Текст книги "Принцесса и мальчишки"

Автор книги: Януш Домагалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Ну хватит! Пошли к директору! – Сторож кладет руку на плечо Мальгерчику и толкает его перед собой.

Я поднял с пола берет и протянул его Ирке. Она вышла, не сказав ни слова. Я наклонился за своей сумкой и вдруг заметил, что сторож останавливается, подходит к Левандовскому и тихо говорит ему:

– Слушай, ты, барчук, молокосос… С сегодняшнего дня можешь со мной не здороваться! Даже в присутствии директора… Скажешь, что я освободил тебя от этой… обязанности. Ведь кто я такой? Сторож, прислуга…

У старика тряслись руки, он побледнел… А был он здоровый мужик, высокий, костистый. Наверное, когда-то сильный был. Левандовский невольно попятился.

– Пан Крукевич, зачем вы так волнуетесь?.. – робко сказала Данка Козловская и потянула старика за рукав.

Он всегда очень любил Данку, но сейчас даже не взглянул на нее. Смотрел только на Левандовского и упрямо повторял:

– Сторож я, слышишь? Сторож! И я не хочу, чтобы такой вот говорил мне «добрый день»…

Когда Крукевич с Мальгерчиком уходили, их провожала напряженная тишина. Я огляделся. Если бы у меня было время, я, наверное, многое прочел бы на этих лицах. Но мне было не до того. Мне вдруг пришло в голову, что нужно еще что-то сделать. Я выбежал следом за ними.

Может, нужно было пойти вместе с Иркой? Догнать ее и сказать… Но что сказать? Что это я во всем виноват, моя проклятая рука. Что из-за меня все началось, а ей досталось… Может, нужно было попросить у нее прощения? Или поблагодарить ее? Наверное, нужно было…

Но она пошла домой одна, я не побежал за ней. Сторожа с Мальгерчиком я догнал перед самой учительской. Слава богу, успел…

– Подождите! – крикнул я. – Пан Крукевич! Я с вами…

Они остановились. И сторож спросил:

– А тебе-то зачем? Ты ведь не дрался. Не ударил его… чего ж тебе надо?

Мальгерчик знал, что мне надо. И ответил за меня.

– Пан Крукевич… Понимаете, он не мог его ударить. Просто не мог. Не бить же ему забинтованной рукой? Но он хотел, я знаю… Он бы ему дал!

– Пан Крукевич… Может, вы объясните директору, что это мы оба, Мальгерчик и я, а? Пан Крукевич… – попросил я. – Директор вам поверит…

– Не морочьте мне голову! Кто, наконец, кого побил?

– Мы оба! – сказал я. – Мальгерчик и я.

– Правильно! – подтвердил Мальгерчик. – Конечно, оба. Потому что один раз я его за себя ударил, а другой – за Яцека!

Сторож помолчал минуту.

– Скажите так, пан Крукевич… – взмолился Мальгерчик. – Понимаете, это правильно будет… Пускай считается, что мы вместе Левандовского побили!

– Правильно будет, говоришь… что ж, понимаю! – проворчал сторож. – Он сам должен был защитить эту девочку, верно? Ну что ж, пусть так и будет. Скажу, что вы вместе… Ты куда лезешь? – прикрикнул он вдруг на Мальгерчика, который уже открывал дверь в учительскую. – Я сам пойду к директору. А вы марш по домам!

Мы сначала ничего не поняли. Мальгерчик посмотрел на меня, я на него.

– Что же все-таки будет, пан Крукевич? – спросил я.

– Будет то, чему следует быть. Я попрошу директора, чтобы он разрешил вам не извиняться перед этим… ну, перед тем, в раздевалке…

Мальгерчик уставился на старика, даже рот от удивления раскрыл. Потом выпалил:

– Пан Крукевич! А вы мужик что надо!

– Ах ты! Ты что ж такое говоришь! Вот я вам покажу, хулиганы! – грозно прикрикнул на нас пан Крукевич.

Мы смутились, и тут вдруг совершенно неожиданно сторож улыбнулся нам. Улыбнулся слабо, почти незаметно и как-то очень грустно. Повернулся и вошел в учительскую.

Мы еще постояли немного. Может, позовут? Место это было нам хорошо знакомо. Не первый раз ждали мы здесь проработки, или химчистки, как называли у нас в школе разговор с директором. Только обычно каждый из нас стоял перед этой дверью в одиночку, а сейчас впервые мы торчали тут на пару. Но на этот раз нас в кабинет не вызвали.

