Текст книги "Страна счастливых"
Автор книги: Ян Ларри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Значит, – засмеялся Павел, – для общественно-необходимой работы комбинезон, а для общественно-полезной – оперенье попугая? Впрочем, ты не обижайся. Твоя идея, возможно, и хороша, но что бы ты хотел сейчас? Чтобы я одел пурпуровый жилет и зеленую тогу?
– Это было бы неплохо, – оживился Якорь. – Сегодня ты самый популярный человек в Республике. А в поступках популярного человека всегда видят особый смысл, они почти всегда являются предметом подражания. Но я не хочу, чтобы ты бродил к качестве глашатая зеленой тоги. Мне хотелось бы попросить тебя о другом. Когда я вынесу свою идею на обсуждение, поддержи ее. Я уже заручился согласием…
– Некоторых популярных людей?
– Хотя бы и так, – смущенно ответил Якорь, – ты сам знаешь, что к дипломатии придется прибегать, пожалуй, и нашим правнукам. Ты разве уверен, что тебе придется работать с новым звездопланом?
– Ты думаешь, – тревожно спросил Павел, – что встретятся препятствия?
– Препятствия уже восседают в Совета ста, и у них три бороды: одна рыжая и две черных ассирийских!
– Молибден?
– Он и Поярков с Коганом! К сожалению, я вынужден тебя оставить. Подробности о препятствиях твоему звездоплану ты можешь узнать у многих. Прощай! Не забудь!
Якорь взял аэроптер и ринулся вниз.
– Всякий по-своему с ума сходит! – пожала плечами Майя.
Павел задумался. Сообщение Якоря взволновало его. Он не знал причины, которая восстановила против его работы часть Совета ста, но, очевидно, произошло что-то очень серьезное, если в Республике уже говорят о возможности прекращения его работы.
Погруженный в размышление, он сидел, не обращая внимания на окружающее. Он не заметил, как на крышу солярия спустились один за другим на аэроптерах люди. Он не видел, как, переглянувшись, они встали полукругом и, по знаку коренастого парня с обветренным лицом, приготовились к чему-то. Парень махнул рукой, и воздух разорвала песня:
Слава тому из нас, Кто храбр, как тысяча львов.
Крепкие глотки подхватили шутливую песню, и она перекинулась на соседние крыши, зашумела над сводами этажей закипающим морским прибоем.
Шуточная песня, сложенная лет тридцать назад в честь храбрецов, основавших первый метеорологический город на Северном полюсе, заставила Павла улыбнуться. Дружеская кантата, которую пели для него, заставила его забыть о Совете ста.
– Мне хотелось бы, – сказал Павел, – сделать для всех вас что-нибудь особенное.
– Ты обольщаешься! – засмеялся толстяк с добродушным лицом, – песней мы только хотели вернуть тебя на землю Ведь ты, кажется, застрял ногами где-то между Сириусом и Юпитером.
– А город присоединился к песне в силу привычки! – добавил кто-то сзади.
Павел, услышав знакомый голос, оглянулся. Перед ним стоял человек необычайной наружности. Маленький, большеголовый, он смотрел на Стельмаха большими глазами, которые, казалось, жили самостоятельно. Его тело походило на хрупкую, несуразную подставку для огромной головы, и в этой голове, точно в нелепой оправе, жили удивительные глаза. Глядя на него, Павел ничего не мог видеть, кроме этих живых глаз, пронизывающих его насквозь.
– Мое имя Нефелин! – сказал странный человек, протягивая Стельмаху руку.
– Я знаю тебя, – пожал его руку Павел, – когда-то я слушал в Харькове твои лекции. Ты занимал тогда кафедру формальной логики.
– Ну, это было давно. С тех пор я переменил три профессии. Сейчас же я пришел к тебе как редактор магнитогорской газеты «Проблемы».
– Я тебе нужен?
– Да. Мы хотели бы видеть тебя в редакции после обеда. Мы поговорим с тобой о том, что, пожалуй, заинтересует тебя больше, чем кого бы то ни было.
– Совет ста?
