Текст книги "Эротическая Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим (СИ)"

Автор книги: Яна Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

НОЧЬ КОРОТКИХ НОЖЕЙ

– Кельнере, ти что, не знаешь по-украински? – Дмитрий кивнул мизинцем, на котором серебряно сверкал перстень с хитрой печатью – изображение тризуба. Этот перстень ему подарила… но Генці, которая сидела напротив, лучше не знать кто. Кельнер зыркнул на перстень и побледнел.

– Уже несу другие ножи, господин… – пролепетал еще минуту назад наглый кельнер неопределенного возраста и національности.

– Говорила, лучше идти в «Савой», там ножи всегда острые, – сказала Генця.

Она хороша, как сама нечиста сила, думав Дмитро, де вона взялась на мою тяжелую голову? Разве такой должна быть жена украинского рыцаря? Украинская жена должна быть поштива, учтивая к мужу, чертики глазами не пускать, уметь хорошо готовить, принарядить дом, себя, детей и мужа, а первое, то уметь молчать. Должен быть чуть унылая, при шитью или плетенню петь, а к мужу улыбаться, и никоим образом не пискувати. Потому…

А эта Генця – какое-то чудо… Но красивая…

– А ты откуда знаешь, какие ножи в «Савой», которая холера тебя туда водила? Может, за румынскими офицерами волочилась по том кабаке? Говори правду!

– Разбежалась, все брошу и начну тебе говорить правду. Кавалеры водили! А что, должна была ждать, пока ты Гитлеру молот носил? Собрались два душегубы на большую дорогу – Адольф Алоизович и Митро Теофільович – два сапога пара.

– Это твои большевички тебя этих фіглів научили?

– Мне до лямпы те большевики, как и твои национал-социалисты, всем чтобы кровушку пить, а русский язык знать не помешает.

– Зачем он тебе? Еще немного, и его не будет.

– А что будет?

– Проше ножи, господа, – подошел кельнер, живо полируя два ножа салфеткой, положил один возле тарелки Генці, нагнулся к Дмитрию, хотел положить второй. Дмитрий выхватил из его рук нож, стал разглядывать, крутить себе перед глазами.

– Кельнере, – сказала Генця.

– Да, панно.

– Иди, неси, что там имеешь.

– Прошу, – пролепетал офіціянт.

– Неси заказ! – немного повысила голос Генця. Кельнер побежал.

– … потому что тут тебе сейчас скажут, что ножи короткие, – продолжила девушка, когда кельнер уже побежал, хитро поглядывая на Дмитрия. – Здесь есть любители длинных ножей.

– Не буду я их резать короткими ножами, – добавил Дмитрий, положив нож на стол. – Ножи длинными должны быть!

Генця начала плакать. Погладила Дмитрову руку, смотрела в его глаза, затем, засунув свои пальцы под манжет его рубашки, сказала сквозь слезы:

– Бедный, бедный, мой любимый заризяко.

Ток побежал по его руке, теплая золотистая волна прокатилась по телу сверху вниз, Дмитрию глаза покраснели, взгляд увял, как эти фиолетовые хризантемы в хрустальном из банка на столе.

– Пойдем, Генцю, – сказал сомнамбулично.

– А ужин?!

– А так, мы же еще не ели. Кельнере!

Кельнер принес маринованная сельдь с луком и маслинами, свежие огурцы и помидоры, порезанные и присыпанные петрушкой и укропом, покраяний хлеб.

– Какие напитки будете заказывать? – спросил, уже оттаяв от страха и, возвратившись к своему естественному хитро-улесливого тона.

– Есть красное французское? – спросила Генця.

– Французского нет, зато есть итальянское, еспанське, румынское…

– Подай белое итальянское, – сказал Дмитрий.

– А мне красное еспанське, – капризно добавила Генця.

– Не можешь ты без этого цвета – недовольно пробормотал Дмитрий.

