Текст книги "Даром (СИ)"

Автор книги: Яна Каляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– А кто хозяин-то?

– Да сам Рязанцев.

Присвистываю. Придурок Виталя не нашел ничего лучше, чем войти в контры с одним из самых крутых авторитетов города.

– А ты в самом деле ничего у него не… стибрил?

– Я? Да ты чо, Сашок… – возмущение Витали выглядит совершенно искренним. – Мне чего, жить надоело, что ли? Да и залет это – воровать…

Пожалуй, воровство и правда не в характере нашего Витали. Он наглый, да, но скорее от избытка простодушной честности. Можно, конечно, спросить через «скажи как есть» – для надежности… Но применять Дар на сотрудниках – да хуже только на членах семьи. Зачем я стану вписываться за человека, которому не могу верить?

Тетушка, раздающая листовки у остановки, говорит, что Одарение стало новым витком эволюции человечества; секта у них – «Дети Одарения» или что-то вроде того. Однако далеким от такой высокой духовности обывателям Одарение было дано в ощущениях, как «вторые девяностые». Перебои в работе коммунальных служб, очереди за продуктами, дикие скачки цен, общая растерянность, местами переходящая в панику. Ну и резкий подъем преступности, куда без него. Некоторые люди обнаружили у себя способность убивать, или калечить, или, например, проходить сквозь стены; большинство смогло удержаться на грани, но были и те, кто ударился во все тяжкие – это же волшебство, это даже не карается законом! И тут же подняла голову организованная преступность, в благополучные времена залегшая на дно. Пожилые уже авторитеты былых времен, по виду превратившиеся в благообразных бизнесменов или политиков, вспомнили лихую молодость и собрали вокруг себя вооруженных пацанов. Как грибы после дождя вырастали новые группировки, немедленно вступавшие со старыми авторитетами и друг с другом в борьбу за контроль над территориями. Зимой и в начале весны стрельба на улицах успела стать привычным делом; Дары, связанные с насилием, решающего преимущества в бою обычно не давали, однако вносили элемент непредсказуемости.

Сейчас вроде бы страсти улеглись, и равновесие с грехом пополам восстановлено. Обыватель может выйти в супермаркет без риска угодить в эпицентр разборки уличных банд. Однако, например, ЧОП, которому все арендаторы отстегивают за охрану офиса – наша крыша, и это ни для кого не секрет.

К ЧОПовцу я и иду первым делом – пускай крыша выполняет свои функции. Качок с бычьей шеей слушает меня, кивает и отходит в дежурку позвонить. Возвращается минут через пять:

– Кароч, такое дело. Не наша это территория. Если бы рязанцевские сюда заявились с предъявами, мы бы их по понятиям встретили. А раз твой пацан у них накосячил, пусть сам с ними и разбирается.

Думаю, не звякнуть ли майору Лехе. За меня он вписался бы против кого угодно, базара нет. А вот Виталя ему никто. Конечно, по моей просьбе он поможет. Но не дело это – втягивать полицию в бандитские разборки. Как-то же пацаны с ментами сферы влияния разделили, и я поставлю Леху в сложное положение, если попрошу ради меня зайти на чужую территорию. Был бы вопрос жизни и смерти, а так…

Ясно-понятно, спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Возвращаюсь в офис. Виталя смотрит на меня исподлобья. Глаза у него – как у побитой собаки. Фингал переливается причудливыми оттенками бирюзы и фуксии. Ну и что с ним, дураком, делать? Если я выгоню на мороз сотрудника из-за того, что у него проблемы, я же сам себя уважать перестану. А наблюдать, как он превращается или в бомжа, или в пушера… не по мне это.

Меньше всего охота влезать в разборки группировок. Староват я для этих пацанских терок. Да и реквизита соответствующего у меня нет – цепей там золотых, мерса черного… или какие сейчас тачки в тренде у крутых, не знаю даже. Ладно, будем работать с тем, что есть. Как любил говорить покойный отец, Бог не выдаст – свинья не съест.

– Завтра поедем к Рязанцеву решать твои проблемы. Чтобы в девять был у меня, у подъезда.

– Ага! – оживает Виталя.

