Текст книги "Памфлеты"
Автор книги: Ярослав Галан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
ТЕНЬ ЧУЖИХ БОГОВ
История знала государства, которые погибали вместе со своими властелинами. Такого случая не знала история религиозных культов. Прецедент создала только униатская церковь. Через несколько месяцев после смерти митрополита Андрия Шептицкого Брестская уния канула в Лету, а её творение – плод четырёхсотлетних отчаянных усилий врагов Украины – распалось в прах, не оставив ничего, кроме мрачных воспоминаний и запаха тлена.
Начало карьеры графа Шептицкого относится к восьмидесятым годам прошлого столетия. В первых шагах молодого магната не было ничего исключительного: граф Андрий добывает шпоры австрийского кавалериста. Аристократическое происхождение, богатство и импозантная внешность пленяют сердца не только гарнизонных дам и их великосветских соперниц. В этом стройном офицере есть что-то такое, что сразу привлекает к нему ближайшее окружение императора Франца Иосифа I, в том числе и папского нунция. Невероятное самолюбие распирает грудь молодого офицера. Эта птичка из породы ястребов Вишневецких чувствует, что ему под силу дела, о которых будет говорить весь мир. Магнатский космополитизм помогает графу соображать трезво. Он не хочет повторять ошибок своих предков, которые упорно переоценивали значение физической силы. Чего не могло сделать насилие, того добьётся слово, окрылённое верой, фанатической верой, единственный источник которой бьёт в долине Тибра. Там, под сенью Колизея, начнётся путь графа к воображаемому величию…
Но прежде чем сделать решающий шаг, граф проводит тщательную разведку с результатом, который превосходит самые смелые ожидания. Власть имущие круги, как и Ватикан, в лице венского нунция, оказываются горячими поклонниками идеи Шептицкого. О честолюбивых планах графа узнаёт и папа римский. Узнаёт и после долгого разговора с глазу на глаз благословляет его.
Кости были брошены. Шептицкий прощается с мундиром и едет в Рим, где его нетерпеливо ждёт «студиум рутенум» – специально созданный для униатских украинцев теологический институт. В аристократических салонах происходит нечто вроде короткого замыкания; друзья и подруги молодого графа не знают, что и думать. Когда к тому же распространился слух о перемене этим польским зубром национальности, произошёл светский скандал, который в известных кругах будет продолжаться вплоть до последних дней Шептицкого.
НА ЗЕМЛЕ ПРАДЕДОВ
В 1891 году граф в скромной рясе священнослужителя-монаха возвращается на землю своих прадедов. Свет пока что молчит, но вскоре он заговорит о нём.
Шептицкий приезжает в Галицию, облечённый миссией особого значения. За короткое время он завершает начатую ещё кардиналом Сембратовичем коренную реформу униатского монашеского ордена василиян, превращая это прогнившее охвостье прошлого в лагерь воинствующего католицизма, построенный но всем правилам иезуитской техники и стратегии…
Восемь лет спустя голову «отца Андрия» украшает уже епископская митра, а ещё через год епископ Андрий под звон святоюрских колоколов устраивается на митрополичьем престоле. С формальной стороны вопрос, таким образом, был покончен; от нового митрополита теперь ждали дел, которые должны были превратить его в абсолютного властелина душ и дум подчинённой ему паствы.
Уже первое впечатление было ошеломляющим. Великолепие графской короны, засверкавшей на горе св. Юрия, озарило плебейские головы тогдашних представителей украинской Вандеи, возбуждая в них надежду, бодрость и, самое главное, веру в собственное значение и назначение. Гордая осанка и одновременно покоряющая учтивость светского человека, умилительная простота в обращении, истинно монашеское спокойствие, выдержанное в рамках достоинства владыки, и при всём этом неплохой украинский акцент, – эти вещи не могли не привлекать галицийско-украинских националистов, страдавших чувством неполноценности.
