Текст книги "Путешествие по России голландца Стрейса"

Автор книги: Ян Стрейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава четырнадцатая

Возвращение Разина на родину, куда следуют за ним Москвитяне. При требовании возвратить последних он издевается (над воеводами), увлекает матросов флота, посланного для его поимки. – Его гордость и наглость. – Послы его к Персидскому двору брошены собакам. – Счастливый исход его военной хитрости. – О городе, переданном ему посредством измены.

Разин и его шайка, оправившись от перенесенных во время бунта бедствий, томились столь долгим отдыхом и вздумали возвратиться на берега Дона, где Разин, пользуясь большим влиянием, должен был собрать новые силы. Во время пребывания в Астрахани он жил так, что расположил в свою пользу самых безучастных. Так как у него не было недостатка в деньгах, то он употребил их для того, чтобы привлечь на свою сторону многих старшин, officiers, которые последовали за ним на родину, retraite. Большая часть простого народа и солдат, теснившихся толпами вокруг него, когда он показывался на улицах и нередко бросал горстями червонцы, питала к нему сильную любовь, а многие перешли к нему, поклявшись в верности и в том, что не покинут его никогда. И вот, без ведома воеводы, под сильным прикрытием, выехал он из Астрахани. Это удаление поразило верных подданных царя, так как для них не оставалось сомнения, что он ушел с целью производить новые опустошения и кровопролития. Зло было слишком велико, и воевода счел нужным предупредить его, запугав главу мятежников. Он отправил к нему капитана Ведероса, Vvederos [197]197
  В сочинения Костомарова – Видероса. И. м. и ис., II, 278.


[Закрыть]. Сей последний, представив ему прежде всего великую опасность, которой он подвергал себя без причины, так как, после помилования, избавился от всякой неприятности; что по дружбе советует ему возвратиться; если же оставит (увещание) в пренебрежении и последует своему замыслу, то от него потребуют возврата подданных царя, а в случае сопротивления он лишится милости, и пусть не надеется больше пощады. После этих слов Разин, страшно взбешенный, спросил капитана, как он дерзнул принять такое поручение; подумал ли он об опасности, которой подвергается, да известен ли ему характер Разина? По мере того как он говорил, все сильнее распалялся гневом и чуть было не изрубил капитана, но к счастью сего последнего, излил свой гнев в проклятиях. Да смеешь ли ты, продолжал он, делать мне такое для моей славы позорное и для друзей пагубное предложение? Думаешь ли ты, что я так подл, что пожертвую ими гневу того, кто тебя послал? Если ты так думаешь, то на чем основываешь свое низкое мнение? Что я сделал недостойного своему званию и достоинству? Ты не отвечаешь? Молчишь? Что? Хватило наглости явиться ко мне с твоими странными советами, а нет духу отвечать мне? Ступай, несчастный, я милую тебя из жалости. Возвратись к своему господину и скажи ему, что я не думаю ни о нем, ни о царе. Он советует мне отослать к нему моих друзей! Скажи ему, что вот мой замысел: он увидит меня раньше, нежели думает, и что я скоро приду наказать его за дерзость. Впрочем, ты можешь ему дать следующий ответ, который лучше, нежели его предложение: «Я князь рожденный свободным и независимым; власть воеводы слабее моей. Наверное он не знает об этом, а для того, чтоб поведать ему о том, я и приготовляюсь навестить его» [198]198
  Эта речь передана С.М. Соловьевым так (Ист. Р., XI, 417): «Как ты смел прийти ко мне с такими речами? Чтобы я выдал друзей своих? Скажи воеводе, что я его не боюсь, не боюсь и того, кто повыше его; я увижусь и рассчитаюсь с воеводою. Он дурак, трус! Хочет обращаться со мной как с холопом, но я прирожденный вольный человек, я сильнее его, я расплачусь с этими негодяями».


[Закрыть]. Говорил он при этом еще много, но окончания речи капитан ждал с крайним нетерпением, каждую минуту опасаясь, что Разин переменит мнение и не даст ему возможности возвратиться восвояси. Набравшись смертного страха, он получил, наконец, позволение возвратиться, которым он немедленно воспользовался с поспешностью, на какую лишь способен испуганный человек.

