Текст книги "Отказываться не вправе"

Автор книги: Ярослав Священник (Шипов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Кошка

Зима, метель. Возвращаемся на колхозной машине из города: шофер, председатель и я, – они ездили по своим служебным делам, я – по своим. Останавливает инспектор: водитель выходит, показывает документы, начинается разговор… Председатель пожимает плечами: «Вроде ничего не нарушали», – и мы вылезаем, чтобы поддержать водителя.

Инспектор, похоже, никаких претензий пока не предъявил: молча рассматривает наш «Уазик» – не новый, но вполне исправный; проверяет ногтем глубину протектора на колесах, изучает работу фар, подфарников, стоп-сигналов, но все – в порядке… Наконец, остановившись перед машиной, говорит:

– Проверим номер двигателя.

Шофер открывает капот, и мы столбенеем от изумления: в моторе – кошка… Трехцветная – из рыжих, черных и белых лоскутов… Она приподнимает голову, оглядывается по сторонам, потом выпрыгивает из-под капота на обочину и исчезает в заснеженном поле.

Мы все пережили нечто похожее на кратковременный паралич… Первым шевельнулся инспектор: молча протянул документы и, бросив в нашу сторону взгляд, исполненный глубочайшей обиды, пошел к своему автомобилю. Он смотрел на нас так, будто мы предали его…

Потом очнулся председатель колхоза:

– Кто мог засунуть ее туда?..

– Она сама, – прошептал шофер, морща лоб от мыслительного напряжения, – когда мы у магазина останавливались… наверное…

– И чего? – не понял председатель.

– Изнутри, то есть снизу, залезла погреться, – увереннее продолжил шофер, – а потом мы поехали, спрыгнуть она испугалась и пристроилась вот тут…

– Часа четыре каталась? – прикинул председатель.

– Около того, – подтвердил шофер.

Теперь, наконец, мы пришли в себя и рассмеялись – до всхлипываний и слез.

– Все это – не просто так, – сказал председатель: – они ведь сроду не проверяли номер двигателя, да и сейчас этот номер никому даром не нужен, и вдруг…

– Не иначе, сами силы небесные пожалели кошчонку, – предположил водитель.

– Но тогда, – задумался председатель – и под капот ее запихнули тоже они?.. Для каких, интересно, целей?..

Кто может ответить на такой вопрос?.. Мы садимся в машину и отправляемся в дальнейший путь.

Случай этот, сколь нелепый, столь и смешной, вскоре забылся по причине своей незначительности. Однако года через два или три он получил неожиданное продолжение. На сей раз дело происходило летом.

Привезли меня в далекую деревеньку, к тяжко болящей старушенции. Жила бедолага одна, никаких родственников поблизости не осталось. Впрочем над койкой на прокопченных обоях были записаны карандашом два городских адреса: сына и дочери, – но, как объяснила мне фельдшерица, адреса эти то ли неправильные, то ли устарели, а бабкины дети не наблюдались в деревне уже много лет и вообще неизвестно – живы ли они сами. Фельдшерица эта в силу своей милосердной профессии или от природной доброты христианской души, а может – и по двум этим причинам сразу, – не оставляла болящей, но терпеливо ухаживала за ней.

– Как я боялась, что не успеем, – сказала фельдшерица, когда соборование завершилось: – Она ведь три дня назад умирала уже! Я – к телефону, позвонила вашей почтарке, а та говорит, что вы на дальнем приходе и вернетесь неизвестно когда. Я – звонить на тот приход, там говорят: вы только-только уехали… Ну, думаю, неужели бабулька моя помрет без покаяния? Она так хотела, так Бога молила, чтобы сподобил ее причаститься и пособороваться!.. Досидела с ней до самого вечера, а потом побежала домой – надо ж хоть поесть приготовить… За коровой-то у меня сноха ходит – с коровой-то у меня заботушки нет, а вот мужа надо обихаживать да и младшего – нынче в девятый класс пойдет… Наварила супу, картошки и перед сном решила снова бабульку проверить. Прихожу, а она не спит. И рассказывает: "Я, – говорит, – померла уже"… Да-да, прям так и говорит. Мол, сердце во сне очень сильно болело, а потом боль прошла и хорошо-хорошо стало… "И вдруг, – говорит, – чтой-то стало губы и нос щекотать. И тут, – говорит, – все это хорошее исчезло, и опять боль началась". Ну, она от щекотки проснулась, а на груди у нее кошка лежит и усами своими ее щекочет: кошки, они ведь к носу принюхиваются, не то что собаки, извиняюсь, конечно. Видно, кошечка почуяла в бабкином дыхании нездоровье какое-то и принюхалась, а усами вызвала раздражение, – вот бабка и проснулась. А коли проснулась – лекарство приняла. Так и выжила. Ну, я с утра машину искать, чтобы, значит, послать за вами. Никто не дает… Потом сельповских уговорила… Так что только благодаря кошке бабулечка вас и дождалась…