Весть о возвращении магната к национальности предков разжигает воображение простачков, нимб самопожертвования сияет над головой митрополита. Этот нимб засверкает ещё ярче, когда орган польских шовинистов «Слово польске» взорвётся злословьем, возводя графа чуть ли не в ренегаты…
Много очарования придаёт церковному сану тот факт, что Шептицкий является одним из богатейших помещиков Галиции. Среди тех, кто поклонялся ему, не было никого, кто недооценивал бы этого факта; умело пользовался им и сам митрополит. Делегации, посещающие митрополита, рисуют перед ним сочные картины галицийской нищеты, индивидуальные челобитники жалуются на свою собственную судьбу. Для каждого из них у Шептицкого найдётся доброе слово, подкреплённое соответствующей цитатой из евангелия, и пастырское благословение. Шкатулку граф открывает часто, но расчётливо. Охотно оказывает материальную помощь талантам, ещё охотнее – учреждениям. Вскоре он становится главным акционером ипотечного банка и негласным совладельцем многих предприятий, в первую очередь тех, которые превращают деньги в политику; в отдельных случаях он даёт фонды на покупку церковных колоколов, а финансируемые им газеты и журналы усердно воспевают хвалу своему благодетелю. Точно удельного князя из рода эстов окружает его придворная плеяда литераторов и художников, благоговейным шёпотом произносящих имя своего мецената.
Как и приличествует властителю божьей милости, граф Шептицкий избегает прямого вмешательства во внутренне-политическую борьбу, выполняя роль арбитра. Правда, в решающие минуты граф теряет самообладание, и тогда устами митрополита говорит плантатор, не на шутку встревоженный растущей волной народного гнева. Убийство студентом Сочинским цесарского наместника во Львове (1908) в такой мере потрясло совесть Шептицкого, что он, ничуть не колеблясь, приравнял смерть графа Потоцкого к мученической смерти Христа. В то же самое время он не нашёл в своём словаре ни слова осуждения, когда жандармы Потоцкого зверски убили ни в чём не повинного селянина Каганца и его товарищей по борьбе за право на труд и хлеб. Двадцать восемь лет спустя после львовского кровавого четверга Шептицкий также не найдёт слов для осуждения фашистов, убийц рабочих, их жён и детей; больше того: в широко распространённом воззвании он обрушивает всю злость на жертвы массового расстрела…
АПОСТОЛЫ НЕНАВИСТИ ТОРОПЯТСЯ
Но вся тяжесть политической работы митрополита в основном ложится на спины прелатов и реформированных василиян. Особенно распоясываются последние. Их всюду полно, они проповедуют чуть ли не на каждом углу. С церковных амвонов, с алтарей, со школьных кафедр, с наспех сколоченных трибун они бросают в души паствы слова-семена, отравленные идеей исступлённой ненависти к православным, к русским. Монастырская типография в Крехове выпускает десятки тысяч пёстрых брошюр, журнальчиков, газет, календарей, причём коммерческая калькуляция не играет тут большой роли, – для богоугодного дела шкатулка митрополита открывается ежеминутно…
Апостолы зоологического национализма торопятся. Балканские конвульсии предвещают катаклизм, мобилизация умов происходит усиленными темпами. Офицеры генеральных штабов Германии и Австрии дни и ночи просиживают над картами западных провинций Российской империи. Душа митрополита полна надежд, его глаза блуждают по зелёному пятну «Евразии». Мысли графа перепрыгивают через узенький Збруч, ползут по Уральскому хребту, расправляют крылья над безграничными просторами Сибири, отдыхают на берегу Охотского моря. На минуту его внимание приковывает Киев, но только на минуту. Киев глубоко чужд ему, так же, как и Москва, как и Тобольск. Он думает о нём, как об этапе, неминуемом этапе на пути к его, Шептицкого, величию. Жителей этих просторов он знает главным образом по рассказам и литературе. Он придерживается мнения, что при умелой тактике эти многомиллионные массы верующих станут в его руках чудесным орудием, прежде всего орудием расчленения России, без чего Шептицкий не представляет себе победы унии на Востоке и осуществления своих сокровенных грёз о восточном папстве.
