Текст книги "Памфлеты"
Автор книги: Ярослав Галан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
ПОГОНЯ ЗА СМЕРТЬЮ
Последний немецкий кронпринц, сын Вильгельма II, вспоминая о штурме крепости Верден немецкими войсками, называет этот штурм фатальной ошибкой генерала Людендорфа. Ошибкой, которая не только измотала силы и обескровила немецкую императорскую армию, но и посеяла в душах солдат Вильгельма первые зёрна неверия и бунта, что так пышно взошли в октябрьские дни 1918 года.
О штурме немецкими войсками Сталинграда генералы Гитлера ещё не написали воспоминаний, и всё говорит о том, что они уже не будут иметь возможности написать их. А пока что немецкие генералы спешат, как люди, которые боятся опоздать на последний поезд.
Этот ихний сталинградский поезд, поезд к долгожданной «победе», должен был, по гитлеровскому расписанию, отправиться ещё в конце августа. Ещё 23 августа берлинское радио оповестило, что наступила последняя фаза боёв за Сталинград. То же самое повторило берлинское радио и 28 августа. Но прошёл и весь август, а красный глаз сталинградского семафора всё ещё горел над степью, наполняя суеверным страхом сердца солдат Гитлера.
Немецкие генералы спешили. Сначала они бросили на оставшиеся участки сталинградского фронта батальоны, потом полки, за полками – дивизии, а теперь по горам гниющих немецких трупов спешат на смерть целые немецкие корпуса. Сначала посылали в этот поход прочно законсервированные прошлой зимой излишки гитлеровской молодёжи. Потом по её следам пошли усатые резервисты из Баварии и Бранденбурга, прячась за спинами румынских солдат. Когда ж и эти ряды основательно поредели, Гитлер бросил на кровавые сталинградские жернова сапёрные и санитарные подразделения…
Битва за Сталинград достигла наибольшего напряжения. 5 сентября только одну улицу штурмовали три немецкие дивизии. И это они делали через тридцать один день после того, как гитлеровское радио объявило дальнейшую оборону города «безумием», и через две недели после официального немецкого уведомления о том, что Сталинград будто бы «уже отрезан и лишён возможности получить какую бы то ни было помощь».
Немецкие генералы спешат. Уже шестьдесят восемь дней длится величайший бой – бой за наш город Сталинград. Каждый из этих шестидесяти восьми дней имеет своё место в гитлеровском расписании, каждый из них, по плану Гитлера, должен был приблизить день его «окончательной победы». Но защитники Сталинграда смешали гитлеровские планы. И не только планы, – они ломают также хребет гитлеровской армии. Шестьдесят восемь дней штурма советского Вердена уже обошлось Германии не менее, чем в триста шестьдесят тысяч убитыми и ранеными, то есть в четыре раза больше, чем потеряли кайзеровские войска во время наиболее отчаянных атак на французский Верден.
Немецкие генералы спешат. По ночам уже веет холодом в приволжских степях. Того и гляди размокнет степная земля, завязнут в ней немецкие машины с боеприпасами, напрасно будут месить чёрную липкую грязь гитлеровские танки. Не зря спешат немецкие генералы…
Они стягивают к Сталинграду всё новые и новые пополнения, несмотря на то, что и с Северного Кавказа, н с донских степей, и из-под Воронежа, несётся в гитлеровскую штаб-квартиру отчаянный вопль: «Шлите быстрее помощь!» Вопил о помощи генерал Клейст, пока милосердная смерть не освободила его от земных забот. Вопили о ней перед смертью командующий венгерской дивизией полковник Норд и кавалер «рыцарского креста» генерал Лангман. Но Гитлеру во что бы то ни стало нужен Сталинград. Сталинград для него сегодня не только вопрос стратегии, не только вопрос престижа, нет, это куда больше, это вопрос жизни и смерти фашистской Германии.