– Пойдем! – сказал наконец Мальгерчик. – Химчистка отменяется. Знать бы заранее, я бы этого Левандовского и не так еще отделал. Не повезло!..

Всю вторую половину дня я места себе не находил. Несколько раз выскакивал из дома и слонялся по нашему кварталу. Мне необходимо было встретить Принцессу, но я не знал, где она живет. В конце концов мои прогулки навели на подозрения домашних. Мама сказала зятю – он временно жил у нас, так как Зюта родила девочку и еще не выписалась:

– Не иначе как Яцек опять что-нибудь натворил, вот ему дома и не сидится!

– Может, он влюбился? Или в драку лезет? – рассмеялся зять. – А может, и то и другое вместе.

«Чтоб я твоего ребенка в коляске возил – не дождешься!» – подумал я мстительно. Но тут же вспомнил, что это ведь и Зютин ребенок… И махнул на зятя рукой. Пускай себе болтает.

Когда вечером ко мне зашел Мальгерчик, я совсем не удивился. Подождал, пока нас оставили на кухне одних, и спросил его:

– Ты случайно Ирку не видел?

– Нет. А ты?

– И я тоже… Жаль.

Разговор не клеился. Мы сделали алгебру, пролистали географию, застряли на истории. Наконец я не выдержал:

– А ты видел когда-нибудь Принцессу с распущенными волосами?

– Принцессу? Нашу?

– Ну не Анну же Ягеллонскую![2]2
  Анна Ягеллонская (1523–1596) – дочь польского короля Зигмунда I. Позднее жена польского короля Стефана Баторы, оставившего наиболее яркий след в истории Польши.


[Закрыть] Так видел?

– Нет… А ты? – оживился Мальгерчик. – Ну и как?

– Что ты тогда вообще о ней знаешь?..

– А ты, разумеется, знаешь о ней гораздо больше! – срезал меня Мальгерчик. И был, конечно, прав.

Что мы о ней знали? Ровным счетом ничего. Только теперь я это окончательно понял. Мальгерчик, наверное, тоже. До сих пор Ирка нас заинтриговывала: откуда она и зачем вдруг к нам приехала? А теперь совсем не это было мне важно. Меня мучило, что я не знаю, какая она, что делает, о чем думает… Странное дело, мне впервые необходимо было узнать, о чем думает другой человек. Да нет, не просто человек, а именно она, Принцесса. Как Мальгерчик сказал, «наша Принцесса».

Зять, получив от мамы подробную инструкцию, сколько пеленок он должен купить, зашел к нам на кухню и завел разговор о школе. Похоже, мама его на это подговорила. Я на всякий случай подмигнул Мальгерчику, чтоб не все выбалтывал. Зять в семье человек новый, зеленый еще, где гарантия, что Зютка успела его как следует обработать. Но когда я послушал, как они с Мальгерчиком славно беседуют, подумал вдруг: а может, стоит его испытать? Может, и он на что-нибудь сгодится?

– Послушай, – вступил я в разговор, – есть у нас одно дело… Классная руководительница поручила. Ты нам не поможешь? Нужно найти адрес человека, хотя известны только его имя и фамилия. Как это сделать?

Мальгерчик понимающе взглянул на меня, он с ходу просек, что я задумал.

– Бедная наша учительница, – подхватил он, – никак не может разыскать свою дальнюю родственницу…

«Ох, переигрывает! – рассердился я. – К чему этот жалобный тон…» Однако наш зять ничего не заподозрил и делом заинтересовался.

– В больших городах, таких, как Варшава, есть специальные справочные бюро… – начал он излагать свои советы, но я прервал его.

– Знаешь, как там в Варшаве, нас не очень-то интересует. Речь идет о нашем городе…

– Но здесь-то почти все друг друга знают.

– Вы правы. Почти все – и все-таки не все, – вежливо вставил свое слово Мальгерчик. – Дело касается человека, который приехал в наш город недавно, с месяц назад.

– Если этот человек здесь прописался, узнать его адрес ничего не стоит. И завтра я смогу вам его сообщить… – охотно предложил свои услуги зять.

– А сегодня нельзя? – разочарованно протянул Мальгерчик, но я толкнул его под столом, и он заключил: – Хотя, конечно, уже вечер, слишком поздно!