Выходя на крыльцо, чуть не наступил на небольшую кошчонку, шмыгнувшую в избу: рыжие, белые и черные лоскутки напомнили мне о случае на зимней дороге. Я поинтересовался, откуда взялась эта кошечка – не приблудная ли.

– Да кто ж ее знает? – отвечала фельдшерица без интереса. – Это ж не корова, даже не поросенок: взялась – и взялась откуда-то, может, и приблудилась…

– А сколько от вас до города?

– Двести пятьдесят километров – автобус идет четыре часа…

Вернувшись, я рассказал об этом председателю и его шоферу. Они покачали головами и не проронили ни слова.

Кабаны

Купил доски, чтобы в сенях перекрыть потолок, а привезли их с пилорамы, когда я был в отъезде. Возвращаюсь домой – доски свалены у огорода. Дело между тем происходило в середине сентября – зарядили дожди. А у меня каждый день – службы или требы: домой возвращаюсь в полной темноте, и никак не доходят руки порядок навести. Наконец, в один из вечеров вывесил во дворе лампу и начал таскать доски в избу на потолок, чтобы, значит, не мокнуть им более под дождем, а сушиться под крышей и ожидать своего часа.

Заодно еще растопил во дворе железную печку и поставил на нее бак с бельем – для кипячения.

И вот таскаю я доски, стираю одежду: свет в доме горит, двор освещен, печурка раскалилась и шипит от дождя, и вдруг – в полусотне метров захрюкали кабаны. "Ну, – думаю, – совсем обнаглели!" А потом вспомнил: у меня же картошка не выкопана! У всех выкопана, а у меня – нет: времени все не хватает – ночью что ли ее копать? Вот, стало быть, на картошку они и пришли. Ходят кругом, похрюкивают… Поросята иногда осторожность, теряют, лезут вперед, и тогда слышится сердитый охрюк – иначе не назовешь, сильный шлепок и – жалобный визг. Тем не менее звери подходили все ближе. Я принес из дома ракетницу и выстрелил в воздух: стадо припустилось к реке.

На другой день получился нечаянный выходной: где-то размыло дорогу, и машина за мной не пришла. Тут добрался я и до картошки, благо дождь перестал. Копаю-копаю, подходит к пряслу сосед. Сосед этот знаменит тем, что и по крестьянским меркам он человек жадноватый. Прошлой зимой, в пору собачьих свадеб настрелял он собак. Говорил, что только бродячих, но по деревням разом исчезло несколько общеизвестных псов, оттого мужики верили ему слабо: напротив – сомневались и подозревали. Освежевав добычу, сосед решил выделать шкуры и пришел ко мне за рецептом. Я дал ему какую-то охотничью книжку, с тем и расстались. Спустя время он заявился с жалобой и обидой: вся пушнина облезла. Раскрыл я охотничью книжку и стал пункт за пунктом проверять – так ли он делал. Оказалось, что кислоты вбухано впятеро больше нормы.

– Зачем же? – не понял я.

– Так для себя же, – объяснил знатный добытчик.

И вот теперь стоял он, облокотившись на столбушок, и покуривал папироску.

– Ты, паря, не выручил бы меня?

– А в чем дело?

Он протягивает мне газету. Выясняется, что редакция объявила конкурс и обещает миллион тому, кто угадает число подписчиков на следующий год. И сосед просит меня назвать ему счастливейшее число и обещает двести пятьдесят тысяч. Пытаюсь объяснить бессмысленность этой затеи, но, кажется, безуспешно: он мне не верит.

– А за триста?..

– Да если, – говорю, – ты и угадаешь, они всегда могут изменить это число.

– Ну, тогда ладно, – и обиженно вздыхает, – а чего ты вечером свет жег?

