прокормитесь, а еще помните: человек стареет, и если бы вы вот так состарились, стали бы обузой для родного селения, к какому приписаны. А как они будут на вас смотреть? Об этом вы подумали?

– Покорно благодарим, ваша милость. За все… – ответствовала Адамцова.

– Вот видите, – продолжал увещевать господин кандидат, – еще ничего не потеряно, работайте, место вы найдете, вы же из деревни?

– Из Милетиц, ваша милость.

– Видите, значит всю домашнюю работу по крестьянству знаете, а также, скажем, и скот пасти, человеку ни за что не должно быть стыдно… Что вы бродяжничаете, это, правда, большой грех, вроде как порок что ли… но памятуйте, Адамцова, терпенье и труд все перетрут, и иметь желание работать означает все равно что работать, потому что кто работу ищет, тот ее найдет, а ведь вы, здоровая женщина, найдете работу легко. Так что, как я уже сказал, Адамцова, труд человека возвышает, и за работой человек забывает свою нужду. Вот и вы в трудах легко забудете, что некогда было время, когда вы только бродяжничали. И скажете себе: «Господи, что я прежде вытворяла!» Правду я говорю?

– Истинную правду, ваша милость, – закивала Адамцова.

– Ну, ладно, ладно, – сказал господин кандидат. – Хорошо, что у меня сегодня не очень много работы и я могу по-отечески с вами потолковать. Ибо не забывайте, Адамцова, что внушение часто помогает больше, нежели самые строгие меры. Я вам от всей души желаю добра. Не думайте, что я, как другие судейские, довольствуюсь единственно тем, что продиктую приговор. Э-э нет, я исхожу из принципа, что кара, правда, служит средством к исправлению, но ласковое внушение дополняет эту принудительную меру. Вот, как сегодня: не позови я вас, к примеру, а скажи себе: «Ладно, срок свой она отсидела, и делать мне с ней больше нечего», то с моей стороны это было бы очень неправильно.

Послушайте, Адамцова, окиньте взглядом всю свою жизнь. Сегодня, приняв кару, вы уходите из суда, и перед вами открывается новая жизнь, где труд – этот подлинный смысл жизни – есть вал, о который должна разбиться всякая черная мысль. Что бы из вас вышло, Адамцова, если бы вы и дальше гуляли с вашим Ржахом? В один прекрасный день Ржах бы мог склонить вас к воровству; подумать только, Адамцова, – вы сюда попали с человеком, который уже сидел за воровство два года! Вы с ним гуляете, а он подобьет вас на кражу. Подумайте о последствиях, Адамцова! Тут вы сидите не больше двух недель, а там, глядишь, могли бы засесть и на годы. А выйдете из тюрьмы, не устоите перед соблазном, не удержитесь, чтобы снова не посягнуть на чужое добро, поелику в тюрьме ничему хорошему не научитесь. Я это по опыту знаю. Поймите, что этот Ржах может однажды стать вашим злым демоном. А с другой стороны, Адамцова, выйдете из тюрьмы, будете трудиться, и счастье, которого вы до сих пор не познали, обретете в честном труде. И как вас будет радовать, когда собственными руками заработаете кусок хлеба, никто вас не будет презирать, каждый будет на вас смотреть с уважением, вашего прошлого как не бывало, оно как бы вычеркнуто из памяти. Может еще повстречаете мужчину, честного человека, который, подобно вам, зарабатывает кусок хлеба трудом рук своих. Который пожелает дать вам свое имя, соединить свою судьбу с вашей! И вот когда эта цель будет достигнута, тут вы непременно скажете: «А ведь прав был господин кандидат!» И тогда все в жизни вас будет тешить. А то ведь сейчас бродяжничаете с этим Ржахом, побираться приходится, спать иногда хотя бы и в лесу, прятаться от жандармов и бояться судов. Потому еще раз вам советую, Адамцова, не имейте ничего общего с этим Ржахом. Вы уже сегодня выходите на свободу, а Ржах просидит еще неделю. Мой вам совет: забудьте Ржаха, считайте, что это был скверный сон, и бодро, с надеждой на счастливую жизнь, выйдете из здания суда, и трудитесь, да, да, помните латинскую поговорку «Ora et labora», что значит «молись и трудись». И пусть никогда не возвратится ваше прошлое, равно как и это судебное дело пусть никогда не пополнится ни одним обвинительным заключением против вас. Я убежден, что тогда вас все будет радовать, и на честных тружеников, на которых вы нынче не можете глядеть, вы будете взирать как на своих братьев. Вы меня хорошо поняли?

