Текст книги "Дураки и герои"

Автор книги: Ян Валетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

А потом резко, в один день, все кончилось.

Безо всяких видимых причин. Просто Сашка перестал пить – и все. О причине, вызывающей срывы Сергеев знал наверняка, а вот о причине выхода из пьяного кошмара не знал никто. Но тому, что Вязаный «завязал» – радовались все.

– Ты ж знаешь, – продолжил Вязаный таким же напряженным голосом, и опять откашлялся с сипением закоренелого курильщика, – я давно не пью. И не нюхаю, чтоб ты знал… У меня не бред, не горячка… Я звоню тебе потому, что Мангуст сбрендил. Просто сбрендил!

Потом он внезапно всхлипнул, как человек, который собирается разрыдаться, заперхал и опять всхлипнул, натужно всасывая воздух, и от этого звука, похожего на предсмертный всхлип, у Сергеева стало холодно внутри. Так холодно, как будто на сердце выпал и заискрился кристаллами голубоватый, колючий иней.

– Что стряслось? – спросил он, чувствуя, что Сашкины эмоции, Сашкин страх накрывают волной, заставляя кожу на затылке собираться складками. – Ты в порядке? Хоть сам цел?

– Да цел я, цел! Что мне сделается? Я вчера говорил с Мангустом… В общем так, Умка. Я бы не хотел говорить об этом по телефону… Бери семью и мотай из Киева подальше. Куда хочешь, но мотай. Хоть на Западную, хоть в Донецк!

– Не дури! Чего ради я должен бежать? – удивился Сергеев искренне. – Я вообще-то в Прагу сейчас улетаю, на денек, по делу… Вернусь послезавтра. Слушай, Сашка! Не бери ты дурного в голову! Мангуст давно настоящий псих! Бросай ты на фиг свою Москву, дуй ко мне, я же тебя много раз звал! Что ты там забыл в своих каменных джунглях? У нас в Простоквашино…

– Сергеев! – попросил жалобно Вязаный. – Ты послушай меня, я тебе клянусь, что не пью сейчас! Я трезвый. В завязке глухой. Если наши в ближайшее время не договорятся с вашими по поводу трубы, если ультиматум, который поставил ваш ненормальный…

Кручинин не должен был знать про ультиматум. Если серьезно, то и Сергеев не должен был знать про ультиматум. Про ультиматум должны были знать только первые лица в государстве да первые лица в конторах, приклеившихся к трубе, – каждая со своей стороны. Слова Сашки лишь подтверждали старый тезис: что знают двое – знает каждая свинья.

Ультиматум плавно проистекал из заварухи, случившейся четыре месяца назад, когда россияне в очередной раз перекрыли газовый кран, и промышленность западных соседей – от Украины с Белоруссией и братских славянских народов до далеко не родственных немцев – забилась в конвульсиях. Спустя неделю после отключения газа на три дня был перекрыт нефтяной поток, и вот тогда-то Европа испугалась по-настоящему. А ведь о том, что такое может случиться говорили не раз и не два за последние несколько лет. И перекрытия уже случались, пусть не такие длительные, но случались, естественно, все делалось исключительно в воспитательных целях! И каждый раз момент выбирался самый подходящий – ориентировались по погодным или политическим условиям, – так чтобы соседям мало не показалось, но ни разу Крутов не проявлял такой, как сейчас, решимости довести дело до логического конца.

Логический конец подразумевал полную и окончательную капитуляцию соседей, а главной целью Александра Александровича было подмять под себя всю газотранспортную систему стран, через которые Россия качала на Запад черное и голубое золото, и наконец-то обезопасить свою страну.

Компромиссы в борьбе за энергетическое господство не допускались, так как господство энергетическое означало и политическое доминирование, а значит, возвращало России единственно понятную ей роль: роль лидера и старшего брата. Александр Александрович не только создавал ситуацию, но и с удивительной ловкостью пользовался сложившейся мировой конъюнктурой, в очередной раз доказывая всему миру, что нравственность ничего общего с государственной целесообразностью не имеет.