После ответа Разина воевода был на стороже и придумывал средства обуздывать его наглость. Едва успел он подумать об этом, как явился флот, состоящий из 80 судов. Сначала не верили, чтобы это был флот Разина, так как у него было мало времени снарядить его; но скоро убедились, что это был именно он и, судя по виду (флота), можно было думать, что у него нет намерения возвратиться, ничего не совершив. Весь экипаж был в полном порядке, а каждая лодка была снабжена камнеметными мортирами и хорошими воинами, жаждущими добычи и с нетерпением ищущими удобного случая для выполнения своего замысла. Между тем начальник их не позволил им сделать ни одного нападения на неприятеля с единственной целью узнать положение дел в Астрахани. С своей стороны воевода ожидал судов, посланных ему царем, без чего не решался что либо предпринять. Между тем Разин через своих шпионов узнал обо всем, что делалось, и так расположил умы в свою пользу, что нисколько не боялся приготовлений, предпринимаемых против него. Когда ожидаемые суда приплыли, воевода, с полной уверенностью послал их против неприятеля, который вовсе не испугался их, а выразил удовольствие. В Астрахани воображали, что одной тени этого флота было достаточно обратить его в бегство, или тотчас же погубить, если б он дерзнул выждать его. В самом деле царский флот состоял из гораздо большего числа судов, нежели у Разина, да на них было 6,000 хороших воинов, которые, без сомнения, разбили бы его, если бы дело дошло до боя; но находчивый Разин прибегнул к хитрости, которая удалась ему. В его шайке было множество преданных ему Москвитян, которым он предложил пробраться к врагам и обещать им все, чего они пожелают, лишь бы они приняли его сторону. Так как те искали только случая оказать ему одолжение, то бросились туда, куда он посылал их, и подкупили воинов, которые изрубили старших начальников и предали ему остальных вместе с судами. Новый властелин принял их необыкновенно ласково; велел им выдать жалованье за два месяца вперед и произнес пред ними такую речь. «Наконец, друзья, вы свободны, а ваш поступок избавляет вас от притеснений господ, du jong des tyrans. Их мучения так жестоки и тяжки, что нужно удивляться, как вы столь долго переносили и не тяготились ими. Но правосудие Господне избавило вас от них: Его тронули ваши слезы. Он послал вам освободителя, избавившего вас от гнета, под которым вы стонали; он будет любить вас, как детей своих, и заботиться о вас, как отец. В благодарность за это я прошу у вас только искренней любви, непреклонной верности и непоколебимой твердости против коварства ваших врагов. Бог отдал вас под мое покровительство для того, чтоб уничтожить их. Помогите моим усилиям и верьте в (счастливое) окончание начатого». После этих слов Москвитяне, тронутые его щедростью, поклялись ему в том, что готовы следовать за ним всюду, что усердно и вечно будут служить и на самом деле докажут ему, каких слуг он приобрел. Слова эти сопровождались одобрением, applaudiss-mens, всего войска и общим криком: «Да здравствует князь, да здравствует наш отец! Да поможет ему Бог уничтожить всех мучителей».

В то время, когда Разин торжествовал, печаль господствовала в Астрахани, где воевода, пораженный низостью посланных им людей, напрасно придумывал средства возвратить его. В довершение горя, он узнал, что народ презирал его, что он хвалил только Разина и что в соседних городах только и говорили о бунте и возмущении. Везде воины роптали и говорили открыто, что они покинут службу, потому что нечем было им больше платить; так как деньги, назначенные для них, были употреблены на другое, то несправедливо подвергать по-прежнему опасности свою жизнь, о которой так мало заботились. Некоторые говорили, будто они уверены, что им не заплатят за год; что злоупотребляли их доверием и что они были сумасшедшими, что позволили с собой обращаться таким образом. Все эти речи клонились к явному возмущению; но ничего не делалось из опасения беспокоить умы.

Между тем Разин, имея от 15,000 до 16,000 человек, послал одну часть в Царицын, другую в Черный Яр, а сам выжидал с остальными, которые отдавали ему такие же почести, как царю. Потому ли что он был ослеплен удачею, или от природы был тщеславен, только он уснул среди наслаждений; но прежде всего совершил злодеяния, за которые его возненавидели бы, если б он не позаботился предупредить это. Он находил удовольствие, во время попоек, умерщвлять тех, кого обвиняли в малейшей ошибке; часто даже собственноручно рубил их, с тем однако ж различием, что щадил всегда воинов и приносил в жертву своему (гневу) только дворян, officiers, казавшихся ему подозрительными.