Этот человек не любит оставаться в пределах мечтаний. Пока слово станет делом, митрополит сделает много такого, что хоть и не к лицу главе церкви, но зато приближает желанный день объявления «восточного патриархата». Переодетый коммивояжёром, с выданным австрийскими властями поддельным паспортом в кармане, митрополит не раз выезжает в Россию и там тайком закладывает фундаменты своего будущего царства. В Москве он назначает своим уполномоченным иезуита Верцинского, которого четыре года спустя царская контрразведка разоблачит, как немецкого шпиона. В Петербурге Шептицкий является желанным гостем католичествующих князей Оболенских и с их помощью строит в пригороде первую униатскую молельню. Опеку над ней и над немногочисленной, по зато прекрасно обеспеченной паствой поручает известному Лейбнеру. Во время одной из таких экскурсий митрополит попадается. В Витебске его узнают и задерживают. Царский двор не мог не знать о тесных, почти дружеских связях графа с австрийским наследником престола Францем-Фердинандом и герцогом Максом Саксонским – связях, обусловленных главным образом одними и томи же намерениями и общими целями. Это обстоятельство выручило Шептицкого: дело не предают огласке, агенты охранки любезно провожают графа к границе.
БОГИ ЖАЖДУТ КРОВИ
Пришёл, наконец, долгожданный день, освящённый кровью Фердинанда Габсбурга. Дворец митрополита напоминает теперь военную штаб-квартиру. Из Вены и Ватикана поступают приказы, с подведомственной территории – рапорты. Эти рапорты не всегда бывают приятными, некоторые из них ставят митрополита в очень неудобное положение. Имперско-королевские власти устраивают массовые облавы на русофилов. Из-за нехватки свободных мест в тюрьмах в распоряжение тюремщиков предоставляются школы. Осатанелая толпа бьёт камнями конвоируемых, в Перемышле пьяные солдафоны зверски убивают на улице около пятидесяти арестованных, жертвами резни становятся даже девушки-подростки. Военные трибуналы работают без отдыха; как правило, приговоры гласят: «Расстрел», «Виселица».
Граф принимает делегации, делегации, без исключения ультралояльные, преданные до ногтей Габсбургам и их государству. Перед ним предстают одетые в новые мундирчики первые «сечевые стрельцы», включённые по милости дряхлого монарха в отдельную часть. Князь униатской церкви свершает над ними знамение креста, прощается с ними словами любви и поощрения. Желает им скорой победы во имя бога, Габсбургов и неньки-Украины…
Но пока что события не благоприятствовали замыслам Шептицкого: русские войска подходят к заставам Львова. Митрополит решает остаться при своих овечках. Ничто особенно ему не угрожает: дом Романовых привык обращаться в таких случаях пристойно.