– Чего «ага», дубина? Адрес пиши.

* * *

– Значит, ты готов вписаться за своего человека… Виталия, – раздумчиво говорит господин Рязанцев. – Что же, это не может не вызывать уважения. Верно я понимаю, что твоя фирма принимает его долг на себя?

Мы сидим в гостиной в огромном загородном особняке. В проеме высокой двойной двери скучает амбал в кожаной куртке. Обстановка здесь скорее элегантная, чем дорогая-богатая: дизайнерская мебель, картины абстракционистов на белых стенах, пространство и свет. Унитазы у них тут вряд ли золотые, но из-за дизайна стоят не меньше. Обстановка осталась от эпохи капиталистического романтизма, а вот сам Рязанцев уже прикинулся в ногу со временем, в стиле первоначального накопления капитала: золотые перстни, стрижка под ежик, пиджак… допустим, не малиновый, но бордовый. Ему за шестьдесят, и он довольно тучен, но тройной подбородок выглядит не комично – скорее весомо. Фигура, с которой всем приходится считаться.

Отвечаю, прямо глядя в его заплывшие жиром глаза:

– Нет, ты понимаешь неверно, – неуютно обращаться к такому солидному человеку на «ты», но раз он мне тыкает, звать его на «вы» значило бы признать подчиненное положение. – Никакого долга за нами нет. Потому что мой человек ничего у тебя не брал.

– Да неужели? – Рязанцев саркастически вскидывает мохнатые брови. – И как ты тогда предлагаешь, как теперь выражается молодежь, разруливать наш ситуэйшн?

– Мой человек не смог выполнить работу, которую ты ему поручил. В наших правилах делать для заказчика все возможное. Я приехал, чтобы помочь Виталию справиться с заказом.

– А, то есть ты найдешь мою скрипку?

– Я не сказал – найду. Я сказал – сделаю все возможное.

Рязанцев рассеянно барабанит пальцами по столику красного дерева:

– Что же, возможное так возможное. Справишься – будет за мной должок. Сейчас одиннадцать утра… времени тебе даю до полуночи. Действуй. Часы пробьют, и наш договор превратится в тыкву. Если не справишься… ну, не станем забегать вперед. Проблемы следует решать по мере их поступления. Чего тебе нужно для работы?

– Для начала – понять ситуацию. Почему ты уверен, что скрипку не мог вынести из дома никто, кроме Виталия?

– Потому что в субботу… четыре дня назад… моя дочь Дина играла на ней перед гостями. У Дины Дар к исполнению классической музыки, поэтому я и купил ей настоящего Штайнера. После концерта, как всегда, дочь убрала скрипку в шкаф в музыкальной гостиной. Гости к тому моменту ушли. В понедельник днем хотела позаниматься, и на месте скрипки уже не было. Вечером приехал твой Виталий, шарился по всему дому. Машину его мой ротозей обыскать забыл при выезде. Значит, кроме твоего пацана, некому.

Как я и думал, доказательств виновности Виталика ноль. Его просто выставили крайним. Хотя вернуть скрипку Рязанцев все-таки хочет больше, чем получить козла отпущения.

Хозяин смотрит на меня своими маленькими глазками умной свиньи:

– Нам край как нужен этот инструмент. Через две недели у Дины выступление в резиденции губернатора. Перед лучшими людьми города! С другой скрипкой она работать не будет.

– Где в доме камеры?

– Камер нет. Я трепетно отношусь к своей приватности.

Еще бы. Тут наверняка нередко происходит такое, чему лучше бы не попадать ни на какие записи.

– А твои люди? Ты им всем доверяешь?

– Не были бы мои, если бы не доверял. И даже если бы кто-то из них объелся белены и решился у меня воровать – есть не такие тупые способы это сделать. Видишь ли, скрипка работы Штайнера стоит небольшое состояние, но продать ее очень сложно, это не краденую мобилу в переходе загнать.

– А обслуживающий персонал?

– Прислуга? Эти, пожалуй, могли. По безмозглости. Шастают туда-сюда… С ними можешь поговорить. Разрешаю.