Сергеев, хоть и находился с другой стороны границы, но не мог не признать, что и сам бы на месте Крутова постарался бы использовать ситуацию на полную катушку. Не сделать этого – означало навсегда потерять позиции. Не свои, естественно. С собственными позициями Александра Александровича как раз было все ясно. А вот позиции страны…

Пока что двойная нитка, тянувшаяся из глубин Сибири, через Украину и Белоруссию в Европу, была единственным мостом между частью России и благополучием. Страны-транзитеры после развала Союза ощутили свою незаменимость в вопросах транспортировки топлива даже острее, чем национальную идею. Россия, естественно, была не в восторге от внезапно объявившихся партнеров, но на текущий момент была вынуждена считаться с соседями. На строительство альтернативных трубопроводов требовались годы и миллиарды долларов инвестиций, но за это время многое могло случиться, как внутри страны, так и за ее пределами. И вовсе необязательно послужило бы на пользу Империи.

Крутов не мог позволить себе роскошь быть либералом во внешней политике. И во внутренней тоже. Впрочем, сложно было представить Александра Александровича либералом хоть в чем-нибудь. Не того от него ждал истосковавшийся по обещанному еще в начале 90-х благополучию народ. И не такой он был человек. Он предпочитал действовать.

Казалось, что Александр Александрович предусмотрел все. Даже самые рьяные его противники не могли назвать установленные при помощи России режимы в странах-соседях марионеточными. Они и не были марионеточными, если откровенно сказать. Местные князьки имели определенную свободу действий и даже воспетую поэтами свободу выбора и слова. Только вот никому из них и ни на минуту не давали забыть, КТО и ЗАЧЕМ привел их к власти. Все это здорово напоминало Сергееву кодекс Бусидо, согласно которому обязательства перед сюзереном наполняли жизнь самурая смыслом. Но пуще любой самой страшной самурайской клятвы удерживала ставленников Крутова на верном проимперском пути прочная энергетическая удавка. Как там у классиков: «Свобода есть осознанная необходимость»?

А вот с Ультиматумом вышел прокол.

Самый робкий, самый слабый зверь, лишенный надежды вырваться из ловушки, становится свирепым бойцом. Что уж тут говорить о загнанной в угол политической элите страны-соседа? Свежеиспеченный украинский премьер никогда бы не решился на такое! Уж кто-кто, а он был обязан команде Крутова всем! Но он был не единственным, кто решал.

В эту зиму на площадях больших и малых украинских городов плескались замерзшие, злые толпы. Они то гудели, как разбуженные ульи, то начинали пронзительно кричать, скандируя подсказанные организаторами лозунги, и тогда на трибуну лезли представители недобитой оппозиции – хорошо одетые господа и дамы с горящими нездоровым блеском властолюбия глазами. Они-то и направляли народный гнев в нужную им сторону. Кто-то винил во всем Россию, кто-то Америку, кто-то, как обычно, евреев и банкиров – все зависело от того, какую именно область бизнеса или какие рычаги управления хотели прибрать к рукам непонятно откуда возникшие выразители общественной воли.

Митинги следовали за митингами, кое-где уже летели в окна посольств и консульств камни да бутылки с «коктейлем Молотова», топали коваными ботинками по асфальту шлемоносцы из спецподразделений… Осколки кирпичей грохотали о пластиковые щиты. Страна шла «в раскачку», теряя равновесие на переломе истории, и ничего не делать в таком положении для политиков, стоящих у власти, было настоящим самоубийством.

Самоубийством не в переносном, а самом прямом смысле слова.

Разбуженный испуганной свитой Президент разогнал зимнюю дремоту энергичным зевком, смахнул пыль с осколков посуды времен расцвета трипольской культуры, занимавших добрую половину помещений в его загородном доме, и заявил северному соседу ноту.

Нота была так себе. Неубедительная нота. Ноты, во время вручения которых не прогреваются моторы бомбардировщиков дальнего действия, всегда звучат фальшиво. А бомбардировщиков в стране не было – совсем недавно по телевидению показывали, как в торжественной обстановке разрезают последний из них. Но для вящей убедительности вслед за официальной бумагой, а Сергеев узнал об этом из очень достоверного источника, последовал звонок Крутову, и во время телефонной беседы на повышенных тонах Александру Александровичу и был заявлен тот самый ультиматум, о котором вначале знали только Президенты и несколько десятков особо приближенных лиц.

Суть ультиматума сводилась к тому, что прекращение подачи углеводородов на территорию Украины рассматривается как крайне недружественный политический акт, ничего общего с экономическими соображениями не имеющий. И ответ на него будет адекватный, тоже политический. Если до лета текущего года не будут подписаны устраивающие Украину бумаги, то транзит российского топлива по ее территории будет закрыт на неопределенный срок. До тех пор, естественно, пока контракты не будут перезаключены на интересующих Украину условиях. Трубопроводы, компрессорные станции, хранилища будут взяты под охрану войсковыми соединениями – во избежание конфликтов. И все российские проблемы, при этом возникающие, будут Украине «глубоко по барабану».