Слово «Сталинград» – великое слово. В нём слышен сегодня могучий взмах крыльев боевой славы нашей армии. Защитники Сталинграда показывают грядущим поколениям, на какие героические подвиги способен великий, свободный народ. Незатихающая канонада на подступах к Сталинграду – это звон, эхо которого летит далеко на запад, в хмурую европейскую ночь, и пробуждает к жизни миллионы сердец. Чем дальше, тем сильнее зовёт сталинградский набат, чем дальше, тем яснее восходят зори свободы над Европой.
Немецкие генералы спешат на единственный поезд, который ещё остался в их распоряжении, на поезд смерти. Этот поезд мчится приволжскими степями – в чёрную ночь, в мир небытия и смерти.
Те, что пришли из мрака, во мрак и уйдут.
1943
Перевела И.Новосельцева
АВАНС
Наместник и палач Чехии и Моравии Гейдрих был срочно вызван в Берлин. Мимо машины Гейдриха пролетали сёла и города, на опустевшей дороге лишь изредка встречались прохожие. Угрюмым взглядом встречали они чёрного провозвестника смерти. Внезапно послышалась короткая, резкая очередь автоматов. В тот же миг всесильный повелитель и палач чехов, истекая кровью, как мешок повалился на колени своего спутника.
А через полчаса на улицах Праги засуетились побледневшие, напуганные эсэсовцы. «Наместник тяжело ранен, за поимку виновных немецкое правительство назначает награду в десять миллионов крон», – кричали крупным шрифтом объявления. «В протекторате объявляется осадное положение; кто из чехов появится на улице после шести часов вечера, будет расстрелян!» – вещали ещё более крупным шрифтом другие. Наспех мобилизованное гестапо приступило к работе. Через сутки после покушения было опубликовано сообщение о первых казнях: была расстреляна чешская семья из шести человек, среди них – две женщины и шестнадцатилетний юноша. С часу на час ожидали очередного списка расстрелянных.
Гейдрих был когда-то офицером. Уличённый в краже денег, он вынужден был оставить армию. Благодаря этому нацистская партия обрела ещё одного члена и пламенного сторонника Гитлера. В 1940 году имя Гейдриха становится известным. За короткое время он истребляет восемьдесят тысяч поляков. Впоследствии Гитлер посылает своего способного ученика в Югославию; здесь, Гейдрих отмечает своё пребывание пятьюдесятью тысячами повешенных и расстрелянных сербов. То же самое кровавое дело он совершает потом в Норвегии. Осенью 1941 года он получает задание расправиться с чехами. В своей пражской усадьбе Гейдрих неутомимо подписывает смертные приговоры.
Когда ему уже казалось, что он окончательно справился с гордым, непокорным народом, ему присылают из Берлина поручение немедленно выехать во Францию, Бельгию и Голландию, чтобы и там потопить в крови освободительные стремления народов. Он проводит в этих странах реорганизацию гестапо и при этом удобном случае издаёт приказы о массовых арестах и казнях.
Теперь работу палача Гейдриха взял на себя его преемник генерал Курт Далюге. Над Чехией нависла кровавая мгла нацистского террора. Но чешский народ не оставляет борьбу ни на час. У каждого чеха только одна мысль: пробил час расплаты с врагом. Эта мысль порождает не только отдельных героев, она охватила весь народ и весь народ подняла на войну против оккупантов. Эта война вошла в фазу, когда никакое осадное положение, никакие расстрелы не остановят её, не задушат. Чем больше чешской крови прольют гитлеровские садисты, тем ожесточённее будет сопротивление потомков Гуса и Жижки. «Белая Гора не повторится больше!» – эта клятва стала для чехов законом и боевым лозунгом в героической освободительной эпопее, разгорающейся сегодня по всей Европе, везде, где свирепствует волчья свора Гитлера, везде, где слово «свобода» звучит как набат.