– Да, ваша милость, – ответила Адамцова.

– Ну, видите, – сказал господин кандидат. – Вот это меня радует, когда вижу понимание. Вы свободны, работайте, честное слово, буду рад, коли увижу, что мое внушение не оказалось напрасным. Если у вас есть ко мне какая просьба, доверьтесь, ибо ныне перед вами не судебный следователь. Говорите смело, просите совета. Ведь я и сам рад, когда вижу, что мне доверяют.

– Покорнейше прошу, ваша милость… – подала голос Адамцова.

– Валяйте, говорите, если что возможно, с удовольствием исполню, – подбадривал ее добряк кандидат.

– Ваша милость, оченно прошу вашу милость, не извольте гневаться, – просила Адамцова, – но только если бы вы соизволили дать разрешение оставить меня еще на недельку в холодной, чтобы мне, значит, выйти на волю вместе с Ржахом. Потому мы себе слово дали не покидать друг дружку. Но только не гневайтесь, ваша милость…

Экспедиция вора Шейбы

Вор Шейба дал запереть себя на ночь в доме № 15. Специалист по чердакам, он намеревался с сегодняшнего дня развернуть свою деятельность в этом квартале побогаче. Прежде Шейба работал в бедном, где весь его доход составили два передника, три нижние юбки и один побитый молью платок. Все это, вместе взятое, суд оценил бы месяцев в шесть, а еврей-старьевщик дал всего крону.

Прислонившись к дверям подвала, Шейба слушал, как дворничиха, прикрутив свет и заперев парадное, идет к себе. Видно, женщина была еще не старой, потому что, идя от парадного к дверям дворницкой, она что-то потихоньку напевала.

Шейба решил, что это к добру. Затем сегодня после обеда он встретил воз сена – тоже хорошая примета. Кроме того, он видел трубочиста и послал ему воздушный поцелуй – и это приносит счастье. Шейба вытащил из кармана бутылку самого простого рому и хлебнул из горлышка. Дешевый ром – это все еще тот бедный квартал. Здесь будет совсем другое дело! До обеда он провел предварительную рекогносцировку и установил, что лестница на второй этаж покрыта ковром. Судя по всему, здесь живут люди зажиточного класса. У них на чердаке наверняка что-нибудь найдется! Скажем, перины или, к примеру, одежда. Шейба запил мечты о счастье изрядным глотком рома и присел на ступеньку. Он устал, потому что в квартале у реки ему сегодня пришлось драпать от полицейских. Весь камуфлет вышел из-за ручной тележки, на которой не было таблички с фамилией владельца и которая без призора стояла на улице. Едва Шейба сделал с тележкой несколько шагов, как ему уже пришлось уносить ноги без нее. Он удрал – и то слава богу —, но теперь чувствовал себя совершенно разбитым. Нет на свете справедливости! В деревне тебя хватают жандармы, в городе – полицейские. Шейба еще раз отхлебнул рому и вздохнул.

В доме царили тьма и покой. В подвале не было ни тепло, ни холодно. Но Шейба, услышав, как его вздох уносится в ночной тиши куда-то чуть ли не на четвертый этаж, затрясся от холода и невольно подумал, что с ним станет, если его поймают. Хоть бы поймали поближе к зиме! Он уже несколько раз зимовал в тюрьмах. В некоторых арестантских домах уже проведено паровое отопление. Тепло, ешь досыта, только выпивки недостает. А что касается курева, так им тоже как-нибудь разживешься.

