Текст книги "Степень свободы"

Автор книги: Яна Юшина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Хроники

Здравствуй, сучара. Я по тебе скучала.

Я по тебе кончала иглой в винил.

Долгая связь, разматываясь, звучала,

Изобличала: насколько неровен нимб,

Кроющий слово отсутствием парной сути,

Если давно надоело её искать.

Мне, вероятно, не встретится лучшей суки,

Чтобы ложиться на спину и пить вискарь,

Чтобы сойтись в основании до зазора

Ради какого-то общего палача.

Первым твоим нелюбимым давно за сорок.

Новых твоих нелюбимых должны зачать.

Рифма за рифму, остынь и сними дозатор

[Толку от крови, не пробуя ей истечь].

Я обещаю запомнить тебя до завтра,

Просто и пьяно готовым расти из тем

В хроники пота и похоти, в знак протеста,

В непогрешимость каких-то других широт.

Чтобы с утра не писалось – блевалось текстом,

Жадно вставляя два пальца поглубже в рот.

Чтобы с утра отдавалась тебе как фора

Блядская паника, и из последних сил

Шились стихи – откровенная униформа –

Только для тех, кто умело её носил.

Ненасыть

Теперь и ты вошёл глубоко в период,

Когда, у лестниц в небо отняв перила,

Стихи как раны хочется наносить,

Когда пчелу умеешь растить из жала,

С нуля. За каждым жестом в тебе визжала

Живая, злая, жадная ненасыть,

На равных вызывая восторг и зависть,

Подобно тем, которых добьётся завязь

У изначально каменного цветка.

Тебе удачно чУдилось и чудИлось.

Я знала, только лучшие ищут дикость –

Собрав строкой, заставить её сверкать.

Бывает. Было. Било до первой смерти

Бокалы, окна, лица, аплодисменты.

И твой безумный замысел нависал,

Как занавес, изучавший немую сцену

Листа. А я пыталась собраться с целью,

Уйти, чтоб ты меня заново написал.

С первой дикостью

Всё случится. Да будет назван день и город. Порви гортань, чтоб слова выпадали навзничь [до рождения изо рта], обращая бумагу в письма [перечитывать и сжигать], чтобы было, на что купиться вдохновению.

Ночь. Тайга.

Продаваем и покупаем Бог и дьявол в лесной глуши.

Где-то девушка с попугаем будет окна свои тушить. Но не скоро. Когда затянет пояс верности/временной. Будет август томить зонтами в настроении ре-минор. "Будет" – главное, ключевое слово чести, за ним печать.

Ночь дичает, скулит и воет. Тоже хочется одичать, с первой дикостью познакомить всё, что тщательно забывал. Одиночество. Ветер. Коми. Неизвестный лесоповал.

С осторожностью конокрада [жаль, что мысленно] ты приник к окнам домика в Колорадо.

Кофе. Письма. Она при них. Что ты можешь, искавший воли [да, не вовремя, да, не там], чтобы взявшее за живое расстояние наверстать? Шагом позже, полётом выше, словом правильней и полней.

Злые звёзды пьянее вишен осыпаются меж планет.

Буквенный Будда

стерпится слюбится сплюнется разотрётся

важное влажное блажное сплошь задротство

дурь чередуется весело скучно сучно

этика это последнее что насущно

если бы вот бы когда бы куда бы кто бы

суть сослагательных лихо выходит в топы

всё повторяется просто меняет оси

координат ордена за динамо носят

щедрые женщины видишь мне тоже дали

впрочем для счастья хватало одной медали

маленькой медной за глум над невинным словом

буквенный будда забудет что будет сломан

Путевая

Непутёвая. Путевая. Дальним светом, косым лучом ниже совести поддевая, в акварелях она течёт, обтекая влюблённый город, осуждённый за свой минор. Вьёт капканы для тех, кто скоро в этой плоскости временной ляжет линией, обесточен [запятые давно не в счёт].

У апатии адрес точен.

Рюмкой выплеснув за плечо наболевшее, наносное, новым мальчикам нужен дрейф, чувство похуя [полостное, чем безумнее, тем щедрей]. Каждый мальчик_в_душе_воронка занимательно уязвим, если стержень мужского рода проверяется на извив. Парно вспарывая пароли, кровью капая на логин, каждый мальчик систему троллит драмкружково раздав долги.

Сколько сказочке не писаться, сколько буквами не пляши, время требует компенсаций, время крошит карандаши, сорит грифилем над стихами с обнажённого потолка.

Тут апатия настигает, и захлопывает капкан.

