Текст книги "Даром (СИ)"

Автор книги: Яна Каляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Похоже, здесь действуют другие правила.

– Потому что я пришел к тебе за помощью. Разве ваш благородный путь разрешает отказывать в помощи?

Надежда пожимает плечами:

– Ну это же смотря кому… Ты, может, великий праведник? Тогда, конечно, помощь тебе будет благим деянием, а отказ в ней нанесет карме огромный ущерб. Но, только не обижайся, что-то я сомневаюсь в твоей праведности.

Раздражает, что я никак не могу понять возраст Надежды. Забыл посмотреть на дату рождения в паспорте. Когда она открывала дверь, казалась примерно моей ровесницей. А сейчас в ней проступает что-то… не старое, скорее древнее. Похоже, нет никакого смысла пытаться ее обмануть – это все равно что врать врачу, к которому пришел за лекарством.

– Ты права. Я не праведник.

– Людей убивал? – спрашивает Надежда так обыденно, словно интересуется, пил ли я сегодня чай.

– Было дело. Но я защищал себя и других. Разве я мог действовать иначе?

– Какая разница, мог или не мог. Даже если тебе просто не повезло. Такое случается. Убийца никак не может быть праведником. Ладно, спрошу что попроще. Жене изменяешь?

– Да.

Формально Оля мне пока не жена, но понимаю, что здесь это не имеет значения. Надежда криво усмехается:

– Вот это уж вряд ли ради защиты себя и других людей, да? Ты сейчас… ну как бы объяснить, чтобы ты понял… будто хочешь купить бриллиант, а на счету у тебя не то что ноль, а даже и минус. Счет кармический, но суть та же.

– Я ведь не для себя прошу.

– Это ничего не меняет. Если у тебя нет денег, ты не можешь купить бриллиант ни для себя, ни для другого.

– Ты даже не выслушала, в чем моя проблема!

– Не обижайся, но твои проблемы – не моя печаль. Тебе тут что, Диснейленд? Хрущоба исполнения желаний? В духовном мире тоже ничего не бывает бесплатно, знаешь ли.

Однако. Разве праведница может быть такое саркастичной? Честно говоря, ожидал, что Надежда окажется доброжелательной и благостной, как геше Эрдем. То ли я чего-то не понимаю о праведности, то ли просто с праведницей не повезло.

– Не хочу показаться негостеприимной, но тебе пора, – Надежда уже не пытается скрыть раздражение. – У меня дела, да и у тебя, надо полагать, тоже.

– Подожди! Ты не можешь… вот так. Я наломал дров – что есть, то есть. Но я не отказывал тем, кто приходил ко мне за помощью. Особенно тем, кому больше негде было искать помощи.

Надежда скрещивает руки на груди:

– Похвально. Продолжай в том же духе. В этой жизни карму убийцы ты вряд ли отработаешь, а там… Да найди лучше духовного учителя, он все нормально объяснит. Я не по этой части, мне вообще не показано общаться с людьми, как ты уже мог заметить. До свиданья, всего доброго.

Похоже, здесь ловить нечего. Не хочет человек мне помогать, даже слушать меня не хочет – обидно, но Надежда в своем праве. Колхоз – дело добровольное. Надо искать другого свободного от Дара, которому что-то от меня будет нужно… Нет, не прокатит. Им по определению ничего не нужно.

А ведь если бы Надежда была сегодня в Карьерном, она могла бы просто подойти к этим двум живым бомбам и застрелить их – ни гипноз, ни волна на нее не подействовали бы. А, стоп, не смогла бы – побрезговала бы портить убийством свою драгоценную карму. Убивать же фу-фу-фу, неважно, сколько людей таким образом можно спасти…

Тем не менее Надежда ничего не должна – ни мне, ни кому-то другому. Можно отказать в помощи тому, кому неоткуда больше ее ждать. Можно не выходить на битву со злом, чтобы не замарать свои белые одежды. Кто я такой, чтобы судить?