В подвале подняла возню кошка. У Шейбы чуть было не сорвалось с языка «кис-кис», но он вовремя опомнился. Зачем зря накликать на себя беду?

В доме, наверняка, еще не все спят. Вдруг его услышит дворничиха? Тогда конец! Еще, чего доброго, и бока намнут.

Шейба продолжал вслушиваться: за дверью ходила и мяукала кошка. Потом она забралась на груду угля, который с грохотом посыпался вниз. Вот стерва! Подымет здесь шухер, а прохожие будут думать, что в подвале вор.

Шейбе стало премерзко от мысли, что кому-нибудь могло бы прийти в голову, будто он способен забраться в подвал. Обчистить подвал – это сумеет любой. А вот обчистить чердак?!

От негодования его передернуло – в кармане загремели отмычки. Кошка за дверью перепугалась, и Шейба услышал, как, удирая, она сбросила что-то тяжелое. По дому прокатился гул.

Шейба съежился. Вслушался. Звуки удара отдались во всех уголках и понемногу стихли. В доме не раздалось ни голоса.

Он успокоился и отпил из бутылки. Если его по несчастной случайности загребут, пусть хоть в бутылке ничего не останется. Допить все равно не дадут.

Раздался звонок.

«Звонят дворничихе», – подумал Шейба и опять съежился, словно не желая видеть ничего вокруг.

Из дворницкой упал свет. Зашаркали шлепанцы, зашуршала юбка.

Дворничиха пошла открывать. Шейба даже дышать не решался, – чтобы, неровен час, не выдать себя.

Полоса света, преломляясь о лестничные перила на первом этаже, падала вниз, в подвал, прямо против Шейбы.

– В подвале какой-то шум, – произнес мужской голос на площадке, – будто воры забрались!

– Это все кошки, господин советник, – ответила дворничиха. – Каждый день в подвале шум поднимают. А что на чердаке творят… Гвалт, вроде черти свадьбу справляют!

У Шейбы прямо камень с сердца свалился. Он слышал, как дворничиха ушла к себе, а на третьем этаже загремел ключ в дверях. Под шумок он успел потянуться и отпить еще рому.

Свет пропал, наступила кромешная тьма. Шейба стал размышлять о своем предприятии. Дождавшись позднего вечера, он проберется на чердак, отомкнет его, возьмет все стоящее, дождется утра и, как только отопрут парадное, сразу же смоется. В такую рань полицейские патрули редко ходят по улицам. А уж остальное образуется. Из выручки надо сразу расплатиться за стол и угол: он уже должен за целую неделю. А то люди они бедные, да и знают про него немало такого, что могло бы здорово ему навредить. Будь дело к зиме, он бы им еще простил, а сейчас хочется погулять на воле. Ведь до чего интересно: когда кругом сплошная зелень, совсем неохота садиться!

Шейба настроился на какой-то хлюпкий лад. Снова услышав в погребе кошачье мяуканье, он не совладал с собой и тихо позвал в замочную скважину: «Кис-кис!» Кошка подбежала к двери и замяукала.

Шейба слышал, как она царапалась в дверь, потом села и принялась мурлыкать. Видно, кошке одной было в подвале скучно, и теперь она обрадовалась, что нашлась компания, хоть и отделенная непреодолимой преградой.

«А что, если выпить за ее здоровье?» – думает Шрйба и тут же претворяет эту приятную идею в жизнь.

Внезапно почувствовав себя в большей безопасности, он вытягивает ноги – раздается едва слышный шорох. Чтобы, упаси бог, не забыть, Шейба, не откладывая, снимает ботинки.