Выпусти голос

         Нику Туманову

мальчик, когда до краёв ты строку наполнишь тем невесомым, сливающим воедино всё и ничто, я уже не приду на помощь, как секунданты приходят на поединок, место своё (без)условно обозначая справа [а может быть, слева] возможной смерти.

волны поднимутся в чашке с вчерашним чаем.

кто он такой, кто посмел нас представить вместе, чтобы смотреть как вместе мы одичаем?

мальчик, бумага податлива, я – нисколько, если сомнения множатся и плодятся. я не привыкла себя очищать от корки, холя своё фамильное негодяйство [мама была такая же в двадцать с чем-то]. впрочем, для нашей маленькой зарисовки это не важно. твоё промедленье тщетно.

и почему-то хочется о высоком [о колокольне, давшей обет молчанья], стоя на крыше, где тают следы в гудроне.

ты мой пароль к одиночеству. изначально. выпусти голос, а эхо его утроит.

но не бывает эха у нелюбимых.

Ты происходишь

...я приходил молитвами воскрешённый и продолжался в ярости поцелуев.

       Ник Туманов

ты происходишь сквозь воду, огонь и фетиш, чтобы взорвать пустоту на отметке «финиш». каждый вопрос, на который слегка ответишь и беспощадно звуком ополовинишь таинство мысли, тревожное предвкушенье, я разберу на поводы и причины. мы потерялись в синонимах. неужели всё потому, что отныне неизлечимы, неуличимы в первой потере права не возвращать отобранное ночами?

кони устали, и близится переправа через слова, которые умолчали.

боги снимают нимбы и шепчут: "браво!"

тише, хороший. здесь выживает образ маленькой суки. космос – в её деталях. здесь бесполезны карты таро и компас. просто однажды восходит со дна «титаник», чтобы запомнить и прокатить верхом нас.

Доминанта

Переигрывай, доминируй, доводи его до минора, доводи его до винила. Будь жестока и невиновна в том, что он подставляет лица и не жмурится от удара, если плеть начинает злиться, с вдохновением солидарна, прорисовывая джедая в блядском мальчике на коленях. Время тянется, выжидая, чтобы контуры заалели, соблюдая его провалы – игры с памятью отреченья. Даже нежность слегка кровава, если жить вопреки теченью и избавиться от ванили. А потом не бывает страшно. Ваши импульсы так фонили, что вставала седьмая стража перед вами за полчаса до точки выбора, за которой невозможно закончить с садо – самой лучшей из окантовок единения плотской сути. Проще мёртвым, закрыв глаза, быть.

Из одних вырастают суки, из других вырастают сабы.

Ад не нуждается

всякому слову по праву дана расплата.

       Ник Туманов

я ощущаю тебя как данность. как наваждение. как лекарство. это другим на тебя гадалось, чтоб от бессонницы отвлекаться. это другим по тебе болелось, маленьким женщинам вне рассудка [детская яростная валентность правилам логики неподсудна]. я же иначе смотрю на вещи, каждое слово твоё надрезав, чтобы у старых и у новейших горькие смолы текли на срезах. я отпускаю тебя тебе же – яблоко яблоне, рану ране. ад не нуждается в потерпевших от неумеренного сгоранья. мальчик, которому мало маний, ты априори необретаем, даже носивший меня в кармане, где атлантиды равны китаям и заполняют моря и реки. твой указатель ещё не сломан, помни, что главное в человеке – это попытка родиться словом.

Пока мы спали

мне бы начаться в тебе сначала...

        Ник Туманов

то, что однажды во мне зачато, выберет время когда начаться. это случайный билет на чартер. чартеры в осень летают часто – за вдохновением на изломе [сам выбираешь: пера ли, шпаги]. суки крылатые. повезло им. но не об этом.

пока мы спали, маятник бился в экстазе насмерть, стрелки на диске менял ролями. где-то за памятью был не назван, не зафиксирован, не проявлен общий диагноз – один-единый. вряд ли мы были к нему готовы, разумом ждущие середины, только бумажной, а не голдовой, но обоюдно необходимой.

если однажды заснуть тигрицей, то на рассвете приснятся джунгли. я просыпаюсь, и счастье длится – каждой строкой, по нему дежурной. словно молитва, дробясь на титры, мчит по периметру кинозала. не тормози его, не датируй.

спи, чтобы я о тебе писала.

И придут зонты

Забредать в себя походами без ночёвок,

Если память пытается выгореть/полинять –

Это так же потрясающе, как Ткачёва,

Читающая меня

На пятнадцатом этаже, где низложен город

За окном, и раскрыт портал, выдающий рок.