Но ведь это работает в рамках индивидуалистической логики мирного времени. А если смотреть на нас, людей, как на нечто общее, и знать, что мы стоим на пороге войны – станет ясно, что мы просто обязаны помогать друг другу. А кто не хочет, на тех можно надавить. Что важнее – воссоединение моей семьи или душевный комфорт этой праведницы? Она же осталась свободной от Дара, потому что соблюдала некоторые правила. Вот к этим правилам и надо апеллировать.

– Надежда, ты не можешь меня прогнать. Я имею право получить помощь. Черт возьми, я сейчас это докажу.

Напротив окна – мутноватое овальное зеркало. Встаю, подхожу к нему. Ну и рожа у меня… неважно.

Накатывает тошнота, и, похоже, причина не в похмелье или не только в нем. Сколько раз я проделывал это с другими… в ходе расследований, в основном, но бывало же, что и в собственных целях. Нередко под мой Дар попадали люди, ничего дурного не сделавшие – но надо же было в этом убедиться. Это воздействие безвредно… насколько известно.

Так, не время для колебаний. Решился – действуй.

Говорю, глядя себе в глаза:

– Скажи как есть, как ты помогал людям, которым неоткуда было ждать помощи?..

Вроде бы ничего не произошло. А, не, нога травмированная разнылась. Такое до сих пор бывает, если стоять неподвижно некоторое время.

– Вот знала же, что не надо было тебя впускать… – тоскливо говорит Надежда. – Ведь ушел бы ты когда-нибудь… Годы духовной практики псу под хвост. Ладно, рассказывай, чего там тебе нужно.

– Забери Дар моего брата.

– Ну и где твой брат? Приведи его сюда.

– В том-то и дело. Он ушел. И не может вернуться. Хочет вернуться – я нашел способ достучаться до него. Только не может.

Надежда сразу веселеет:

– Что ж, на нет и суда нет. Я могу забрать Дар у того, кого знаю или вижу прямо перед собой. Ты достоин помощи, но просишь невозможного.

Вот оно как… Что же, я попытался. На нет и суда нет…

– Так что все-таки придется тебе уйти, – Надежда даже не пытается скрыть радость.

Тоже мне, блин, праведница.

– Да хватит уже меня гнать! Тот, у кого ты заберешь Дар, сам станет свободным от Дара?

– Наверно… Откуда мне знать? Я этого ни разу не делала, сам понимаешь.

– А свободный от Дара может забрать Дар у того, кого знает, даже если его нет рядом?

Надежда на полминуты прикрывает глаза, потом говорит:

– У меня это так может работать. Не проверяла, но понимаю, что должно получиться.

Тупо смотрю на панельку за окном. Уже совсем темно, почти везде горит теплый домашний свет. В каждой квартире – люди, праведные или не особо. Ссорятся, мирятся, укладывают детей, готовят ужин, смотрят кино.

Жизнь меня к такому не готовила. Я надеялся, свободный от Дара каким-то образом сможет вернуть Олега домой. Ожидал, конечно, что чем-то придется заплатить. В этой жизни ничего не бывает даром… кроме Дара. Но я не был готов к тому, что отдать придется собственный Дар.

Даром пришедший Дар… За год он стал основным инструментом в моей новой профессии. Даром я завоевал авторитет среди весьма серьезных людей. Им же решал личные вопросы, что, возможно, не совсем этично, но как же, черт побери, удобно…

А ведь я даже свободным от Дара не стану – бесполезный, дурацкий Дар Олега придется взять на себя.

Может, не так уж Олег хочет домой на самом деле? Он же без ума был от этих своих игрушек. Да, он жаловался тогда, когда я пробился к нему через Костю. Но это ничего особенного не значит. Олег вечно на все жалуется.