Я назвал зятю Иркины имя и фамилию, он записал их на листке бумаги и ушел в мамину комнату. Я слышал, как он говорил ей:

– Успокойтесь, мама, я узнал, почему он целый день бегал по городу. Это классная руководительница дала им задание…

– Зять у вас – сущий клад, здорово соображает! – пошутил Мальгерчик, когда я провожал его домой.

Мы громко рассмеялись. Зютке, конечно, придется еще помучиться со своим мужем, но лучше такой вот, чем вор Гуркевич.

Я не мог дождаться, когда наступит новый день и я снова окажусь в школе. Первый раз в жизни я так тосковал по ней… Не по школе, конечно. Я не мог дождаться, когда я снова увижу Ирку.

Я представлял, как мы будем разговаривать с ней на всех переменках. Только втроем: она, Мальгерчик и я. А после уроков мы проводим ее домой… Нет! Мы проводим ее только до моста. Скажем, что очень спешим. И даже не спросим, где она живет. А после обеда, когда зять сообщит мне ее адрес, я полечу к Мальгерчику – и мы устроим ей сюрприз. Пойдем к ней вечером и спросим, что нам на завтра задано по математике. Хорошо я все-таки придумал с зятем… Я готов был отдать голову на отсечение, что Мальгерчик в этот вечер думал о том же. И совсем меня это не задевало, наоборот, было даже приятно. На следующий день без четверти восемь я уже сидел в классе. Мальгерчик пришел сразу за мной. Ирки не было.

«Наверное, опоздает, – думал я, – или придет после первого урока». Но прошел первый урок, второй, Ирка в школу не пришла.

– Может, она заболела? – предположил Мальгерчик. – Мы могли бы ее навестить… Сказать, что нас учительница прислала. Верно?

Я позвонил из автомата зятю на работу.

– Простите меня, ребята, – извинился он, – у меня сегодня очень много дел. Я вам завтра адрес разыщу… или в крайнем случае послезавтра, хорошо?

Прошло три дня. Ирка в школу не приходила. Уже не только мы с Мальгерчиком ощущали отсутствие Принцессы. Девчонки перешептывались. Фрончак допытывался. В классе было уже не так, как месяц назад до прихода Ирки. В классе было без нее пусто.

Как всегда, на каждой переменке тридцать восемь человек толкались в проходах между партами, как всегда, было шумно и людно, и все-таки было пусто. А ведь Ирка почти ни с кем не разговаривала. Говорила только: «Передай, пожалуйста», «Извини», «Что на сегодня задано?»… Почему же теперь все вдруг почувствовали, что ее нет? Наши девчонки ее терпеть не могли. Почему же теперь им ее не хватало?

Левандовский старался не попадаться нам на глаза, впрочем, он избегал не только нас с Мальгерчиком. Должно быть, он чувствовал, что его положение в классе изменилось. К худшему.

На одном из уроков к классной руководительнице подошла Данка Козловская и спросила:

– Может, нужно послать кого-нибудь к Ирке? С ней что-то случилось?

– Я мог бы пойти… то есть, мы с Яцеком! – предложил Мальгерчик, и никто не посмеялся над этим.

Класс принял это предложение просто, некоторые одобрительно закивали, что да, нужно пойти.

– Нет, не нужно… – сказала классная руководительница. – Я забыла вам сказать, что Ирка больше не будет ходить в нашу школу. Она вчера уехала. Решение это было неожиданное, но твердое, и переубедить ее не удалось… Так, по крайней мере, сказал мне ее дедушка. Она вернулась в свою прежнюю школу.

– А откуда она? – спросил Кавецкий.

– Как? Вы не знаете? – удивилась руководительница. – Разве вы не спрашивали у нее? Она издалека. Из Гдыни. Бедная девочка… Мне непонятно, зачем она туда вернулась, ведь у нее, в сущности, даже дома нет. Мать умерла, отец… Об отце лучше не говорить. Здесь она жила у деда с бабушкой. Это ведь внучка нашего Крукевича. Вы этого тоже не знали? Нет, не понимаю, почему она вдруг решила вернуться. Может, здесь, с нами, ей было еще хуже?

В классе стало очень тихо. Мысли одна тяжелее другой теснились у меня в голове. Я не мог справиться с ними, не умел, не хотел со всем этим смириться. Как же так? Была здесь, рядом. Появилась так внезапно. И так же вдруг исчезла. Никто не протянул ей руку, не удержал…

Я найду ее. Я должен ее найти. А иначе чего я стою – человек, который не смог отстоять свою Принцессу?

