Текст книги "Путешествие по России голландца Стрейса"

Автор книги: Ян Стрейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Что умеешь ты делать? продолжал он, обращаясь ко мне. Я ничего не отвечал, рассчитывая на хирурга, который так удачно начал, а затем покинул меня. Таким образом я остался один, готовый к смерти, которую считал неизбежною. В то время, когда я старался мужаться, чтобы с твердостью встретить смерть, допросили полковника и приговорили его сбросить с высоты башни, называемой Роскат, Roscat, откуда был сброшен воевода и служивший у него подъячий, chanceler, вытерпев все жестокости, которые только мог придумать варвар. Что же касается остальных дворян, то одни были изрублены на части, а другие потоплены.

В течении короткого моего пребывания пред Разиным, я только и слышал, как говорили о жестокости и мучениях, с которыми так свыкся, что ничем нельзя было поколебать моей решимости. Тогда как я ежеминутно ждал своего приговора к смерти, Стенька пристально посмотрел на меня и приказал дать мне водки. Приказание отдано было очень кстати, так как я чуть не упал в обморок, а две большие чарки этого напитка доставили удовольствие и не допустили до этого, а помогли мне дойти до (месторасположения его) войска, куда он приказал отвести меня. Входя в лодку, находившуюся вблизи предводительской (лодки), я был узнан стрельцом, который сказал вдове некоего дворянина, что я счастливее ее мужа, потому что остался еще в живых. Стрелец сказал это некоторым другим, а те одному Немцу, который, видя, как рубили иностранцев, перешел к казакам в качестве друга, хотя в сущности презирал их. Как только этот молодой человек узнал о моем местопребывании, то навестил меня, очень обласкал и, уходя, заявил, что если найдет возможность услужить мне, то сделает это ото всего сердца.

Я принял его уверения в дружбе так, как следовало, но полагал, что жизнь моя коротка, так как находился в месте, где каждый час топили кого-нибудь из несчастных, в число которых я, без сомнения, скоро должен был попасть. Продержав в течение двух дней в таком смертельном страхе, меня заперли в башню, где связывали мне руки то за спиною, то к ногам, таким жестоким образом, что смерть была бы приятнее для меня. Хирург и Немец, о котором я упоминал, узнав, в каком печальном состоянии находился я, навестили меня, утешали и уверяли, будто это тяжелое время не долго продолжится. – Ах! сказал я им, как легко утешать, когда сам не страдаешь и как неправы здоровые, удивляясь нетерпению страждущего. Несколько минут я ничего не говорил, так как сильные страдания лишали меня по временам голоса и языка. Как только я в состоянии был говорить, я просил их постараться о том, чтобы они прекратили мои мучения и поскорее лишили бы меня жизни, потому что смерть была единственным моим утешением. Тщетно они убеждали меня ждать безропотно, пока Небо решит мою участь: я умолял их понять, что терпение мое иссякло, и я непременно хочу умереть. У казаков запрещалось просить о заключенных, и никто не смел этого сделать, не рискуя при этом жизнью. Между тем молодой человек, сопровождавший хирурга, вышел с решимостью пренебречь этим приказанием и попросить о том, чтобы положили конец моим мучениям.

Через час после того, как они оставили меня, вошли казаки и связали мне еще сильнее руки и ноги вместе. В таком положении они бросили меня совершенно нагого в яму, где жабы и многие подобные им животные ползали по мне всю ночь, которую я провел, моля Бога принять мою душу как для того, чтобы покончить мои настоящие страдания, так и во избежание еще угрожавших мне мук.

На другой день мои друзья пришли сказать мне, что предводитель требует меня; сняли с меня оковы и повели к нему. После нескольких слов он приказал мне следовать за Фабером (так звали молодого Немца, о котором я так много говорил) и жить с ним до нового распоряжения. Я прожил у него три или четыре дня. В течение этого времени не проходило минуты, в которую бы кого-нибудь не лишили жизни, изрубив на части или повесив за ноги.