Ответственная операция проходит бесшумно. В восторге от успеха он еще раз глотает рому. Ласково поглаживает бутылку. Уже три раза она сопровождала его в таких экспедициях. И когда на чистый доход от них Шейба снова наполнял ее ромом, то всегда испытывал чувство, будто делит с ней свой успех.

Бутылка – его единственная собеседница, с которой можно потолковать во время неимоверно нудного, нескончаемого ожидания в чужих домах, когда неизвестно, что тебе принесет ближайшая минута.

Шейба держит бутылку у рта и по бульканью определяет, что содержимого в ней еще примерно с четверть. Когда из нее уже нельзя будет выжать ни капли, тогда он пойдет наверх, а завтра наполнит бутылку снова и скажет: «Молодцом была, душенька!»

Ром приятно греет Шейбу и уносит в мыслях на чердак. Богатый дом – богатый чердак. Вспомнились чердаки в бедном квартале, – в сторону двери полетел плевок. Два передника, три нижние юбки да платок, побитый молью! Господи, какая голь! А жить чем дальше, тем труднее. Еще, неровен час, подымут цену на водку, тогда хоть совсем в петлю полезай!

Шейба хлебнул еще, и к нему вернулось хорошее настроение. Может, наверху будут перины. Пух пока в цене. Ведь остались всего две вещи, на которые нынче стоит растрачивать свой талант. Телеграфный провод и перины. И совсем неважно, сколько украдешь, за них все одно – суд присяжных. А иначе сколько ради него нужно спереть передников, нижних юбок да побитых молью платков?! Присяжные, они все же лучше, чем простой суд. Простой суд, тот уже вон сколько раз его судил! А когда судят присяжные, оно завсегда почетней. И дружки, опять же, скажут: «Вот молодчина, под присяжных подвели!»

«Выпью-ка за господ присяжных», – мелькает у Шейбы в голове, и он вытягивает из бутылки остаток. Теперь он еще минутку отдохнет и пойдет наверх. Полегоньку, потихоньку, главное, чтоб без шума! С ботинками в руках. Босиком. И чего он на себя злится? Он же тихонько пойдет. Вот еще только минутку подождет, умом пораскинет. А почему бы не прочесть «Отче наш»?.. Помолится и тогда пойдет.

Шейба пробирается на второй этаж. Ботинки держит в руках. Останавливается на каждой ступеньке, потому что излишняя осторожность никогда не мешает. Крадется тихо, медленно. Как кошка… Вот он уже на втором этаже. Вытягивает руку, чтобы нащупать перила, но вместо них натыкается на дверь. Ага, перила должны быть левее. Шейба продолжает искать перила и опять нащупывает рукой дверь. Раздается звонок! Конечно, это он нажал кнопку. У Шейбы отнимаются ноги, он не может двинуться с места. А дверь открывается, чья-то рука хватает его за шиворот и втаскивает в квартиру. В кошмарную тьму.

Шейба слышит грозный женский голос:

– Дыхни на меня!

Шейба дыхнул. Грозная рука все еще держит его за шиворот.

– Так ты уже и ром пьешь? – слышит он грозный скрипучий голос.

– Да, – отвечает Шейба, – на другое у меня денег нет.

– А ты обязательно должен все пропить и под конец лакать ром, ты – председатель судебной коллегии Дорн?

Рука страшной женщины провела по его лицу.

«Ага, – думает Шейба, – это она меня приняла за председателя суда Дорна. Он меня недавно судил».

– Зажгите, пожалуйста, свет, – просит Шейба.

– Это я должна зажечь свет, чтобы прислуга видела, в каком виде ходит домой председатель суда Дорн! – кричит женщина. – Ишь ты! И еще со мной на «вы», изверг, со своей законной женой, которая не спит и ждет тебя с двенадцати часов! Что у тебя в руках?

– Ботинки, мадам, – бормочет, заикаясь, Шейба. Страшная рука снова проводит по его лицу.

– Еще «мадам» меня называет, думает, я уже совсем сумасшедшая. И бороду сбрил, негодяй!