– После, после, – уклончиво ответил Нефелин, – хотя, конечно, Совет ста – это узел всех наших интересов. Во всяком случае разговор коснется и Совета ста.
Присутствующие заговорили о больших проектах Совета ста, который готовился вынести на обсуждение Республики величайшие проблемы. Никто, правда, еще не знал точно, что именно будет предметом обсуждения в конце года. Некоторые говорили о предстоящем восстановлении Берингова перешейка, что могло бы изменять климатические условия СССР. Другие полагали, что предстоит сооружение гигантской солнечной станции в Туркестане.
Уже по одному тому, что в Совете нашлись противники идеи звездоплавания, можно было судить о предстоящих грандиознейших затратах и общественных сил и энергии для осуществления других не менее грандиозных идей и проектов.
– Ладно, ладно, не будем торопиться, – говорили многие. – Поживем – увидим.
– Во всяком случае мы будем участниками великих событий.
– Посмотрим!
– Я полагаю, – сказала Майя, – что противники звездоплавания имеют весьма серьезные доводы, если они возражают против новых затрат на звездоплавание.
– Может быть, эта катастрофа?
– Нет, нет! Здесь что-то другое.
Около Павла собрались старые товарищи, которые прилетели сюда из разных концов СССР, чтобы пожать руку отважному пионеру межпланетного сообщения. Вспоминали годы далекого детства, вспоминали старых друзей, разлетевшихся во все концы Республики, и те старые города, где протекало детство.
– А помнишь маленького Бриза?
– Да, да, где он теперь?
– Ото, маленький Бриз теперь ворочает большими делами. Он еще удивит нас всех. Ты ничего не слышал о нем?
– Я понимаю, – сказал в раздумье Павел, – он носился с проектом усовершенствования электролизации почвы.
– За него эту работу выполнил Стокальский… Бриз имеет теперь лабораторию, которая призвана претворить идею получения электроэнергии из солнечного света в промышленную отрасль.
– Позволь, позволь, насколько мне помнится, в этой области работает Звезда.
– Ты все спутал. Она работает над проблемой передачи электроэнергии по радио. Между прочим, ее работа, кажется, близка к осуществлению.
– А помнишь Атома?
– А знаешь, чем занят сейчас Владимир? Помнишь его? Он еще картавил немного. Забыл?
– А Мафия помнишь?
– А Пермь? Ты был в этом городе после того, как уехал в Ленинград?
– Постой, постой,– потер лоб Павел, – и в самом деле: ведь я там не был лет пятнадцать. Вероятно сильно изменился город?
– Ого! – засмеялся коренастый парень с обветренным лицом. – Ты уехал из Перми в те годы, когда Пермь была захолустьем с одним миллионом населения. Посмотрел бы теперь, что стало там, где стояла Пермь. Она вобрала в себя и Мотовилиху и Нижнюю и Верхнюю Курью. Шесть гигантских висячих мостов перекинулись через Каму, соединяя старую Пермь с новой, которая выросла на противоположном берегу. Право, тебе не мешает заглянуть в те края.
– А помнишь Егошиху? – спросил Павел.
– Ее уже нет. На месте этой речушки великолепное озеро, на берегах которого многочисленные кварталы соляриев и всяческой медицины. А в конце бетонная плотина и своя гидростанция.
– Воображаю, какой глубины должно быть озеро.
– Хо-хо!
Перед обедом все разлетелись в разные стороны, заручившись согласием Павла посетить вечером театр. С Павлом остались Майя и коренастый Шторм.
– А ты, Шторм, неважно выглядишь, – сказал Павел, всматриваясь в лицо товарища. – Ты чем-то огорчен? Тебя волнует что-то?
Шторм вздохнул.
– Ты прав. Я живу отвратительно. За последние годы я чувствую какую-то неудовлетворенность. Мне не хватает чего-то, а чего я и сам не знаю.
– Ты работаешь?
– Выполняю, как и все, общественно-необходимую работу.
– И?
– Остальное время мечтаю!
– О чем?
– Трудно сказать… Меня волнуют неясные и тревожные мысли. Я ищу, но увы… Поиски мои безрезультатны.