И дело вовсе не в моем эгоизме! Я ведь уже подписался помогать бороться с этим новым злом – сверходаренными. Нет сомнений, что они будут появляться снова и снова, и, по всей видимости, в другой раз окажутся не съехавшими с катушек психами, тупо уничтожающими все вокруг себя, а солдатами неизвестной нам пока армии. Мой Дар не уникальный, но очень редкий. И сейчас он как никогда нужен стране, а может, как знать, и всему человечеству. Я просто не имею права в такой момент сдавать оружие!

Игры кончились. Меня ждут серьезные дела.

И еще меня ждет младший брат – потерявшийся, испуганный. Он набедокурил, но верит, что я найду его и верну домой.

Потому что всегда так было.

И всегда так будет.

Я говорю Надежде:

– Забирай мой Дар. Сейчас. Я требую этого, и ты знаешь, что я в своем праве.

Все происходит просто и буднично – без торжественных жестов, пафосных заявлений, вообще без спецэффектов. Надя смотрит мне в глаза – и я не сопротивляюсь, наоборот, пытаюсь помочь ей. Дар уходит легко – как воздух из легких.

Глубоко вдыхаю – свободный от Дара. Быстро, пока не возникло соблазна таким и остаться, прикрываю глаза – надоела уже хрущоба эта убогая. Как действовать, не знаю, но уверен, что все получится.

Например, так. Я снова в еловом лесу возле нашей дачи. Олег убежал, и мне нужно найти его. Олег – левша, значит, забирал против часовой стрелки. Я смотрю на местность его глазами и представляю, какой путь мог показаться ему более удобным…

Как и тогда, он сидит, съежившись, в колючих кустах – маленький, худой, зареванный. Нет, не так – взрослый, усталый… потерянный.

– Все хорошо, Олежа, – не уверен, что брат слышит мои слова, но каким-то образом он должен понять, что происходит. – Я искал тебя и нашел. Пора домой. Если отдашь мне свой Дар – вернешься к маме. Если нет – останешься тут навсегда. Решать тебе.

Забирать Дар силой я не буду. Если Олег все-таки выберет то же, что выбрал семнадцатого декабря – его дело. А моя совесть будет спокойна.

Но он встает, тянет руки мне навстречу:

– Прости, Саня, я очень хочу домой.

Не факт, что он именно это сказал – возможно, мое воображение достроило. Но главное не в словах, а в действиях. Олег отдает, а я забираю Дар. Это оказывается так же просто и естественно, как передать тарелку с салатом за семейным обедом.

Конечно же, это не значит, что я уйду в какую-нибудь дурацкую игру. Мы не выбираем свои Дары, но применять их или нет, всегда решаем сами. Тем не менее, я неизбежно узнаю, каково это. Все мы знаем свои Дары.

Передо мной разворачиваются сияющие окна. Их тысячи, но я знаю, что могу отсортировать их в любом порядке или просто сформулировать, чего хочу – и всплывает нужное. Чего тут только нет: гонки, шутеры, РПГ, аркады, квесты… еще какие-то жанры, которых в реальности пока не придумано, ну или я о них не слышал. От самых примитивных, где надо тапать хомяка и получать награду, до сложных, где одно только обучение займет недели. От простеньких лабиринтов до навороченных стратегий. От ярких мультяшных замков до мрачных готических подземелий. И все эти миры могут стать моими. Азарт, радость, страх, сексуальное возбуждение, бешеный адреналин – все к моим услугам безо всяких ограничений, надо только выбрать нужную опцию.

Могучие рыцари салютуют мечами, едва одетые пышные красотки всех рас и расцветок призывно подмигивают, лукаво улыбаются потешные гоблины. Здесь есть приключения и отдых, задачки для ума и бездумный махач, друзья и враги – на любой вкус. А главное – всякое действие здесь вознаграждается. А вот чего в этом волшебном пространстве нет, так это сомнений, чувства вины, необратимых потерь. Здесь не бывает ситуаций, в которых попросту нет верного решения. Что бы ты ни делал – неизбежно окажешься прав.