Не пора ли задать Рязанцеву особенный вопрос? Пожалуй, не стоит. Он, допустим, забудет, а вот этот амбал, скучающий в дверях – нет. А главное, зачем Рязанцеву врать? Что Виталика откровенно подставляют, он особо не скрывает. И скрипку, похоже, действительно хочет найти.

– Тогда мне нужно помещение, где я смогу поговорить с твоими работниками. Наедине с каждым. А Виталий пусть пока еще раз обнюхает дом. Вдруг просто не взял след в первый раз.

Рязанцев небрежно машет амбалу:

– Вовчик, проводи.

Вовчик выходит, я следую за ним. Он приводит меня в библиотеку, которой, судя по мертвенному порядку, никогда толком не пользовались. Золоченые корешки выставленных на полках книг блестят одинаково – вряд ли хоть одну из них кто-то после дизайнеров-оформителей держал в руках.

Спрашиваю у амбала:

– Сколько человек работают в доме?

– Челяди-то? Одиннадцать душ, – тяжеловесно шутит Вовчик; тоже мне, аристократ, белая кость. – Повара, горничные, садовники. Этот, как его… батлер, во. Сменяются по пятницам, значит, в субботу все были здесь. Щас по одному буду водить…

Вором может оказаться либо очень глупый человек, не представляющий себе, насколько сложно будет продать уникальный инструмент. Либо, напротив, очень умный, имеющий какой-то сложный план. Но почему именно скрипка Штайнера? Дом набит дорогущими вещами, которых вряд ли хватятся скоро…

Обстоятельно беседую с каждым из служащих. Рассказывают они все одно и то же: ничего не видел, ничего не знаю, ничего не скрываю. Дары тоже у всех оказались обыденные, бытовые, малопригодные для организации ограбления – по крайней мере, с их слов.

Другого я и не ждал. Полгода в полиции я не только механически применял Дар, но и многому у опытных оперов научился. Неважно, что люди говорят, важно – как. На допросе большинство людей нервничает – это нормально; но есть способы по мимике, жестам и структуре речи отличить обычное волнение от намеренной лжи. Паузы перед ответами, непроизвольные жесты, изменение голоса и положения тела… Я физически не успею применить Дар на каждом, потому выбираю тех, кто что-то пытается от меня скрыть.

Первый особенный вопрос я задал поварихе, но оказалось, что о скрипке она действительно ничего не знает, а нервничает из-за того, что ворует продукты на хозяйской кухне. Надо же, какая бесстрашная женщина… Вторым попытался расколоть непрерывно двигавшего руками паренька-садовника, но этот не скрывал вообще ничего – похоже, просто оказался гиперактивным. После каждого применения Дара приходилось брать почти трехчасовой перерыв, так что до десятого человека в списке я добрался, когда за окном уже стемнело.

Эту бесцветную горничную средних лет я едва не пропустил – она была невыразительна и спокойна, как вареная рыба. Никаких видимых признаков нервозности. Но когда я прошу в подробностях описать вечер субботы, замечаю, что глаза у нее расширяются и бегают. Это явный признак, что человек придумывает события вместо того, чтобы вспоминать. Тогда задаю особенный вопрос:

– Скажите как есть, что вам известно о местонахождении скрипки работы Штайнера?

– В двадцать три двадцать субботы Дина Рязанцева велела забрать скрипку из музыкальной гостиной и отнести к ней в апартаменты. Я исполнила, – отвечает женщина.

Ее тон и голос остаются прежними – стать еще бесцветнее они просто не могут.

Дина, значит… Единственная дочь Рязанцева. Принцесса криминальной помойки… Ё моё, как же не хочется в это лезть. Но, похоже, придется.

Последний помощник повара ничего полезного не сообщает, быстро отпускаю его. Уже половина одиннадцатого. У меня осталось полтора часа, чтобы найти скрипку. Жаль, Дар не успеет восстановиться. Ну да что я, с мажоркой не справлюсь безо всякого Дара?

За дверью меня ждет совсем спавший с лица Виталя.