– Что? Так, кельнере, идите, выполняйте заказ. То що, Митрику, тебе не нравится в красном цвете, может, мой шляпка тебе не нравится, или, может, моя шмінка на губах мне не идет? А-а-а, тебе наплевать на мои красные кораллы, так тут я не виновата, это ты сам мне их подарил, помнишь, тогда, в 38-м году, когда я…

Пошло-поехало, думал Дмитрий, интересно, какой нации этот подлый кельнер, занадто дурний як на жида, стоп, надо говорить евреи, а не жиды, они же тоже, курва дошка, союзнички, то есть не совсем союзнички, а гей бы сограждане, так же выразили лояльность к Украине и даже послали один полк добровольцев на Восточной фронт в составе Украинского войска. Кстати, хорошо воюют. Дмитрий имел возможность в этом убедиться, когда еврейский полк прорвал большевистское кольцо, в которое попал румынский пехотный корпус под Мариуполем. Очевидно, воевать со Сталиным шли евреи, свободные от большевистского хмеля, которым коммунисты где-то хорошо насолили, ведь в том СССР они не одну синагогу закрыли. И не одного раввина отправили к праотцам. Но все-таки с ними надо быть осторожными, – думал хорунжий спецвойск в гражданском костюме, он пил итальянское белое и влюбленно смотрел, как его любимая девушка сидит напротив, пьет еспанське красное и ругает его непонятно за что. Чудеса!

Генця дальше тараторила. Она раскраснелась, ее карие глаза пылали, прядь волос спадала на щеку. Вообще, она не была уж такой красавицей, про которых говорят «красивая, как кукла», она имела накладную осанку, круглые пругкі перса, тонкий стан, но почему-то считала, что у нее некрасивые колени и недостаточно изящные бедра. Зубы у нее были безупречные на вид, хотя порой донимали адской болью, во время одного из таких приступов, еще до войны, Дмитрий должен был ее успокаивать всю ночь, а поскольку визгливой матушки и вар'юватого батюшке Генчиних не было дома, то оно и случилось. Зубная боль тогда уступил болезненному румянцу на ее покрытых мелкими веснушками щеках. Они еще не понимали точно – хорошо им или нет, и кто это понимает впервые? Но и не очень стыдились учиться на марше, потому что это только в глупых романах молодые, нетронутые к тому любовники урочисто на хвилях чистого кохання влияют в царство гармоничного секса. Медленно все у них удалось.

– Это еще надо разобраться, сколько ты лярвів имел без меня по тех фашистских борделях и гештетах, – шипело дальше Генця.

– Нет, моя любимая, все эти три года я ни к одной особе женского пола и пальцем не коснулся, я был верен тебе, как папаша Сталин идеалам коммунизма, я каждый вечер, ложась спатки в девять часов, молился к твоей фотографии и мечтал о тех временах, когда мы с тобой вкупці, яко голуби паровані, как рисованные чашки, вклякнемо хорошенько на коленца до вечерней молитвы, а затем быстренько ляжем в кроватки под пуховую перину, которую ты, любимая, сшила своими белыми ручонками с гусяток, что мы их с тобой вырастили в нашем имении в Каменной…

– А теперь я тебе скажу, как было на самом деле, – надулась Генця. – Хочешь? Но можешь не хотеть, я все равно буду говорить, буду, – ты, песиську, по ночам резал горла большевикам, которые тебе лично ничего не были должны, а когда было свободное время, то сначала напивался до потери человеческого облика, потом шел к шлюх в бордель, брал себе сразу двух, потому что тебе, кутюзі, одной сучки мало, и всю ночь производил с ними содом и гоморру, а когда уже становился увядшее, то заставлял их заниматься лесбийскими шалостями, чтобы тебя, козла, возбуждать… А как, Митрику, с двумя сразу, хорошо? Расскажи, расскажи!

– Агий на тебя, говорю же, что мечтал, целомудренный и непорочный, как Франціск Ассизский, о тебя единственную…

Вот так Дмитрий и Генця себе говорили, а истина была где-то посередине: Дмитрий и резал большевиков, но не невинных, но сильных и коварных, хитрых и вышколенных врагов, и пил алкоголь – от ценнейших вин до ординарного спирта, но алкоголиком не стал, ибо в генах имел тысячелетнюю здоровую черноземную силу, и волочился по борделям, и даже с двумя курвами зразу, как она говорит, но на извращение его не тянуло, а к тому же, даже обнимая найфайнішу шльондру, думал о Генцю… и молился в ночные часы отчаяния к ее фотографии, и произносил ее имя вместо отченашу, потому что любил ее…

Домой шли немного пьяные – она от красного еспанського, он от белого итальянского плюс хорошая бутылка французского коньяка, хорошего, не фальшивого, но, очевидно, контрабандного. Конечно, город кишело стаями разного рода бродяг. Дмитрий вытащил парабеллум из наплечной кобуры и сунул его в правого кармана пальто, слева держалась за руку Генця.

