Текст книги "Разорванный мир (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Не бойся, – ласково сказал Кондор, – Как тебя зовут?

– Юлия, – прошептала она.

– Никто тебя не тронет, – пообещал вожак, – Слово Кондора. Иди сюда.

Юлия покосилась на лежащего у стены Хэлла.

– Ничего, он отойдет, – сказал Кондор, – Мы тут поспорили немножко. Он чуть-чуть слишком зарывается, но это пройдет. Это у всех новеньких так. Ты за него не волнуйся.

– Хэлл, ты что? – Юлия подошла к нему.

– Все нормально, – прошептал Хэлл. Не скажешь же об этом... А так ничего нет, лицо чистое, ни царапины, ни синяка. Юлия постояла, выпрямилась и посмотрела на Кондора. Потом она подошла к нему. Кондор взял ее за руку.

– Хорошая девочка. Юлия. Останешься со мной? -спросил он. Юлия смотрела в его лицо – обезображенное шрамом, но с чистыми голубыми глазами, твердым подбородком, настоящее мужское лицо. И рука его – твердая, тяжелая, совсем не такая, как вялая подростковая кисть Хэлла, от этих жестких горячих пальцев словно тепло бежит по телу.

Юлия кивнула. Что-то происходило в ней, что-то, отчего вчерашняя любовь казалась детской, и робкие прикосновения Хэлла развеивались, как дым. Один только взгляд этих голубых глаз заставлял кровь быстрее бежать по жилам, разливаться, и внизу живота так странно расширялось и застывало что-то...

Кондор, словно пользуясь ее разрешением, положил руку ей на талию. По-хозяйски так положил, словно она – его собственность. Но Юлии это было приятно, она не двинулась с места. И когда рука мягко, но настойчиво потянула ее вниз, Юлия покорно села на колени Кондора.

– Слышишь, как тебя? Хэлл? – Кондор обратился к мальчишке, лежащему у стены без движения, – Мы с Юлией друг другу,вроде бы, понравились. У тебя претензий нет?

Хэлл отвернулся к стене лицом.

Чена задумалась. Небо было ясным сегодня. Крупные звезды ложились в знакомые узоры, в такую ночь хорошо быть в воздухе... Особенно в Листране, в авиаклубе, когда ты не ждешь каждую минуту ночного боя. Луна почти полная, да и в темноте Чена видела неплохо, поэтому овраг и кусты на противоположном берегу не выглядели сплошным пятном мрака. А рука все еще не зажила, хотя гипс сняли вчера, но какой-то слабой она ощущалась. К полетам Рута еще не допускает. Еще, наверное, неделю ждать придется. Чена уже соскучилась по самолету, по ощущению неподвижности кокона – высотный костюм, ремни кресла, послушной твоей руке огромной машине, по небу, неизмеримо прекраснейшему небу, с облаками – как полярные снега, сияющим солнцем и дивными красками восходов и закатов... Даже в аэроклубе она летала чаще, таких перерывов еще не было. И неприятное ощущение своей ненужности, безделья среди занятых людей. Может быть, поэтому Чена выпросилась у Мэррит в аэродромную охрану, в ночной дозор. Пришлось демонстрировать стрельбу левой рукой, которой Чена владеет не хуже, чем правой. Хотя кому нужна эта стрельба? Какой дурак потащится на чужой аэродром среди ночи? В общем-то, эта охрана – пустая формальность. Стой себе, вспоминай стихи.

Я рисую Свет, и он

Приобретает вид, и форму,

И очертание – твое...

Быть может, это богохульство?

Но здесь – познание Его.

Быть может, обретаем чувство,

Чтобы постичь Его искусство.

Это сочинила подруга Чены по библиотеке. Не совсем совершенные стихи, но вот это начало: я рисую Свет, и он приобретает вид, и форму, и очертание – твое... Что же это за любовь такая? Чена помнила мальчишек в классе, и все эти глупости, она, помнится, и сама была влюблена в одного, целовались как-то... Но вот так, чтобы сказать: я рисую Свет, и он приобретает вид, и форму... Нет, тот мальчик был совсем не похож на Свет. Свет – это другое. И Чена вспомнила – в церкви – Божьего Сына. Вот он был похож на Свет. И так можно было о Нем сказать. Чена приходила в церковь одна и смотрела на ту картину, где он сидел на троне, и из раны в его ладони, пробитой гвоздем, летели семь звезд. У Него были удивительные глаза на этой картине, и так чудно, так хорошо было смотреть на Него. Он похож, да Он и есть Свет. Только с Ним невозможно было бы целоваться. Это совсем разные вещи.