– Ничего, – трагически шепчет он. – Все обнюхал два раза… Главное, иногда как будто вот она – скрипка хренова эта – здесь, рядом. Но нет, глухо, ничего. Может, у меня шарики за ролики заехали уже…

Хлопаю его по плечу:

– Не ссы, Виталя, прорвемся…

Апартаменты Дины на втором этаже. В самом деле, не будет же принцесса жить в комнате, как простая смертная? Поднимаюсь по прозрачной, лишенной перил лестнице – жутковатая мода. Давлю естественный порыв постучать в девичью дверь. Стучит прислуга, а я здесь в качестве детектива.

Сперва кажется, что я попал в магазин игрушек – огромная комната завалена ими. В глазах начинает рябить от плюшевых мишек, кукол, машинок размером в половину настоящей… одних железных дорог тут штуки четыре, не меньше. Черт, забыл выяснить, сколько же Дине лет.

Хозяйку этого великолепия нахожу в следующей комнате, перед огромным домашним кинотеатром. Развалилась на диване, гладкие ноги закинуты на спинку. Смотрит она, однако, тот же сериал с третьего канала, что и моя мама.

– Хрюли без стука? – буркает Дина, даже не взглянув на меня.

Подхожу к ней, беру валяющийся на диване пульт, нажимаю красную кнопку. Натужные экранные страсти мигом угасают.

– Э-э, ты чо, оборзел совсем⁈ – вскидывается Дина.

На ней розовый топик, шортики, сникерсы. Синие и красные пряди торчат в разные стороны. Но, несмотря на инфантильный прикид, дочь Рязанцева давно уже не ребенок. Ближе к тридцати, чем к двадцати, пожалуй. Ноги что надо, но девушка излишне худощава, на мой вкус – подержаться не за что. Впрочем, я здесь и не за этим.

Опускаюсь в кресло напротив нее:

– Дина, сядь по-человечески. Надо поговорить.

– Да кто ты такой ваще?

Однако мой тон действует, Дина убирает ноги со спинки и садится ровно.

– Твой отец поручил мне найти потерянную скрипку. И я намерен сделать это. Лучше, если ты сразу мне скажешь, куда ее спрятала.

– При чем тут я? Ваш чувак тут шляется уже несколько дней, нос свой сует везде, достал. Теперь ты еще приперся… Не знаю я. Это моя скрипка вообще-то, хрюли мне самой ее прятать?

– Тебе виднее… хрюли. Но я знаю, что скрипка у тебя. Хочешь, чтобы твой отец тоже это узнал?

– Да пошел ты! Давай, расскажи Рязанцеву, что родная дочь его обкрадывает! Представляешь, что он с тобой сделает?

– А что он сделает с тобой? Тебя это не больше волнует?

Дина стоит дурацкую рожицу и отворачивается. Быстро осматриваю комнату. На стенах – фотографии отечественных и зарубежных поп-звезд. Подписанные, небось… Стоп. Среди кумиров – ни одного скрипача… У девушки с Даром к игре на скрипке?

– Дина, у тебя ведь Дар не к классической музыке? Потому ты и спрятала скрипку? Чтобы отец не узнал, что ты врала ему?

– Да я же даже и не врала! – взрывается Дина. – Он сам все себе навоображал! Его, мол, дочь – гениальная скрипачка, и никаких гвоздей! Думает, это аристократично! Как в лучших домах Европы, хрюли! Сам едва отмылся от крови и говна девяностых, меня запихал в бординг на выселках Грейт Бритайн и туда же – мы теперь высшее общество! Девочка пиликает на скрипочке, да не на лоховской какой-то – на настоящем Штайнере! Как в лучших домах Европы! Ненавижу, сука, сука, как же ненавижу!

Холеное личико искажается истеричной гримасой.

– Я понимаю, что ты не хочешь играть на скрипке, Дина. Однако от того, найду я ее или нет, зависит человеческая жизнь. Понимаю – тебе плевать. Но мне не плевать, потому что это жизнь моего человека. Как ты спрятала скрипку? У тебя такой Дар – прятать вещи?

– А ты поживи с такой гнидой, как мой папахен! Только о том и будешь мечтать каждый чертов день, чтобы сохранить кусочек личного пространства, спрятать от него хоть что-нибудь, хоть капельку своей жизни оставить себе!