Этот набат, зовущий к свободе, зазвучал теперь во всех странах от Средиземного моря до Нордкапа. Почти одновременно с покушением на Гейдриха неизвестный норвежский патриот убил выстрелом из револьвера шефа гестапо Западной Норвегии и его помощника. Через несколько часов после этого село, в котором были убиты гестаповцы, сжёг дотла карательный отряд, все мужчины были арестованы, а их семьи вывезены в неизвестном направлении. Несколько дней тому назад литовские патриоты убили двух нацистских служащих. Оккупанты ответили на это расстрелом четырёхсот заложников. На действия польских партизан гитлеровцы отвечают привычной исступлённой жестокостью. Они расстреливают, они вешают, они гноят в концлагерях лучших представителей польского народа. Пришло известие о мученической смерти в одном из нацистских лагерей гордости польской литературы и пауки, известного всему миру переводчика французских классиков, члена Союза советских писателей Украины, профессора Тадеуша Бой-Желенского. Но ни его смерть, хоть как она для нас всех пи тяжела, ни смерть неисчислимых безымянных героев порабощённой Европы не спасут нацистских изуверов от расплаты, не отведут карающую руку, уже сегодня сжимающую их горло.
Народы Европы проснулись. Три пули в хребте палача Гейдриха – это только аванс. Приближается час окончательной расплаты.
Это будет суд, какого ещё не знала история…
1943
Перевела И.Новосельцева
КАННИБАЛЫ
В 1939 году, после того как немцы заняли город Краков, Гитлер приказал поставить «почётный» военный караул у гроба маршала Пилсудского, похороненного в Вавельском замке. Тогда гитлеровская пресса объясняла этот театральный жест благодарностью Гитлера Пилсудскому за его политику флирта с фашистской Германией. Однако речь шла о другом. Этой комедией он хотел усыпить бдительность других народов, которых Германия, по его плану, должна была проглотить только через некоторое время.
Что касается Польши, польского народа, то в сентябре 1939 года у Гитлера ещё были иллюзии, что ему удастся с такой же быстротой превратить поляков в рабов-хлебопашцев, с какой ему посчастливилось разгромить армию Ридз-Смиглы. Но уже мужественная оборона Варшавы её жителями показала, что иллюзии иллюзиями, а на поляках гитлеровцы могут поломать себе зубы. Тогда Гитлер принялся за осуществление своего давнишнего плана: голодом и террором принудить польских рабочих и крестьян к тому, чтобы они в конце концов забыли, кто они такие и какого они рода-племени.
Прошло какое-то время, и действительность вторично уже развеяла маниакальные мечты Гитлера. Правда, сотни тысяч польских людей погибли за это время на виселицах и в концлагерях, сотни тысяч поляков с позорным клеймом на рукавах были вывезены на каторгу в Германию, однако те, что остались, не только не склонили головы перед немецкими разбойниками, но и бьют их где могут и как могут…
В связи со всё ухудшающейся ситуацией Германия Гитлер решил в мае 1942 года сделать ещё одну попытку обмануть поляков. Он предложил им выделить из своей среды наиболее паршивую овцу, которая согласилась бы играть роль польского квислинга, причём обещал открыть некоторые польские школы и несколько ограничить грабительский вывоз из Польши продовольствия. За все эти «блага» Гитлер требовал от поляков «немногого»: лишь полного подчинения фашистской Германии и их участия в войне против Советского Союза…
Ждал Гитлер ответа от поляков, да не дождался. Паршивой овцы не нашлось, никто не проявил желания разговаривать с генерал-губернатором Франком. Эту пощёчину Гитлер не мог переварить спокойно. Он ответил на неё усилением террора. На головы поляков посыпались новые сотни и тысячи смертных приговоров, был открыт ряд новых концлагерей.