ГДЕ-ТО НА ГРАНИЦЕ

Перевод А. Ляуэр

1

Сверху был хорошо виден лагерь. Четыре наши палатки, как огромные зеленые лягушки, замерли у опушки леса. Около флагштока, совсем крошечная отсюда, притаилась палатка командира. Немного с краю, у ручья, дымила лагерная кухня. Все как на ладони.

Ребята внизу слонялись по поляне, изображая бурную деятельность, хотя было ясно, что делать им ничего не хочется – жарко…

Этим летом нам не повезло – лагерная жизнь не задалась. Но, как часто бывает, к концу вдруг выяснилось, что уезжать никому не хочется.

– Я бы тут еще посачковал, – вяло начал Павлицкий, – не больно весело, но…

– Что «но»?

– Уж лучше здесь, чем там.

– Только не нам.

– Кончай ты со своими стихами. Надоело… – Павлицкий лениво потянулся.

Взобрались мы на эту верхотуру не просто так. Со спецзаданием – наломать веток на метлы. Удовольствие, конечно, маленькое, и мы, следуя правилу, что отдыхать лучше, чем работать, валялись в траве, вяло переговариваясь, благо что начальство далеко, не видит.

Павлицкий снял рубашку и завертел головой, изучая свой загар.

– Вот дела. Вроде загар как загар, а домой приеду, вымоюсь – и все как рукой снимет, опять белый. Может, кожа у меня какая-то не такая…

Я промолчал, во-первых, потому, что мне было наплевать на кожу Павлицкого, а во-вторых, говорить не хотелось… Я тоже стянул рубашку, и мы стали загорать. Было тихо, из лагеря не доносилось ни звука, пахло нагретыми солнцем соснами, сухой травой…

Разбудил нас Анджей:

– Шеф прислал узнать, не перегрелись ли вы тут и не пора ли перевернуться на другой бочок. А может, крема желаете для загара?.. Ну, что с метлами? Растут?

– Растут себе, что им сделается? – спокойно ответил Павлицкий и действительно перевернулся на другой бок.

Анджей сел около меня, взглянул вниз, на поляну.

– Шеф бесится. Хотя что теперь… – Он махнул рукой. – Последний день. Завтра в это время дома будем.

Я посмотрел на часы, было около пяти.

– Раньше… В это время я уже у тебя буду, с билетами. Рванем в кино на шесть.

– Откуда знаешь, какой фильм?

– А тебе не все равно?

Павлицкий оживился:

– И мне с вами можно?

– Можно, но не должно, – сказал я. – Сперва вернешь мне пятерку, потом поглядим…

– Не будь занудой, – скривился Павлицкий, – ты прям как тетка моя. Деньги отцу перед войной дала, а забыть до сих пор не может. Сечешь? Перед войной!

– Да, прыткий твой папаша на отдачу…

– Это точно. Взял у меня в прошлом году десятку – и с концами…

– Слушай, не морочь ты нам голову своими предками, – начал я, но Павлицкий вдруг полез в карман и вынул деньги.

– Возьми свою пятерку и заткнись. Порядок?

Я взял бумажку и обалдел. Она была новенькая, сложена вчетверо и с одного угла слегка надорвана.

– Яцек! Это ж та самая!..

– Да? – заинтересовался Анджей. – Правда, что ль, та самая?

– Врет он… – небрежно бросил Павлицкий, но было видно, что ему не по себе. – А если та самая, что с того?

– Чего ж ты раньше не отдал? И зачем тогда занимал? – не отставал Анджей. – Чтоб в кармане протаскать две недели?

Павлицкий молчал, сосредоточенно вытряхивая песок из кеда. Тут до меня дошло, в чем дело.

– Продинамили его, вот он и темнил. Не пришла красавица…

Анджей уставился на меня, ничего не понимая, а Павлицкий заорал:

– Неправда, пришла… Просто ненадолго. А потом ускакала… На коне.

– На каком таком коне?

– Не все ли равно! На белом, черном, серо-буро-малиновом! – начал заводиться Павлицкий. – Сдался тебе этот конь!

Анджей с деланным сочувствием смотрел на него.