– Хорошо. Сейчас четверть двенадцатого. У нас два варианта, Дина. Или в полночь твой отец узнает, что ты его обманывала. Или мы представляем ему все так, будто скрипка была потеряна и только теперь нашлась. Выбирай.

Дина подалась вперед, изогнула тощую шею, ее голос сделался хриплым:

– Знаешь, что означает мое имя?

– Не знаю.

– Дина – это судьба. Может, я твоя судьба? Давай сбежим вместе?

Определенно – она не нимфа.

– Не валяй дурака. У тебя красивое имя, а вот моим ты даже не поинтересовалась. У нас осталось двадцать минут. Включай свой Дар и доставай скрипку.

Дина закатывает глаза и плетется в гардеробную.

* * *

Раскрытый футляр со скрипкой Штайнера лежит на столе красного дерева. Не разбираюсь в музыкальных инструментах, но вещь и правда очень красивая: крутой подъем деки, львиная голова на месте завитка. От скрипки веет древностью, но при том она не выглядит старой и непригодной. В изгибах линий таится живая музыка. Эх, такой инструмент бы действительно одаренному скрипачу…

– Скрипка оказалась в гардеробной, в нижнем левом ящике. Вероятно, Дина переутомилась от тренировок, случайно убрала ее туда и тут же об этом забыла. В первый раз Виталий дал маху. Дом очень большой, Дара не хватило на полный обыск. Во второй раз он работал тщательнее.

Рязанцев молча сверлит меня своими свинячьими глазами без всякого выражения. Что происходит под всеми этими слоями жира в его мозгу? Наверно, он догадывается, что все не так просто. И что лучше бы ему поверить, что все так просто.

Заканчиваю доклад:

– Скрипка в целости и сохранности. Мы свои обязательства выполнили.

Рязанцев держит паузу. Давлю желание вытереть вспотевшие ладони о штаны.

– Что ж, выполнили так выполнили, – безразличным голосом произносит наконец Рязанцев. – Вовчик, давай бабло.

Амбал Вовчик достает из кармана куртки лохматую пачку купюр крупного номинала. Она не перевязана. Не похоже, что деньги вообще кто-то отсчитывал – скорее взяли сколько-то на глазок от большой стопки.

– Честный труд должен быть оплачен, – назидательно произносит Рязанцев.

Эх, деньги… Тут примерно столько, сколько я за год зарабатывал в своей айтишной конторе. Хватило бы и на расширение бизнеса, и маме на зубы, и мне – чтобы надолго забыть об экономии.

Вот только если я сейчас возьму эту пачку, то таким образом принесу Рязанцеву что-то вроде вассальной присяги. Тогда отказываться от его поручений будет уже не по понятиям. А я ведь хорошо понимаю, что мой Дар можно использовать не только для поиска пропавших побрякушек. Куда меня вызовут в следующий раз – в подвал к плюющемуся кровью узнику или во властные коридоры для сбора компромата на по-настоящему опасных людей?

Медленно говорю:

– Мы так не договаривались. Я человека своего прикрывать приехал. Ему и заплати сколько договорено. А я ничего у тебя не возьму.

Глаза Рязанцева ничего не выражают, на губах змеится улыбка:

– Вольному воля, – насмешливо произносит он, и тут я подбираюсь – его голос странно изменяется: – Вовчик, положи деньги под футляр.

Громила Вовчик начинает вдруг двигаться неловко, как робот со скверно смазанными суставами. Потом замирает – руки по швам, и тут же изумленно озирается.

– А где же деньги, Вовчик? – вкрадчиво спрашивает Рязанцев.

Громила начинает растерянно хлопать себя по карманам, таращит глаза, хватает ртом воздух. Либо в нем погиб гениальный актер больших и малых театров, либо он правда не понимает, что сделал несколько секунд назад.

– Только что в руках же держал, сукой буду… – растерянно выдыхает Вовчик.

– Ладно, не ссы, Вован. Я пошутил, – без тени улыбки говорит Рязанцев. – Иди погуляй.

Ошалевший Вовчик выскакивает за дверь. Рязанцев переводит взгляд на меня:

– Он бы и нож себе в пузо вогнал, если бы я приказал.