Там никто не крикнет в спину: «Держите вора!» –

Если я шнурок

Продеваю в небо, чтоб выносить на запястье,

Разрешить родиться облаком на ладонь.

Я не знаю, что бывает для нас опасней:

То, что было до

Или то, что настаёт, настигает после

[принудив отдаться слову с приставкой "на"].

Я ещё боюсь смотреть, как стирает осень

Имена,

Как полощет ливнем, плохо скрывая ярость,

Доводя до чужой, до кипельной чистоты.

Но потом, конечно, окажется: зря боялась.

И придут зонты.

Вытри рассвет с винтовок

Нет ничего святого. Нет ни одной святой.

Вытри рассвет с винтовок, туго перебинтован кадровой запятой, маленькой и стерильной. Пусть наступает мир. Солнце из пластилина. Стереоистерия – взрывы забытых мин. Всё подлежит пробелу. Всё, что под ним лежит. Флаги приходят в белом и конфискуют бегло мёртвые падежи. Звёздная хворь погонам стала почти мала.

Наша война спокойна. Наша война покорна.

Наша война могла сделать тебя взрослее, сделать меня нежней.

Август уже расстрелян, а потому острее необходимость в ней – в осени – новой крови, чтобы она текла, в осени – новой кровле.

Поздно включать героя, если твоя игла яростно просит ломки, в женской руке дрожа. Нашей войне неловко. Пишутся эпилоги и изменяют жанр.

Чувство осени

      Мы обретаем друг в друге голос.

      Соприкасаемся в точке «Осень».

         Лина Сальникова

зная, что я не первый из приходящих следом...

     Ник Туманов

Чувство осени – предвкушенье.

Чувство осени – привыканье.

Ты нуждаешься в акушере, чтоб, из осени вытекая, появиться на свет любимым, поцелованным ею в темя. Клёны сплёвывают рубины, обнажаются перед теми, кто не в теме и в теме – равно, перед близкими и чужими. Осень дьявольски толерантна, принимая тебя в режиме ожидания. Выбирая, как отдаться твоим печалям телефонными номерами, что годами не отвечали, но внезапно решили сдаться почему-то.

Не потому ли, что захочется грязных танцев тем ассолям, что не тонули под кровавыми парусами занавесок в ночных притонах, чтоб они позвонили сами и молчали совсем не томно, но тревожно и нестерпимо, а минувшие их мужчины собирались и вместе пили, если водке не разучились.

Имя осени – непостижность.

Имя осени – непременность.

Ты, естественно, упростишь и перекрестишься – отгремело.

Только длится полёт вороний, если небо накрыть стаканом. И стихи, если их хоронишь, в подреберье тебя толкают. Разбирают тебя по лицам, по местам тебя разбирают, на бумагу хотят пролиться, непростого чего-то ради. В них довольно прекрасных леди, длинноногих и красноротых, но, увы, ни одна не едет до случайного поворота. Эти женщины бесполезны, обесценены в номинале для историй твоей болезни.

Осень знает: нужна иная.

Осень просится в содержанки, не сдаваясь и не взрослея, оставаясь в конечном шаге от единственной и последней.

Приворотное

клевер следы повяжет на узелки и петли

тот кто уже не важен псом сторожит ворота

пламя с ладони лижет

и не бывает ближе

в мороке безбородом в самой его купели

этого приворота

не перебить цепями

не перелить водою

молодец мой неволен

молодец мой не воин

я развожу руками вижу его в колодце

водит его тропинка водит изводит тихо

в лунах не зря топила не молоко а лихо

ворона отпускала

всё-таки отыскала

сказано да свершится

сказано да начнётся

лунная высь качнётся

звёздами забросает

вымолит голосами

молодца из колодца

тропка его плутает не прекращает длиться

тропка его неволит прямо ко мне выводит

если приляжет силы взять от сырой землицы

я начинаю сниться

и над его кудрями были и небылицы

и без меня не пьётся

и без меня неймётся

долго ли далеко ли

прячу глаза в колодец

но никого не вижу

словно сгустились воды

а обернулась – вот он

сказано да настало

сказано да явилось

ныне ему здесь место

рядом со мной

и только

Разводным ключом

    Эта игра в начале кажется холостой.

         Татьяна Ткачева-Демидова

Та, что рискнёт казаться, не обещает быть. Память её глазаста. Не предлагай полцарства, не поступай в рабы. Длинная цепь свиданий в этом аду дика. Ближний горит за дальних. Страсти горизонтальны, прочее – вертикаль. Страсти обетованны. Как объяснить ещё, если забинтовали смирными рукавами ночь, а она влечёт. Чётками междометий губы стирает вхлам. Важно себе пометить – тут пригодится медик, тот, кто отыщет клад, вскроет грудную клетку [финт разводным ключом]. Чувства взрослеют к лету. Осень же вносит лепту – пробует на крючок и проникает в область нежности, травит кровь. Вы прокололись оба. Если покинешь образ, дверь за собой закрой. Если решишь остаться, пластырем залепив кровное святотатство, лёгкой тоской потаскан, можешь нажать «repeat».