– Старая человеческая болезнь! – нахмурился Павел. – Ты должен найти себя, и тогда все устроится отлично.
– Это верно, – вмешалась в разговор Майя, – в старину такие явления назывались томлением чувств, смятением чувств, лирической тоской или мечтательностью, как ты уже сказал. Происходило это в большинстве случаев от несварения желудка, от физического ослабления, а также и от того. что в те далекие времена труд еще не был целительной медициной.
Шторм беспомощно развел руками.
– Я крепок и тружусь пять часов в неделю. Я занимаюсь спортом. Недурно летаю и… все же…
– У него другое, – сказал Павел, – но пусть он скажет, что его увлекает сейчас.
– Пока… мне кажется интересной живопись.
– Ты сказал «пока», иначе говоря: живопись интересует тебя временно. Вот это-то и плохо. Спроси Майю, она прекрасно знает старых людей, – разве не были несчастливы оттого, что они выполняли работу, игнорируя свои наклонности? Иному, как говорили раньше, на роду было, написано работать ботаником, а он всю жизнь топтал землю с астролябией, считая временной и астролябию и запутанные маршруты. Смутные мечтания были для него добродетелью. Угнетенное состояние духа являлось его попутчиком. Нет, Шторм, человек должен работать сообразно наклонностям, тогда труд превратится в волнующее и захватывающее творчество. Вот главный портной… возьми его примером…
– Но ты ведь сам переменил несколько профессий?
– Так что же? То, над чем я работал, поглощало меня всегда всецело. Я не мог думать ни о чем, кроме того, что делал.
– И все же…
– Чувствуя аппетит, я сажусь за стол, но пообедав я не нахожу больше причины сидеть за столом. Ты, Шторм, никогда, по-моему, не уживешься с живописью. Так же, как ты не ужился с литературой. Но знаменательны твои мечтания. Ты подсознательно стремишься к тому, что в некоторой степени отвечает твоим наклонностям. Организуя материал на полотне и на бумаге, ты только будешь удовлетворять свои организаторские способности. Я знаком с твоими книгами. В них порядок, строгий стиль, математически рассчитанная композиция и деревянные люди с деревянными чувствами. Я еще тогда понял: твое призвание быть организатором.
– Ты правильно сказал, – оживился Шторм, – но мир организован. Мне нужно было жить в двадцатых, тридцатых годах. Я, кажется, немного опоздал родиться, – добавил он с грустью.
– Не ты слышал о грандиозных проектах Совета? И я о том, что бы ты сказал, если бы я предложил тебе организацию вторичного опыта с… С2?
– Молибден и другие против этого!
– Еще ничего не известно! – с жаром ответил Павел. – Помимо того – трое или четверо еще не Совет. Ну, а потом… если даже весь Совет выскажется против, мы попытаемся собрать голоса Республики. Итак?
– Я буду рад сотрудничать с тобой, – протянул руку Шторм, – и если Совет решит, я на другой же день становлюсь организатором… Ты веришь в возможность вторичной попытки?
– В старину говорили: dum spiro spero4. Где мы обедаем? – обратился Павел к Майе. – Я хотел бы пообедать в общественной столовой вместе с будущим администратором С2.
4Пока я дышу, я надеюсь.
– Нет, – покачала головой Майя, – Бойко считает для тебя необходимым до отправления в Город отдыха обедать здесь… Я думаю, Шторм не станет протестовать против обеда здесь с нами?
– Опять Бойко, – поморщился Павел. – Он как нарочно запрещает мне то, что наиболее привлекательно.
– Но… Его опытность… Его известность…
– А что мне до того?! Известность… Соевая колбаса более известна, чем Бойко, однако никто еще не выдвинул ее кандидатуру в Совет ста!
– У тебя разыгрался аппетит, поэтому ты зол! – улыбнулась Майя. – Давайте лучше обедать!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Был час, когда над городом очистилось небо. Аэроптеры исчезли, как будто их разметало ураганом. И только на головокружительной высоте мчались голубыми призрачными сигарами далекие дирижабли, и смутный гул моторов глухо перекатывался в ослепительной синеве.