– Свихнулся парень… А может, солнечный удар схватил. Он же бредит. Какая-то барышня пришла пешком, ускакала на коне…

– Ну, коня-то он, положим, выдумал, – сказал я, – а барышня точно была. Тебя ж не было тогда с нами…

– Где? Когда? Чего вы раньше-то молчали? – допытывался Анджей. – Откуда конь-то взялся?

– Если тебя больше всего конь волнует, то прими к сведению, что их было два. Два! – Павлицкий сунул ему под нос два пальца.

Тут уж я ничего не понял.

– Почему два? Она что, на телеге прикатила?

– Кретин! На одном она сидела, а на другом лейтенант с пограничной заставы…

Вдруг совершенно четко, как наяву, я представил себе ту девушку. И почему-то на коне. Волосы у нее высоко подвязаны… Тогда, на площади, где мы ее встретили, волосы у нее были распущены, и выглядела она обыкновенно, как все. Хотя нет, все равно чем-то выделялась… А такая – на коне – и говорить нечего. Я почувствовал, что именно такой, необыкновенной, хочу ее запомнить.

Встретились мы так. Нас с Яцеком Павлицким послали в город, на почту. Надо было дать срочную телеграмму, отослать письма и получить денежный перевод.

Дел на час, но вернулись мы поздно. И все потому, что на почте нам сначала никак не хотели выдавать деньги. Яцек стал базарить, а автобус тем временем уехал без нас. Деньги, правда, нам все-таки выдали…

Мы вышли на площадь. Огляделись. Городок был маленький, идти особенно некуда.

– Попить бы чего-нибудь, – сказал Яцек и увидел, что напротив, в подворотне, стоит какая-то тетка и продает мороженое. Мы пошли к ней.

– Погоди брать, вдруг оно отравленное, – начал я как бы между прочим, – может, кто купит, поглядим на последствия…

– Или, на худой конец, трупы оттащим, – подыграл мне Яцек, почуяв, что зреет очередной прикол.

И тут как раз подошла эта девушка, купила мороженого и встала неподалеку, не обращая на нас никакого внимания.

– Красивая барышня! – брякнул вдруг Павлицкий. – И что самое удивительное – до сих пор жива! А ведь съела уже больше половины. Из чего можно сделать вывод, что мы тоже можем себя порадовать… Ты куда?

Не знаю, откуда что взялось, но я вдруг подошел к девушке.

– Извини… – начал я, сбился и кончил совсем уж по-дурацки: – Извини, мой приятель хочет задать тебе один вопрос.

– Один? Всего-навсего? – усмехнулась она. – Наверно, хочет узнать, как пройти на рынок или сколько сейчас времени?

Павлицкий покатился со смеху:

– Здорово отшила! Вот тебе наука: не приставай к барышням. А начал – не вали на ближнего.

Он подошел к нам.

– Ну, как мороженое? – спросил он у девушки.

– В жизни не ела такой гадости.

– Чего ж мучаешься? Выбрось.

Она взглянула на него.

– Ты прав… – Кинула в урну недоеденное мороженое и пошла.

Она шла наискосок, через площадь, а мы смотрели ей вслед.

– Подожди здесь! – сказал вдруг Павлицкий и побежал за девушкой.

Я полчаса крутился по площади, убеждая себя, что ничего особенного не случилось, и плевать мне на них. А они стояли и трепались о чем-то, как старые знакомые.

Наконец прибежал запыхавшийся Яцек.

– Девчонка что надо! – выдохнул он. – Хотя ты в этом ничего не понимаешь. – Он взглянул на часы. – Ого! Бежим! А то и к ночи не доберемся.

– Я, что ли, виноват?

– В каком-то смысле… – засмеялся Яцек. – Ты же первый ее заметил… Ну что, идем?

Дня через два я услышал, как он просит командира отпустить его в город. Я подошел к нему и злорадно спросил, не нужны ли ему деньги – например, на мороженое. Я был уверен, что он смутится или хотя бы сделает вид, что не понял, куда я клоню. А он неожиданно обрадовался:

– Давай. У меня как раз кончились.

Деваться было некуда, и я дал ему пятерку. Вечером он доложил мне с довольным видом:

– В кафе были. Неплохо посидели, пригодились твои денежки.

И вот эта злосчастная пятерка снова лежит в моем кармане, а девушка, идущая через площадь, превратилась в другую; вот едет она на коне, склонившись к гриве, и волосы у нее красиво собраны на затылке…

– О чем размечтался? – услышал я голос Анджея. – Посмотри лучше, что внизу творится.