Что же это за человек должен быть, чтобы о нем так сказать?

Так думала Чена, а время дозора летело быстро. И было очень тихо, так что Чена сразу услышала в кустах шорох.

– Стой, кто идет? – завопила она, подскочив от неожиданности. Кусты замерли. Чена подняла автомат, придерживая его в основном левой рукой, шагнула вперед.

Может, заяц какой, со стыдом сообразила она. Тьфу ты, истеричка! Но в этот миг она заметила в кустах металлический блеск.

Заяц?

– Выходи, стрелять буду! – приказала Чена, – Выходи, бросай оружие!

А может, их там двое или трое?

Чена подняла дуло кверху и пустила в небо короткую очередь.

– Выходи, тебе ведь не уйти, – сообщила она, – Сейчас прибегут.

В тот же миг словно вихрь налетел на нее. Чена едва успела бросить автомат за спину и принять стойку. Засевший в кустах схватил ее больное запястье, в другой его руке сверкал нож, можно было бы сделать переворот, но рука не позволяла, и Чена просто ударила его ногой, потом, когда парень согнулся – по локтю правой руки, державшей нож, оружие полетело на землю. Чена отпрыгнула, подняла автомат и сказала дрогнувшим голосом:

– Руки вверх! Двинешься – стреляю.

Парень медленно поднял руки.

Что с ним теперь делать-то?

– Оружие еще есть? Бросай все, – приказала Чена.

– Нет больше, – хрипло ответил лазутчик.

Сзади послышался шорох – на выстрелы бежал кто-то из внутреннего охранения. Чена перевела дух и, сообразив наконец-то, зажгла фонарик.

– Ты один?

– Да, – сказал парень. Чена направила свет на его лицо. Лазутчик был ее возраста или немного старше, выше ростом, и лицо его было таким, как нравилось Чене – узкое, с острым подбородком, уже заросшим золотистым волосом, глаза сверкали, отражая свет фонаря. Парень был тощий, с длинными конечностями, немного нескладный, с вытянутым носом и несколько торчащими ушами, русые волосы неровно и коротко обрезаны.

Девушки из охраны, с овчаркой на поводке, подбежав, мгновенно оценили обстановку.

– Оружие на землю, – приказала одна из них.

– Уже, – Чена кивнула на валяющийся нож.

– Руки вперед, – охранница защелкнула наручники, – Давай шагай.

– Я осмотрю местность, – сказала вторая девушка, державшая на поводке собаку.

– Хорошо, – охранница бросила беглый взгляд на Чену, – А вы оставайтесь на посту. Я справлюсь сама.

Она зашагала вслед за пленным к воротам. Вторая девушка приказала собаке "Ищи!" и отстегнула поводок. Овчарка закрутилась на месте, нюхая землю, побежала в кусты. Вскоре она исчезла во мгле, и хозяйка за нею, виден был только качающийся свет фонаря. Чена осталась одна.

Он ел так, как ему не удавалось поесть уже давно. Он ел овощной суп, и котлеты, и тушеные овощи, и салат, и оладьи с вареньем, запивая чаем. Ну и жратва тут у них, в Арвилоне, думал он, уничтожая содержимое тарелок, принесенных ему в камеру, в подвальную, но довольно уютную комнату, с окном и дверью, забранными решеткой. Он приготовился к худшему, и конечно, не следовало сразу демонстрировать противнику свою слабость. Но запахи еды так дразнили... Последний раз так он ел, наверное, еще у мамы. Впрочем, понятно. Ведь здесь одни бабы, еще бы им не уметь готовить. После еды его отвели в душ и дали возможность спокойно, по-человечески помыться. Даже унитазы у них тут были, черт бы их побрал, этих баб... Охранницы с автоматами и собакой остались за дверью. Он подумал над возможностью разоружить хрупких на вид девушек, но тут же отклонил этот вариант. Не такие уж они дуры, не поставят кого попало в охрану. В особенности его смущала собака. А эта курва, на посту, здорово его треснула, до сих пор ушибленное место болит.