Затихли кольца административного центра, научных учреждений и аудиторий, исчезло движение в жилых районах, пусто стало в радиальных улицах-бульварах и кольцевых парках. Грохоча на мостах, проносились изредка пневматические поезда, как бы спеша догнать пролетевшие раньше передовые колонны.
Население города переселилось в этот час в сектор коммунального питания.
Там, где цепь искусственных озер замыкает кольцо городской черты, гремела музыка. Нестройный шум, крики, говор и смех, мешаясь с музыкой, летели над голубыми искрящимися под солнцем озерами. По берегам сквозь зелень густой листвы глядели в воду открытые веранды ресторанов, и белые скатерти столов отражались в синеве озер. Берега кишели народом. Доносился стук ножей, звон стаканов, взрывы хохота.
В обеденный час, когда магнитогорцы, оставив дела, сошлись поболтать за обедом с друзьями, посидеть и отдохнуть за беседой, над пустынным городом показался оранжевый аэроплан, цвет которого говорил о его экстренном назначении. Описав круг, аэроплан спустился на крышу воздушного вокзала, и тотчас же из кабины вышел человек, одетый в желтый кожаный костюм. Он уверенным шагом прошел под стеклянный навес и остановился перед огромной картой Магнитогорска.
На эбонитовой доске концентрическими кругами лежал распланированный город. Середину плана занимало кольцо административного центра, откуда радиальные бульвары-улицы разбегались в стороны, пронизывая кольцо научных аудиторий, институтов, университетов и академий и кольцо публичных библиотек, музеев, читальных зал и дворцов для занятий, детского городка и больниц. Сплетение этих радиальных авеню в широких кольцах соприкасалось с кольцом огромных парков, садов отдыха, театров, концертных зал, телекинодворцов, спортивных площадок и гимнастических домов. Немного дальше голубой краской сверкало кольцо озер, с нанесенными светлыми кубами ресторанов, буфетов, закусочных, столовых, универсальных распределителей и огромных фабрик-кухонь. Широкая полоса, окрашенная в зеленую краску, -кольцевой парк, – опоясывала город, за чертой которого плотными квадратами лежали кольца жилых помещений, бассейнов и коммунальных бань, соприкасающиеся с хордой гигантских отелей для приезжающих. Все это было обведено широчайшим зеленым кольцом. Здесь город кончался. Самое последнее, значительно отдаленное от города кольцо – индустриальный пояс – лежало по краям эбонитовой черной доски, держа Магнитогорск в бетонных объятиях фабрик и заводов, гигантских механических прачечных и автоматических станций, транспортирующих по подземным дорогам все необходимое для города. В южном и северном углу краснели эллипсисы иногородных товарных вокзалов.
Человек в кожаном пальто скользнул взором по плану и наклонившись взял в руки автоматический путеводитель. Собственно говоря, искать пришлось недолго. Перед ним находился план, от которого планы других городов отличались разве что только размерами.
Отыскав в указателе то, что ему было нужно, он вставил путеводитель в гнездо, и тотчас же в третьем кольце вспыхнул крошечный фиолетовый огонек. Фонограф, расположенный с левой стороны городского плана, захрипел и несколько раз произнес:
– Юго-запад. Голубой дом с тремя верхними этажами из стекла. Единственная крыша с балюстрадами из розового мрамора.
Человек в кожаном костюме положил автопутеводитель в глубокую стеклянную нишу и быстрыми шагами направился к аэроплану.
Над пустынными улицами и парками просвистели крылья аэроптера, и спустя короткое время человек в кожаном костюме, пожимая руку Стельмаха, говорил:
– Если ты вылетишь сегодня ночью почтовым, ты будешь в Доллосах… приблизительно… в час.
– Он очень плох?
– Не сказал бы. Но… Впрочем, ты его увидишь завтра сам! Прощай!
– Прощай, – сказал опечаленный Павел, – я извещу его сегодня же о своем приезде!
– Мне думается, этого не нужно делать! Годы сильно разрушили его слух и зрение. Вряд ли ты сумеешь переговорить с ним! – добавил человек в кожаном пальто, прощаясь с Павлом.