Стрелять ни в кого не пришлось, потому что никто не прицепился. Дмитрий приглушил бдительность и раз-по-раз чмокал Генцю красный, как пион, щеку.

Дмитрий открыл парадную дверь дома, где жила Генця, и получил профессиональный удар в глаза. Прежде чем потерять сознание, подумал: это не простой батяр. Визг Генці вернул его в сознание.

Тех было двое. Если стрелять, то заки сведу пистолет с предохранителя, он свернет ей шею, думал лихорадочно, но уже трезво Дмитрий, если попробовать вставать – и подавно. Один нападавший заломил Генці руки и держал, стоя позади нее, второй засунул руку по локоть ей в пазуху. Оба были в обычной одежде агентов сигуранци: серые плащи, шляпы набекрень, штаны, заправленные в высокие шнурованные ботинки. Дмитрий лежал на цементном полу, ноги его почти касались обуви любителя девичьих грудей. Ага, подумал Дмитрий, и без замаха ударил того в колено, одновременно вскочил на ноги и стал лицом к Генці. Не оборачиваясь, ногой назад ударив у пах того, что потирал ушибленное колено, и вонзил пальцы в глаза господину, который держал Генцю. Тот взревел, Генця выскользнула из его рук, Дмитрий схватил его за подбородок и уже готов был навечно вернуть ему голову больше чем на девяносто градусов в позу «искреннее удивление», как услышал крик Генці: «Дмитрий, чем сзади!».

Дмитрий схватил своего клиента одной рукой за ухо; обняв вокруг затылка, второй за набухающие гениталии и резко повернул вокруг себя. Как раз вовремя. Нож с коротким лезвием вошел назад в правую почку. Приятель его вложил всю свою агентурну душу в этот удар… Дальше уже было не интересно. Дмитрий хотел довершить маневр «искреннее удивление» этом зарізяці, но он как-то ухитрился сбежать. Его приятель лежал в луже крови, из спины торчал короткий нож.

…Ночь миновала, а Дмитрий с Генцею занимались любовью, как неразумные. В перерывах хлебали воду из сифона, зо пять раз Генця заваривала кофе на сухом спирте. Под утро включили радио.

Звучал гимн «Ще не вмерла Украина», затем дикторша патриотическим голосом сообщила:

– Сегодня второе ноября тысяча девятьсот сорок первого года. В Киеве шесть часов утра. Украинская национальная радиостанция передает последние известия.

Красивый голос, думал Дмитрий, это тебе не Геббельс и не Лєвітан, Наталья знает, как говорить.

– Президент Украины Степан Бандера, – продолжала дальше дикторша, – своим указом назначил исполняющим обязанности председателя екзекутивного комитета края Буковина руководителя местной организации ОУН Юхима Гнатчука.

Председатель Центрального Совета Андрей Мельник подписал постановление парляменту Украины о переименовании ряда городов Украины. Так, бывший Днепропетровск отныне называется Сичеслав, Ворошиловград – Луганск, Жданов – Мариуполь, Сталино – Донецк, Краснодар – Черноморск, Кировоград – Златополь. Органам краевой власти предписывается в двухнедельный срок переименовать все названия населенных пунктов, которые были установлены в период временной оккупации Украины большевиками. А сейчас прямое включение нашего закавказского корреспондентского пункта в Тбилиси. Передает Евгений Смолінько:

– В ночь с первого на второе ноября в столице Грузинской республики Тбилиси осуществлен военный переворот, – московское коммунистическое правительство этой союзной республики несуществующего уже СССР арестован, и по приговору революционного трибунала этой самой ночи приговорен к смертной казни.