Рассказываю про доски, про кабанов, и вдруг он шепчет:

– Кабан…

Оборачиваюсь: по деревенской улице спокойно бредет огромнейший вепрь.

– Ничего себе туша, – бормочет сосед. – Может, того – подстрелим?.. Мол, оберегаясь от опасности, а?.. Весной медведя-то подстрелили, который на пасеке домики поразломал?..

– Подстрелить – подстрелили, но составили акт и мясо сдали в столовую, – охлаждаю я пыл соседа. – Ты лучше сгоняй к егерю за лицензией, а потом и поохотишься со спокойной душой.

– Лицензия, паря, денег стоит, да и времени нет, я уж так как-нибудь, – и, пригнувшись, убегает к своему дому.

Я продолжаю копать. Спустя полчаса охотник возвращается.

– Чего-то, – говорю, – не было слышно выстрелов.

Сосед только машет рукой.

– Что такое?

– Я его преследовал, преследовал, смотрю – приворачивает к ферме. Думаю: со свиньями познакомиться хочет. А там ведь свинарь – его опять же защитить надо! Ну, паря, я аж бегом бросился! И вдруг: кабана этого собаки в ворота пропускают, а на меня набрасываются… Тут свинарь вышел и говорит: "Спасибо, что борова нашего пригнал, а то он, гад, убег сегодня куда-то"… Так что не повезло мне…

– Да отчего ж, – говорю, – "не повезло"?.. Вот если бы подстрелил, тогда бы точно не повезло: и за кабана платить бы пришлось, и ружье бы, наверное, отняли.

– Вообще-то да, – удивленно соглашается он и вдруг замечает: – Картошки, паря, у тебя маловато.

– Мне двух мешков хватит.

– А я, паря, нынче сорок мешков собрал – девать некуда… У тебя мелкой-то много?

– Попадается.

– Ты ее отдельно откладывай: я для поросенка возьму – тебе она все равно без надобности…

– Ладно, – говорю, – отложу.

– Слышь, паря, это… А за пятьсот? Хорошие, между прочим, деньги… Ну что тебе, трудно что ли? Помолись, расспроси там, – указывает пальцем в небо, – насчет этой цифры…

Снова начинаю объяснять, но он не слушает:

– Пятьсот, – говорит, – мое последнее слово: больше – не дам, – и уходит.

Милиционер

В молодости он отработал несколько лет на северной верфи, где делали подводные лодки, однако никакой специальности не получил. Это странно: земляки, трудившиеся рядом с ним, стали кто – сварщиком, кто – электриком, кто – станочником, а он, хотя был не глупее своих деревенских собратьев, ничему не научился. Помешала ему, думается, излишне упрощенная потребительность, увлекавшая молодого человека с прямых и твердых дорог на мягкие обочины: то он помогал кладовщику, то – поварам на кухне, то трудился в пожарной охране…

Не сыскав счастья на Севере, он вернулся в родное село и стал участковым. Быть может, милиционер из него получился бы вполне сносный, благо участок наш был спокоен и тих, но потребительность, видно, своего требовала: возжелав еще большего благолепия, он добровольно вызвался блюсти порядок на свадьбах, юбилеях и похоронах. Именно ему доверялись первые – самые важные – тосты. Встав «смирно», он разворачивал листок с анкетными данными юбиляра, покойника или молодоженов и начинал подробно излагать сведения, почерпнутые из всяких официальных документов: аттестатов, дипломов, паспортов, трудовых и пенсионных книжек, военных билетов, добавляя сюда и почетные грамоты, полученные со школьных времен, значки, знаки, призы, вымпела, премии и награды. Народу нравилось, и угощали участкового с щедростью. Впрочем, на свадьбах, случалось, и побивали…

Однако еще пущей жертвенности потребовало стремление охранять в День Святой Троицы благоговейное настроение кладбищенских поминальщиков. На погост он приезжал самым первым: по мере появления односельчан, переходил от могилы к могиле, искренне соболезновал и поминал, поминал, поминал… Бывало, все уже разойдутся, а охранитель наш сладко спит у согретого солнцем холмика, и ничто не тревожит его сновидений. Разве какой-нибудь пес, объевшийся оставленной на могилах закуской, дружески лизнет раскрасневшееся лицо.