Ему даже полотенце дали. Одежду оставили старую, грязную, натягивать ее было неприятно. Даже обыскали очень поверхностно. Это глупо, а может, у меня граната в штанах, думал он. Ничего у него не было на самом деле. Он провалил свое задание, и оружие потерял, и возвращаться в свою часть верный расстрел...

Он спокойно вышел из туалета, позволил снова надеть себе наручники и отправился под конвоем в камеру. Камера... гм. Коврик на полу и покрывало на кровати, застеленной чистым бельем. Вот еще с чем большая проблема в Свободном Мире – с чистым постельным бельем. "Ложитесь спать", посоветовала охранница, дверь заперли. Никакого даже глазка в двери, с ума сойти, можно решетку расшатывать, можно подкоп ногтями в соседнюю камеру делать, никто не заметит. Он не стал делать ничего такого, дернул только разок за оконную решетку, но та сидела крепко. Тогда он и в самом деле лег спать, не раздеваясь, он уже забыл, что это такое – спать раздевшись. В армии спали прямо на тюфяках, в форме, а уж до армии – и говорить нечего. Но все равно – он с наслаждением ощутил прикосновение чистой наволочки к щеке и тут же провалился в глубокий сон.

Утром ему принесли завтрак, горячий омлет с ветчиной, печенье, чай. Он поел снова с большим удовольствием. Через некоторое время в дверь постучали (и что они тут все время стучат? Как будто он в гостинице, а не в тюрьме). На пороге появилась охранница с собакой.

– Выходите, – сказала она, – На допрос.

Он вздрогнул. Ну вот, кажется, удовольствия кончились. Собственно, что с него возьмешь? Можно сказать, что дезертир, что давно уже бродишь по лесу... Мало ли таких. То, что он военный, они поймут, уже, наверное, поняли, а вот что он здесь делал и как сюда попал – тут можно и приврать. Ему надели снова наручники и вывели на улицу. Самолетов отсюда не было видно, длинные, одно– и двухэтажные здания, цветочки, черт возьми, на клумбах, кустики подстриженные. Подошли к одному из зданий, с надписью "Штаб", поднялись по чисто вымытой лестнице, мимо горшков с растениями, на второй этаж. Сердце тоскливо заныло. Он знал, что это все равно, есть ли у тебя информация, нет ли ее, если бабы попадались в плен (крайне редко), все они проходили через одну и ту же процедуру, и смерть для них была избавлением. Он это знал. Наверняка и тут так. С чего они должны к нам лучше относиться? И никакое вранье тут не поможет. Мужчина ты или нет, спросил он себя. Стиснул зубы и выпрямился. Ладно, посмотрим. Проклятые бабы... Надо же, даже тут, в штабе – никаких тебе диаграмм на голых крашеных стенах, никаких стенгазет "Школа молодого бойца" – цветочки, вышитые занавесочки, картина маслом. Сволочи. В такой обстановке умирать еще страшнее. Охранница толкнула дверь. Он вошел.

Кроме него и двух охранниц, застывших у двери, в комнате были две женщины. Пожилая, с погонами полковника (полковницы?), за письменным столом. И вторая, он сразу узнал ее, та самая, что стояла вчера на посту. Красивая, подумал он. Еще тогда заметил, а сейчас она еще лучше выглядела. Белокурые зачесанные назад волосы, лицо такое спокойное, правильное, чистое, и особенно хороши глаза – серые, ясные, и так и светятся, кажется даже, добротой светятся. Давно он таких глаз не видел. И летная зеленая куртка была ей к лицу.

– Как тебя зовут? – спросила полковница. Он внутренне сжался, но ответил спокойно.

– Мартин Дьюн, – имя его никакой роли не играло.

– Ты в армии Нея?

Он молчал. Сами ведь знают...

– Твое оружие, – полковница достала нож, – Именное, армейское. И одежда. Такой добротной у штатских нет. Ты в какой части служишь?

Он ничего не ответил. Собирался врать, что дезертир, но отчего-то было противно. Пусть делают, что хотят.

– Ты разведчик?

Мартин снова промолчал. Полковница вздохнула.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросила она.

– Двадцать три.

– Жалобы есть? Может, ты ранен, тебе помощь нужна?

– Нет, – буркнул он.