Не то чтобы я не устал, не то чтобы никогда не хотел, чтобы все как-нибудь стало проще… Но вот это все – не мое, совсем не мое. Гейм-индустрия эксплуатирует человеческую потребность в гарантированном вознаграждении, подменяя настоящие достижения нарисованными. Реальность часто бывает тяжела, жестока и несправедлива, но на то она, черт возьми, и реальность, а я всегда был и буду ее частью.

Сворачиваю все окна.

Круговерть цветных карточек рассыпается в прах. Выдыхаю – и этот чужой Дар выходит из меня. Его никто не забирает, он попросту растворяется в пустоте.

Потому что Дар всегда отвечает чему-то внутри носителя. Чтобы получить ответ, ты должен был задать вопрос. Хотя бы один день, но ты правда должен был этого хотеть. Если Дару зацепиться не за что, он исчезает.

Открываю глаза таким же свободным от Дара, как и закрывал.

– Ну теперь-то ты уйдешь наконец? – устало спрашивает Надежда.

Странно, но сейчас у нее есть возраст – она чуть старше меня. Изменить прическу, одеться по-людски – симпатичная будет женщина. Лицо, правда, кислое, но это пройдет же когда-нибудь.

– Конечно, уже ухожу. Спасибо тебе, Надежда.

– Да не за что, – кривится она.

– И раз так вышло, что из-за меня ты не попадаешь в этой жизни в нирвану, или куда ты там собиралась… мой Дар же у тебя?

– Ну а как еще?

Значит, мой Дар ей подошел. То есть в глубине души она все-таки не против того, чтобы иметь возможность вторгаться в чужое сознание. Сразу возникло ощущение, что так себе она праведница. Впрочем, чья бы корова мычала. Никто не безупречен.

Уже в прихожей все-таки оборачиваюсь:

– У тебя теперь редкий и ценный и Дар, Надя. Будешь искать работу – знаешь, где найти мою фирму. У нас только что открылась вакансия, и как раз под этот Дар.

– Да вали уже, – устало отвечает Надежда. – Ладно, подумаю.

Выхожу из подъезда. Телефон в кармане оживает. Мама.

– Саша, что это… я ничего не понимаю! Как такое возможно? Я уже и не ждала… – Мама всхлипывает.

– Мама, пожалуйста, не надо плакать. Что случилось?

– Олег… он вернулся домой! Просто вышел из своей комнаты… словно и не уходил.

– Мама, все нормально. Так и должно быть. Я скоро буду у вас. Как там Олег?

– Плачет. Говорит, что не надеялся уже. Как это может быть? Я ничего не понимаю…

– Я же обещал, что найду его и верну домой. Всегда так было и всегда так будет. Ты только не волнуйся, мама.

– А как ты сам, Сашенька? У тебя-то все в порядке?

Что-то она чувствует материнским сердцем, и никакой Дар ей не нужен для этого.

Прислушиваюсь к себе. Как я – свободный от Дара?

Хорошо. По-настоящему хорошо. Словно разорвана наконец цепь, которая приковывала меня к тому, чем я был больше года назад. К одной ситуации, к одному желанию, к одному способу действовать.

Теперь я действительно свободен.

– У меня все хорошо, мама. Я уже еду к вам. Скоро буду.

Вместо эпилога. Другими глазами

17 декабря 2028 года

Чудовищно скучно. На часах 15:20. Через сорок минут пора будет выходить на очередное служебное мероприятие, которое, я знаю, моей скуки не развеет. Впрочем, ее уже много лет ничего не может развеять.

Всю жизнь наблюдаю, как люди пытаются скрыть от себя собственную внутреннюю пустоту: изображают радость, привязанности, интерес, стыд, страх… эту, как ее, любовь. Разница между нами в том, что они обманывают прежде всего себя, а я обманываю только их. Они в массе туповаты, так что это не особо сложно.