Шейба чувствует под носом руку.

– Фуй, бритый, как арестант… Матерь божья, я же его изувечу! Так вот почему он хотел, чтоб я свет зажгла! Думал, я испугаюсь, негодяй, чувств лишусь, а он в своей комнате запрется!..

Шейба чувствует на своей спине удары кулаков.

– Нет, вы только посмотрите на него! Председатель судебной коллегии, а выглядит, как последний арестант! Что у тебя на голове?

– Кепка.

– Мой ты боже! Так упиться! Оставить где-то цилиндр и купить кепку?! А может ты ее просто унес?

– Унес, – молвит Шейба покаянно.

Новый удар по уху. Женщина с криком выталкивает его за дверь:

– До утра останешься на лестнице! Пусть весь дом знает, что за негодяй председатель суда Дорн!

Женщина напоследок толкает его в спину – Шейба падает, разбивает себе нос. Дверь за ним закрывается.

«Слава тебе господи, – думает Шейба, поднимаясь вверх по лестнице, – все хорошо, что хорошо кончается». Вот только ботинки там остались. Ему кажется, что босые ноги эдак слегка освещают ступеньки.

Шейба тихонько крадется на третий этаж. Слава богу, он уже без шума добрался до первых дверей. Но тут чья-то рука внезапно хватает его за шиворот и втаскивает прямо в эти двери!

Шейба попадает в темноту еще покромешней, чем на втором этаже, безо всякого предисловия получает затрещину, и лишь после этого слышит женский голос:

– Целуй руку!

Шейба целует. Голос строго спрашивает:

– Где твои ботинки?

Шейба молчит. На своих босых ногах он чувствует теплую руку, которую только что целовал.

Тотчас после этого он получает такой удар по спине, что у него из глаз сыплются искры, и слышит:

– Так вот как! Следственному судье доктору Пелашу не стыдно прийти домой к жене босым и пьяным?! Где твоя носки, мерзавец?

Шейба молчит, размышляя. Следственный судья доктор Пелаш вел его дело, когда он засыпался в последний раз.

– Где, говорю, носки, мерзавец? – повторяется тот же вопрос.

– У меня их в жизни не было, – отвечает Шейба.

– Ах так, ты еще голос будешь менять, мерзавец! И даже не знаешь, что мелешь!

Женщина трясет Шейбу, и у него из кармана вываливаются отмычки.

– Что это такое?

– Ключи от чердака, – отвечает вконец убитый Шейба.

Едва договорив, он вылетает на лестницу. Следом летят отмычки и доносится голос:

– Нагрузился до положения риз!

Шейба хочет подняться, но кто-то уже держит его за руки, пинает и кричит:

– Какой ужас! Он подымет переполох на весь дом! Перепился и лезет в соседскую квартиру. Что теперь о тебе будет думать супруга пана доктора!..

И чья-то женская рука затаскивает его в дверь напротив, волочит в переднюю, оттуда в комнату, швыряет на диван, затем в смежной комнате запирает за собой дверь и восклицает:

– Тьфу, увидел бы тебя таким директор! Уж он бы конечно подумал: «Ну и кассир у меня! Хорош!..» Сегодня будешь спать на диване.

Через четверть часа вор Шейба открыл дверь и, пылая словно в жару, помчался прочь от этого злосчастного дома. И по сей день не знает, приснилось ему все это или же случилось наяву.

Газет он тоже не читает. Так откуда же ему знать, в каком доме нашли его ботинки, отмычки и пустую бутылку из-под рома?

Конец святого Юро

– Отец Мамерт, – обратился ко мне однажды аббат Иордан, – святой Юро перестал творить чудеса.

И это была святая правда.

В Бецковский монастырь в качестве самого младшего члена ордена францисканцев я попал как раз тогда, когда в доминиканском монастыре во Фрайштаке у нас появился грозный конкурент.