В первые дни после прихода русских митрополит молчит, ожидая бури. Однако вопреки опасениям буря не разыгралась. Шептицкий поспешно использует неосмотрительность оккупационных властей. В ближайший же праздничный день он с амвона призывает верных молиться за победу австро-германского оружия. Терпение властей лопнуло, графа Шептицкого арестовывают. Таким образом, к нимбу присоединяется тернистый венок, в конце концов довольно выгодного фасона. Курск, Суздаль, Ярославль – вот этапы путешествия митрополита в условиях, которые ничем не напоминают обычные условия жизни арестантов, – этапы, которые затем будут преподнесены простачкам как новый вариант страстного пути господнего…
Жажда деятельности не покидает Шептицкого и в ссылке. Он налаживает связи со своим старым знакомым, архиепископом Антонием. В адресованных ему письмах граф предвещает, предостерегает и предлагает. Особенно заботит его судьба ордена василиян и… помещичьих имений в Галиции (в подавляющей части – польских). В одном из писем к Антонию он настойчиво требует «…сохранения в Галиции ордена василиян и поддержки прерогатив помещечьей прослойки как верной опоры государственности и порядка…»
Но подлинную активность проявляет Шептицкий только после Февральской революции. Почётный узник становится почётным гостем петроградских салонов. Подавленная событиями, аристократия лихорадочно ищет новой религии, убеждённая в том, что православная не выдержала испытания. Граф умеет этим воспользоваться. Этот подданный враждебного государства неоднократно навещает премьер-министра Временного правительства князя Львова, благодарит его за возвращённую свободу и разговаривает, как равный с равным. Больше того: он требует! Требует легализации униатской церкви в России, легализации официальной и безоговорочной. В лице князя граф находит внимательного слушателя. Князь готов достать ему небо, да руки князя чересчур уж коротки. Шептицкий сознаёт его положение. Отказавшись от формальностей, он самовольно назначает униатских экзархов Петрограда и Киева, он консультирует их, знакомит с влиятельными кругами, наконец с умилением благословляет и уезжает в Киев. Там его, как дорогого гостя, принимает Центральная рада, успевшая уже связаться с немцами.
Фундаменты восточного вице-папства заложены, теперь можно было подумать и о возвращении домой. Побуждаемый Карлом Габсбургом, Вильгельмом Гогенцоллерном и папой, испанский король Альфонс успешно хлопочет через своего посла в Петрограде, и вскоре окончательно освобождённый митрополит возвращается на святоюрскую гору. Триумфальные врата украшаются причудливо сплетённой тернистой короной…
В ОКРУЖЕНИИ КРЕСТОНОСЦА
Однако и на этот раз оказалось, что путь через триумфальные врата не всегда ведёт к триумфу. Победная Октябрьская революция создала новые, непредвиденные трудности в осуществлении планов Шептицкого; крах центральных государств лишил эти планы реальных основ. Не была, да и не могла быть для него компенсацией нововозникшая Польша. Кровавая борьба за Львов и жестокий правительственный террор, наступившие после неё, создали атмосферу, в которой какая бы то ни было попытка опереться на Варшаву неминуемо вызвала бы полную утрату популярности. А между тем Шептицкий не переоценивал возможностей послеверсальской Польши. Этот воспитанник «коллегиум рутенум» внимательно следил за развитием событий. Он довольно рано пришёл к выводу, что смерть главного протектора была иллюзорной, что раньше или позже политика Лондона, Парижа и Вашингтона даст плоды, и Берлин вернётся к роли усмирителя и завоевателя славянского Востока. Граф лелеет надежду, что конъюнктура повторится – конъюнктура тем более благоприятная, что на этот раз война будет носить характер крестового похода, а это позволит избежать раздробления антисоветских сил.
Пока это произойдёт, граф Шептицкий посвятит максимум усилий подготовительной работе. Прежде всего произведёт смотр наличным силам и на Западной Украине и в Америке – в больших скоплениях украинской эмиграции. Особенное удовольствие доставляет ему просмотр нового пополнения среди подчинённого клира; в будущем он сделает всё возможное для того, чтобы такого рода пополнение стало ядром униатского духовенства. Это – здоровенные, крепкие парни, носящие рясу с грацией поручика драгунского полка. Политическое «верую» этих новоиспечённых священников не оставляет никаких сомнений. В прошлом они с достаточной убедительностью продемонстрировали его в рядах «сечевых стрельцов», УГА и петлюровской армии, в будущем они продемонстрируют его ещё убедительнее в фашистском подполье УВО и ОУН. Посеянное василиянами семя принесло богатый урожай. Теперь задача графа заключалась в том, чтобы не дать ему покрыться плесенью.