3-го Июля первые мои мучители вытащили меня из дома Фабера и привели на берег реки, угрожая бросить в нее, если я не заплачу им 500 франков выкупа, обещанных за меня хирургом. Великодушный Фабер сказал, что у меня все отняли, и я не в состоянии дать им то, чего они требуют, но он им заплатит. «Дети, сказал он, отсчитывая деньги, вот выкупные деньги за моего друга, часть которых принадлежит и мне, так как я служу тому же господину, но я уступаю вам свою долг, разделите все между собою и оставьте в покое моего друга». Затем он повел меня с собою и продолжал заботиться обо мне, как об отце. Три дня спустя повели меня к предводителю, который пил с своими друзьями в погребе воеводы. Здесь я увидел трех казаков, нарядившихся в лучшие мои одежды. Там оставался я с четверть часа, в течение которой предводитель несколько раз пил за мое здоровье, чему я вовсе не радовался, опасаясь каждый час того, что, будучи пьян и привыкши к жестокостям, он прикажет умертвить меня. В таком страхе я думал только о том, как бы удалиться, и сделал это без шуму, как только представилась возможность.

9-го воткнули крюк в бок секретарю Алексею Алексеевичу и повесили его с сыном Гилянского хана на столбе, на котором они чрез несколько дней уиерли.

Посде того на стене кремля, chateau, повесили за ноги двух сыновей воеводы, из которых одному было всего 8 лет, а другому 16. Так как оба они были еще живы, то на следующий день младшего отвязали, а старшего сбросили с башни, с которой, за несколько дней до этого, сброшен был отец.

21-го предводитель, в сопровождении 1200 человек, вышел из Астрахани и приказал взять с собой множество маленьких лодок. В городе он оставил по 20 человек из каждой сотни под предводительством двух правителей, бывших одного с ним происхождения, а также из одного и того же города.

В его отсутствие, как и при нем, резня продолжалась, и не проходило дня, в который бы не было умерщвлено более 150 душ. Жестокости, учиняемые без разбору, заставили меня опасаться, чтобы не дошла очередь и до меня. В страхе я выкопал яму, из которой, скрываясь большую часть времени, слышал день и ночь жалобные крики казненных.

22-го жестокости усилились: стали мучить большее против обыкновения число людей. Эта перемена заставила меня содрогнуться, и я положительно начал отчаиваться в своем спасении, когда хирург пришел сказать мне, что он получил позволение совершить путешествие и паспорт для себя и одного слуги за порукою моего благодетеля, отвечавшего за его возвращение. Мы условились, что я буду считаться его лакеем. Я тотчас же начал собираться идти с ним в лодку двух Баньянов, Banianes, которые получили свободный проезд, будучи предварительно ограблены.

24-го я обрил бороду и волоса, а на другой день мы уехали. На следующий день вышли в море и заметили вдали три лодки, следовавшие по тому же пути. По направлению к Югу ветер поворотил к Северо-западу и к вечеру стих.

26-го одна из трех лодок догнала нас, и мы узнали, что она была нагружена солью, которую везли в Тарки, Terki. Мы решили следовать за нею и целый день плыли вдоль густого камыша. К вечеру, бросив якорь на расстоянии пушечного выстрела от следовавших за нами трех лодок, мы увидели, что две из них направлялись к нам. Подойдя с двух сторон, они дали залп, причинивший больше страху, нежели вреда. Нас было 46, большею частью Баньянов, Banianes [211]211
  Видерос.


[Закрыть], и несколько Татар, Персиан и Бухарцев; а корсаров было 18, но они вошли в нашу лодку так смело, что Баньяны чуть не умерли от страху. Как только они заметили грабителей, скрестили руки и просили их пощадить им жизнь с видом, доказывающим, что они очень боялись лишиться ее.

Пока они плакали, их и нас совершенно ограбили, взяли даже нашу провизию. Осмотрев все, они связали хирурга и угрожали ему пыткою, если он не укажет им тех, у кого есть деньги. Эти угрозы смутили его; он дал им восемь червонцев, отданную ему мною на сохранение мою печать и 4 империала, которых он не мог проглотить, потому ли что его желудок был переполнен, или потому, что они были массивнее 52 червонцев, уже отправленных им в него.