Он позволил даже воинам жаловаться на своих начальников, которых строго наказывал, не расследуя их вины. Таким способом привлекая при всяком случае простых воинов, он был так любим ими, что они исполняли любое приказание его с радостью, да еще разглашали везде, что он был единственный в мире человек, который достоин такого повиновения. Слух об его снисходительности к ним так распространился, что менее нежели в пять дней он приобрел войско в 27,000 человек. по дорогам только и встречались толпы холопов и крестьян, шедших к нему. Только и речи было, что об истреблении дворян: каждый крестьянин, каждый холоп умерщвлял своего господина и приносил его голову Разину, который хвалил и награждал их с целью поощрять очищение земли от подобных чудовищ (так называл он дворян) и не допускать их до самовластия. Таким образом поместья пустели. Так как благородное происхождение считалось главным преступлением, то дворяне должны были для сохранения жизни спасаться в городах, в холопском платье.

Скопища Разина росли с каждым днем, и он стал так заносчив, что все считал ниже себя и не сомневался, что скоро будет на престоле. Как он ни был скрытен, легко было заметить, что этого именно он и добивался; но народ, мало проницательный, не мог себе представить, чтобы человек, отказывающийся от титула князя, царя, повелителя и называющий себя братом, ровнею и товарищем, осмелился бы искать престола. Он привлекал простаков этою ложною скромностью и презрением, как он выражался, к скипетру и к тем, кто обладал им. В его душе, полной тайной гордости, зародилась мысль сравняться с венценосцами, по-видимому для того, чтоб обесчестить их, а в сущности для того, чтобы приучить своих подчиненных отдавать ему такие же почести. Когда он считал себя уже в силах оскорблять их, то начал с Персидского шаха, к которому послал письмо следующего содержания: «Брат! Бог, управляющий государями иначе, нежели обыкновенными людьми, ныне внушил мне любовь к тебе и искать союза с тобою для того, чтобы соединиться против притеснителей, tyrans. Я окинул взором соседей и не нашел никого, кто был бы достойнее тебя моей дружбы. С целью предложить тебе её, я и посылаю послов; я думаю, что у тебя слишком много здравого смысла, и ты не откажешься от такого выгодного предложения. Поэтому, не ожидая твоего ответа, я считаю тебя другом, на которого полагаюсь. У меня бесчисленное войско и столько же богатств, но нуждаюсь в боевых запасах и жизненных припасах. Если у тебя их больше, нежели сколько тебе нужно, удели часть своему союзнику, я же заплачу тебе за них наличными деньгами. Я не думаю, чтобы тебе отсоветовали прислать это мне; но если так случится, то будь уверен, скоро увидишь меня во главе 200,000 человек за тем, чтобы взять открытою силою то, что можешь дать добровольно. Если этого будет мало для того, чтобы научить тебя своим обязанностям, то я хочу, чтобы ты узнал мое решение – заплатить твоею кровью за то, что я побеспокоюсь насильно явиться к тебе».

Персидский шах назначил аудиенцию послам, которые осмелились поддерживать содержание письма. Вместо ответа шах велел умертвить их, кроме одного, что тотчас же и было исполнено, а тела их брошены собакам. После казни шах велел привести пощаженного и сказал ему: «Я дарую тебе жизнь для того, чтобы отослать тебя к своему повелителю. Скажи ему, что я не буду ждать его к себе, а сам пошлю к нему навстречу таких хороших копейщиков, что он лучше поступит, если уйдет от них и избегнет смерти, какая постигла твоих товарищей». Этот несчастный посланец был так близок к смерти, что с трудом верил спасению, хотя и далеко уже был от Персидского двора. Когда он передал о своем посольстве, то повелитель его пришел в ярость и, не зная, кого винить за презрение, которое ему оказал (шах), излил свое бешенство на несчастном посланце, которого изрубил саблею. Его люди изрезали его на куски и бросили на живодерню, voirie.