Ходить, говорить и притворяться таким же, как другие, мне пришлось учиться одновременно. В этом удалось достигнуть успеха – я всегда и во всем достигаю успеха. Единственным человеком, заподозрившим неладное, оказалась моя мать; должно быть, в младенческом возрасте у меня не получалось имитировать эмоции, которых она ожидала. Это искусство далось мне позже, но мать уже била тревогу – что-то, мол, не так с ее дитятком. Поначалу она таскала меня по детским психологам. Этих клуш нетрудно оказалось водить за нос, никакой опасности они не представляли. Но мать на этом не успокоилась, она собиралась обратиться к серьезным психиатрам, и вот их обмануть было бы уже намного сложнее – к восьми годам у меня выработался навык здраво оценивать свои текущие возможности. Потому матери пришлось погибнуть от бытового несчастного случая; крайне неосмотрительно с ее стороны было лежать в ванне, держа на бортике фен, включенный в сеть.

С отцом особых проблем не возникало – его не волновало ничего, кроме собственного перманентно раненого мужского эго. Достаточно оказалось следить, чтобы в доме никогда не переводился алкоголь, и с его помощью папочка планомерно ликвидировал себя сам. Но все-таки эта пьяная рожа раздражала, потому пришлось слегка ускорить процесс, подмешивая в спиртное токсичные вещества в дозах, неуловимых для судебно-медицинской экспертизы. В итоге отец сделал мне подарок на восемнадцатилетие – освободил жилплощадь. Навсегда.

Учеба, экзамены, карьера – все это давалось настолько легко, что не вызывало ни малейшего интереса. Изучение людей, их реакций и представлений о себе поначалу занимало чуть больше. В детские годы казалось, что человеческое поведение невозможно понять, его можно только выучить: на похоронах изображаем грусть, после успешно сданного экзамена – радость, когда удалось кем-то воспользоваться – благодарность. Надо только запомнить и натренировать до автоматизма соответствующие наборы мимики, жестов, устоявшихся вербальных конструкций.

Но и так называемый внутренний мир оказался не таким уж сложным уравнением. Люди проецируют внутрь себя смесь из социальных конструктов, биохимических реакций и случайно собранных травм, и этот коктейль считают уникальной личностью, в терминальных случаях – бессмертной душой. Они застревают в социальных ролях, как жирные мыши – в сужениях лабораторного лабиринта. Анализ этих нехитрых, по существу, механизмов позволил создавать маски с готовым набором личностных проявлений, не тратя ресурс на имитацию каждой отдельной эмоции. К началу полового созревания мне было уже нетрудно создавать личины и менять их по мере надобности.

Это сделало жизнь проще, но одновременно и скучнее. Последние ожидания хоть какого-то развлечения были связаны с сексом – действительно, некоторые гормональные всплески он вызывает. Но по мере изучения биохимии стало ясно, что те же гормоны можно активировать в организме и напрямую, без этих непродуктивных телодвижений и нарушения базовой гигиены – нужно просто вводить в кровь соответствующие вещества. Эксперименты с биологическими партнерами показали, что соитие и с теряющим от похоти остатки разума телом, и с покорным телом, и с захлебывающимся в крови и умоляющим о пощаде телом развлекают меня одинаково мало.

Некоторый азарт вызывала борьба за лидерство и власть. Занять доминирующую позицию в школьном классе, дворовой компании, студенческой группе, отделе организации – поначалу это выглядело достойной целью, однако тоже оказалось до отвращения легко. Из человека во все стороны торчат ниточки, как из драного вязаного свитера; потяни за нужную – и распустишь столько пряжи, сколько требуется в данный момент.

Передо мной открыты все карьерные траектории, вплоть до высших постов в стране. Вот только я постоянно спотыкаюсь о главный парадокс власти: чем выше человек в иерархии, тем сильнее на него давят со всех сторон обстоятельства непреодолимой силы и тем менее он свободен в своих действиях. На самом верху правитель и вовсе становится функцией от сил, вознесших его на эту вершину. От личности правителя ничего не зависит. Тут помогло бы разве что радикальное изменение правил игры.