– Физзарядку, что ли, затеяли? – буркнул Павлицкий. – Поздновато…

В лагере действительно происходило что-то странное. Мы не сразу сообразили, что снизу нам подают какие-то знаки.

– Вроде машут нам, передают что-то, – сказал Анджей. – Попробуй разбери, чего им надо.

– Да они же без флажков! – скривился Павлицкий. – Не по уставу. Имеем полное право сделать вид, что не заметили.

– Ерунду порешь! – разозлился Анджей. – А мы что, по уставу загораем? Особенно вы – полдня тут торчите!

– Флажки же упакованы, – вспомнил я. – Придется так разбирать.

Это оказалось не просто. Мы с Анджеем взмокли, складывая буквы в слова, а Павлицкий сидел себе и посвистывал.

Вдруг внизу все разом перестали махать, и кто-то, похоже командир, вполне недвусмысленно дал знак нам спускаться.

– Кажется, влипли, – сказал Павлицкий. – Если сам командир взялся за дело, быть грозе. – Он встал и вытащил нож. Схожу за ветками. Анджей со мной, а ты, – сказал он мне, – просигналь, что возвращаемся.

– Почему это я? Сам, что ли, не можешь?

– Не могу, забыл, как сигналить «з».

– Я тоже не помню, – сказал я, что вполне соответствовало действительности.

– Тогда передай просто «идем», и все.

Я передал, и вроде без ошибки, во всяком случае, внизу разошлись, – значит, поняли. Но и я понял, что этот наш последний день кончится для нас не так хорошо, как начался.

– Мне этот лагерь вот где сидит, – ворчал Павлицкий, пока срезали и связывали ветки. – Слава богу, завтра конец… Паршиво здесь было…

– Ты ж говорил, еще б на пару дней остался, лучше здесь, чем дома.

– Это как кому. А я не создан для дисциплины, я человек свободный…

– Слушай, ты, свободный человек! Кончай работу! Хватит! – приказал Анджей. – Спускаемся.

2

Внизу встретили нас не очень ласково. Мы подошли к командирской палатке и сложили метлы у входа. Анджей раза два кашлянул.

Командир вышел не сразу, ничего нам не сказал и просвистел сигнал «становись». Командир наш служил во флоте и считал, что команда свистом лучший способ общения. По мне, так гораздо проще крикнуть: «Становись!» – и никому голову не нужно ломать, что это значит. Но командир думал иначе и настаивал на свисте, сигнализации флажками и разных прочих морских премудростях.

Все выстроились у флагштока. Павлицкий шепнул:

– Ну, сейчас начнется…

– Будет дело…

– Только уговор – держаться вместе, вместе не пропадем.

Я взглянул на Павлицкого: болван! Сам ведь виноват. Если б он не улегся загорать, я б, может, не заснул.

Ничего сверхъестественного, однако, не происходило. Командир сообщил, что работе конец и все свободны до ужина. Потом поверка и спуск флага. Первый отряд выкопает флагшток, второй ликвидирует кухню, а третий разрубит на дрова ворота. Затем прощальный костер. Утром подъем в четыре, в шесть – машина.

– Завтракать будем в городе, – добавил командир, – поезд в восемь. Все. Разойтись!

Но расходиться никто не думал.

– Я не понял, что будет делать четвертый отряд? Смотреть, как мы вкалываем? – спросил Юрек из третьего отряда.

– Товарищ командир! А с «метлами» как? – ляпнул вдруг Эдек Павлицкий, младший брат Яцека, и ткнул пальцем в нашу сторону.

Все посмотрели на нас, и надо сказать, любви в их взглядах не было.

– Слышь? – толкнул Павлицкого Анджей. – Повезло тебе с братиком.

– Я ему покажу метлы, – прошипел сквозь зубы Яцек.

Вопроса младшего Павлицкого командир как будто ждал.

– Старший отряд ночью в карауле. Последняя ночь – надо быть начеку. Да и гроза собирается. А с этими тремя… Не знаю… Какие будут предложения?

Тут Богдан из нашего отряда понял, что пробил его час.