Я стою на центральной площади Тбилиси, где установлено 367 виселиц, через несколько минут на них повиснут руководители марионеточного правительства Грузинской ССР. Новым руководителем государства стал бывший министр НКВД СССР генерал Лаврентий Берия, который с двумя батальонами военных грузинской національности этой ночи взял власть в государстве. Час назад по радио господин Берия провозгласил себя председателем Комитета государственного спасения Сакартвело (Грузии) и объявил об аресте коммунистического руководства. Через пятнадцать минут председатель революционного трибунала Януарий Вишинкідзе объявил им приговор – смерть через повешение. Но вот, уважаемые радиослушатели, 367 осужденных на стольких же грузовиках без бортов подвозят к виселицам. Удивляет синхронность действий 367 грузинских сержантов, которые согласились на роли палачей. Заместитель господина Берии генерал Чантарія сказал мне, что желающих исполнить приговор было до 50 человек на место. Пришлось даже устраивать блиц-конкурс. Вот на балконе правительственного здания появляется сам генерал пан Лаврентий Берия. Толпа радостно приветствует его, господин генерал в ответ антикоммунистически поблескивает своим легендарним пенсне, которое в свое время наводило ужас на найдогматичніших коммунистов-ленинцев. Господин Берия поднимает руку…

Воцаряется тишина… взмах белым платком. Срываются с мест грузовые авто и 367 бывших коммунистических сатрапов извиваются в смертельных конвульсиях.

– Благодарю, господин Евгений, – вмешалась дикторша, – продолжаем информационный выпуск украинской национальной радиостанции.

По непроверенным из независимых источников данным, военные антикоммунистические перевороты произошли и в двух других закавказских республиках – Армении и Азербайджане. Руководители восставших военных – генерал Вагранян и полковник Мамедов заявили, что поддерживают грузинского генерала Лаврентия Берия в его стремлении выступить единым антикомінтернівським фронтом против клики Сталина – Молотова в союзе с непобедимой Германией и победоносной Украиной.

Италия. Великий вождь дуче итальянского народа Муссолини заказал себе для победоносной дефиляды в Москве 7 ноября войск стран-победительниц костюм древнеримского полководца с позолоченными доспехами.

Румыния. Великий вождь румынского народа маршал Антонеску заказал себе для победоносной дефиляды в Москве 7 ноября войск стран-победительниц такой же костюм древнеримского полководца.

Еспанія. Великий вождь еспанського народа каудильо Франко…

– Генцю, выключи радио и ходи до меня! – Дмитрий торопливо затушил турецкую папироску и глотнул кофе. Еще было немного времени

СОЮЗНИЧКИ

Ехали как волами, – поезд «Киев – Москва» захлебывался возле каждого столба. Хорунжий Левицкий в зависимости от своего настроения, который с примерной периодичностью маятника колебался от отчаяния (все, не успею на дефиляду) в страшной ярости (лайдацтво! Стрелять надо за такую езду!) дергался по купе. До Бахмача в купе ехал сам, но не потому, что не было пассажиров – они были, в общих и плацкартных вагонах, сидели в проходах и в тамбуре, – а потому, что был уже великим цабе, а бедных в купейные вагоны не пускали. В Бахмаче нашлись попутчики.

– Буна зива, господин офицер, – зашел румынский майор от инфантерии. – В Москву? Будем попутчиками. Я тоже на дефиляду. – Румын был уже немолод, но, очевидно, кадровый военный, потому сразу сообразил, что в парадной униформе с аксельбантами украинский офицер может ехать только на дефиляду в Москву.

Дмитрий неохотно встал, чуть поклонился по-военному, сел, говорить ему с союзником не хотелось, да и не о чем.

Через некоторое время в дверь купе постучали.

– Пофтім, – сказал румынский майор. Дмитрий нервно дернулся, снова «ворбеште», чтобы тебя уже…

Зашел унтер-офицер венгерской армии. Каліченою немецком языке он что-то долго объяснял офицерам, которые ничего не поняли. Тогда унтер что-то рявкнул за дверь, двое солдат-венгров внесли тело венгерского капитана в парадной униформе и золотистых сапогах со шпорами.

– Эгей, здесь не морг, – заметил Дмитрий немецком языке.