Я говорю о статуе св. Петрониллы. Ровно через два дня после моего появления среди старых монахов в Бецкове, подле статуи св. Петрониллы в саду доминиканского аббатства во Фрайштаке разверзлась земля, и с тех пор никто более не хотел обращать внимания на нашего доброго старого св. Юро. Вода струилась из-под св. Петрониллы, и все паломники сворачивали на Фрайштак. Глубокая печаль наполняла наши сердца, когда, стоя на монастырской башне, мы смотрели, как крестьяне, собравшись процессией, с хоругвями уходили долиной вдоль зеленого Вага, держа путь на голубые равнины, прочь от нас, во Фрайштак.

А к нам хоть бы одна собака заглянула…

Но не могли же мы останавливать все эти шествия, тянувшиеся от самой Жилины, Ружомберока, из Тренчина и даже из Опавы, и говорить им: «Эх вы, глупые! Во Фрайштаке есть один малый, который до того как податься к доминиканцам, проходил геологические науки. Потому и разверзлась земля под святой Петрониллой, что он велел там выкопать колодец. Оставайтесь-ка вы у нас, дурашки мои золотые, у нас есть св. Юро, а уж он куда как проверенный святой. Вы, конечно, не можете этого помнить, но когда в давние времена куманы отрубили под Бецковом одному священнику голову, и народ с плачем принес ее вместе с телом в костел и положил перед святым Юро, голова – о чудо! – приросла к туловищу, ксендз встал и сказал: „Большое вам спасибо!“ Вот какое чудо сотворил св. Юро. А если вам и этого мало, то ведь вы хорошо знаете, что когда в монастыре однажды занялся пожар, статуя св. Юро сбежала с подставки в костеле, забралась на колокольню, ударила в набат, и монастырь был спасен. А когда сбежались спасители храма, св. Юро как ни в чем не бывало уже опять стоял на своем месте. Золотые вы мои глупышки, во Фрайштаке с вас сдерут втридорога за пузырек простой грязной воды, а у нас вы получите по дешевке нож с надписью „Помни о паломничестве в Бецков“. Предмет это практичный и станет вам всего полгульдена. Ну, а ежели вы страдаете каким-нибудь недугом (неважно, каким), то у нас, опять же, припасены для вас разные члены из воска, и по вполне сходной цене».

(Как мне рассказал настоятель, когда-то, еще в то старое доброе время, к преподобному отцу, торговавшему восковыми конечностями, подходит богомолец: «Страдаю я, говорит, отче, – нога у меня всего одна». Монах дал ему за гульден восковую ногу и заверил калеку, что у него отрастет новая. Через год везут раба божьего на богомолье уже на возу. Когда подъехали к монаху, торговавшему ногами, приподнялся этот добрый человек на подводе – глаза сияют – и кричит: «Чудо, отче, чудо свершилось! Нога-то ни в какую не росла!.. Я уже стал непотребными словами лаяться. А она все ничего. Тогда я перестал молиться, а после этого поезд мне и вторую отдавил, пришлось ее отрезать. Продайте теперь две руки, чтоб хоть их отец небесный мне оставил».)

Но это все только так, промежду прочим. Не могли же мы, в самом деле, открыть им глаза на это мошенничество во Фрайштаке; нам оставалось только горевать. А крестные ходы, минуя наш монастырь, все шли да шли один за другим на юг, и к нам никто не заглядывал.

Была у нас в монастыре большая колбасная мастерская. Говорят, прежде богомольцы из-за наших копченых сосисок даже дрались. Кто покупал пять штук, получал в придачу образок. А кто бы купил сразу сотню, того мы бы записали в поминанье. Чего уж греха таить, в сосиски мы клали самое распоследнее дерьмо. Честно говоря, мои собратья по монастырю против доминиканцев были слабы! Просто не понимали прогресса. Не сумели приманить странников.