А потом случилось то, чего, в конце концов, и можно было ожидать от Адольфа Гитлера, автора кровожадной книжки «Майн кампф». Однажды в июньское утро нацистские чиновники в Польше получили от него приказ, на основании которого они в течение ближайших восьми лет, то есть не позднее 1950 года, должны были физически уничтожить всех поляков…
И чиновники немедленно принялись за работу. Гитлеровский наместник в Западной Польше Грайзер начал новый этап своей работы такими словами: «Пока на этой земле живёт хоть одна польская женщина или ребёнок, мы не можем считать её пашей. Отныне право на эту землю будут иметь исключительно люди немецкой крови».
На безумный приказ Гитлера откликнулась и его печать. Журнал «Цейтшрифт фюр политик» в июньском номере пытался даже дать теоретическое обоснование для этого очередного акта гитлеровского каннибальства. Вот что можно было там прочесть:
«Уничтожение другой нации не противоречит законам жизни при одном лишь условии, – если это уничтожение является абсолютным».
Теперь понятно, в чём суть дела: массовое убийство, убийство целых народов лишь тогда не будет противоречить законам жизни современных каннибалов, если эти народы будут истреблены до последней женщины, до последнего ребёнка. Теперь даже наиболее наивные люди будут знать, как нужно понимать массовые расстрелы поляков, чехов, югославов, французов, как нужно понимать уничтожение гитлеровцами жителей сёл и городов в оккупированных районах пашей страны…
Когда настанет долгожданный час разгрома немецко-фашистской армии, обречённые Гитлером на истребление народы вспомнят фашистские «законы жизни» и сделают с авторами этих законов и с их исполнителями то, чего они давно уже заслужили. Тогда построенные гитлеровцами для порабощённых народов виселицы сыграют свою историческую роль. Очутившись на них, фашистские готтентоты познают иной закон – закон беспощадной расплаты.
1943
Перевела И.Новосельцева
ЛИКВИДАЦИЯ
Разглядываем фотокарточку: гладко выбритая физиономия типичного бандита. На голове у него шапка-мазепка – единственная уступка гитлеровцев галицийским желтоблакитникам. На шапке – круглая кокарда полицейского, напоминающая пломбу, которой в панской Польше клеймили уши назначенных на экспорт свиней. Туловище затянуто ремешками, обвешано какими-то жестяными побрякушками, на груди большой бинокль, на одном боку вместительная полевая сумка, на другом – огромных размеров револьвер. Можно подумать, что перед нами герой из мексиканской оперетты, если бы не глаза, точнее говоря, не глаза, а две узенькие щёлки, через которые глядит на вас двуногий зверь.
Кто такой Федь Коваль? Кулак из села Лопушная, но из тех кулаков, которые предпочитают не сеять, не пахать, а собирать. Долго ждал Коваль своего часа. Он пробил, когда в Бибрке появились немцы. Федь один из первых записался в полицию. Это был единственный возможный для него путь к карьере и… наживе.
Начались «действия».
Федь Коваль не рыл ям для трупов. Это делали сами обречённые. Он только следил за ними: украдкой из-под опущенных ресниц следил за движениями тех, кто раздевался. Когда на руке девушки блеснёт, бывало, золотое кольцо, Федь незаметно подходил к ней и движенцем опытного вора снимал кольцо с пальца. Серьги вырывал с мясом: церемониться некогда за спиной Федя стояли в очереди сотни людей, дожидаясь его пули.
Стрелял Федь отлично. Немецкий комендант Бибрки не мог им нахвалиться: не бывало случая, чтобы Федь промахнулся. Когда по приказу гестаповцев человек бежал изо всех сил на «доску смерти», Федь попадал ему в затылок на расстоянии двадцати и даже тридцати шагов. Больше всего возни было с маленькими детьми. Они ни за что не хотели приближаться к страшной яме, в которой шевелились в предсмертных судорогах сотни залитых кровью тел. Федь то угрожал, то показывал им конфеты. Когда это не помогало, он хватал ребёнка за ножки и подбрасывал его высоко вверх. Маленькое тельце, перевернувшись несколько раз в воздухе, падало в яму.