Ограбив нас, варвары составили совет, на котором одни настаивали на лишении всех нас жизни, а другие на спасении. Так как последние одержали верх, то они объявили нам, что не лишают нас жизни с условием, чтобы мы удалились в море; если же встретят нас близ берега, то бросят в море. Мы, повинуясь им, снялись с якоря, и сильный восточный ветер отнес нас в открытое море; но ветер все усиливался, мы не могли долее держаться и бросили якорь на глубине 3 сажен.

30-го мы поплыли; но так как лоцман, противно нашему желанию, шел у берегов, то мы встретили два судна, из которых одно так стремительно напало на нас, что мы не в состоянии были уйти. Баньяны, лишь только завидели их, начали выть; но безжалостные грабители, не обращая внимания на их крики, отняли у них и то немногое, что им оставили другие. Ограбив их, они обратились к хиругу с вопросом, что я за человек, или скорее, не дьявол ли я. Действительно, выпачканный черною краскою и жиром, что придавало отвратительный вид, я был ужасен. Вместо шапки у меня была повязка, какую носят Баньяны. Между тем разбойники, как волки, набросились на жалкие остатки съестных припасов; я же, обратив взоры к Небу, поднес руки ко рту, прося их таким образом не отнимать всего. Мои движения разжалобили их, и они согласились оставить их нам, показывая мне знаками, что понимают меня. Потом стали мучить хирурга, принуждая показать, где лежали его деньги. К счастью, впрочем, они были еще у него желудке, и он отделался лишь побоями; рассердившись ли за то, что не нашли того, чего искали, или не веря двум купцам Татарам, клявшимся в том, что они все потеряли, – только разбойники бросили их в море, и те утонули. Нам грозили тем же, если мы осмелимся приблизиться к берегу. После этой угрозы они вышли из нашей лодки, а мы бросили якорь там, где стояли, на глубине 3-х сажен.

6-го Сентября мы направились к Югу и встретили лодку с Персиянами, которые без всяких приключений плыли из Астрахани, потому что не шли, подобно нам, у берегов. Как только они заметили нас, то снялись с якоря и присоединились к нам для того, чтобы безопаснее было плыть. Ввечеру ветер поворотил к Северо-западу. Заметив, что мы слишком подвигаемся к Западу, я передал свои опасения другим; но меня не хотели слушать. Это было причиною того, что на другой день мы очутились возле берега, потому что ветер дул на Западо-северо-запад. Таким образом, противно своему желанию, мы весь день шли у берегов; а к вечеру настал штиль; мы взялись за весла и потеряли из виду другую лодку. Это было для нас несчастием, хотя и не весьма великим; у нас не было хлеба, и мы не знали, где достать его. Баньяны, всегда очень хорошо запасающиеся во время путешествия, так ловко и счастливо припрятали свои съестные припасы, что пираты, не смотря на всю свою хитрость, нашли только часть их.

Эти добрые люди, видя, как мы нуждаемся, поделились с нами тем, что было у них, из страха, чтобы крайность не довела нас до какого-нибудь насилия. Каждое утро, бросив часть своих съестных припасов в воду рыбе, они давали нам два пресных пирога величиною в два локтя, и толщиною с тонкую вафлю Это было почти ничто для несчастных голодающих: они только этим и поддерживали свое существование. Таким образом мы томились, влача нашу затухающую жизнь. Между тем ветер мешал нам плыть туда, куда мы хотели, и мы простояли три дня на якоре на глубине полумили. Когда ветер стих, мы принялись грести. В то же время мы согласились, чтобы оставшиеся у кого бы то ни было припасы сложить вместе. За этим удовольствием последовало разочарование, потому что у нас вышло топливо, что было несчастием для (нас), варивших изредка немного муки на воде, с целью заглушить страшный голод. Несколько подумав об этом, я предложил порубить наименее необходимые части лодки. С этим согласились, развели огонь; эта слабая поддержка дала нам возможность мучиться еще дольше.

10-го ветер дул западный. Держась постоянно у берегов, мы направились к Югу и вечером бросили якорь на глубине 5 футов. Это дало мне возможность сойти на берег, где я собрал кустарнику и немного травы, за что все были очень признательны мне.