По рассказу осведомленного очевидца (хотя откуда тут могут быть очевидцы? Разве что офицер связи? Впрочем, людей, заявлявших о своем личном присутствии при историческом разговоре, набирался, как водится, не один десяток!), Крутов ультиматум выслушал спокойно, хмыкнул по окончании гневной речи коллеги и, ни слова в ответ не говоря, повесил трубку.

Александр Александрович, вообще, ввиду некоторых профессиональных качеств и общей сдержанности характера, в комментарии не вдавался и лишнего болтать не любил.

Объявивший северному соседу вендетту игрушечный украинский президент тоже подробностей не оглашал. Но процесс уже пошел. То, что об Ультиматуме не знает никто, на самом деле означало, что мало кто о нем не знает. Эта тема была самой модной в политических салонах Киева и Москвы. Московская элита недоуменно поднимала бровь, возмущаясь наглости хохлов, а украинская не по злобе, а, скорее, по привычке костерила жадных москалей. Ситуация была весьма двусмысленная – ведь официально ничего не произошло, а атмосфера накалялась изо дня в день, словно страны собирались вступить в войну друг с другом.

И вот теперь об Ультиматуме говорит Кручинин. Испуганный Кручинин. Не то чтобы Сашку нельзя было испугать. Можно, конечно. Как и всякий достаточно повидавший в жизни человек, Кручинин знал страх и знал также, что лишенные чувства страха люди выживают редко. Это был один из уроков, преподанных Мангустом еще в самом начале их обучения.

Смерти боятся все, а вот действовать, когда страх сковывает сердце, могут немногие.

Вязаный, не раз видевший, какое лицо у смерти, явно запаниковал. Оставалось предположить, что Сашке известно нечто Сергееву неизвестное. Михаил не знал, какую информацию имел Кручинин, но такого голоса у друга не слышал никогда.

– Ты можешь рассказать, что, собственно говоря, происходит? – спросил Сергеев, протягивая пограничнику свой паспорт. Пограничник попался знакомый, заулыбался, выходя из образа строгого стража границы, и живо застучал по клавиатуре компьютера. – При чем здесь Ультиматум? Ты же сам знаешь, что когда делят деньги, обязательно ссорятся. Они же уже лет десять, как деньги делят. Кому вершки, а кому корешки…

– А куш чаще достаётся кому-нибудь одному… Ладно, слушай, мыслитель… Философия тут не при чем! На меня вышел Мангуст. Заявился ко мне в учебный класс с двумя «братьями» при полном параде. Знаешь, все из себя такие, как голубые из порнофильма – черная форма, квадратные подбородки, брызжущий тестостерон…

«Братство» часто показывали и по украинским каналам, поэтому Сергеев хорошо представлял себе тех, о ком рассказывал Сашка. Этакие нордические типы, арийцы с пергидрольными локонами, спасители славянского мира. Бывшие «гопники» из ближнего Подмосковья, освоившие несколько десятков фраз из цитатников Мангуста и Мао. Радетели за чистоту расы и будущее России. Зеркальное отражение молодчиков из УНА-УНСО по ту сторону границы. Впрочем, УНА-УНСО все-таки были посимпатичнее. Более вменяемые, что ли? А «Братство» не стеснялось дефилировать перед телекамерами с арматурными прутами и бейсбольными битами. Журналисты часто называли их «Ред сокс», на что «братики», интеллектом не грешившие, обижались чрезвычайно.

Паспорт опять вернулся в руки Сергеева, и он, изобразив лицом радушную улыбку, прошел в зал вылетов. У прилавков Duty free суетилась целая толпа малорослых корейцев. За столиками в баре не было свободных мест, и Сергеев прошел к креслам у рекламных стендов «Самсунга».

– … Явился и начал мне рассказывать, что другого пути, как примкнуть к нему и его ребятам у меня просто нет! Предлагал мне поехать на Украину и за немаленькие деньги сделать так, чтобы вопрос с хохлами больше перед нами не стоял.

– Перед вами – это перед кем?

– Перед нами – это перед Россией.

– Он говорил от имени России?

– Он всегда говорит от своего имени, ты же знаешь. Но интересно не это, – сказал Кручинин с какой-то стылой интонацией в голосе. – Интересно то, что, если верить Мангусту, этот вопрос обсуждается и на высшем уровне…

– Да? Мангуст, как всегда, осведомлен и в курсе. Это он сказал тебе об Ультиматуме?