Сероглазая летчица за столом неожиданно подняла голову, подперла ее рукой и стала на него смотреть. И было в ее глазах что-то странное. Он вдруг почувствовал слабость. Хуже этого нет. Ему не хотелось противостоять этим женщинам. Он не чувствовал себя среди врагов, скорее – как нашкодивший мальчишка, которого отчитывает мать. К тому же отчего-то он чувствовал свою вину. А ведь это враги, напомнил он себе. Пытать, может, и не будут... почему-то так кажется, что не будут. Или отправят к себе в тыл (а вот там уже – настоящая тюрьма, концлагерь или что тут у них...), или сразу расстреляют. Чтобы скорее покончить со всем этим, Мартин поднял голову и сказал.

– Госпожа полковница, я не буду отвечать на вопросы, касающиеся армии и моего задания.

Старуха снова вздохнула.

– Ну что ж... – сказала она, – Тогда иди. Отпустите его.

Охранница сделала к нему шаг, открыла наручники. Он был свободен.

– Иди к себе, – повторила полковница, – Дорогу-то найдешь? Может, компас дать?

Слова застряли в горле. Наконец Мартин справился с собой.

– Как идти?

– Ну так, ногами.

– Вы меня отпускаете?

– А что с тобой делать? Расстрелять, что ли? У меня два сына таких же, оболтуса, тоже среди ваших. Иди уж... Только на аэродроме не задерживайся, пожалуйста, это ни к чему.

Неизвестно, почему Чене захотелось его догнать. Просто делать было нечего. Ночь она не спала, но ведь это не первая и не последняя ночь без сна. Она, по приказу полковницы, тщательно проследила за пленным издали (дабы тому не пришло в голову заглянуть в ангары и на поле). Но парень, видно, совершенно ошеломленный, а может, и напуганный, прямым ходом направился к воротам, показал выписанный полковницей пропуск и удалился. Тогда Чена очень быстро побежала в обход, через дырку, промчалась вдоль оврага, удаляясь от линии часовых, и вскоре увидела на грунтовой дороге, ведущей в Свободный Мир, нескладную, длинную фигуру Мартина. И еще сама не понимая, что делает, и главное, зачем – она прибавила скорости и догнала его.

Услышав шаги за спиной, Мартин шарахнулся в сторону и принял боевую стойку. Чена остановилась, тяжело дыша, медленно сделала несколько шагов в его сторону.

– Ты чего? – парень с подозрением смотрел на нее.

Наверное, думает, что меня подослали... Решили все-таки его убить, сообразила Чена. Она показала открытые ладони.

– У меня нет оружия. Я так... Я сама.

Мартин всмотрелся в ее лицо.

– Чего ты?

– Так... хотела поговорить, – Чена смутилась.

Объяснить это было невозможно. Просто этот парень ей понравился отчего-то. И ей хотелось снова поговорить с ним, не так, как ночью. Не то, чтобы он был какой-то особенный, Чену окружали очень хорошие девчонки, женщины, много лучше этого бродяги. Но что-то в нем все же такое было, необычное... Наверное (Чена смутилась от такой мысли)это оттого, что он был мужчиной. И обладал для нее каким-то странным обаянием, какой-то нестерпимо притягивающей силой... Ей понравились его странные темные, назойливо блестящие глаза. И как он себя вел – ведь он не знал нас, он явно ждал, что его расстреляют, а может, и еще что-нибудь похуже... На войне, как на войне, так ведь они говорят. Но он держался очень прилично. Не дрожал за свою шкуру. И опять же, в этом не было для Чены ничего особенного, многие из девчонок вели бы себя так же на его месте, она и сама бы не струсила. Но он-то не был девчонкой. И этот, в общем, обычный поступок, казался Чене героическим, потому что совершил его мужчина. И при всем этом Мартин был очень симпатичным. Не то, чтобы классическим красавцем, а просто – хотелось смотреть на него, не отрываясь. Впрочем, все эти слова не могут объяснить, почему Чене захотелось догнать Мартина.

– Ну давай поговорим,– усмехнулся он, подошел к ней. Чене вдруг стало страшно... Женщины там у них дефицит, что, если он накинется на нее, как зверь... Конечно, она сумеет себя защитить, но это было бы так неприятно. Но Мартин не стал прикасаться к ней.

– Ты к себе возвращаешься? – спросила Чена. Он покачал головой.

– Если я к себе вернусь, меня расстреляют.

– За что? – удивилась Чена. Мартин вздохнул.