Несколько дней спустя, Разин узнал, что несколько полчищ идут на соединение с ним. Но так как этого, не переволакивая судов <sup>[199]199
  На Дону Стенька Разин поселился между Кагальницкою и Ведерниковскою станицами. (Там же, с. 279)


[Закрыть]</sup>, нельзя было сделать, то он придумал средство избавить их от такого труда и достиг этого следующим образом. Зная, что Камышин расположен при устье Еруслана, который впадает в Дон, а сей последний соединяется (?) с Волгой, он расчел, что этот город был бы очень удобным для него и что необходимо овладеть им. План был хорошо составлен; но его трудно было выполнить, так как город был очень укреплен, постоянно хорошо снабжен и усердно защищаем. Чтобы избежать медленной и правильной осады, он прибегнул к военной хитрости, которая удалась. Из перешедших к нему Москвитян он выбрал часть и послал их в город. Сии последние, хорошо наученные, ловко притворились ревнителями отечества и предложили свои услуги так чистосердечно, что их сочли за благонамеренных. Будучи с большею частью гарнизона, они обеспечили себе его помощь, и все вместе в полночь овладели всеми воротами и сторожевыми постами, зарезали воеводу и начальников; все же остальные последовали их примеру. Затем изменники выстрелили из пушки, чтобы дать знать об успехе, после чего Разин послал войско, которое овладело городом и берегло оный для него.

Глава пятнадцатая

Великий ужас в Астрахани. – Казаки овладевают Царицыным и Черным Яром. – Новый, посланный против мятежников, флот захвачен ими подобно первому. – Твердость воеводы. – Автор с товарищами спасаются ночью от грозящей городу опасности.

(Сентябрь 1669 г.)

Когда узнали в Астрахани, что бунтующие Москвитяне предали Камышин Разину, то считали себя безнадежно погибшими. Не знали уже, кому и довериться и почти не сомневались, что скоро будет другой повелитель. Воевода, видя общее смятение, собрал совет, на котором представил положение дел и напомнил об обязанности каждого указать ему средства, прямо ведущие к цели и наиболее верные для обращения (изменников к своему долгу). Многие говорили, что зло достигло высшей степени и что так как начальник бунтовщиков не в силах держаться, то власть его будет непродолжительна, что он тем менее будет в силе, что за ним следует только простой народ, легкомысленно-доверчивый и непостоянный, поэтому-то достаточно быть настороже и препятствовать народному волнению. Большая часть была противного мнения. Они утверждали, что поступать таким образом значит оказывать милость бунтовщикам и поощрять колеблющихся следовать их примеру. Отсюда выводили заключение, что надо напасть на них в их собственном стане и что вследствие этого по меньшей мере одни рассеятся, а другие, напуганные, останутся на своих местах. Так как верность простых воинов была подозрительна, потому что их прельщало своеволие, которым пользовались их товарищи у Разина: то многие дворяне предложили занять их места и были приняты с похвалою.

Таким образом думали об исполнении принятого плана. Так как следовало опасаться, что прежде всего осадят Царицын, то начали с того, что послали туда, под надзором дворянина Леонтия Богданова, 800 человек, из которых половина были Москвитяне, а другая – Ногайские Татары, которые должны были охранять обоз с боевыми снарядами и съестными припасами, в коих нуждался этот город. Он лежит от Астрахани в каких-нибудь 80 милях и простирается (?) до Дона, на берегах которого, как мы уже сказали, живут казаки. Многие думали, что эта река непосредственно впадает в Волгу, но я убедился в противном и со всем нашим экипажем могу уверить, что эти две реки не имеют никакого сообщения и что казаки должны идти сухопутно целый день для того чтобы переволочить свои лодки из одной реки в другую, чего бы они не сделали, если бы верно было, что соединение этих двух рек могло бы избавить их от этого труда.

После выступления 800 дворян, maitres, Богданов уведомил воеводу о том, что он узнал от одного казака, взятого в плен Москвитянами, будто мятежники вступили в Царицын, где умертвили более 1,200 человек гарнизона. Он прибавлял, что Татары разделились и бьют беспощадно друг друга. Так как его помощь опоздала, то он удалился в Черный Яр, где рассчитывает простоять до прихода неприятеля; узнал еще, что Москвитяне так жестоко измучили этого несчастного казака, что самые грубые из его врагов выразили к нему сожаление.