– Хорошо, – сказал Павел, – ночью я вылетаю!
В раздумье он подошел к радиотелефору. Остановившись перед жемчужно-матовым ромбом, он включил аппарат и громко произнес:
– Бойко! Ты слышишь меня?… Бойко!
Ромб побледнел. По гладкой его поверхности пронеслись голубые искры; потом края наполнились неясными туманными пятнами.
Павел повернул регулятор. Пятна на ромбе слились в очертания человеческой головы. Еще поворот – и в ромбе всплыло мертвое лицо Бойко.
– Ну? – сказал глухой голос.
– Ты видишь меня? – спросил Павел.
– Да… Стельмах?… Что ты хочешь от меня?
Павел передал свой разговор с человеком в кожаном пальто.
– Ты понимаешь, конечно, я должен присутствовать при этом!
Бойко помолчал.
– Открой рот, – сказал он после непродолжительного молчания.
Павел повиновался.
– Шире! Так!… Ты не чувствуешь боли в шейных мускулах?
– Нет!
– Подними руки вверх.
Павел поднял руки вверх.
– Теперь, когда я скажу «раз», ты с силой опустишь руки вниз и одновременно сделаешь глубокий выдох. Ну? Р-раз!
Руки Павла быстрой тенью мелькнули по ромбу. Резкая боль в груди заставила Павла простонать.
– Сильная боль? Что?
– М-ль… Н-нет… Пустяки! – сквозь зубы процедил Павел.
Бойко, прищурив глаза, беззвучно пошевелил губами.
Наступило молчание.
Сухое мерное потрескивание радиотелефора вплеталось в глухой гул вентиляторов. Где-то за стеной печально звенели рофотаторы. Голова Бойко медленно закачалась в рамках ромба. Взглянув на Павла, Бойко сказал:
– Ты еще не совсем здоров, но если будешь осторожен, то это небольшое путешествие не повредит тебе. Постарайся сохранить спокойствие. Даже в том случае… Словом, ты понимаешь, о чем я говорю!
– Значит?
– Я не в праве отказать тебе! Все?
– Да!
– Прощай! Не забудь выключиться!
Ромб потускнел.
* * *
Редакция газеты «Проблемы» помещалась в тихом кольце библиотек, читальных зал и кабинетов для занятий. Мягкая торцовая мостовая сторожила тишину этого сектора, где бесшумно проносились редкие авто и, точно тени, скользили люди.
Шагая по беззвучным тротуарам, Павел рассматривал сквозь гигантские стекла людей, склонившихся над столами, переносясь мысленно в те далекие годы, когда и сам он просиживал долгие часы в таких же залах, беседуя с мудростью минувших веков. Все, что тысячелетиями собирало по крохам человечество, все их гипотезы и мечтания, порывы и вычисления, их радости и огорчения, – все это, размещенное в строгом порядке в стеклянных шкапах, было предметом изучения упорных и долгих лет.
Да, именно здесь, в этом величайшем арсенале человеческой мысли Павел получил надежное вооружение и ключ к познанию мира. В обществе мудрых он работал над потрясающим изобретением, которое создало ему популярность в Республике, дало ему самое прекрасное из человеческих чувств – сознание того, что он необходим для общества, что жизнь его ценна для миллионов.
Погруженный в размышления, он не заметил, как дошел до редакции газеты.
* * *
Стельмаха ждали.
В светлом кабинете редактора сидело несколько человек, которые при появлении Павла встали, сердечно приветствуя его.
– Как будто заговорщики все в сборе, – сказал высокий светловолосый человек, – может быть начнем, Нефелин?
Редактор прикрыл ресницами огромные глаза.
– Можно начать. Но если собравшиеся не возражают и если, что более всего важно, у присутствующих есть свободный час, я просил бы подождать. Несколько минут назад я получил сообщение о желании москвичей и ленинградцев присутствовать на этом собрании.
– Когда же они прибудут?
– Я договорился с ними. Они здесь будут через час!
– Как? Они намерены воспользоваться воздушной железной дорогой?