Спустя некоторое время Федь завёл себе невесту. В воскресенье он брал её под ручку и, весело поскрипывая сапогами собственного производства (всесторонний Федь владел и этим ремеслом), медленным шагом провожал её через город в лесок. Федь не знал тогда, что скоро придёт время и лес перестанет быть для него местом развлечения.
Приближался фронт. Федь понимал, что блаженству наступает конец и придётся сматывать удочки. Когда комендант города сидел уже на чемоданах, Федя вызвали в гестапо. Разговор был коротким. На следующий день Федь Коваль исчез.
Он напомнил о себе людям только после прихода Красной Армии. Но это был уже не Федь Коваль, а «Мороз». Точнее говоря, Мороз – комендант «куреня», так называемой УПА, и, но его словам, воевал он уже не за Гитлера, а за «соборную».
Воевал этот украинско-немецкий националист методами, проверенными им в украинско-немецкой полиции. Он подходил к крестьянской хате и стучал в окно. Когда ему открывали, он рубил топором хозяев и их детей. Если же никто не выходил, Федь поджигал хату и не возвращался в лес до тех пор, пока не утихали крики заживо сгорающих людей.
По ночам, в условленное время, «юнкерсы» сбрасывали шайке Федя вооружение и боеприпасы. Как-то спустили ему даже парашютиста-офицера. Федь не был доволен, он не любил делиться властью, но, что ж, служба есть служба. И «Мороз» подчинялся. Немец разрабатывал планы набегов, Федь исполнял их. Немец ругался, Федь перед ним вытягивался. Общие дела в прошлом связали Федя с немцами раз и навсегда.
Но дела Федя ухудшались: его банде не хватало бандитов. Инструкция его «руководства» предлагала провести «мобилизацию». И Федь проводил её, и прежде всего среди кулацких сынков. «Добровольца» приводили в лес в большинстве случаев под дулом автомата. Там его поджидали Федь и немец.
– Выбирай! – орал Федь, показывая на автомат. – Это или…
– Капут!.. – заканчивал фразу немец.
И часто после такой убедительной беседы «доброволец» клялся быть верным…
Перед нами один из таких Федевых горе-вояк. Его только вчера вытащили из ямы. Водянистые глаза трусливо бегают по комнате.
– Зачем пошёл в лес?
– Федь Коваль приказал.
– И больше никто?
– И… и немец-офицер…
– А ты любишь гитлеровцев?
Водянистые глаза на одно мгновение вспыхивают:
– Я от них, проклятых, три недели бежал. В Германию было вывезли!
– Значит, гитлеровец – враг…
– Враг!
– А Федь, который служит ему, не враг?
– Враг…
– Так чего ж ты служил врагам?
В этой растрёпанной голове просыпается что-то похожее на мысль. Обросшее рыжеватой щетиной лицо плаксиво кривится, из глаз горохом катятся слёзы.
– Разве я знаю!.. – кричит он вдруг не своим голосом.
Обращение правительства Советской Украины возвратило его к жизни. Окончилось, наконец, волчье прозябание в звериных норах, перестал сжимать сердце страх за себя и за своих близких, есть возможность вернуться к труду.
Приходит конец бандеровским «морозам». Скоро уже они будут в одиночестве выть волками в лесу. Не согреет их тепло домашних очагов, не укроет от ненастья крестьянская крыша, и из-под каждой такой крыши будут плевать в них пулями. II прежде всего ото будут делать те, в душу которых так долго и безнаказанно плевали националистические Феди.
1944
Перевела И.Новосельцева
ИВАСЬ СОРОКАТЫЙ
Не надо особенно доверять людям, которые вместо «огурец» говорят «огурчик», а вместо «капуста» – «капустка». Почему? Сейчас увидите.