Москва сентябрь

Стены вокзала меня скачали прямо из папки «Москва_сентябрь».

Он позвонил и сказал "скучаю", долгому выдоху посвятя

Всё, что не смел обернуть словами, всё, что не смог обнажить и взять.

А за окном поезда сновали, было дождливо, темно, нельзя.

Классика жанра, когда молчишь и пробуешь паузу, измельчив

Самого сложного из мальчишек, самого слабого из мужчин

На занимательные детали. Женщинам нравится расчленять

Тех, чей диагноз и так летален. Девочкам нравится причинять

Эту неловкость, которой равных не предусмотрено. Мы молчим

Жанрово, образно, панорамно – универсальные палачи

Пройденных вброд.

Развивалась осень в качестве драмы. Вокзал немел

Из солидарности с отголосьем странной молитвы по тишине

[новая версия – для айфона]. Я представляла, как Он курил,

Хмурое небо с его балкона, ржавые клёны – поводыри

В первое общее, чашку с чаем, тёмную куртку не по плечу.

Женщины очень легко прощают. Тех, на кого не осталось чувств.

Условно защищённые

           [для узкого круга лиц]

Нас не уносят ветры – нас держат крыши. Мы, в свою очередь, держим стакан и слово

За идиотов, которых не будет ближе, если сентябрь подозрителен и неловок.

Нас, безусловно, глупо не опасаться – пальцев в переплетении, губ в игристом.

Осень – такая девочка – леди Санса – просто мечта любого авантюриста,

Но без автографа Мартина на форзаце.

Путаясь в образах, сложно казаться проще, сложно писать доступно о запрещённом.

Это как будто прятаться в богороще и ощущать условную защищённость,

А представлять толпу, палача и площадь.

Город у нас в раскладе всегда крестовый, осенью опалён, потому опален.

Каждый, кто был вдохновением арестован, перебирая струны случайных спален,

Знает его значенье в игре престолов.

Всё, что могло случиться, уже случилось. Произошло, исполнилось, наступило.

Камера вышла в утро – собрать лучистость, так за чумой выходят во время пира.

Щёлкнул затвор, и на снимке кристально чисто.

После неё

Последнюю ночь забываешь быстрей всего.

По-моему, просто память идёт на помощь,

И ты её с этой женщиной не знакомишь,

Циничной ухмылкой сдерживая зевок.

В число твоих фишек не входит болеть не_той.

Поскольку из гадких утят и простых лягушек

Принцесс не случается. Вскользь помечтаешь в душе,

Вернёшься на землю и выключишь монитор.

Над пропастью сна, там, где луны горят во ржи,

Твой памятный опыт, который нечестно нажит,

Последнюю ночь защищает. Но только нашу.

А после неё не считается, ты не жил.

Последняя ночь чертовщиной не солит внутрь,

Не просит пощады, не клинит тебя по полной.

А первую помнишь, настолько детально помнишь,

Что хочется выпить. И сдохнуть. И всё вернуть.

Солдат удачи

     Запах лета

     и запах тлена на пороге его исхода.

             Амаро

I

запах лета всегда тревожен в ожидании окончанья.

спелый август натянет вожжи так, что прошлое укачает,

в пыль впечатывая подковы ради счастья [давно не метод].

рядом с осенью припаркован, парк наносит её приметы

верноподдаными мазками, устремляясь за новой драмой.

если прошлое отпускает, остальное прижмётся рамкой,

как щекой.

распахнув казарму, убегает солдат удачи

за оранжевыми глазами – в сентябри и немного дальше,

в октябри и немного глубже.

а потом, покорив глубины,

возвращается, самый лучший,

и становится нелюбимым.

II

только пуля хранит солдата, если пулю поймал зубами.

потому как она задаток сентябрей, что верны забаве

измеряться в дешёвых рюмках и словами бросаться в окна.

потому как она, тварюга, в дуло вечности смотрит волком.

но обратно не примет дуло, показательно сплюнет на пол.

девять граммов, а всё же дура, девять граммов, а всё же баба.

по дороге до медсанбата открываются небеса, и

только пуля хранит солдата, если я о нём не писала.

Прободная

Выходя из утра, как из наркоза, допиваешь то, что ещё осталось.