Данных для опасения не было. Уже «Католическая акция» давала некоторую возможность расходовать накопленную в солдафонах энергию. Немало усилий требовала борьба с рабоче-крестьянской оппозицией в кооперативном движении и в «Просвіті» – борьба, богатая методами и эпизодами совершенно светского характера, не исключая кровопролития. Для координации сил и усилий униатского клира митрополит основывает свою собственную партию– «Украинский католический союз» с её органм-еженедельником «Мета» («Цель»). Это уж никак не партия в общепринятом понимании этого слова, но нечто вроде «надпартии», объединяющей членов разных политических группировок – от ультралояльного по отношению к Варшаве УНДО до официально «нелояльной» ОУН. По мысли Шептицкого, его партия должна была направлять политическую жизнь украинской Вандеи таким образом, чтобы ни одна второстепенная цель не прикрывала главной: беспощадной борьбы с революционным Востоком и того, чтобы первое и последнее слово в стратегии этой борьбы осталось неизменным за его первосвященством и непосредственными его вдохновителями.
По сути, в «стратегии» Андрия Шептицкого не было ничего нового, кроме кровожадности, в которой этот служитель церкви превосходит даже великого инквизитора Фому де Торквемада.
Развитие событий в Европе благоприятствовало, казалось, намерениям старого митрополита. В январе 1933 года империалистическая, захватническая Германия возвращается к строю, возвращается к формам, которые предвосхищают самые радужные надежды графа. В тяжёлом топоте коричневых батальонов ему чудятся шаги его второй молодости. Неизлечимая болезнь (элефантиазис) приковывает его к креслу, однако граф действует теперь с удвоенной энергией. Его дворец становится резиденцией Андрия Мельника – правой руки полковника Коновальца и агента немецкой разведки, который фигурирует в картотеке германского полковника Николаи под красноречивой кличкой «Консул 1». Должность управляющего имениями графа облегчает «консулу» работу на местах, а митрополиту – связь с Берлином. В рамках «Католической акции» происходит во Львове слёт националистической молодёжи, созванный митрополитом под лозунгом «Молодёжь Христу». Шайка подчинённых Коновальца и Мельника прошла в тот день перед Шептицким, лаская его взор своим воинственным видом. Этот смотр сил украинского фашизма напоминал Берлину, что в грядущем конфликте на Востоке территория между Збручем и Сапом будет, так сказать, для него идеальным плацдармом для похода германских дивизий на Киев.
В связи с заключением польско-немецкого пакта, националистические террористы прекращают нападения на отдельных представителей польской администрации: под влиянием митрополита «нелояльная» ОУН заключает пакт взаимной помощи с ультралояльным УНДО. Правда, выстрелы из-за угла всё ещё звучат, но теперь льётся исключительно кровь украинских революционных деятелей, кровь рабочих, крестьян и прогрессивных интеллигентов.
Политические симпатии и антипатии графа приобретают окончательный вид во время гражданской войны в Испании. Вдохновляемый событиями в Испании, он пишет и публикует адресованное украинской молодёжи «пастырское послание», в котором богом заклинает её действовать по примеру франкистских головорезов… О «гитлерюгенде» он пока что молчит: эти свои симпатии граф открыто продемонстрирует только в 1941 году после захвата гитлеровцами Львова.
Однако на пути к такому радостному для него событию его ждёт ещё тяжёлое испытание, которое никак нельзя сравнить с переживаниями 1914–1917 годов, хоть на этот раз «тернистая корона» и не украсит его седин. Вместо ожидаемых графом нацистских войск во Львов вступают части Красной Армии.
В ОЖИДАНИИ
И всё-таки Шептицкий не теряет бодрости. Для него не подлежит никакому сомнению, что война Германии против СССР есть лишь вопрос времени, и он свято верит в победу Гитлера.