– Теперь уж все равно. Вообще-то никакой тайны и нет. Нас сюда с заданием забросили. А у меня так получилось... Я на банду набрел. Оружие отобрали, и вообще. Наши ушли, не знаю куда. Меня по голове стукнули, я сколько-то без сознания валялся. Потом по лесам ходил. Назад боюсь возвращаться, – признался он, – У нас там строго.

– А к нам-то зачем полез?

– Ну, я думал, может, разведку проведу, посмотрю ваш аэродром, информацию найду ценную, может, меня простят. А ты кто, летчица?

– Да. Только я сейчас не летаю пока, по ранению. А что же ты теперь будешь делать?

– Не знаю, – он пожал плечами, – пойду на север, может, пробьюсь через линию фронта, там, говорят, города сохранились... У нас ведь учета никакого, Свободный мир. Затеряюсь там. А тебя как зовут?

– Чена.

– Ты из какого города?

– Из Листраны. А ты?

– Из Филареса. Это недалеко. У меня там мать осталась и сестра.

– У меня тоже, – проговорила Чена и тут же поняла нелепость аналогии ее-то родные знают о ее судьбе, переписываются, надеются на встречу.

– Слушай, а ты мне оружие не можешь достать? – спросил Мартин, – У нас без оружия нельзя. Тридцать километров – и граница, а там меня точно убьют.

– А что же ты будешь, в своих стрелять? – удивилась Чена. Мартин криво усмехнулся.

– Тебе не понять... У нас все чужие. У нас своих нет.

– Не понять, – подтвердила Чена, – Как же можно так воевать?

– Ну как... Вот если ты, положим, ошибешься в бою, самолет погубишь зря, да еще не только свой – что тебе будет?

– Да ничего не будет. Стыдно, конечно... Утешать все будут.

– А если твоим подругам скажут в тебя стрелять – станут они?

– Да им не скажет никто. Но даже если скажут, то не станут, конечно. Лучше самой умереть, чем стрелять в беззащитного...

– Ну и жизнь у вас... как вы до сих пор существуете-то еще.

Чена пожала плечами.

– Ну а меня убьют, если я вернусь. Мои друзья, с которыми я выпивал и курево стрелял.

Чена потрясла головой.

– Какой у вас страшный мир...

– Свободный.

– Какая же это свобода? Почему же вы служите в такой армии?

Мартин усмехнулся.

– Долгий разговор. Ну, с начала у меня, например, были идейные соображения. Видишь, мы хотим вернуть прежний мир между нами и ба... то есть женщинами. А единственный путь для этого – завоевать Арвилон. Мы так думаем, – добавил он, видя, что Чена пытается возразить, – А потом... мне лично уже стало плевать на идеи, но из армии так просто не уйдешь, поймают, а потом, в армии жратва, одежда, дом, какие-никакие приятели.

Чена кивнула.

– Интересно, – сказал Мартин, – Стоим тут с тобой на дороге, болтаем. Как в школе. Я уж много лет ни с кем так не разговаривал.

– А когда ты ушел из Арвилона?

– В шестнадцать. Семь лет назад.

– Я еще девчонкой была. Мне двадцать сейчас.

– Я и не думал, что с девушкой можно разговаривать, – признался Мартин. Чена удивленно вытаращила глаза и залилась смехом.

– А что же еще делать с нами? – Мартин усмехнулся, промолчал.

– А у вас там совсем нет женщин?

– Почему, встречаются, только редко. И они всегда кому-нибудь принадлежат.

– Как можно принадлежать кому-то?

– Ну, я имею в виду, есть кто-то, кто их защищает от всех остальных. Женщины, они ищут кого посильнее.

– Слушай, – Чена задохнулась от собственной смелости, – А может тебе не ходить через линию фронта, а? Останешься тут в лесу. Сейчас лето. К зиме землянку отроешь. До границы еще тридцать километров, ваши тут почти не появляются. А я тебе еду буду носить. Только на аэродром не ходи, пожалуйста, – попросила она, – А то нехорошо получится, как будто я предатель.

Мартин помолчал, обдумывая слова Чены.

Сумасшедшая девчонка. Неужели влюбилась? Неужели в меня можно влюбиться? То есть, понятно, они мужиков не видят, на любого бросаются... Да нет, другое это. Она не так в меня влюбилась. Конечно, и я бы трахнул ее сейчас с радостью, как и любую на ее месте. Но у нее это – другое... Мартин не мог бы объяснить это словами, но понимал очень хорошо.

А зачем ей такие хлопоты – еду носить, от своих скрывать...