– Да об Ультиматуме теперь и в магазинах говорят, – отмахнулся Кручинин, – только шепотом, чтобы, не дай бог, не арестовали. Ты что, думал, что это все еще великий секрет? Кто же будет такую угрозу безопасности страны в тайне держать? Это, знаешь ли, не мудро! Угроза благополучию народ объединяет почти как совместная пьянка… Ты себе не представляешь, как Вольфович радовался сегодня в прямом эфире! Да десять лет пропаганды сделали меньше, чем неделя слухов о том, что вы нам смеете грозить!

– Мы? Вам? – переспросил Сергеев, представил себе, как разорялся столп российской политики, и, не удержавшись, хмыкнул. – Слушай, неужели у вас кто-то воспринимает все эти угрозы, как реальные? Бред! Уж ты-то знаешь цену всем этим визгам и воплям! Неужели ты обеспокоен?

– Да.

– Серьезно?

Кручинин помолчал, только в трубку было слышно его дыхание.

– Я бы плевал на все эти слухи, если бы не Мангуст. Ты же знаешь Мангуста. Он обычно не шутит.

– Андрей Алексеевич, конечно, крут, но все-таки не настолько, чтобы грозить целой стране. Сложно, знаешь ли, сделать, чтобы все хохлы сразу стали русскими по мановению его руки. Почти невозможно. А Мангуст у нас пытается вершить судьбами мира методами командира роты. Думает, что он генералиссимус, а на самом деле давно уже отставной капитан. Знаешь, он был у меня перед выборами… Тоже рассказывал, что мне пиз…ц! И, как видишь, я жив.

– Я слышал эту историю, – сказал Саша. – И знаю, что вы не договорились. Он о тебе зло говорит, Миша. С такой, знаешь, улыбкой… Нехорошая такая улыбка. Я бы на твоем месте ждал пакости. Чего он от тебя хотел?

– Он хотел, чтобы я промолчал.

– О скандале с контейнером, как я понимаю?

Сергеев хмыкнул, но ничего не сказал. Кручинин знал многое. Но далеко не все. Все ему знать не полагалось. Не потому, что Михаил ему не доверял, просто ему хотелось, чтобы Сашка пожил подольше.

– Но эту историю давно все забыли, Умка! Тогда еще какой-то журналист погиб, кажется… Его взорвали, что ли? Из-за этого старья Мангуст на тебя ядом дышит? Да?

– Не только из-за этого, – сказал Сергеев, не вдаваясь в подробности. – У нас, знаешь ли, для этого вполне достает причин. Самых разнообразных.

– Я знаю, – отозвался Кручинин после небольшой паузы. – Наверное, это потому, что из тебя вышло совсем не то, что он растил… Кто бы мог подумать? Он же был нам как отец. И мне, и тебе… Всем нам. Я же помню, как он учил нас. Как помогал в нужный момент. Как вытащил нас с Кубы, в конце концов!

– Ну, – жестко сказал Сергеев. – Когда нет отца настоящего, конечно, сойдет и такой. На то и расчет делался нашими воспитателями. Одиночество, Сашка, делает людей покладистыми. Мы же все были сиротами, любой мужик, который нам полчаса уделил, тогда казался отцом. Так?

– Нет, не так! Он вытащил нас с Кубы, Миша, – в голосе Кручинина залязгал металл. – Если бы не он – я давно был бы покойником! И ты, Умка, был бы покойником! А сейчас не надо так говорить! Ты представь себе, что он болен. Просто съехал с катушек! Понимаешь!? Ему тяжело! Ему помочь надо!

– Боюсь, дружище, – сказал Сергеев вполголоса и оглянулся, не слушает ли кто, – что именно сейчас Мангуст нормальнее, чем всегда. В добром здравии и твердом разуме.

– Судя по той швали, которая с ним рядом сейчас вышагивает, – ты ошибаешься!

– А почему ты так думаешь? Почему, Сашка? Ты реагируешь на чернорубашечников, как бультерьер на мышей! А для него это родная среда! Тут его слова снова падают на благодатную почву! Ты вспомни, как Мангуст умеет вещать! Он среди них, как рыба в воде! Они же ему в рот глядят!

– Как мы когда-то смотрели? Да, Умка?