Понимаю, что Рязанцев не просто так говорит – он это уже проверял на практике. Держу морду кирпичом, но радуюсь, что на мне пиджак – не видно, что рубашка прилипла к вспотевшей спине.

– А у тебя есть яйца, Саня, – продолжает Рязанцев. – Зачем тебе эта убогая поисковая контора? Через нее разве что бабки отмывать. А ты мог бы ворочать большими делами. Вместе со мной. У тебя редкий и сильный темный Дар. Почти как у меня. Я знаю, как заставить лохов сделать что угодно. А ты мог бы у них узнавать, что именно они могут сделать. Для нас. Или правда мечтаешь до пенсии искать старушкам потерявшихся котиков?

– Не вижу ничего зашква… то есть недостойного в поиске котиков. А зачем ты используешь такую лексику, Борис Сергеевич? Бабки, ворочать делами, лохи… Ты же был СЕО в бигфарме. Зачем этот закос под братка из девяностых?

Рязанцев криво усмехается:

– Молод ты, Саня. Жизни этой паскудной еще не хлебнул полной чашей. Как говорил один умный римлянин, «времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». В СССР мы были комсомольцы-добровольцы, строили коммунизм вперед и с песней. Пришли девяностые – в пацаны подались, чисто конкретно. Настала эпоха стабильности – возглавили концерны и холдинги: новая этика, социальная ответственность, борьба с дискриминацией, вся эта хрень. Вернулись волчьи времена – снова стали волками. А правда всегда одна, Саня: сильный жрет слабых. Ты каким хочешь быть, слабым или сильным?

– Меня вполне устраивает остаться самим собой.

Может, однажды у меня появятся дети; не хочу, чтоб они ехали крышей от ненависти ко мне. Никакие деньги, никакой статус, никакая власть того не стоят. Вслух, конечно, этого не говорю – инстинкт самосохранения бдит.

– Как знаешь, – Рязанцев пожимает плечами. – Насильно мил не будешь. Что же мне с тобой делать, Саня? Денег моих ты не хочешь. В дело со мной войти не хочешь. А в долгу оставаться мне западло. Что мне для тебя сделать, прежде чем отпустить на все четыре стороны?

Собираюсь, как перед прыжком в холодную воду:

– Ты знаешь что-нибудь о свободных от Дара?

Рязанцев несколько долгих секунд смотрит на меня, не мигая, потом с неожиданной для его комплекции легкостью встает из глубокого кресла:

– А поехали. Тут недалеко.

За руль черного Бентли – так вот что у них теперь вместо мерсов – Рязанцев садится сам. Выезжаем в темноту вдвоем. Это слегка успокаивает. Если бы за мой вопрос меня полагалось пристрелить – взял бы своих пацанов.

Рязанцев не выключает дальний свет – проблемы едущих навстречу его не волнуют. Сворачиваем на грунтовку в заросшие высокой травой поля. Напрягаю силу воли, чтобы не лезть с вопросами – так я выдам, что нервничаю.

Едем вдоль мощного кирпичного забора – такой же окружает имение самого Рязанцева. Но здесь ворота распахнуты, створка висит на одной петле. Рязанцев ведет Бентли прямо между створками – ржавое железо скрежещет о бока. Через заброшенный сад подъезжаем к куче обгорелых обломков. В свете фар видно, что от особняка осталось только несколько черных от копоти стен.

– Здесь Безруков жил, – ровным голосом начинает рассказывать Рязанцев. – Серьезный был человек. И у него был сын. С особенными, как тогда говорили, потребностями. Не знаю, то ли аутист, то ли ДЦПшник. За тридцатник парню уже перевалило к Одарению, здоровенный детина, а по уму – все равно что дитя малое. Но беззлобный, не обижал никого, жил себе тихонько – и Бог бы с ним. Какой ему вышел Дар и вышел ли вообще, того никто и понять не мог, а сам он едва говорил. Как был убогим, так и остался. Вот только никакой чужой Дар на него не действовал. Я сам проверял. В первый и последний раз такое встречал: глазами видишь, что перед тобой человек стоит – две руки, две ноги, зенками лупает. А для Дара – пустота, воздействовать не на кого, словно никакого человека и нет.