Но почему бы, собственно, и нет? Чем он рискует? Идти через наши позиции – верная смерть. Лучше уж тут... побалансировать еще на грани.

– Ну как?

– Да вот думаю... зачем тебе это?

– Так ведь ты погибнешь, если пойдешь через фронт. Знаешь, я тут гуляла, и знаю одно хорошее место. Идем?

Они свернули с дороги и углубились в лес. Сначала шли по узенькой тропке, потом тропка кончилась, шли вдоль холма.

– Только ты обещаешь на аэродром не ходить?

Мартин вздохнул.

– На аэродром я от отчаяния полез. Что бы я там мог узнать? В самолетах разбираюсь, как в балете. Я ведь и в армии недавно.

Через час они вышли к небольшому лесному озерцу под скалой. Козырек скалы нависал низко, здесь можно было укрыться и от дождя, тем более, вокруг рос густой, почти непроходимый высокий ежевичник. В озерцо, заросшее тиной, впадал небольшой чистый ручеек. Мартин осмотрел место.

– А что, неплохо... Какое-то время можно пожить.

– Я потом тебе достану оружие, одежду нормальную, еду... А то что ты так пойдешь, – сказала Чена.

Никогда еще не чувствовала она себя такой счастливой. И в то же время несчастной – потому что не было времени, и не было никакого терпения ждать следующего освобождения. Она уже начала летать, и теперь у нее никак двух-трех свободных часов не выдавалось: дежурства, патрулирование, вылеты, повышение подготовки (обязательные два часа теории и два – физической тренировки), а еще она набрала дел в библиотеке, и тоже теперь отказываться было неудобно, а вечером, если нет дежурства, посиделки с девчонками (да и в темноте же не пойдешь в лес). Правда, освобождение на полдня давали часто, три, четыре раза в неделю. Особенно после тяжелых вылетов, а их что-то стало многовато.

А ей хотелось все время видеть Мартина. Все время быть рядом с ним. И сначала было как-то дико, непонятно, пока она не осознала, что влюблена. Что вот это и есть – то самое. И она очень удивлялась этому, как такое могло с ней произойти. В мире, давно уже лишенном любви. И почему, что такого в этом пареньке с блестящим взглядом, почему хочется все время быть рядом с ним? Тепло – нашлось слово. От него струилось удивительное тепло, из которого невозможно было уйти, к которому тянуло, как в холод к огню. А потом она привыкла и уже не удивлялась...

– Что с тобой, Чена? Куда ты ходила опять? И почему у тебя лицо такое странное?

– Странное?

– Счастливое какое-то. Что произошло?

– Я должна рассказать тебе, Дали... Нет, ничего особенного. Ты помнишь, у нас пленный был? Так вот, он тут живет, неподалеку, в лесу. Ему нельзя к своим идти, его убьют. На аэродром он не ходит. Просто тут живет. Я хожу к нему.

– Это не кончится добром, Чена. Я же вижу, ты с ума сходишь. Лучше бы ты его оставила.

– Я не могу, Дали. Это сильнее,чем я.

– Не можешь?

– Да, я умру, если не буду его видеть.

– Это плохо кончится, поверь мне, плохо.

– Почему ты так думаешь?

– Да потому, что они не такие, как мы. Им нельзя верить. Он доведет тебя до беды и бросит... Ну не плачь. Ладно, может и обойдется. Не слушай старую дуру. Мне-то откуда знать?

– Мартин, объясни... как все это получилось? Почему вы уходите? И если ты понял, что в Свободном мире плохо, почему не возвращаетесь?

– Не знаю. Сложно это.

– Но у тебя – как это было?

– Ну, знаешь, мальчишки в пятнадцать лет начинают считать себя взрослыми, а в Арвилоне что, одни женщины, и как-то становится стыдно им подчиняться. Это ты по школе знаешь. Девочки ведь и учатся лучше, а о дисциплине и говорить нечего. Ну вот... так и уходят. А я ушел с одной девчонкой. Мы с ней были... в общем, влюблены были.

– А что с ней потом стало?

– Потом? Не знаю. Она меня предала. Выбрала другого, посильнее. Я не знаю, что с ней. Наверное, не пропала.

– А ты?

– А я пропал.

– Почему ты так думаешь?

– Сначала я научился убивать, чтобы выжить. Меня одна шайка захватила... чтобы бежать, я убил человека. И стал убивать, из-за еды и так далее. У нас иначе нельзя.