На следующий день мы снялись с якоря и плыли у берегов до вечера, когда, на расстоянии мили от виденных нами во весь день четырех или пяти судов, должны были стать на якоре. Через чае подул свежий ветер, и волны всю ночь заливали нашу лодку, отчего испуганные Баньяны глубоко вздыхали и возбуждали в нас жалость. Их опасение гибели принудило нас приблизиться, хотя и с величайшим трудом, к берегу, чего мы никак не добились бы, если бы только наша лодка не была, по флортимберсу, плоская и широкая. 13-го нас ограбили в третий раз, при чем, так как нас застигли врасплох, то хирург не успел проглотить своих червонцев, и они пропали бы, если б я не придумал спрятать их в песок. Не имея чем наметить то место, куда положил их, я бросился в ближайшие камыши и, как мог, спрятался. Не прошло и четверти часа, как казаки нашли меня, при чем их злое расположение духа заставило меня опасаться дурных последствий. Чтоб по возможности избежать их, я притворился сумасшедшим; мои ужимки успокоили их ярость. Тем не менее они хотели знать, не Немец ли я; когда же им отвечали отрицательно, они поступили только со мною также, как с прочими, с которых, за исключением панталон, сняли все. Четверть часа спустя они оставили нас, мы же стали искать червонцы хирурга, которые были спрятаны так хорошо, что с трудом нашли их. Мы спрашивали казаков, миновали ли мы Тарки, но они были так жестоки, что не отвечали нам. Когда же пришлось поднять якорь, то мы не знали, где находились и в какую сторону поворотить. Между тем голехонькие, без куска хлеба, мы не знали, как выйти из этого печального положения. Поев немного трав, сорванных по близости, мы рано утром отправились в путь, так как ветер дул восточный-северо-восточный, а четыре, или пять часов спустя ветер поворотил на восточный-юго-восточный, который отнес нас на милю от места, из которого мы вышли утром. Так как ветер не утихал, и волнение было чрезвычайно велико, то мы были вынуждены остановиться здесь. Через несколько часов мы заметили на берегу Татар, показывавших знаками, чтобы мы приблизились к берегу. Как только мы их увидели, Баньяны принялись жалобно выть. Чем более старались мы утешить их, тем более они беспокоились, опасаясь рабства, в которое, как думали, сейчас попадут. Когда они устали выть, то старейший из них бросился в воду, перешел на берег и пал к ногам Татар, которых, стоя на коленях и скрестив руки, со слезами умолял не обращать его в рабство. Пока он кричал и томился, нас заставили сойти на берег, где остальные Баньяны, присоединив свои крики к воплям удрученного горем старика, составили ужасный концерт. Но, не тронувшись этими криками, Татары требовали денег, которых у нас не было, а необходимо было дать. К счастью, впрочем, требовали с каждого из нас только по 30 флоринов, в уплате которых поручились Баньяны. Оттуда они повели нас пешком к бухте, находившейся в двух или трех часах пути от нашей лодки. Так как дорога была дурная и сплошь усеяна очень острыми мелкими камнями, по которым мы должны были идти босиком, то скоро все были в крови. Но из всех страданий сильнейшим был голод, в чем я и убедился. Как только пришли в Татарскую деревню, где встретили многих Москвитян, я объяснил им, до какой степени быль голоден. Между последними оказалось двое, знавших меня в Астрахани. Лишь только увидели они меня, как дали хлеба и рыбы. Я ел с большою жадностью, или, вернее сказать, пожирал все, что мне ни давали. Мои благодетели, видя, с какою быстротою я ем, предупреждали меня, что я могу погубить себя, если буду есть с такою жадностью, и хотели остановить, но я не слушал их и проглотил остальное, не разжевав и чуть было не задохся. Хирург поступал также, и как его ни уговаривали, он, подобно мне, никого не слушался.

Прождав три дня попутного ветра, чтобы плыть в Тарки, мы решились отправиться туда пешком. Решение было смелое, потому что следовало очень опасаться, чтобы Татары на пути не остановили нас, но мы нуждались в хлебе, а голод приводил нас в ужас.