Рязанцев немного помолчал. Сквозь открытое окно доносился запах застарелой гари. Ветер гудел в обломках труб.

– А потом пацан один у Безрукова с катушек съехал. То ли дури перебрал, то ли белочка накрыла… Залез на крышу и ну по своим палить без разбора. А Дар у того пацана был сильный – невидимость. Так он стреляет, а его никто не видит, чтобы снять. Троих братков подранить успел. Остальные попрятались и стали ждать, пока невидимость кончится. Это час, не меньше. И тогда сын Безрукова… то ли рукой повел, то ли прошептал что-то, врать не буду, сам я там не был… в общем, сделался отъехавший пацанчик видимым, как все люди. Тут его быстро сложили. Но пацаны Дар его хорошо знали, говорили – до срока он даже сам с себя его снять не мог.

– Из-за этого дом сожгли?

– Нет, дом сожгли бетонозаводские, когда Михайловский рынок с Безруковым делили. Тогда же и его самого положили, и всю семью. Ни Дар, ни… свобода от Дара, если это она, от пуль не спасают. Больше не знаю ничего. Мы с тобой в расчете.

Рязанцев резко разворачивает Бентли, и мы едем назад.

Глава 5

Никто не свободен от Дара

Июль 2029 года

От трели офисного телефона я уже почти успел отвыкнуть: после появления Кати перестал наконец быть его рабом. Она переводит на меня только те звонки, по которым не может принять решение сама. С каждым ее рабочим днем таких случаев все меньше.

Принимаю звонок.

– Саша, тут странный заказ какой-то, – сообщает Катя. – Человек просит найти его Дар… Мы вообще беремся за такое?

– Переведи на меня.

Слушаю мелодичную трель. Вряд ли, конечно, на меня вышел свободный от Дара… слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я искал их везде, перерыл интернет, расспросил знакомых – глухо, только туманные слухи.

Одно такое обращение у нас уже было, еще на заре существования агентства, но дальше телефонного разговора дело не пошло. Меня сразу насторожил молодежный сленг звонившего, и я спросил дату его рождения. Оказалось, паренек отметил шестнадцатилетие за три недели до Одарения. Тогда я задал еще несколько анкетных вопросов, среди них – о профессии родителей. Выяснилось, что отец парня – моряк торгового флота. Я свернул разговор, сказав, что мы такими делами не занимаемся. Хотя заказы и деньги были край как нужны, с семейными скандалом я связываться не стал. Мало ли как и почему жена моряка изменила в документах дату рождения ребенка… Что бы ни стояло за Одарением, оно смотрело на фактический возраст, а не в записи ЗАГСа.

Но тут я сразу понимаю, что это другой случай – голос у звонящего вполне взрослый.

– Не знаю, ваш ли это профиль… – мнется он. – После Одарения так много всего навалилось, я даже не сразу понял, что у всех вокруг Дар есть, а у меня – нету. Не знал, к кому и обратиться с этим, все не до того было… Вот увидел ваше объявление, подумал – вдруг вы мой Дар как-то найдете? Я его не то чтобы потерял, но должен же он быть, в самом деле…

– Приезжайте к нам в офис. Это и правда не наш профиль, но если вы действительно этого хотите – поможем.

– Давайте попробуем, хуже-то не будет… Через час нормально?

– Да, жду вас в своем кабинете, комната восемнадцать.

Мог бы просто назвать номер, но чертовски приятно говорить – «в своем кабинете». Три дня назад мы все-таки расширились, только вчера закончили переезд. Фирмочка, занимавшая соседние помещения, закрылась окончательно. Неудивительно – эти шарлатаны предлагали услуги по развитию и усилению Дара. Поначалу многие переигравшие в компьютерные игры задроты верили, что есть какие-то способы прокачаться. Привлекательная для многих идея – достичь результата за счет механического повторения некоего набора действий. Но теперь даже самым упертым эскапистам пришлось осознать, что Дар не прокачивается: какой вышел, такой и вышел. Остального, как и в прежние времена, приходится достигать за счет инициативы, управления рисками и связей. Когда мы только открылись, несколько доверчивых граждан еще надеялись на чудо и таскались к нашим соседям на какие-то тренинги. Но скоро отвалились и они, и фирма прекратила свое жалкое существование.