– Это недопустимо, – начал он, с каждым словом воодушевляясь все больше и больше, – это недопустимо, чтобы три человека, да еще из старшего отряда, три часа…

– Что ты заладил: «три» да «три»… – прервал его Эдек Павлицкий. – Говори, что с ними делать, и побыстрее, времени жалко…

Богдана не любили именно за эти его речи. Не умел он говорить просто, всегда речь толкал. И в школе тоже. У директора нашего, что ли, научился? Были они у него на все случаи жизни, но никого, кроме самого оратора, не трогали. Вот и сейчас Богдан собрался заняться своим любимым делом, но Эдек быстро спустил его с небес на землю.

– Братан-то у тебя ничего, – шепнул я Яцеку, – смышленый пацан…

– Ну, так какие будут предложения? – снова спросил командир.

– А чего их наказывать? Все днем работали, а они загорали. Пускай теперь повкалывают… – предложил кто-то из вожатых.

– Согласен, – встрял Богдан. – И ужин не давать. Пусть поголодают немножко.

– Идиот! – сказал я громко, а Яцек Павлицкий сплюнул.

– Тихо! – крикнул командир. – Кто сказал про ужин?

– Я… – Богдан стоял с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах. Он был уверен, что сказал то, что требовалось.

Но наш командир недаром был когда-то моряком, и в таких вот ситуациях это было особенно заметно. Он подошел к Богдану и посмотрел на него так, как будто в первый раз увидел.

– Ты у них, кажется, вожатый? Значит так: возьмешь у начальника лагеря пилу с ведрами, захватишь этих троих и отнесете все в лесничество. В прощальном костре участвовать не будете. Все ясно? Шагом марш!

Вот так все кончилось. И лучше и хуже, чем я думал. Лучше, потому что не пришлось слушать нотаций. А хуже… потому что до лесничества пилить в одну сторону три километра, значит, в обе – шесть. Вечером в горах это займет не меньше двух часов. И это когда все будут у костра балдеть… А ночью нам в караул.

Мы приуныли и стояли, не зная, что предпринять.

– Пошли, что ли, за ведрами, – предложил Богдан.

– Да иди ты… – не выдержал я. – Мы на кухню… Подкрепиться не мешает.

На кухне дежурил сегодня младший отряд Эдека Павлицкого. Значит, точно не овсянка. Кашу спалить проще всего – это они в первые же дни с успехом продемонстрировали. С тех пор начальник лагеря давал в их дежурство продукты более легкие для приготовления.

– Опять небось гороховый суп? – спросил Анджей, подходя к котлу.

– Обижаешь!

– Значит, гуляш, – сказал я. – Весь вопрос, из чего…

– Все в норме! – вступился за своих Эдек. – Так трескать будете или подождете? Приправить не успел…

– Давай как есть! – обрезал его Яцек. – Соль отдельно. И хлеб. Бегом!

– Покомандуй еще! – возмутился кто-то из ребят, дежуривших на кухне.

– Кончай выступать… – толкнул Яцека Анджей. – И запомни: к повару не цепляйся! Повар – лицо неприкосновенное. С ним надо аккуратно…

Мы съели гуляш, хоть и не совсем готовый, но вкусный. Анджей с Яцеком даже по две порции. Но когда Богдан попросил добавки, Эдек закрыл крышку котла:

– Больше нету. Другим не хватит. Хочешь, хлеб жуй. И не базарь, здесь я решаю.

Мне все больше нравился этот паренек. Поначалу кажется, что эта малышня, оторванная от папы с мамой, будет у нас на побегушках. Но часто бывает наоборот, и младший отряд в лагере становится самым боевым, задает тон остальным. Так случилось и у нас. Тем более что командир с самого начала при каждом удобном случае выделял их, называя своей гвардией.

Сейчас эта «гвардия» резвилась, глядя на нас. Эдек постучал себя по лбу и спросил брата:

– Совсем мозги не варят?

– Щас получишь… – разозлился Яцек, но тут же притих, понял, что лучше не связываться.

Хотелось побыстрей выйти из лагеря. На командира неохота было нарываться, да и ребята, похоже, были настроены против нас.

Богдан явно чувствовал себя не в своей тарелке. А мы его в упор не видели. И все же после ужина он произнес очередную речь:

– Между прочим, все не так уж и плохо. Сами видели, я все сделал, чтобы вас не наказывали. Не получилось. А насчет ужина – это я для отвода глаз. Голодными вас все равно бы не оставили… – И, совсем воодушевившись, добавил: – Берите пилу, ведра и пошли потихоньку… Гнать я вас не буду.