И так на другой день мы вышли и остановились на ночлег в селе Черкесских Татар. На следующий день, рано утром, мы прибыли в Тарки, где хирург встретил знакомого человека, которому обещал 8 червонцев, если тот проводит его в Дербент. Я встретил там же подданного царя, по происхождению Турка, христианской веры, бежавшего из Астрахани, где я часто видал его. Он очень обязательно предложил мне пробыть в его доме, сколько мне будет угодно. Решение не покидать своих товарищей принудило меня поблагодарить; но в тот же день я заболел, вследствие вышеупомянутой невоздержности, и два дня был опасно болен.

6-го Октября мы вышли и после перехода по весьма неровным дорогам прибыли в село, называемое Андр-Дерефад, принадлежащее одному Татарину, которого звали князем Хабед. Там на одном Персиянине я увидел свой бархатный кафтан, который, по его словам, он купил в Тарках у тамошних Татар, а последние отняли его у 15 Немцев, порабощенных ими. То были люди нашего экипажа, бежавшие из Астрахани и имевшие несчастие потерпеть крушение близ Тарков. Один мех этого кафтана обошелся мне в 40 червонцев, а мне предлагали его целиком за 5 или за 6; но у меня и тех не было, так как Татары отняли у меня все.

Не имея возможности идти дальше, мы из этого села возвратились в Тарки, где христианин Турок, о котором я уже упоминал, представил меня одному из своих друзей, взявшему меня под свое покровительство, пока я оставался в этом городе. Хотя друг этот пользовался влиянием, все-таки я был не в безопасности в городе, принимавшем сторону мятежников, в городе, которого жители утопили гонца, посланного воеводою в Москву. Несколько дней спустя, молодой Немец, которому я был так много обязан, приехал в Тарки с одним из наших матросов, Карстеном Брантом. Он бежал из Астрахани через три недели после нас и на пути не испытали несчастных приключений. Они сказали нам, что казаки по– прежнему неистовствовали, ежедневно рубили достойных людей и, по их мнению, через месяц там не останется ни единого честного человека.

В то время, когда я обдумывал средства уйти из города, где ни один иностранец не был в безопасности, мне пришли сказать, что хирург, разгорячась во время пирушки, предложил 40 червонцев за то, чтобы нас проводили в Дербент безопасным и удобным путем. В продолжении нескольких часов меня это беспокоило, так как извощик, с которым он говорил, принимал сделанное ему предложение с условием, чтобы живший там Калмыцкий князь дал разрешение, а ему не следовало знать, кто мы такие. Между тем дело уладилось так, как мы не ожидали, и шамхал, имя князя, которого я опасался, без труда разрешил то, чего мы желали.

21-го мы поехали с людьми различных национальностей, из которых одни ехали верхом, другие в повозках. 24-го прибыли в Дербент, а на следующий день в Буанак, где большая часть наших матросов находилась в рабстве. Я написал им через нашего проводника, убеждал их оставаться верными своей религии и просил передать им, что буду хлопотать об их освобождении, если же они в чем-нибудь нуждаются, то откровенно бы написали в Дербент, где я надеялся найти средство помочь им. Вот вкратце то, о чем я им писал, впрочем, напрасно, так как извощик, которого я просил передать письмо, употребил во зло мое доверие.

Гуляя по Дербенту, я случайно встретил двух из наших людей, попавших в рабство два месяца тому назад. Они сказали мне, что 10 дней спустя после их отъезда из Астрахани, они находились около Дагестанского берега, но так как ветер был очень сильный, а провизии у них не было, то они решили стать на мели в нескольких саженях от берега, где зарыли мой чемодан с намерением послать за ним из Дербента. В первый день они шли без приключений, но на следующий день на них напало 22 или 23 Калмыка верхом, во главе которых был брат шамхала Али-Султан, начальствовавший в Буанаке. Эти варвары изнасиловали жену Корнелия Брака и ограбили донага мужчин, которых привязали к хвостам своих лошадей, заставив их пройти задом пространство в две иди три мили. В таком положении привели их к морю, где они провели всю ночь, Между тем как они думали, что избавились от Татар, последние пришли на другой день и сняли даже рубахи со всех, не исключая жены Брака и ее ребенка, которому было всего 6 месяцев.