В древнем городе Львове жил Юра Шкрумеляк. Что это был за человек! Ещё сызмальства наш Юра отличался евангельской кротостью и смирением, и все были уверены, что как только Юра подрастёт, то обязательно пойдёт в монастырь.
Однако Юра не избегал забот мирских, он отважно ринулся в водоворот житейской суеты и в одно прекрасное утро появился с медовой всепрощающей улыбкой на губах в большом и грешном городе Львове.
Здесь он сразу же обратил на себя внимание. И не только тем, что вместо «деньги» говорил «денежки», вместо «девушки» – «девчоночки», а вместо «вода» – «водичка».
Больше всего поразил жителей Львова его творческий гений, который показал миру, что можно одновременно писать одной рукой стихотворение, другой – роман, а третьей… Да нет же, третьей руки у Юры не было. Но хотя у него и не было третьей руки, всё равно он умудрялся чуть ли не каждую неделю выпускать в свет роман, сотню стихотворений и дюжины две рассказов. Однако подлинная слава приходит к несравненному Юре лишь с появлением во Львове Ивана Тиктора, издателя так называемой «Коровьей газеты». Эта газета оплачивала убытки своим подписчикам, у которых подыхали коровы. Видно, из любви его к «сёстрам по крови», как сам Шкрумеляк откровенно признавался, наш поэт становится ретивым сотрудником газеты под псевдонимом – Ивась Сорокатый.
С той поры уже не было ни одного номера «Коровки», в котором бы не появлялся стихотворный фельетон, обязательно заканчивающийся словами:
…вот этой-то фразой крылатой
хотел вам напомнить Ивась Сорокатый.
Что же такое хотел сказать своим читателям Ивась Сорокатый? Он хотел им напомнить, чтобы исправно высылали в газету взносы, пока у них ещё не подохла коровка, крепче сплачивались вокруг своей «коровки», а кроме того, Ивасик Сорокатый из каждой строчки брызгал слюною и желчью на Советскую Украину.
И результатов не пришлось долго ждать: прежде Юрасик-Ивасик был гол как сокол, а теперь выстроил себе приличный домик…
Когда же пришёл сентябрь 1939 года, а с ним Красная Армия, Юрасик-Ивасик ни на минуту не прекратил творческой работы. С его станка, словно по конвейеру, сыпались теперь сотни стихотворений, в которых солнце называлось «солнышком», «воля» – «волюшкой», а «рубль» «рубликом». Он хотел было даже Кремль назвать «кремликом», но не смог найти для этого слова подходящей рифмы. С благожелательной улыбочкой на губах, с ручками, смиренно сложенными на круглом животике, подсчитывая свой гонорарчик, он пробирался на митингах поближе к трибуне и кричал: «Да здравствует!..»
А потом Львов вместе со Шкрумеляком захватили фашисты. Улицы города были залиты кровью многих тысяч его жителей. А Юрасик-Ивасик?..
С неизменной медовой улыбочкой на губах, с подпитой ручкой, он встретил гитлеровского губернатора возгласом «Хайль!», а вернувшись домой, охваченный очередным творческим порывом, написал стишок «Чудо в дубраве».
Какое же это «чудо»? А вот послушайте:
Зеленеет дуб-дубочек,
Погодушка греет ниву,—
Радуется мой сыночек:
Его долюшка счастлива.
(«Львовские вести», 1942)
Как видите, нет тут по существу никакого чуда. Шкрумеляк – не Шкрумеляк, а Иуда; Юрасик-Ивасик – не Юрасик-Ивасик, а Иудушка. И разницы здесь особенной нет в том, что ему мерещится дуб-дубочек, а не осина, на которой, как известно, и закончил когда-то свою«долюшку счастливую» Иуда.
Не чудо и то, что после всего этого хочется сказать по адресу несравненного поэта:
– Скатертью тебе дорога, Юрасик-Ивасик, – националистический холуйчик!..
1944
Перевёл Л.Нестеренко