Чем выше поднимаешься в иерархии, тем чаще встречаешь подобных мне. Большинство психопатов интеллектом не превосходят среднего человека, то есть чудовищно тупы; неспособность усвоить социально-приемлемые паттерны поведения мгновенно отбрасывает их на дно жизни. Те же, кто чуть поумнее, адаптируются и скоро получают преимущество. Нормотипичные люди слишком много энергии тратят непродуктивно: боятся принимать риски, сожалеют о поражениях, терзаются муками совести… Подобные мне этих слабостей лишены, хотя по интеллекту, как правило, до меня не дотягивают. Но из своих структур я их всегда устраняю – с предсказуемыми и управляемыми нормотипиками удобнее.

Моя должность отнюдь не на вершине иерархии даже внутри организации, но меня она устраивает, потому что оптимальна в плане отсутствия контроля. В каждой структуре есть черные воронки, всасывающие колоссальные ресурсы, но на деле работающие на десятую долю от возможной эффективности. Мне это позволяет без затруднений выводить средства на личный проект, если когда-нибудь он у меня появится.

Иногда я думаю – что могло бы сделать жизнь хотя бы немного интересной? Цель, которая выглядит достойной – преобразовать общество таким образом, чтобы мне не приходилось больше без конца притворяться. Да и нормотипики… некоторые из них, быть может, еще способны осознать, что этические нормы, альтруизм, долг, сентиментальные привязанности – это ложь, навязанная социумом. На самом деле человек – животное, ведомое жаждой доминирования, агрессией и похотью. Мир должен принадлежать тем, кто честен с собой и не маскирует внутреннюю пустоту фальшивыми мыслеконструктами. Не все, конечно, осилят принять себя такими, какие они есть, но что с того? Все равно планета перенаселена.

Проблема в том, что в настоящих условиях не существует позиции, с которой можно проводить настолько радикальные преобразования. Чтобы власть давала настоящие возможности, а не формальный статус и тонну обязательств, общество должно пройти через нешуточные потрясения. Ядерная война неплохо сработала бы, но развязать ее не получится – слишком серьезные силы этому противодействуют; в существующее мироустройство вложены большие деньги, и никто не позволит вот так за здорово живешь пустить их на ветер. Следовательно, кризис нужно создавать другими, принципиально новыми инструментами, для которых не существует системы противовесов. Для этого необходимо по большому счету одно: знание, которого нет ни у кого больше. Увы, суперзлодеи, в одиночку создающие орудия Судного дня в секретных лабораториях, существуют только в комиксах. Сейчас эпоха корпораций, которые идут ноздря в ноздрю, потому монополия на знание невозможна.

Пожалуй, будь у меня возможность исполнить одно желание, выбор был бы таков: эксклюзивное знание о технологии, которая способна породить серьезные потрясения. На волне борьбы с этими потрясениями получить чрезвычайные полномочия – вопрос техники. Причем не стоит сразу лезть на ключевые позиции, лучше поначалу играть неприметную роль, а потом… хаос – благоприятная среда для устранения конкурентов. А там уже отчаянные времена потребуют, как водится, отчаянных мер.

Ладно, довольно пустых мечтаний. На часах 15:59, пора отправляться на…

Стоп.

Перемена планов.

Полная перемена планов.

Да-а, это выглядит по-настоящему интересным. Наконец-то!

Конечно, потребуется время. Год… нет, больше, с учетом подготовки. Сейчас как раз начнется хаос – не того уровня, который мне нужен, но достаточный для подготовительных мероприятий; массовые исчезновения людей никого не удивят, они и так будут происходить в силу многих факторов. К моменту, когда ситуация стабилизируется, основы проекта должны быть уже заложены. Потом надо будет дождаться, пока мои орудия Судного дня дозреют и войдут в силу. А весной тридцатого года я пущу их в ход. Произойдет прорыв. Надо будет убедиться, что назовут это правильно: прорыв.

Это будет чертовски жаркая весна.