Начальству этакое усердие не понравилось, и участкового собирались погнать взашей, однако по причине отсутствия более достойного претендента оставили пока до поры. Между тем ему исполнилось уже сорок лет. По зрелости своей он, безусловно, осознавал всю серьезность предъявленных обвинений и вовсе не хотел лишаться денежного довольствия. Еще более не желала этого его супруга, которая не представляла, каким еще образом благоверный сможет заработать на жизнь. И участковый понял, что спасение – в некоем настоящем милицейском поступке. Так для него началась новая историческая эпоха: эпоха подвигов.

Волею обстоятельств свидетелем первого подвига оказался я. Было это в начальные дни моего пребывания на земле, находящейся под неусыпной опекой достославного милиционера. В нескольких километрах от деревни, стоял я под высоким берегом и ловил щуку на спиннинг. И поймал. И тащил к берегу. Вдруг раздается:

– Руки вверх!

"Кто ж, – думаю, – так неудачно шутит?" Оборачиваюсь: с обрыва смотрят на меня двое – один в форме, другой – в штатском. Чуть поодаль – милицейский автомобиль.

Продолжаю крутить катушку.

– Руки вверх или буду стрелять!

Еще раз оборачиваюсь: на меня, действительно, направлен пистолет милиционера.

– Погодите, – говорю, – дайте хоть рыбину вытащить.

– Предупредительный! – И пальнул в воздух.

Вытянул я щучку – хорошую: килограмма на три-три с половиной, – отбросил ее вместе с удилищем подальше от воды и поднял руки: сдаюсь.

– Где вермут? – спрашивает милиционер.

Ответить на такой вопрос с ходу затруднительно, и мною овладело уныние: милиционер, его окрики, пистолет, скачущая на песке щука – все перестало представлять интерес, и захотелось в даль, туда, где река исчезала за поворотом…

– Извините, – сказал человек в штатском, и его тихий голос вернул меня к реальности бытия, – кто-то ограбил магазин, вот – ищем…

– Есть данные, – грозно воскликнул милиционер, – что грабитель – с бородой, на ногах у него – болотные сапоги, сверху – брезентовая куртка, а уехал он на мотоцикле с коляской. Вот – борода, вот – сапоги, вот – куртка, а вот – след от мотоцикла.

Объясняю, что некий дядечка любезно вызвался показать мне хорошее щучье место и подвез на мотоцикле.

– Как зовут дядечку, вы, конечно, не знаете? – с видом победителя спрашивает милиционер.

– Не знаю.

– И мотоцикл тоже не можете описать?

– Мотоцикл желтый.

– Так это – мой брат, – тихо произнес милиционер, – и на моем мотоцикле. Он говорил мне…

– Только время с тобой потерял! – Человек в штатском сильно разгневался. – Надо было сразу ехать на станцию, а ты: мотоциклетный след, мотоциклетный след… Не знаешь следа собственного служебного мотоцикла?

– Знаю! – возразил милиционер: – Колясочное колесо с повреждением – вот, глядите…

– А куда ты раньше глядел? – и они скрылись. Так закончился первый подвиг.

Второй – тоже был связан с магазином. И ничего загадочного или мистического в этом совпадении нет, просто магазин – единственное у нас злачное место, способное привлечь внимание татя и злоумышленника. На сей раз события развивались несколько странным образом, нарушающим всякие представления о криминальной логике.

К концу обеденного перерыва у магазина, как водится, собрался народ, а продавщица все не приходила. Кто-то сказал, что она и с утра была нетверда в расчетах и взвешивании, а в обед – совсем размягчилась. Тут один из мужичков возмутился: мол, ей – можно, а мне – нельзя? Поковыряв гвоздиком, отомкнул висячий замок и вошел внутрь. Законопослушные граждане его примеру благоразумно не последовали. А он, взяв с полки бутылку уважаемого напитка и буханку черного хлеба, положил на прилавок нужную сумму – без сдачи и вызвал по телефону участкового. Когда милиционер приехал, магазин был уже заперт с помощью все того же гвоздя, а правонарушитель стоял посреди лужи, раскинувшейся пред магазином: допивал напиток из горлышка и закусывал хлебом. Пока милиционер требовал сдаваться без сопротивления, народ смотрел на происходящее серьезно и даже с некоторой тревогой, но когда злоумышленник, завершив трапезу, поднял вверх руки и объявил: "Сдаюсь, берите меня", – раздались первые смешки. Дело в том, что он стоял посреди лужи в резиновых сапогах, а участковый был в полуботинках. Ну, конечно, вымазался милиционер и промок, но усердия его опять не оценили: судья сказал, что это, конечно же, хулиганство, но для нарушителя дело ограничится штрафом, а в отношении продавщицы придется вынести частное определение: тут и пьянство в рабочее время и на рабочем месте, и замок, который однажды уже открывал гвоздем грабитель, похитивший ящик вермута в день первого милицейского подвига, и неисправность охранной сигнализации… Да и участковый додумался: выехал на задержание в полуботинках, а потом боялся в лужу войти. Над историей этой областное начальство и так посмеялось вволю, а теперь – по новой его веселить – судилище устраивать?.. Словом, дело замяли.