– Разумеется! Да это и не так уж опасно, как многие думают. Я пользовался этим средством передвижения и, как видите, ничего, жив и здоров. Ощущение, конечно, не из обычных. Но и только.
– Так что же? – снова спросил Нефелин. – Будем ждать?
– Было бы невежливо начинать без людей, рискующих ради заседания ребрами.
– Конечно ждать!
– В честь храбрецов предлагаю пожертвовать по часу!
– Прекрасно!
Нефелин встал и подошел к Павлу.
– Если хочешь, я покажу тебе репортерскую. Ты ведь, кажется, интересовался когда-то работой газет? И Нефелин взял его под руку.
* * *
Они вошли в огромный полутемный зал.
Темные кабины амфитеатром поднимались к черному своду, напоминавшему опрокинутую гигантскую чашу.
Мерцающие в полумраке медные перила лестниц тянулись вверх и пропадали где-то высоко под сводом в густых чернилах мрака.
– Здесь подъем! – предупредительно сказал Нефелин, помогая Павлу пройти к кабинам.
В полной тишине они поднялись по лестнице в репортерскую и, толкнув дверь одной из кабин, вошли в полукруг, полный фиолетового света.
Первое, что бросилось в глаза Павлу, был экран, который струился фиолетовыми огнями. Потом Павел увидел стол и за столом фигуру человека.
– Как дела, Яхонт?
Человек за столом, не поворачивая головы, буркнул:
– Ловлю Керчь, но она ускользает, точно вода между пальцев.
– Что-нибудь интересное?
– Интересное? Не знаю. Я хотел только посмотреть, как поживает нефть в Джарджавах.
– Она еще идет?
– Вряд ли, но я все-таки должен убедиться в этом.
– Со мною Стельмах. Он хотел бы познакомиться с репортажем.
– А-а Павел Стельмах? Привет, привет! – сказал Яхонт, не поворачивая головы, – ну вот, может быть с твоим приходом дело пойдет лучше. Хотя должен сказать, моя линия весьма капризная.
Разговаривая, он сновал руками по столу, работая на системе выключателей, как на пианино.
– Между прочим, – сказал Павел, – как это, может быть, ни странно, однако я до сего времени не удосужился познакомиться с устройством телефотоприемников.
– Как? – удивился Нефелин, – ты не знаешь таких пустяков?
– Представь себе!
– Но, ведь, это же проще автомобиля…
– И однако… Впрочем, принципы устройства телефотоприемников мне знакомы по школе. Помню, что вся суть заключается в быстро вращающейся оптической системе, которая отбрасывает изображение наблюдаемого предмета на экран, при чем оптическая система устраивается так, чтобы изображение все время смещалось в перпендикулярном движению направлении, пробегая по фотоэлементу, который помешается за экраном.
– Ну, ты прав, – хлопнул его по плечу Нефелин, – ты действительно не знаком с устройством телефото. Так эти аппараты работали много лет назад. Сигналы, которые дает фотоэлемент, настолько слабы, что даже при помощи мощных радиотелеграфных усилителей можно было производить наблюдения лишь в пределах небольшой комнаты.
Принцип работы наших приемников иной. Та оптическая система, которая раньше отбрасывала изображение предмета на фотоэлемент, в новом ее приложении сама служит для освещения предметов. Объекты же передачи освещаются острым, ослепительно ярким лучом, который обегает всю поверхность объекта, отбрасывая рассеянный свет на батарею больших фотоэлементов, соединенных параллелью. Ты конечно понимаешь, что импульсы при таком устройстве гораздо сильнее, они легче поддаются усилению и без труда могут быть переданы в линию.
– Ну, это приблизительно то же самое. Меня более всего интересует техника приема. Вот здесь-то уж я полный невежда.
– Прием так же прост, как и передача. Поступающие на приемную станцию электрические токи трансформируются в световые пятна, которые располагаются на экране в таком же порядке, как они были на освещенном объекте. Это достигается при помощи неоновых ламп, поставленных в фокусе оптической системы аппарата. Теперь представь себе, что механизмы оптических систем приемной и передающей станций движутся совершенно синхронно…
– Линии совпадают и…
– Совершенно верно! – подхватил Нефелин. – Я удивляюсь, как ты не знал этого. Ведь это же стариннейший аппарат. Первые опыты телевидения по этой системе были осуществлены телефонной компанией Белля в Нью-Йорке в 1927 году. Правда, последние годы внесли в передачу и прием ряд весьма существенных изменений, но принцип действия остался тот же.