Затем повели одних в Дербент, других в Буанак; иных же, о которых ничего не слыхали с тех пор, в село, названия которого они не знали. Иван Стрюйс, сам третий, попался в руки подданных Татарского князя Османа. Сначала Стрюйса променяли на лошадь, а затем продали одному Дербентскому купцу за 150 абазов, что составляет около 100 флоринов Голландских. Всем троим посчастливилось встретить человеколюбивого князя и добрых Баньянов, всем снабдивших их. Вот что узнал я о приключениях с нашими людьми; им сказали, будто меня повесили за ноги во время бегства из Астрахани, в которой, как они полагали, не уцелел ни один иностранец. Во время пребывания в Дербенте, я просил султана ходатайствовать пред князем шемхалом об освобождении наших людей. Сделал он это с удовольствием, но напрасно, так как владельцы представили непреодолимые препятствия. Потом я получил позволение отправиться в Шемаху, куда думал поехать на восьми наемных лошадях; но, не найдя ни одной, был принужден половину пути пройти пешком.

22-го Октября Фабер, хирург, один прапорщик, трое наших матросов и я выехали из Скабарана с караваном, отправлявшимся в Шемаху, куда и прибыли через три дня. Там встретили Ивана Стрюйса, которого выкупил один Польский посланник. Я просил последнего помочь нам своим влиянием на хана и освободить наших людей. Я выслушал много обещаний, но на самом деле ничего не достиг, так как этот человек не отличался усердием ни к своему королю, ни к христианам.

Два-три дня спустя, когда хан назначил мне аудиенцию, я доложил ему о насилиях, причиненных Калмыками нашим людям. Он обещал мне справиться об этом и сделать для них все, что будет в его силах, но не выполнил своего обещания. Поэтому-то я решил подать прошение шаху, который, как мне думалось, питал некоторое доверие к нашему народу.

На дорогу я занял у одного Баньяна 75 абазов, с условием, как только приеду в Испагань, дать ему 25 абазов в виде процента; если же, в течение нескольких дней, замедлю уплатою, то хирург, бывший поручителем, обязан уплатить ему в Шемахе 125 абазов.

Приведя все в порядок и выдав хирургу вексель на 135 франков, данных им мне в займы в Астрахани, я выехал из Испагани 15-го Ноября с одним из своих канониров Корнелием Уриесом. Флобер и остальные мои люди остались в этом городе с хирургом. Мы измучились на пути в Ардеуль, куда прибыли через два месяца с невероятными затруднениями. Так как в нем истощились наши съестные припасы, то мы, не найдя никого из знакомых, отправились в Таврис, который лежит на расстоянии 6 дней от Ардеуля. Крайность принудила меня продать за 6 абазов свой чемодан и оставшиеся жалкие пожитки, 5 абазов занял у Баньяна. Таким образом составилась сумма, которую требовал извощик за доставление нас в Таврис.

1-го Марта мы приехали в Таврис, и я отправился прежде всего к капуцинам, которые приняли меня благосклонно. Кроме того эти добрые отцы дали мне на путевые издержки 45 абазов, на которые я оставил им вексель. Когда все было готово к моему отъезду, я вспомнил, что на месте Тавриса была в древности Экбатана, столица Мидии. Мне хотелось посмотреть, похож ли он на то, чем был в прежнее время; я нашел, что это большой город, весьма населенный, в котором постоянно встречается множество Турок, Индусов, Москвитян и Персиян, привозящих различные товары, преимущественно шелковые, из области Гилян. Съестные припасы в нем весьма дешевы. Я узнал, что Армяне, поселившиеся в нем, разбогатели от торговли, в которой были опытнее Персиян.

(Далее автор подробно описывает Таврис).

Из Тавриса выехали мы 4-го Февраля: 10-го прибыли в Испагань. Не хочу утомлять вас описанием незанимательных подробностей наших приключений. Здесь посетил я Бента, управляющего конторою Восточно – Индийской Компании и г. Касенбрута, его помощника, которые приняли меня очень хорошо. Они снабдили канонира деньгами и одеждою и отправили его в Гомрон. Они обещают мне сделать все возможное с своей стороны, чтобы освободить наших рабов. Я надеюсь, что Господь, Отец всех несчастных, благословит их и мои труды, и мы скоро увидим этих несчастных на свободе. И так остаюсь и пр. Давид Бутлер.