Мятеж все усиливался; вооружили все лодки, взятые из ближних мест, а несколько дней спустя их было около 40, из которых каждая была снабжена маленькой чугунной пушкой. Собралось более 2,600 Москвитян и 500 Астраханцев, d’Astraratai, над которыми принял начальство князь Семен Иванович Львов, knees Simeon Ivanovits Elbof [200]200
  Второй после князя Прозоровского воевода в Астрахани.


[Закрыть]. Этот отряд был взят из Астраханского гарнизона; полковником в нем был Поляк, по фамилии Рожинский [201]201
  Или Ружинский. Н.И. Костомаров (Бунт С. Разина, и. м. и из., II, 290) называет отряд, посланный на помощь Богданову, «полком», а во Французском переводе стоит (II, 77) detachement


[Закрыть], Rusinski, а помощник Виндронг, Vvindrong, Шотландец. Другие иностранные офицеры были: Павел Рудольф, Немецкий капитан, Роберт Гейт, Английский капитан, и Николай Скак, Nikolas Scaak, который был произведен Русскими из лейтенантов нашего корабля в капитаны. Было еще два поручика и несколько прапорщиков – Немцы. Остальные были Русские или Поляки. Флот этот вышел из Астрахани 25-го Мая, в Троицын день. Чтобы настращать воинов и заставить их исполнять свои обязанности, во время салютов перед отплытием, в виду всего флота, повесили бедного полуживого казака.

Как только флот отплыл, Астраханская чернь, до тех пор только роптавшая, нахально излила свою злобу на действия воеводы, Офицеров и даже пригрозила им. Но что она ни делала, воевода не показал даже вида, что слышит их, откладывая наказание их до возвращения флота, в желанном успехе которого не сомневались. К тому же, так как гарнизон был слабее обыкновенного, то опасались, чтобы, в случае возмущения, народ не превозмог. Между тем узнали от одного бежавшего дворянина, что враги завладели Черным Яром, Tzornojar, который взяли приступом в тот самый день, когда к нему подошел флот, что изрубили всех, не пощадив никого, а солдаты Московского флота, умертвив всех своих офицеров, сдались победителю, не смотря на то, что за четверть часа до этого присягнули в том, что положат жизнь свою за дело государя.

Этою новостью, встревожившею начальство, усилилась дерзость народа; уже раздавались глухие и скрытые жалобы; злобу на воеводу выражали нагло, его поносили и оскорбляли при всякой встрече. Нашлись даже смельчаки, которые сказали ему, что он довольно хозяйничал и что теперь настала очередь управлять властелину, более сведущему и достойному. Богачи и дворяне не смели показываться в народе и ежеминутно опасались, чтобы народ не перебил их.

Это буйство, которого большая часть дворян испугалась, не помешала воеводе водворять повсюду порядок. Он положился на бывших в городе Немцев и, в ожидании помощи, которую слали ему из Московского государства, вверил им первые должности, поручил охранять артиллерию и приблизил их к себе. В подобных обстоятельствах он полагал, что иностранцы будут вернее жителей, и безопаснее вверить охрану города им, нежели злонамеренному народу, который искал только случая, чтобы заявить преданность врагу государя. Не смотря на все эти предосторожности, мы думали, что воевода не будет в состоянии рассеять грозу, готовую разразиться над городом. Полчища Разина росли с каждым днем, он одерживал большие победы, и счастье всюду сопровождало его. Каково же было сопротивляться ему? Так как мы полагали, что это невозможно, то умоляли воеводу, желавшего удержать нас, возвратить нам свободу, которою мы пользовались, когда пристали к берегам Астрахани, и принять во внимание то, что мы должны были исполнить другие приказания по службе его царскому величеству. Если бы мы не имели намерения продолжать наше путешествие, то не боялись бы вмешиваться, не сомневаясь в том, что Разин, знавший нас и нашу преданность государю, поступил бы с нами жесточе, нежели с другими. Вот почему мы решили не только оставаться свободными, но даже искать случая удалиться. Хотя в городе было достаточно военных запасов для того, чтобы сопротивляться стотысячному войску, и, как бы ни был силен неприятель, с его стороны было бы безрассудно осаждать его: тем не менее пронесся слух, что он с бесчисленными полчищами приближается очень быстро. По мере того, как слух этот рос, наглость черни усиливалась, что заставляло подозревать тайные сношения одной стороны с другой. Так как воевода и мы были здесь не в безопасности, ибо нам угрожали тем, что мятежники нас первых принесут в жертву своей жестокости: то капитан [202]202
  Давид Бутлер, который впоследствии раздумал и решил остаться в городе.