Во время этого разговора на полупрозрачном экране скользнули темные тени.
– Поймал! – вскричал Яхонт.
Фиолетовый свет потух.
Полупрозрачный экран потускнел, но тотчас же засветился снова и перед глазами всплыли знакомые очертания Керчи – промышленного центра старого Крыма.
По экрану проплыли длинные корпуса йодных заводов, бетонные громады заводов химикалия, фабрики минерального мыла, консервные заводы, рыбные промыслы, заводы строительных материалов, химические и металлургические заводы.
Экран, пронизывая пространство, мчался сквозь ряды промышленных колец.
Вдали показались дымы над судостроительной верфью. Яхонт сделал переключение, и по экрану промелькнул гигантский 60-километровый акведук, переброшенный через голубой пролив.
Новое переключение понесло экран по хлопковым и табачным плантациям. Быстро пронеслись санатории-отели грязелечебниц.
– Стоп!
Экран, как бы вздрогнув, остановился. На полупрозрачной поверхности медленно потянулись черные нефтяные промыслы Джарджавы.
– Дай, крупный план! – сказал Нефелин.
Яхонт повернул выключатель. Но тотчас же фиолетовый свет брызнул по экрану, и телефото прекратило прием.
– Седьмой раз сегодня! – с досадой произнес Яхонт. – Только-только поймаешь и, вот, на самом интересном месте – обрыв.
Нефелин взял Павла под руку.
– Ладно, лови! Мы пойдем посмотрим другие линии.
Переходя из кабины в кабину, где репортеры неутомимо ловили события и тут же составляли отчеты о виденном, Павел не мог отделаться от странного, волнующего впечатления. Ему казалось, что из темного зала репортерской он глядел телескопическими бесстрастными глазами на мир, открывая, точно клапаны, один глаз за другим.
Уловив его настроение, Нефелин сказал:
– Первые дни работы в репортерской оставляют сильное впечатление. У меня было такое чувство, как будто, оставив где-то все туловище, я воткнул сюда гигантскую голову и рассматриваю человеческий муравейник. Но это ощущение быстро пропадает.
Они вошли в кабину северных линий.
На экране, перед которым сидел репортер, тянулись водные пространства. Прекрасные города теснились по берегам. Пароходы, катера, моторные боты, шхуны и парусные лодки сновали по реке, и белые клубы дымков распускались ватными цветами над водной поверхностью. Вздымая волны, мчались быстрые глиссеры. Легкие байдарки пробирались в этом живом лабиринте бортов, ловко лавируя и прыгая на волнах.
– Новосибирск? – спросил Стельмах.
– Ангароград! – ответил Нефелин.
– Как? Это Ангароград? Я не предполагал, что он…
– Так вырос? Но если ты не веришь – получай доказательства! Неон, дай гидростанцию!
Человек за столом сделал переключение. Город перевернулся и боком вышел из плана. На экране взлетело циклопическое здание. Оно – точно руку – протянуло поперек Ангары величественную плотину, властно взнуздав реку бетоном и турбинами5.
5Ангарская гидростанция, построенная по плану второй пятилетки, превосходит своей мощностью Днепрострой в 12 раз. Энергия дешевле днепровской в три раза.
– Узнал?
– Теперь, да! Но лет пятнадцать назад, когда я осматривал Ангарскую гидростанцию, здесь был захолустный город.
– Мало ли что было! – пожал плечами Нефелин, – в 1928 году берега Ангары и вовсе были пустынны.