И почти Иванушкой станет козлик.

Но внутри сентябрь, пустота и старость.

Прохудился Бог, засорилась карма. Небеса студёней дамасской стали.

Прободная осень стоит за кадром – ради всех, что губы твои листали

[если сможешь вспомнить – попробуй сверить, а не сможешь вспомнить – забудь, не парься].

Лишь одна волшебно целует веки, лишь одна небрежно ломает пальцы.

Попроси добить тебя и пощады – предложи ей выбор, давно пора бы.

А затем в стихи приходи – прощаться [пусть они рассыпятся на караты –

красота умножится в обречённом]

Но пока в запое, в тумане, в прозе

Отбирает мысли твои девчонка с невозможным именем Очень_Осень,

Завершиться точкой равно кощунству.

Сквозняки измучались на дилемме

И шестым назначили это чувство, не трудясь придумать определенье.

Старше на девять жизней

   был же кто-то родиться должен оловянным твоим солдатом.

           Ник Туманов

Гнаться за сказками – это стандарт.

Если надумаешь, сделай красиво.

Может прийти оловянный солдат, ржавая фляга полна керосина,

Шрам, ни за что пересекший кадык, в жилистых пальцах – огниво и кремень.

Дверь распахнёт и попросит воды, не замечая твоей наготы

Под безнадёгой цветов в ноябре. И

Нежность заставит себя излучать, неблагодарная. Господи, как же

Сложно признаться: "Ну, ладно, ничья, Ганс Христиан, озорной старикашка!"

Огненной станет живая вода раньше, чем мальчиком станет козлёнок.

Лобное место внизу живота – вечная память невинноказнённых.

Каждый из них, сохранённых в тетрадь, не был ни глуп, ни наивен, ни болен.

Просто однажды пришёл умирать взрослым на поле последнего боя.

Каждого после хотелось создать заново – вылепить, выплавить, выжечь.

Но почему оловянный солдат с ними в сравнении кажется выше,

Кажется старше на целую жизнь, а иногда и на целые девять?

Душу захочется взять и ушить в миг, когда он гимнастёрку наденет

С иссиня-чёрной дырой на груди.

А потому у меня на засове

Сказка, в которой он должен прийти. Должен прийти. Не прийти не способен.

Королева кубков

Настроение августа – тишина. Я в молчании, будто в ладонях, слово

нагреваю. И Осень придет узнать то, о чем я молчу.

      Лина Сальникова

настроение августа – благодать, воспалённая чувственность, откровенность.

и поэтому хочется погадать, выпадающей картой судьбу проведать.

чтоб, обещанный жрице, кривлялся шут перед башней, в которой пажу пентаклей

предлагают свободу.

пока вяжу невесомое кружево из деталей,

рассыпаюсь зароками от таро, где мечам намечает дорогу посох.

только август не сбудется без дорог. даже Климт без оправы выходит Босхом

в этот дымчатый август, когда молчат на звезду трубадуры и свинопасы,

а луна, выпадая, зовёт волчат, чтобы выглядеть сказочно и опасно.

постаревший отшельник считает сны и наутро преследует по пятам их.

а мечи не решили, кого казнить, если умер от ревности паж пентаклей.

в заповедное время холодных рос, что щедро на фантомы, на правду скупо,

улыбаясь в окно, поднимает тост королева наполненных кровью кубков.

Пока есть море

Пока есть море, волнуют его русалки, плетут на русалок сети.

Заходят гораздо дальше, чем надо, под рваными парусами мои соседи.

Идёт охота, плывёт охота, беснуется синее море и бьют хвостами

Дельфины, которым осталось не больше года, чтоб выжить и стать китами.

А мне тревожно, я вырос, и вроде бы самое время вставать к штурвалу,

Ловить русалок, подвешивать их на реи, чтоб море не штормовало.

Вздымаются волны, кусают борта, похоже, что пишут эпиграф для хроник ада.

Удача! Удача! Усталым сетям достается та, которую им и надо.

Вода затихает послушно, как только её дорогое дитя у неё отнимут.

По капле отчаянно рвётся морская солёная тонкая пуповина.

Расходятся тучи, над палубой реют проклятья извечно голодных чаек.

Русалке швыряют платье как дань уважения суше, к которой нельзя причалить

С русалкой – по правилам моря. Она же такой нереальной тоской красива.

"Скажи своё имя," – я даже сначала не понял, что это она спросила –

"Ты хочешь здоровья, везения, славы, денег? Скажи своё имя – и ты заживёшь иначе".

Но имени не было, видимо, мне от рожденья забыли его назначить.