– Мне кажется, то он оживет, – бросил румынский майор, – напилась мадьярская свинья, как русул.

– А-а-а! – Дмитрий вышел из купе, стал у окна, затем поплелся в тамбур. Курить уже надоело, но почему-то вытащил золотую дзигарничку с монограммой, достал дорогую турецкую папіросу с золотым ободком, затем вынул из кармана тоже золотую зажигалку точь-в-точь с такой же, как на дзигарничці, монограммой. Дмитрию очень хотелось, чтобы кто-то расспросил, откуда у него такие красивые вещи и такие дорогие папиросы. Но никто не спрашивал. То вам же и хуже, подумал хорунжий Левицький, не будет народ знать своих героев.

Дмитрий подошел к двери своего купе, откуда слышался тріскотлива немецкий, без акцента, речь. Посреди купе стоял оберштурмбанфюрер СС и страшно кричал на румынского майора.

– Что это такое, господин офицер, как вы посмели допустить, чтобы сюда занесли эту пьяную мадьярскую свинью, да еще и положили на нижнюю полку, на которой по праву арийского первородства должен ехать я, офицер Рейха, истинный ариец. А теперь бери его за ноги и кидаймо на верхнюю полку.

Дмитрий хотел остановить верескливого немца, но вдруг вскочил с лавочки венгерский капитан, он вложил всю свою тысячелетнюю ненависть к немцам в виртуозную мадьярскую брань, треснул эсэсовца в зубы, лег на скамью и захрапел. Немец побледнел, от злости ему отняло язык, дрожащими пальцами он царапнул кобуру на животе.

Убьет мадьяра, подумал Дмитрий и властно положил ладонь на немецкую руку. Немец дальше орал, он кричал, что мадяра мусить убити, бо на это есть воля великого фюрера, что он как ариец должен пролить кровь обидчика, что его миссия – уничтожать извергов, к которым относятся мадьяры, румыны, славяне…

Здесь немец должен был замолчать, потому что четыре удара – два румынские в бебехи и два славянские по затылку – отобрали на какое-то время у него память. Дмитрий и румын положили эсэсовца на скамью, сели друг против друга и відсапувались.

– Если бы оно не союзник, можно было бы и того, – сказал по-румынски майор.

Дмитрий сделал вид, что не понимает румынского языка и заговорил на немецком:

– У меня есть бутылка хорошего коньяка, может, запьем это дело, господин майор?

– А почему бы и нет. Ладно, господин лейтенант, или как вас там по-вашему?

Дмитрий не ответил, вынул из чемодана бутылку французского коньяка, румын достал банку португальских сардин.

– С немцами еще как-то можно поладить, – после доброй рюмки и трех сардин с хлебом начал свою речь румынский майор. – А вот этих азиатских дикарей, – показал на сонного мадяра, – надо уничтожать в газовых камерах. Пришли, понимаешь (румын любил вкрутить в разговор русское словцо), в Европу – наш общий дом, укоренились и – отдай им Трансильванию…

– Закарпатье были хотели, но нельзя им к исконной украинской земли, – добавил подвыпивший Дмитрий.

– А, может, тойво, – разошелся румын, – нам сделать с Венгрией, как некогда поступили с Польшей – на трех. Га? Вам чуть, чуть немцам, а остальное нам! Га? Господин украинцу, а может, того, – как в прошлом году с той же Польшей сделали Райх и большевистский Союз? Га? Господин украинцу? Решайте, еще есть время, адмирала Хорти в почетной ссылке на историческую родину – за Урал, фюрера Салаш с его головорезами – на гиляку. Вы согласны?

– А чтобы тебя, сусідоньку, – наливал Дмитрий, – пей, потом доділимо Мадярщину. А что Адольф Алоизович скажет?

– Да нет фіга он не скажет, – очнувшись от славяно-румынских кулаков, пролепетал лежачий оберштурбанфюрер СС, – фюрер ничего не скажет, делите. Все равно из них на фронтах пользы мало. Хотя на парадах они незаменимы, а мы же – на парад или нет? Но делите, господа, и первое дайте мне немного коньяка…

Дмитрий вытащил еще одну бутылку из чемодана, немец выставил шоколад с орехами. Пили и делили Венгрию. Первым отошел румынский майор, он залез на верхнюю полку и со словами «Хорти – за Урал, на историческую родину!» уснул. Но тут проснулся мадьяр. Он долго шелестел по-мадьярском и страшно крутил глазами, наконец каліченою немецком спросил:

– Где я? И какое сегодня число?