Итак, когда святой аббат Иордан, обращаясь ко мне, молвил: «Отец Мамерт, святой Юро перестал творить чудеса», – я только пожал плечами.

– А у нас про воду вам ничего неизвестно?

Я опять пожал плечами. У нас было только немного воды в монастырском колодце; в костеле найти воду было невозможно, потому что он стоял на скале.

Постукивая пальцами по крышке старого дубового стола, настоятель говорил:

– Как же они об этом не подумали?..

Но когда от выпитого вина у него прояснилось лицо, аббат Иордан ударил кулаком по столу и воскликнул:

– Придется святому Юро перебираться к воде. Придется! Ничего не поделаешь…

Старик взял меня за руку, подвел к окну и показал вниз. Внизу Ваг катил свои зеленые волны. Я понял.

– Сегодня ночью мне будет видение! – многозначительно изрек отец Иордан.

Эх, хотелось бы мне тоже увидеть такой замечательный сон, как приснился в ту ночь нашему старенькому аббату Иордану. Райски благоухая, окруженный сиянием, святой Юро ночью пришел к нему в келыо и сказал: «Иордане, Иордане! Не могу глядеть доле, как течет без пользы чудодейственная вода в Ваге. К реке хочу!» Потом же музыку небесную услышал наш аббат Иордан, а святой Юро возвратился обратно на свое подножие в костел.

Снесли мы его к реке. На славу удался праздник!

Из Шастина, даже из-под Ланжгота, что в Моравии, приехали богомольцы на конях.

Теперь у нас была чудодейственная вода. И в каком количестве! Весь Ваг! Всему христианскому миру хватило бы с избытком.

Опять к нам повалили богомольцы целыми процессиями. На берегу мы устроили бассейны. Воду продавали дорого. Кто хотел выкупаться, тоже должен был платить. И, наконец, мы торговали плавками, а без них никого в реку не пускали.

Но тут, будь ты неладен, начался тиф. В Ваге тогда поднялась вода, всюду было полно тины, и люди эту тину покупали в бутылках. То один богомолец умрет, то еще двое… люди теряли веру. Но и это не было бы так ужасно, кабы не внезапная роковая весть…

Только было у нас началось процветание, как вдруг мы узнаем, что в доминиканский монастырь во Фрайштаке возят какие-то машины. Что бы это могло значить? Загадка не замедлила разъясниться.

Доминиканцы наладили во Фрайштаке «производство чудодейственной сельтерской воды – полное отсутствие вредных микробов гарантировано!»

И опять мы остались с носом. И имел наш аббат видение – св. Юро пришел к нему и сказал: «Не нравится мне больше у реки. Когда Ваг выходит из берегов, приходится стоять по колено в воде и по нескольку дней ждать, пока спадет вода. На старое место хочу!»

Я заметил, что подагры боится всякий.

И опять мы загоревали после торжественного переселения святого. Хоть бы какой зряшный остаток странников приманить…

И вот тут-то я вспомнил про граммофон. Органа У нас нет, так может св. Юро запел бы что-нибудь божественное?

– Ладно, отец Мамерт, покупайте эту дьявольскую штуку, – распорядился отец Иордан, – да прихватите что-нибудь светское. Все-таки в монастыре скучновато…

– Слушаю, ваше преподобие. – И я поехал в Вену покупать пластинки и граммофон.

Был опять какой-то большой праздник, и костел битком набит богомольцами, когда я завел граммофон, спрятанный в нише за статуей св. Юро и занавешенный большим ковром.

Черт его знает, о чем я тогда думал, – голова у меня еще трещала после Вены, – но богобоязненные странники вдруг услышали величественный гимн:

«Нор, mei' Mädrle, hop…»[4]4
  «Гоп-гоп, моя красотка, гоп моя…»


[Закрыть]

Честное слово, я не вру: аббат Иордан как подкошенный свалился со своего возвышения, обитого по сему торжественному случаю красным плюшем.

Все-таки для него это было слишком…