Был еще третий подвиг: обнаружение пятнадцатилитровой бутыли с брагой. Тут, казалось бы, все шло благополучно: самогонщица не отпиралась и полностью признавала свою вину, но, пока оформлялся протокол, понятые всю брагу выпили.

– Где вещественное доказательство? – испуганно спросил участковый.

– Ты же сам сказал: понюхайте и попробуйте – мы понюхали и попробовали…

На этом эпоха подвигов завершилась.

Однажды, находясь в областном центре на совещании, он купил у знакомого автоинспектора белый шарообразный шлем с цветастым гербом Отечества, в каких некогда ездили мотоциклисты почетных эскортов. Так началась эпоха белого шлема. Милиционер, казалось, не расставался с ним никогда. Поедет, скажем, за ягодами или грибами, бросит мотоцикл где-нибудь на обочине, а шлем в люльке не оставляет: так и ходит по лесу, – некоторые даже принимали его за инопланетянина с НЛО и писали о своих встречах в газету. То-то уфологов понаехало!.. Впрочем, эпоха белого шлема оказалась недолгой: милиционеру нашлась замена, и он был уволен. На юбилеи и свадьбы приглашать его сразу же перестали, но на похоронах он по-прежнему оставался желанным гостем, поскольку и самого чахлого, самого незаметного покойника умел изобразить великим подвижником и героем. На похоронах мы с бывшим милиционером иногда и встречались.

Практика научила меня оставлять поминки после двух-трех рюмок, пока не все еще позабыли смысл своего собрания. И вот, ухожу я с очередной тризны, а милиционер догоняет:

– Разонравилось мне все, что я говорю.

– Чего так? – спрашиваю.

– А того, что говорю я про человека только хорошее, а думаю про него в это время только плохое. И все остальные – тоже так… Скажу я, к примеру: "За время работы в столовой награждалась почетными грамотами", – а сам думаю: "Ну и наворовала мяса за это время – то-то в котлетах, кроме хлеба, ничего не было", – и вижу, что все так думают… Вам хорошо: "Со святыми упокой", – чтобы, я так понимаю, ее душа успокоилась с душами разных святых людей, – а до котлет или грамот нет никакого дела…

– Как же, – спрашиваю, – будем мы ее осуждать, когда у каждого из нас – свои "котлеты"?

– То-то и оно… Я вот сейчас говорил, а сам представил, что хоронят меня, и кто-то перечисляет мои звания и награды – у меня есть аж три медали, юбилейные, правда, но все равно: медали… И, стало быть, перечисляет, перечисляет медали, а народ думает: "Сколько ж он нашей водки выпил"… Ужас!..

– Да не огорчайтесь, – успокаиваю его: – Некому будет перечислять ваши регалии.

– Почему?

– Ну, вы ведь – умрете, а другого такого – нет…

– Батюшка! – У него даже слезы выступили. – А ведь вправду так… Это ведь… замечательно… Спасибо вам… Но вы уж меня того: "Со святыми упокой", – а?..

– Разумеется. Если жив буду, конечно.

– Ну а если не жив… в том смысле, что раньше меня… я тогда тоже вас: и не перечислением, а "Со святыми"… Вы мне только какой-нибудь циркуляр оставьте… Ну, инструкцию: что читать…

И я подарил ему Псалтырь.

Коровы

Старая женщина рассуждала как-то о грехе зависти: в детстве, мол, завидовала девчонкам, у которых косы были длиннее, в юности – девушкам, которые остригли косы, далее – подругам, которые более удачно вышли замуж, потом – всем женщинам, которые еще не овдовели, а теперь, наконец, – собственному мужу, благополучно не дотянувшему до безрадостных нынешних дней…

Участь колхозной коровы хороша только тем, что никого не введет в грех зависти.