Ответить мы не успели. Вмешался какой-то парень, крутившийся у кухни:

– Чего вы с ним возитесь? Пошли бы к командиру и сказали, что с ним не пойдете, сами все отнесете. Охота вам с этой мокрицей дело иметь…

Богдан возмущенно заморгал, но быстро взял себя в руки, сообразив, что может кое-что выгадать:

– А что?.. Скажите командиру, что сами пойдете. Я не возражаю. Решайте.

Яцек встал. По его лицу я понял, что ему очень хочется врезать Богдану.

– Уже решили. – Яцек поднял с земли пилу и сунул ее Богдану. Она была тяжелая, длинная. Потом подхватил ведро и пошел вперед.

Анджей взял другое ведро и сказал Богдану:

– Мы ведра понесем, а ты тащи пилу. Вперед!

Богдан промолчал.

Только мы вышли из лагеря, я вдруг вспомнил, что забыл кое-что.

– Я догоню, – крикнул я и вернулся в палатку.

Схватил планшет и армейский карманный фонарик, подаренные мне дядей перед отъездом. Я с ними не расставался. При них я чувствовал себя солидно, тем более что карты нашей местности были только у меня и у командира. Так что во время походов я был как бы его правой рукой.

Выбравшись из палатки, я наткнулся на командира.

– Молодец, что фонарь взял, – неожиданно похвалил он. – И еще, Марек, возвращайтесь быстрее, гроза собирается. И на границе осторожней.

Я догнал ребят. Было душно. Над горами со стороны границы появились тяжелые темные тучи. Говорить не хотелось, каждый думал о своем. Сзади плелся Богдан с пилой, которая при ходьбе изгибалась и издавала противные ноющие звуки.

Вскоре с основной дороги мы свернули на каменистую тропку, круто поднимающуюся в гору. Мы вошли в старый, густой лес. Вел нас Анджей. Тропка совсем близко подходила к границе. По другую сторону холма, за ручьем, была Чехословакия.

Чудная штука граница, думал я, глядя на лес с чешской стороны. Он ничем не отличался от нашего. Граница… Значит, что-то здесь кончается, а что-то начинается. На первый взгляд не видно никакой разницы. Получается так же, как с нашим лагерем: сегодня мы еще все вместе, в лагере, а завтра каждый из нас будет дома, среди совсем других забот… а может, и сам станет немножко другим. И эта дорога, по которой мы идем, станет воспоминанием, чем-то далеким, бывшим когда-то… Граница. Сколько же границ пересекаем мы каждый день, даже не отдавая себе в этом отчета.

Вот мы четверо… Идем вроде вместе, но каждого отделяет какая-то граница. Можно ее преодолеть? В книжках пишут, что можно…

– Иди ты к черту со своей музыкой! – заорал вдруг Яцек на Богдана. – Не могу больше! Воет, как нечистая сила.

– Не поминай черта всуе, – изрек Анджей.

– Попробуй понеси ее, – заныл Богдан. – Увидишь, каково ее тащить…

– Ну уж это не мое дело, – сказал Яцек холодно, – несешь и неси, но чтоб тихо было.

– Сейчас из леса выйдем, а там лесничество недалеко… – успокоил всех Анджей. – Можем прямо через луг рвануть, так ближе.

– Я знаю, я там тоже был, – обрадовался Богдан.

– А нам плевать, где ты был, – оборвал я.

– Именно, – поддержал Яцек, – ты пилу тащи, а нас не трогай.

«А может, мы с ним чересчур? – подумал я про Богдана. – Идет тихий, послушный, пилу несет… Может, он и ничего?.. Срываем на нем зло, а он даже не понимает, за что терпит».

Мы вышли из леса. Оказалось, что дождь уже идет, под соснами мы его просто не чувствовали. Анджей огляделся:

– Сейчас ливанет! Пока добежим до места, полные ведра наберем. Ну, с богом! – закричал он и выскочил на луг.

3

Мы бежали по лугу, поскальзываясь на мокрой траве. Вымокли мы сразу, ливень накрыл нас неожиданно. Ведро било меня по одной ноге, планшет по другой. Где-то сзади слышалось повизгивание пилы. Но до лесничества было уже недалеко. Первым добежал Яцек, следующим был Анджей. Когда я подбежал к крыльцу, они стояли, отряхиваясь и вытирая мокрые лица.

– Ну, этот свое получил… – сказал Яцек, но уже без злобы в голосе. – Мы, правда, тоже. Мокрые курицы!