Этот период непреклонной веры становится источником достойной удивления самоуверенности. Митрополит и его уполномоченный по особо важным делам, ректор Львовской духовной академии Иосиф Слепый, ведут себя с каждым разом всё более вызывающе. Они пишут составленные в тоне дипломатических нот протесты: против передачи монастырских земель крестьянам, против легализации комсомола на территории Западной Украины, против открытия во Львове Дворца пионеров. Под незамысловатыми инициалами «И. С.» появляется усердно распространяемая нелегальная брошюра «Главные правила современного душпастырства», нечто вроде краткого курса саботажа. Последняя фраза брошюры звучит как боевой лозунг: «Дай, боже, чтобы это исключительное положение не долго продолжалось…»
Митрополит идёт ещё дальше. В пастырском послании, опубликованном весной 1940 года, он не только возводит в мученики пойманных с поличным священников-диверсантов, но и инструктирует ещё не пойманных, каким образом они должны продолжать антисоветскую деятельность в возможной ссылке. Пользуясь случаем, он выражает глубокую веру в скорое достижение своих целей. На этот раз граф уже не скрывает их грандиозности:
«Многим из нас бог даст эту милость – проповедовать в церквах право– и левобережной Великой Украины вплоть до Кубани и Кавказа, Москвы и Тобольска».
ПОД ЗНАКОМ СВАСТИКИ
Двадцать второго июня 1941 года эта вера превращается в уверенность. Неделю спустя глава униатской церкви дрожащей от радостного волнения рукой благословляет грабящих Львов солдат Адольфа Гитлера. Он подписывает воззвание, в котором от всего сердца приветствует «победоносную немецкую армию» и в торжественной обстановке декларирует свою поддержку опереточному «правительству» Стецка Бандеры. В послании к духовенству он рекомендует отслужить повсюду молебны за победу немецкого оружия. Заодно граф призывает паству помогать гестаповцам.
«Нужно также обращать внимание на людей, которые честно служили большевикам…»
С этого пути митрополит не сойдёт до конца, несмотря на разочарования, которые ему пришлось пережить (разгон немцами правительства Стецка, неосуществлённые надежды на создание гитлеровцами украинского протектората, присоединение Галиции к генерал-губернаторству, запрет украинским священникам выезжать за Збруч и т. д.). Когда Гитлер ответит на верноподданническое письмо графа небрежным молчанием, тот спокойно проглотит эту обиду. Ненависть к коммунизму, к Советскому Союзу заглушает в Шептицком прочие чувства. То, что гитлеровцы воюют против Страны Советов, остаётся для него фактом решающего значения: в зависимости от него он ставит все свои поступки, всю свою энергию.
Когда неминуемый разгром гитлеровской Германии стал уже очевидным, митрополит усердно поддерживает коллаборационистский «Украинский центральный комитет», а ветеран немецкой разведки и верховод так называемого «Комитета помощи» Владимир Кубийович будет частым и желанным гостем графа.
В самые тяжёлые минуты Кубийович ищет помощи на святоюрской горе и всегда находит её. Когда проводимая «Комитетом помощи» мобилизация рабочей силы для немецкой военной промышленности наталкивается на отчаянное сопротивление народных масс, митрополит всесторонне поддерживает усилия комитета. Когда такие же помехи возникнут перед Кубийовичем при хлебозаготовках для немецкой армии, Шептицкий тут же составит соответствующее воззвание к крестьянам, а во время уборки позволит священникам устраивать богослужения после захода солнца, чтобы днём дать возможность хлеборобам поработать на благо и во славу «третьей империи»…
Ещё большее усердие проявит Шептицкий в апреле 1943 года, когда Кубийович, по поручению самого фюрера, приступит к созданию дивизии «СС-Галиция». Лишённый возможности по болезни лично присутствовать на всевозможных смотрах, парадах, вербовочных сборищах, митрополит пошлёт туда достойное представительство: возглавит его ректор Слепый, а три именитых священнослужителя наденут украшенные молниями мундиры эсэсовских капелланов.