Еду на велосипеде мимо скотного двора, а там – коровы столпились у изгороди и ревут. Останавливаюсь, подхожу, глядь – на столбе длинный электрик.

– В чем дело? – спрашиваю.

– Да, одна никак не растелится – она там в середке лежит, а остальные, вишь, переволновались.

– Может, съездить за ветеринаром?

– В городе.

– А зоотехник?

– У нее серебряная свадьба – гуляет… Доярки придут – разберутся: или роды примут, или мясо поделят… Коровам в колхозе – не жизнь: лучше вообще не рождаться – заключает он со столбовой высоты. – Вместо быка – осеменатор!.. Слово-то какое! Дикое!.. Тьфу… Да и пастух поленом кидается. Может, он этой корове по брюху попал… При быке – посмотрел бы я на него. Помните, в соседнем районе?..

Действительно, был случай: пастух сильно издевался над скотиною, и бугай затоптал его. Электрик прав: при быке коровам было куда вольготнее: знай себе травку жуют или отдыхают, и никаких тревог – за спокойствие и безопасность есть кому отвечать.

– Да и через речку переходить…

И снова прав длинный электрик: бык пройдет – и все стадо за ним, даже колен не замочат… А теперь – столпятся на берегу: ревут, ревут, потом сунутся в воду, разбредутся, попроваливаются в ямы, каких ни один рыбак отродясь не знавал, и, вдоволь наплававшись, вылезают с обезумевшими глазами. Некоторым это дело до того разонравилось, что они перестали возвращаться и подались в леса. Помню, встретил возле клюквенного болота «партизанку» с малым теленочком, позвал домой, а она отказывается. Припугнул ее волками да медведями, а потом думаю: может, для нее смерть от диких зверей куда слаще жизни? Экая она чистенькая стала – вся эта грязевая короста, отличающая общественную корову от частнособственнической, с боков сошла, да и теленочек – гладенький, аж лоснится. Недолго длилось отдохновение: волки, действительно, прибрали их…

– Да и вообще: с быком куда спокойнее – и на пастбище, и на дворе – и молока больше давали…

Как-то ночью случилась буря – с некоторых домов листы шифера посрывало. Перепуганное стадо бросилось со скотного двора прочь и остановилось перед моим домом – нигде свет не горел, а у меня маленько окошки светились. И вот, стоят и ревут от ужаса. Вышел я на крыльцо, включил уличную электролампу: коровы сразу же попримолкли. Потом огляделись, сориентировались в пространстве и побрели к своему жилищу. Зорька с Муравушкой, правда, переломали ноги, и наутро их каторга была завершена…

– Да-а, жизнь у них нынче такая, что коли могли б удавиться, все и передавились бы…

– Ты, – говорю, – вообще-то чего там сидишь?

– Фаза потерялась.

– Нашел?

– Пока не нашел. Но к вечерней дойке надо найти: вручную никто доить не будет…

А через несколько дней после этого разговора – новая беда: тяжелый грузовик врезался в стадо и разметал двадцать шесть животин. Я ехал на требы по залитому кровью шоссе, а на обочине разделывали говядину. Колхоз потребовал сатисфакции, поскольку водитель был не совсем трезв и явно превысил скорость; автобаза возразила, что и пастухи были пьяны – упустили стадо на трассу… Словом, до суда дело не дошло, и вину списали на незадачливых коровенок.

…Во время очередной встречи, электрик обратился с вершины столба:

– Благословите слово сказать.

– Как же не благословить? Тебе ведь оттуда многое видно.

– Вот вы жалеете скотину общего пользования, да?.. А тут и частной досталось! Газовики ездили на рыбалку… со взрывчаткой. Деревня глухая там… Бабка попросила бычка забить – сошлись на двух литрах. Ну, мужики выпили, привязали толовую шашку между рог, жахнули… Ни бычка, ни сарая и по всей деревне – ни одного целого окна… Не вру – ей-ей: об этом и в газете писали, только не сообщалось, кто начудил – смылись они… Так что: общественное хозяйство или частное – это, конечно, важно, но главное – люди. Вы ведь сами говорили, что скотина дана человеку под его ответственность, правильно?..

– Может, и говорил… А ты вообще чего там сидишь: фаза?..

– Да, опять куда-то пропала.

– К вечерней дойке?..

– Отыщется, непременно!