[Закрыть] собрал нас и, объяснив, что мы, вместо того чтобы покинуть город, подвергаемся опасности быть в нем запертыми, распорядился, наконец, чтобы каждый сегодня же, захватив свои лучшие пожитки, возвратился на корабль и был готов к отплытию в Персию. К этому он присовокупил, чтобы мы не замедлили явиться на корабль прежде, нежели запрут городские ворота, так как было решено не ожидать никого, из опасения, чтобы, узнав об этом, не помешали бы нашему отплытию. Хотя времени было мало, но мы с такою радостью уходили из этого города, что успели в точности исполнить распоряжения. В назначенный час было готово, и наши вещи были сданы на руки штурману, pilote. В нашем экипаже были женатые с детьми. Одного звали Корнелий Брак, а другого – Яков Трапен, Jacob Trappen. Впрочем капитан запретил уведомлять их об этом (отъезде), не желая брать их на свое попечение во время такого продолжительного плавания. Но так как я находил, что это запрещение противно чувству любви к ближнему и было бы жестоко предавать своих соотечественников ярости черни, которая не пощадит их, то и уведомил их о полученном приказании и устроил так, что первый из них явился на корабль с женою и ребенком. Что же касается Якова Трапена, то он сказал, что нет у него денег и он не знает, откуда их достать, а потому и не осмелится покуситься на такое предприятие. С выражением такого горя описал он мне свое затруднительное положение, что я весьма пожалел, что не могу дать ему взаймы денег и тем извлечь его из места, в котором он должен был подвергаться величайшему бедствию и ежеминутной опасности погибнуть под развалинами города, или быть убитым чернью, которая со дня на день разъярялась сильнее на воеводу, безнаказанно угрожая ему и даже начиная оскорблять его. К спасению не было никакого средства, в особенности, если бы Разин осадил город; в чем почти уже не сомневались, так как уверяли, что он недалеко, и силы его превосходят всякое вероятие. Таким образом этот бедный человек подвергался ярости бунтовщиков, наглости жителей и ужасам нищеты. Не смотря на все это, надобно было уступить необходимости и положиться на святое Провидение, которому мы и предали его. Оставив его, мы, в числе пятнадцати человек, сели в шлюпку. Так как не являлись наш капитан и двое из экипажа, Бранд и Термунд, то мы ждали их до того, что боялись очутиться в беде.

В самом деле, следовало опасаться, чтобы нас не открыли; в этом случае с нами наверное обошлись бы дурно, так как воевода дал понять, что он не желает, чтобы мы возвращались на свой корабль прежде, нежели утихнет волнение. Эти и некоторые другие причины смутили дух и пробудили нетерпение некоторых, боявшихся дурных последствий от дальнейшего промедления и хотевших сейчас же ехать. Начальник корабля напомнил, что по совести они не могли этого сделать и, если из трусости покинут они своего капитана, которому обязаны многим, то их всякий осудит. Эти слова успокоили их. Прождали до полуночи, но затем согласились, что долее ожидать нет возможности, так как опасность была неминуема. Кроме того можно было думать, что он или избрал для бегства другой корабль, или попался в плен. Заметьте при этом, что нужно было опасаться, как бы жена бедного Трапена, о котором мы выше упомянули, будучи не в состоянии молчать, не открыла нашего местопребывания. И так, отчалили мы от берега смело, ибо стоявший между нами и городом наш корабль скрывал от жителей шлюпку, что способствовало нашему побегу. К тому же Астраханцы далеки были от мысли, что мы отважимся пуститься в море на таком непрочном судне. Так как терпение наше истощилось, а надежда оказалась тщетною, то мы наконец решили направить свой путь в Персию, хотя не сомневались в том, что предприятие это было сопряжено со многими неизбежными опасностями и тяжкими бедствиями.