– В поезде, господин капитан, маршрут «Киев-Москва». А если вы на дефиляду, то успеете, без нас не начнут, – успокоил его Дмитрий.

– Капитан от кавалерии Иштван Берталан, – представился мадьяр он был еще молод, но кончики усов хорошо смазанные и тщательно закрученные кверху.

– Оберштурмбанфюрер СС Пельке, – бросил немец.

– Хорунжий Левицкий, – сказал Дмитрий.

– Майор Василе Маріцану, – сказал румынский офицер и проспал дальше.

– О, и союзнички здесь, – оскалился мадьяр. – Не погребуйте токайским, господа. – Он немного попорпався в своем рюкзаке и поставил на столик две бутылки токайского вина. Дмитрий добавил колбасу, немец – шоколад с орехами. Пили деликатно, но конкретно опьянели.

– Я что вам скажу, господа, то, что я лопнул господина эсэсовца в зубы, – мадьярский капитан благородно поклонился в сторону немца, – это совсем неправильно, я ціляв у ту румунську пику, что там хиреет на верхней полке. Напилась, как свинья, и хиреет. Вообще они, румыны, страшно пьют. Эх, если бы не союзнички – железные мадьярские полки маршировали бы по их большом селе – Букарешті. Трансильвании они хотят! А Волощини в исторических границах нет?

– Мы им покажем исторические границы. Вскоре и Сучавский уезд, и Мараморощина воссоединятся в единой украинской семье, – поддержал мадьяра Дмитрий. – Мы им покажем ворбеште, мы им… А ты что, немцу, скажешь? – обратился к эсесовцам.

– Покажите, господа, чего там, фюрер говорит, что с маршала Антонеску такой же стратег, как и с маршала Ворошилова. Им взводами командовать, и то на парадах, а не в окопах. Потому что румыны уже показали, чего стоят, под Одессой. Если бы не дивизии СС…

– И четыре украинские полки, – хитро улыбаясь, добавил Дмитрий.

– Э, что там теперь славу делить, – вмешался мадьяр, – мы все победители, кроме этих, конечно, – он пренебрежительно кивнул в сторону румына. – Мы разбили большевистского паука, а эти (тот же жест) примастились к чужой славе. Зря мы с ними так. Их надо в резервацию.

– А что, огородить несколько уездов вокруг их Букарешта, – поддержал идею немец.

– А охрану набрать из буковинских украинцев, – добавил Дмитрий, – чтобы знали…

Сломался немец. Он посерел, как мыло из человеческих костей, хотел блевать, но передумал и залез на вторую верхнюю полку.

– Что, может, будем спать? – спросил Дмитрий Иштвана.

– И надо…

Начал блевать с верхней полки немец. Дмитрий вызвал проводника, и, пока тот убирал эсэсовское блевоты, пришел в себя румынский майор. Он долго прихорашивался перед зеркалом и, наконец, брезгливо кивнув в сторону немца, сказал:

– Это и свинья говорила, что я ношу корсет и крашу губы? У-у-у! Убил бы! Дикари! И кто их научил этому словечка «юберменш»? Подонки они, и пить не умеют.

– Чего не умеют, того не умеют, – поддержал румына мадьярский капитан. – И вообще, почему это они в вожди лезут? И без них большевиков бы разбили.

– А что? – тряхнул чубом Дмитрий. – Наложили свою малокровну лапу на нашу украинскую победу. Злодійчуки!

– Воруют все, что могут! – кипел румын.

– Учат, как жить, – брызгал слюной мадьяр.

– Арийское первородство присвоили, – злился Дмитрий.

– Я вам скажу, панове, так, – разошелся румын и с шумом поставил на стол бутылку цуйки. – От этих немцев одна морока. Ригають в купе, новый порядок в Европе устанавливают, гакенкройци везде поразвешивали.