– Но все-таки…
– В этом нет ничего удивительного. Уже один Ангарский комбинат с его электролитными и металлургическими заводами вызвал к жизни обширнейший город. А с тех пор как были пущены гидростанции Малая Ангара и Мунку-Сардык на Иркуте, этот район в несколько лет перегнал крупнейшие города Республики. Большое значение на развитие этого края оказал конечно Черемховский угольный бассейн и богатейшие выходы богхедов. Как видишь, здесь крепким узлом увязаны нефть из богхедов, уголь, дешевая электроэнергия и прекрасное водное сообщение с месторождениями руды. Теперь понятен тебе необычайный рост в этом районе металлургических и машиностроительных заводов? Ну, а там, где индустрия, естественно возникают и города.
– Как я отстал, – задумчиво произнес Павел. – Я вижу, что за годы работы в сферическом гараже Республика стала для меня прекрасной незнакомкой.
– Я хотя и не вижу в этом большой опасности, однако мне кажется, что нашим ученым не вредно было бы читать газеты повнимательнее.
– А время? Время? – возразил Павел. – Человеку так мало отпущено жизни на земле и так много задач он должен разрешить за короткий срок своего существования, что, право, порою не знаешь, что же в данный момент наиболее важно для тебя. Иногда, думая о прошлом человека, когда половину дня он отдавал производству, я прихожу к выводу, что у людей тогда все-таки было больше времени познавать. Мы же, работая для Республики всего лишь 20 часов в месяц, не имеем времени, чтобы знать даже половину того, что крайне необходимо для нас.
– Ты прав, – согласился Нефелин, – но все это является результатом консерватизма? Мы сами виноваты в этом!
– В чем? – удивился Павел, – в появлении новых отраслей знаний? В том, что человечество оставило нам огромное культурное имущество? Вот, право, забавный парадокс. Жгите фабрики-кухни в благодарность за обеды!?
– Шутишь? А я серьезно думал над этим вопросом. Взгляни на книжные шкалы наших библиотек! – воскликнул Нефелин. – Какое неисчерпаемое богатство мыслей заключено в миллионы томов. Как жизненно необходимо для каждого из нас знать эти сокровища. Какие потрясающие ассоциации возникают, когда ты беседуешь с мудрецами прошлых веков. Но взгляни, на кого мы похожи перед этим океаном мудрости! С непостижимым легкомыслием мы сидим и чайной ложечкой пытаемся вычерпать это море…
– Ты предлагаешь?…
– Да, я предлагаю, – с жаром подхватил Нефелин, – я предлагаю титаническую работу. Я считаю необходимым устроить в библиотеках кровавую революцию. Старым книгам следует дать бой. Да, да! Без крови здесь не обойдется. Придется резать и Аристотеля и Гегеля, Павлова и Менделеева, Хвольсона и Тимирязева. Увы, без кровопролития не обойтись. Моя кровожадность не остановится даже перед Лениным и Марксом. Сталин? Придется пострадать и ему! Всех, всех! Феликса, Иванова, Отто, Катишь, Энгеля, Панферова, Бариллия Фроман, Лию Коган, всех новых и старых под нож! С армией стенографистов я хотел бы ворваться в библиотеки и выпотрошить наши книжные шкалы. Там, где стоит тонна книг, после сражения должно остаться пять-шесть тетрадок стенографической записи. Павел, ты понимаешь меня? Тощие коровы стенографии пожирают толстых старой техники.
– Да, да! – с удивлением произнес Стельмах, – это изумительный выход из положения. Но не кажется ли тебе, что расшифровка стенографии будет отнимать не меньше времени, чем обыкновенное чтение?
– Ничуть! Все дело привычки, и при известной тренировке мы могли бы читать, застенографированное так же свободно, как читаем сейчас обычный набор. Я не предвижу препятствий. Все мы еще в школьном возрасте изучали стенографию порядочно. При небольшой тренировке и при известном желании, конечно, каждый воспринимал бы не только смысл, но даже интонации автора, настроения произведений и тончайшие нюансы мысли. Ты представляешь, какое огромное количество времени можно было бы сэкономить на этом. А газеты? На чтение их тратилось бы не более пятнадцати минут. Я не говорю уже о колоссальной экономии на бумаге, на техническом оформлении, на транспортировании. Все это пустяки по сравнению с теми удобствами, которые должна дать стенографическая газета.