Однако, несмотря на все усилия и насилия, прилив добровольцев в дивизию «СС-Галиция» не был таким массовым, как этого ожидал патрон дивизии, губернатор Вехтер. Оказались необходимыми срочные меры. Униатский клир предлагает свои услуги. Церковные амвоны напоминают теперь вербовочное бюро. Где не помогают уговоры и обещания, там на головы непослушных валятся угрозы, которые предвещают вечные муки на том свете и незавидную судьбу в земной юдоли.
Это происходит в период массового уничтожения гитлеровцами евреев, а бандеровцами – польского населения. Понятное дело – это преступление, но совесть митрополита спокойна. В конце концов не он же лично убивает; да и жертвы убийства не принадлежат к подчинённой ему церкви… В данном случае нет для него никаких аналогий с 1940 годом, так что нет никаких оснований для протестов. На всё, мол, есть своё время и место…
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ
И вот приходит неминуемое: Советская Армия изгоняет гитлеровцев из Львова. После короткого периода понятного замешательства жизнь на святоюрской горе обретает обычный вид. Отсутствие ожидаемых репрессий успокаивает и ободряет.
Святоюрская гора становится снова местом паломничества энтузиастов Бандеры и Мельника. Граф снова принимает челобитчиков, он, как и раньше, благословляет, утешает, ободряет, поощряет и помогает. Разумеется, не всем. Когда придут к нему члены Государственной комиссии по расследованию немецких зверств с предложением подписать протокол, митрополит категорически откажется это сделать, ссылаясь на свою некомпетентность в подобных делах… и… «на отсутствие достоверных сведений»!
До предела натянутая струна может каждую минуту лопнуть, тем более что учащаются случаи открытого сотрудничества униатских священнослужителей с бандеровским охвостьем. Шептицкий чувствует напряжённость ситуации. На созванном наспех архидиецезиальном сборе он зачитывает речь, в которой «осуждает» бандеровцев. Одновременно составляет выдержанное в этом же духе пастырское послание, причём копию его немедленно направляет властям. Ректор Слепый с такой же поспешностью прячет оригинал послания в долгий ящик, преграждая, таким образом, словам митрополита путь к пастве…
Это был последний акт главы униатской церкви. За несколько месяцев до встречи союзных армий на Эльбе граф Андрий Шептицкий закончит своё земное путешествие.
После «торжественных» похорон ключи от греко-католической церкви согласно последней воле умершего принимает Иосиф Слепый (епископы уехали с гитлеровцами). Он делает отчаянные усилия, чтобы справиться с заданием, во всём – до мельчайших деталей – наследуя своему предшественнику. Внешние признаки почёта, в которых ему не отказывают просители из националистического подполья, порождают в нём иллюзии. Опьяневший от собственного честолюбия, Слепый бредёт с каждым разом всё дальше, погружается с каждым разом всё глубже; святоюрский анклав становится снова местом тёмных контактов и контрактов, а его закутки – идеальным убежищем для «договорных сторон». О проповедях, осуждающих бандеровских убийц, Слепый уже и не думает…
Наступает неминуемый финал: Слепый привлекается к ответственности, а святоюрские строения подвергаются глубокой дезинфекции, которая завершается введением домовой книги.
Через некоторое время во Львове возникает организованный неразложившийся частью униатского духовенства «инициативный комитет», возглавляемый доктором теологии Костельником, который спустя три года погибнет от пуль агента Ватикана. Целью комитета является освобождение от брестских пут и предоставление украинскому народу Галиции возможности вернуться к религии предков.
Созванный в начале 1946 года собор униатского духовенства единогласно принимает решение о полном разрыве с Римом и к этому же призывает верующих. Униатская церковь умирает, умирает через год после смерти своего вернейшего заступника…
Это была смерть исключительно безболезненная; не было замечено ни одного случая «мученичества» или хотя бы даже протеста. Выяснилось, что пациент умер задолго до того, как была констатирована его смерть.
Так бесславно погибла рождённая изменой церковь.
1948
Перевёл Е.Весенин