– Действительно, что они имеют к древнего символа – свастики, солнечного знака, эмблемы истинных арийцев, то есть нас, украинцев, а они, німаки, что к нему имеют? И ни хрена не имеют, – твердил вместо заедать цуйку Дмитрий.

– Подонки! – сказал мадьяр.

– Ублюдки! – поддержал румын.

– Перевертыши! – добавил Дмитрий.

– Меншовартісні! – бросил мадьяр.

– Ничтожества! – процедил румын.

– Быдло! – рявкнул Дмитрий.

– Представляете, они едят свиные ноги! – произнес брезгливо мадьяр.

– Мамалиги в глаза не видели, – пренебрежительно бросил румын.

– Сало! – взорвался Дмитрий. – Сало на хлеб мажут. Взглянув друг на друга, мадьяр, румын и Дмитрий чокнулись стаканами и почти хором сказали по-русски:

– Сволочи!

Проснулся оберштурмбанфюрер СС Адольф Пельке.

– Кто сволочи? – спросил безразлично.

– Кто, кто? Большевики! – сказал румын.

– Действительно, это на русском языке что-то вроде наше ферфлюхтер швайн, или как там?

– Да, господин полковник, – пробормотал мадьяр.

– Рюмку цуйки? – спросил Дмитрий.

– Охотно.

Все выпили. Заедали молча. Потом снова пили. Впоследствии, когда Дмитрий возвращался из тамбура, он услышал разговор своих милых попутчиков, что неслась из-за чуть приоткрытых дверей. Он стоял, слушал и радикально трезвые.

– Говорю вам, это покручи поляков и москалей! – кричал румынский майор.

– Нет, – визжал мадьяр, – это нечто среднее между цыганами и жидами, а разговаривают на прогнившей словацком.

– Их мы будем разводить на фермах. Как кріликів, – мечтательно лепетал немец.

– Они живут в землянках, а питаются корнями, – говорил румын.

– Одежды не знают, ходят в шкурах, – твердил мадьяр.

– Ими мы будем пахать, чтобы не мучить лошадей, – дальше немец мечтал.

– Они дошли до того, что пробовали намекать, будто Буковина, Бессарабия и вся Транснистрия аж до Таганрога не исконная румынская земля, а что-то имеющее к их так называемой Украины, – вычитывал как из писаного румын.

– И никакой Украины, господа, нет, не было и быть не может, – говорил немец, – будет райхскомиссариат, который мы с фюрером пока условно называем «Украина». Впоследствии все это будет Великонімеччина, от Атлантики до Урала.

– Подкарпатье – нам! – крикнул мадьяр.

– Вам, вам, – успокоил его румын, подливая цуйки. – Подкарпатье вам, а Трансильвания – нам.

– А тех извергов, что там живут, – в конюшнях держать! – верескнув немец.

Здесь Дмитрий сквозь алкогольный туман утямив, что говорят они не про что-то другое, как таки про Украину и украинцев. Первым молниеносным желанием было ворваться в купе и тремя точными вышколенными приемами вернуть эти три глупые союзнические головы в позе «искреннее удивление». Он уже схватился за щеколду, как мозг обожгла молниеносная мысль: «Если этот немота так говорит о нас, то этого не может не знать большой фюрер Адольф Гитлер. А если он это знает, – а Гитлер о своих есесманів знает все, – и этот болван, вместо того, чтобы гнить в земле, едет на дефиляду, то большой фюрер… Да быть этого не может! А может… Может, Гитлер такого же мнения об Украине и украинцах? Га?»

Дмитрий вон протрезвел и медленно, как лунатик, вошел в купе. Попутчики замолкли, в них почему-то вдруг появился аппетит. Немец с откровенным страхом осматривал здоровенную Дмитрову постать. Румын ел ветчину и внимательно смотрел в окно, мадьяр ковырялся в зубах ножом с надеждой отыскать там хотя бы крошку конины.

Дмитрий молча улегся на верхней полке и думал. Он давно уже не верил союзничкам румынам и мадьярам, презирал маршала Антонеску и адмирала Хорти. Но Гитлер?! Адольф Алоизович? Большой фюрер