Теперь у Кати и Нины Львовны есть свое просторное помещение. К нему примыкает кухня – сегодня привез туда свою старую капсульную кофемашину и поручил Нине Львовне закупить печенья. Офис должен быть местом, где находиться приятно – и сотрудникам, и клиентам.

Заглядываю к девочкам проверить, как у них дела. Кто-то уже расставил по комнате растения – горшков семь, не меньше. Удивительно хорошо они стоят… как будто единственно возможным образом, что ли.

Спрашиваю сотрудниц:

– Это кто-то из вас привез? Так скоро?

– Нет, утром они здесь уже были, – отвечает Нина Львовна. – Уборщица принесла, наверно. Удивительное дело, ни разу ее не видела. По ночам она работает, что ли? Приходим уже в чистоту и уют каждый день…

Я тоже не раз замечал, что наш простецкий офис не по-казенному уютный: всюду зелень, на стенах неброские, но стильные картины в недорогом репринте, никогда не пахнет химией. Кто-то не просто проводит положенную по регламенту влажную уборку, но как будто вкладывает душу. Может, у уборщицы Дар? Каково это – получить Дар к уборке офисов?

До приезда клиента успеваю выйти пообедать. По коридору первого этажа навстречу мне шествует Мария – хозяйка одноименного детективного агентства. Это эффектная брюнетка в очках с черной пластиковой оправой. Холеная стерва на высоченных каблуках смотрит на меня сверху вниз и даже не думает посторониться, чтобы разминуться со мной. Что ж, я тоже уступать дорогу не намерен. Чувствительно задеваем друг друга локтями. Через пару шагов оборачиваюсь. Как я и ожидал, юбка делового костюма не скрывает очертаний весьма аппетитной задницы.

Сферы деятельности у наших фирм разные, но все же частично пересекающиеся. Как бы нам с Марией не стало тесно в одном городе…

Однажды я не удержался и использовал служебное положение в личных целях – пробил по полицейской базе, какой у этой Марии Дар. Оказалось, что-то продвинутое – способность к анализу и синтезу информации. Типа видит разрозненные факты и складывает из них цельную картинку. Непросто конкурировать с таким Шерлоком Холмсом в юбке.

На парковке жму руку Генке-паровозу, вылезающему из новенького джипа.

– Поздравляю с расширением! – лыбится Генка. – Молодчина, Санек! Завидую!

– Да было бы чему завидовать! У меня вся команда столько не зарабатывает, сколько ты один.

– Так то ж не я зарабатываю, а Дар. Двоих в сутки принимаю, и это мой потолок. А ты и бизнес развиваешь, и людям работу даешь, Санек. Ну бывай, я побег, клиент ждет…

Тоже иду – в свой кабинет! – ждать своего клиента. Он оказывается щуплым дядькой лет сорока с обширными залысинами и печальными глазами навыкате.

Неужто он – свободный от Дара? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. С места в карьер перехожу к делу:

– У меня есть способ решить ваш вопрос. Но результат может вам не понравиться. Скорее всего, в глубине души вы знаете, какой у вас Дар, просто не хотите признаться в этом самому себе. Я могу извлечь из вас это знание принудительно. Но, возможно, вам стоило бы походить к психологу? Как-то, я не знаю, разобраться в себе, подготовиться морально, принять себя?

– Ну уж нет, – решительно говорит дядька. – Отваливать деньги за то, чтобы левый человек копался в моих детских травмах, я не стану. Что у меня там в глубине, мать ее, души? Да какая, нахрен, разница. Можете извлечь – извлекайте.

– Как знаете, – включаю телефон на запись и перехожу на особенный тон. – Скажите как есть, в чем на самом деле состоит ваш Дар?

– Я могу убить человека на расстоянии вытянутой руки, – равнодушно сообщает дядька.

Взгляд его тут же снова делается осмысленным. Он все сказал. Действительно, что тут еще скажешь…

Уточняю:

– Готовы? Это может быть неприятно узнать.

– Глупо, что вы теперь знаете, а я – нет. Давайте уж, показывайте, чего я наговорил?