– Да! Как мы когда-то смотрели! Он же психолог, Саша! Его на это учили! Психолог, который точно знает, куда надавить, а где погладить… Чем его речи, собственно, плохи? Все так прозрачно, убедительно и понятно! Что он говорит не так? Призывает ставить интересы России на первое место? Так об этом и Крутов постоянно говорит! Хочет ограничить миграцию? Молодец Мангуст! Мыслит государственно! Ведь достаточно приехать к вам в Москву на недельку, и становится понятно, что он прав абсолютно! Только прав – да слишком мягок, не до конца последователен! Миграцию надо не ограничить, а запретить! Навечно! Русское должно принадлежать русским! А чужих надо высылать. В тундру высылать, алмазы добывать – там работать некому! Хочет Мангуст, чтобы руководящие должности занимали славяне? Так что в этом дурного? Ничего! Отлично! Предъявил родителей паспорта – и в руководство! Только это все было, Саша, – сказал Сергеев устало. – Не так давно было.

На одном из табло появился номер его рейса и под сводами зала забился птицей голос диктора.

– Национальная идея – это здорово, – продолжил Сергеев, вставая. – Здорово – потому, что понятна каждому обывателю. И поднять национальное самосознание до непредставимых высот мечтает любой самый мелкий вождь. А тут мелких вождей нет! Все крупные – великая страна, как-никак! И экономика развивается, и сомнения в правильности выбора тонут в растущем благополучии! Надо только не забыть концлагеря построить повместительнее. Для черных, рыжих и инакомыслящих. И заборами обнести повнушительнее. Что за демократия без колючей проволоки? Могу даже слоган подбросить для компании по трудоустройству. Труд освобождает. Слыхал такой? Ничего не напоминает?

Кручинин помолчал немного – в трубку было слышно, как он щелкает зажигалкой, закуривая, как с едва слышным свистом выпускает дым между плотно сжатых губ.

– Ты философ, Умка. Ты у нас умный. А я практик. Поэтому спрошу еще раз, конкретно: мне больше не встречаться с Мангустом? Тебе наплевать, что он задумал? Ты его не боишься? Так, Миша? Не боишься настолько, что не хочешь знать его планы?

– Боюсь, – признался Сергеев не столько Сашке, сколько самому себе. – Боюсь, Вязаный. Боюсь, потому, что не знаю границы, на которой Мангуст остановится.

– Ты же сказал, что он недостаточно крут, чтобы грозить целой стране…

– Он-то, может быть, и недостаточно крут, вот только страна об этом не знает…

– Все шутишь…

– А что остается? Он говорил что-то конкретно?

– Нет.

– Предлагал встретиться еще?

– Да. Завтра. Ты приедешь?

– В конце недели.

– Раньше никак?

– Извини, никак! Я уже вхожу в самолет.

– Ладно, не маленький. Справлюсь.

– Ты не обижайся за концлагеря… Я понимаю, что…

– Брось, – перебил Сашка. – Мы все демократы известные – там, куда пошлют. Если помнишь, мы с тобой всю жизнь не гражданские свободы защищали, а гражданские войны устраивали. Так что я не обиделся. Просто прошу – если ты до сих пор не понял, что это серьезно – прислушайся. Это серьезно. Настроения сейчас такие, что скоро начнут бить гастарбайтеров. Просто так, за здорово живешь.

– Ну, их там у вас миллиона три! Всех не побьют…

– Справятся, – возразил Кручинин. – У нас народ талантливый. Видел бы ты морды тех, кто с Мангустом ко мне приходили. Эти справятся. А вот Мангуст – он морды бить не станет. Он у нас мужик основательный. Он пакость крупную придумает. Такую, чтоб была заметна на общечеловеческом уровне. Ладно, друг… Я позвоню завтра. После встречи.

– На рожон не лезь, а? – попросил Сергеев, улыбаясь молоденькой стюардессе, встречающей его у люка. – Соглашайся со всем…

– Это ты меня учить будешь? – спросил Вязаный с иронией. – У тебя что по курсу вербовки и противодействия вербовке было? А? А у меня пятерка! Так что давай без поучений! Не волнуйся, завтра услышимся!

Но назавтра Сашка не позвонил.

Звонок раздался только поздно ночью, в среду, когда только что вернувшийся в Киев Сергеев снова стоял в очереди на паспортный контроль, запертый, как крыса в лабиринте, между двумя границами.

И это был последний раз, когда Михаил слышал голос Кручинина.

Потому что в пятницу он умер.

Как еще несколько миллионов человек.