– Это я могу понять. Но разве тебе это нравится?

– Да нет... Жизнь собачья. Прибился как-то к монахам, а они оказались еще хуже остальных. Как звери. Уничтожали грешников. Потом как доходяга был... и пристроился уже к доходягам. Нет, думаю, нельзя так. Пошел в армию.

– А почему же ты тогда не вернулся? Когда понял, что тут хуже?

– Я не могу вернуться, Чена. Понимаешь, я грязный очень стал. Я буду на каждую девчонку в Арвилоне смотреть и... тебе этого не объяснить, ты сама слишком чистая. И потом, понимаешь, скучно в Арвилоне. Жизнь у вас для кастратов. Ну чем вы живете?

– Все по-разному. У всех есть дело любимое, творчество, кто-то в церковь любит ходить, кто-то общественную работу ведет.

– Ну и что, это же пустота все, понимаешь? Главного-то у вас нет.

– А что главное? Я не знаю, Мартин... Мне кажется, у нас все есть. Я не чувствую, чтобы мне чего-то не хватало.

– Любви...

– Но я люблю мою мать, подруг, Дали люблю.

– Да другая это любовь. Не понимаешь ты.

– А здесь, Мартин? У вас есть такая любовь?

– Любовь? Нет, ее пожалуй, тоже нет.

Чена летела над лесом, и думала, что Мартин видит ее самолет. Для него все самолеты – на одно лицо (тем более – на брюхо), но все равно, может быть, он чувствует. Она смертельно устала, и ей казалось, что машина устала точно так же – шли на малой высоте, подползали к аэродрому... горючего впритык. Но должно хватить, не может быть, чтобы не хватило. Был дурацкий, долгий, выматывающий бой – безрезультатный, сначала "Маги" гонялись за "Осами", потом "Осы" за "Магами", и обе стороны отступили без потерь. Но над лесом Чена словно проснулась – она подумала, что Мартин, уж точно, сидит, закинув голову в небо, и думает о ней. Там, где песенкой звенит синева без края, самолетик мой летит и крылом качает. Горючего еле хватило – она посадила машину, вылезла, поплелась вместе с девчонками переодеваться. И пока мылась в душе, пока надевала свежую рубашку (старая была совершенно мокрой от пота, Чена ее выполоскала и повесила сушиться) силы появились снова. Девчонки завалились в комнате на койки без сил, а Чена – тихонько, бочком, захватив приготовленный мешок с припасами – в дверь и на улицу. Солнце отражалось в мелких лужах, в тысячах капель на мокрых ветвях, и в каждом отражении сверкала улыбка Мартина, его глаза, его лицо... Чена побежала – дырка в заборе, овраг, лесная тропка под мокрыми ветвями, птицы совершенно ошалели от радости, что кончился дождь, и свиристят напропалую. Земля слегка пружинит под ногами, и пахнет лесом, листвой, водой, свежестью... Не доходя до озерца, Чена засвистела пароль песенку резинового ежика, память из детства. И тотчас услышала ответный свист, и сердце дрогнуло. Мартин! Он ждал ее на полянке. Взял за руки, заглянул в глаза. Так можно было бы стоять долго... вечность. Но Мартин отпустил ее руки.

– Я тебе вот принесла... Поешь.

Она стала выгружать припасенное. Молоко, хлеб, сыр, колбаса, яблоки, пироги, печенье...

– Тут на целый взвод хватит! – Мартин покачал головой.

– Ты ешь.

– Да я не голодный. Зайца сегодня подстрелил. Жаркого хочешь?

– Нет, – Чене не хотелось есть. Сначала усталость вытесняла голод, а теперь, рядом с Мартином, вообще невозможно было о еде думать.

– Посмотри, тут все для тебя.

– О! За фонарик спасибо, – Мартин стал копаться в мешке. По его мнению, Чена таскала ему слишком много совершенно ненужных вещей. К примеру, зачем ему мыло с полотенцем... Совсем уж глупо – притащила книгу какую-то. Он уже забыл, как буквы выглядят, за семь-то лет. Но вот, скажем, пуловер и форменная летная куртка – вот это было действительно ценным приобретением. А самое главное – нож, почти такой же, как у него был, десантный, и – даже автомат, укороченный "Лютик". Чена притащила его в разобранном виде по частям.

– Как тебе удалось автомат раздобыть?

– Ну как... Это, вообще-то, мой автомат.

– А ты как же?

– А я потом скажу, что потеряла или еще что-нибудь, и новый выдадут.

– Ну и дела... И не влетит за это?

– Да у нас, собственно, нет никаких наказаний. Ну, Дали поворчит... это звеньевая наша и моя наставница. Если что-то серьезное, Мэррит к себе вызовет и проведет беседу. Но автомат, это же мелочи...

– Ничего себе мелочи! У нас бы все перевернули... Слушай, у вас не армия, а бардак какой-то.

– Не знаю. Пока вроде ничего такого страшного не случилось.

Стемнело, и они сидели рядышком, на камнях, подстелив куртку, и рука Мартина отыскала руку Чены.

– Хорошая ты, – сказал он, – Странная.

– Что же во мне странного? – Чена повернулась к нему.

– Не знаю... Вы все, арвилонки, странные. К вам и не подступишься. И даже почему-то не хочется особо. Хочется просто быть рядом.

– Знаешь, – сказала Чена, – А я предчувствовала, что со мной что-то такое произойдет. Я всегда думала... В мире есть какая-то тайна, и мне так хотелось ее раскрыть. Ведь о чем-то пишут стихи, песни, романы... Что это такое? Тайна любви... Послушай, Мартин, помоги мне понять это.

– Для вас это, конечно, тайна, – сказал Мартин, – Но вы ведь сами отказались от этого.

– А для вас?

Мартин пожал плечами. И для нас – тоже тайна. Но вслух этого он не сказал.

– Вот послушай, – Чена начала читать стихи.

В моей обители – серебряная тишь.

В подлунном мире – двух сердец молчанье.

Я потому молчу, что ты молчишь,

Моя любовь, мое отчаянье.

Я потому молчу, что свет

Тебя таким далеким создал.

Печаль моих прошедших лет

И счастье дней моих грядущих звездных...

Она вдруг остановилась. Почему-то ей не хотелось читать стихи Мартину. Казалось, что ему неинтересно. Хотя он и слушал вроде бы, но... отчего-то было такое чувство. Казалось, стихи с его точки зрения – вообще глупость и слушал он из снисхождения...

– Ну вот, видишь, как прекрасно... А о чем это? Что это за тайна такая? Теперь я понимаю... Я чувствую. Но для чего это чувство? Что стоит за ним? Ты можешь мне объяснить?

– Я попробую, – Мартин взял ее за обе руки и вдруг притянул к себе. Тепло нахлынуло на Чену, словно поток, ей стало так необыкновенно хорошо, и тут Мартин прикоснулся губами к ее губам. Все тело ее, до самой глубины, до самой нижней точки, пронзило, словно током. Но губы Мартина были настойчивы, они проникали дальше, раздвигая податливый рот Чены, и его язык проник вовнутрь... Ей стало мокро и неприятно. Чудесные ощущения исчезли, хотя тело и пронизывал странный поток, заставляя трепетать, набухать, изменяться в тех точках, которые отличают женщину от мужчины... Но что-то было в этом не так. Слишком как-то грубо, слишком настойчиво целовал ее Мартин. А может быть, так и нужно, думала Чена и покорялась ему... Откуда мне знать, я старая дева, мы все, в Арвилоне, старые девы. А он знает. Он научит меня. Он откроет мне тайну. Мартин коснулся руками ее груди, и снова – одновременно приятно ей было, даже не то слово – приятно, это был трепет и наслаждение, и в то же время как-то не так... Что-то в этом было неправильного, убивающего то, истинное чувство, заставившее ее лететь сюда как на крыльях. Но Мартин-то знал... Это она была неопытной, значит, чувства обманывали ее, значит, ей нужно просто научиться ЭТОМУ... А Мартин вдруг резко изменился, всегда спокойный, как бы чуть равнодушный, он стал страстным и любящим, глаза его горели, глядя на Чену с такой любовью и добротой, и оторвавшись от нее, он прошептал: "Я люблю тебя... милая... Я люблю тебя". А Чена не могла ответить ему, да, она любила его, любила безумно, она только о нем и думала все дни, но вот сказать ему в ответ "люблю" – не могла, но ведь нужно было как-то дать ему знать об этом, и она просто прильнула к нему снова, как кошечка, приласкалась, и слезы потекли из ее глаз от бессилия, от счастья, от готовности все отдать, всем пожертвовать ради него...