Текст книги "Страна счастливых"

Автор книги: Ян Ларри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Павел не знал, что могут предпринять Молибден и Коган, но теперь для него было ясно, что предстоит борьба.

– Да, да, – говорил он себе, собираясь к Нефелину, – мы должны форсировать события!… Надо действовать!…

Погруженный в размышления о судьбе своей работы, Павел не заметил, как дошел до редакции и как очутился в редакторском кабинете.

– Надо действовать, – были первые слова Павла, – они знают все! Мы не должны терять ни одной минуты.

Нефелин испытующе посмотрел на Павла:

– Открыты?

– Стратегия наша оказалась чепухой.

– Что они предлагают?

Павел передал свой разговор с Молибденом и Коганом.

– Мы расстались врагами! Они ушли от меня, не протянув мне на прощанье руки.

– У тебя есть уже планы?

– Только одно!

– ?

– Перейти в решительное наступление!

– И…

– Я не прочь выступать с завтрашнего дня с лекциями. Кроме того я мог бы организовать выставку по вопросам межпланетных сообщений.

– Все это конечно хорошо, но тебя отправляют сегодня в Город Отдыха.

– Как? – возмутился Павел. – Бойко говорил…

– Брось! Не поможет! Они действуют быстрее нашего. К твоему сведению могу сообщить, что Молибден и Коган были командированы сюда Советом ста для выяснения твоего здоровья. Они нашли тебя в неудовлетворительном состоянии. И ты, конечно, понимаешь, – засмеялся Нефелин, – что они выразили свое неудовольствие и предложили Бойко отнестись к твоему здоровью более внимательно. Молибден, между прочим, сказал Бойко (я привожу подлинные слова): «Стельмах дорог Республике. Но ты этого, очевидно, не уясняешь. Вместо того, чтобы ремонтировать его, – ты держишь Павла в духоте Магнитогорска». Бойко в припадке раскаянья вырвал еще два волоска на черепе и, отдав распоряжение о твоей отправке, вылетел с правительственным самолетом в Москву.

– Как видишь, они отводят тебя с поля сраженья, шутя и играя. И тут уж никто и ни к чему не придерется… Забота о твоем здоровье! Ничего не поделаешь! Назвался гением – лезь в опекунские пеленки.

– Но это же свинство!

– Что? Забота о твоем здоровье – свинство? Неблагодарный, как ты смеешь так думать об этом!

– Не шути, Нефелин! Мне тяжело сейчас! Подумай, выбыть из строя на месяц, когда именно этот месяц должен решить судьбу работы. Нет. Это не легко. Сидеть в дурацком городе, не принимать участия в борьбе за самого же себя… Я не понимаю, как ты можешь шутить?!

– Ну, хорошо! Я заплачу!… Ты похож на ребенка, Павел. Право, слово! А что ты думал? Я уже говорил тебе, что им надо отдать справедливость, действуют они умно.

– Но не честно!

– Ступай, скажи им! Они тебе ответят, что честность понятие относительное. Они тебе скажут: все разрешено для блага Республики.

– Благо?

– Ступай убеди их!

– Мне хочется плакать, Нефелин!

– А мне хочется драться! Уезжай! Я буду биться за троих! Да и все мы – ты только посмотрел бы – готовы к самому страшному. Я не ручаюсь, но может быть рядом с нами сидят члены нашего клуба и точат ножницы. Они клянутся остричь бороды консерваторов и уже расписываются по этому поводу на пергаменте кровью.

– Ты все шутишь!

– Я весел, Павел! Весел от того, что приводит тебя в печаль. Чудак ты, право!… Подумай хорошенько: что заставило этих бородачей порхать из Москвы в Магнитогорск? Что побудило их сплавить тебя с поля битвы?

– Ну?… – с надеждой протянул Павел.

– Сознание бессилия. Ручаюсь головой, что ситуация в Совете ста более благоприятна для нас, чем для консерваторов. Если бы они чувствовали за собой силу, их действия были бы иными. Уезжай, Павел! До сессии еще полтора месяца! А что большой срок для нас. Большинство будет с нами. Вот увидишь!

– Если они не придумают…

– Пускай, пускай! Пусть придумывают все, что им покажется удобным. Мы все равно победим.

– Я начинаю бояться их!

– А, ерунда… Верь мне, что не позже нового года ты будешь трудиться на Луне, открывая банки с консервами. А я… Ну, я буду посылать тебе с Земли воздушные поцелуи… Ну, давай обнимемся на прощанье! В случае чего, я буду писать тебе… Прощай, дружище! Будь весел! Поправляйся. А главное – не унывай! Можешь быть уверен, что в любое время дня и ночи твои друзья действуют и за себя, и за тебя, и за ослепительную идею, за старую мечту человека!

* * *

Ободренный и успокоенный немного, Павел вернулся в лечебницу.

В белом вестибюле, залитом светом, он застал Майю, которая стояла в дорожном пальто около распределителя.

Она тянулась к автомату с надписью «Больных один», стараясь повернуть выключатель, но рычажок выключателя был поставлен так высоко, что до него касались только кончики пальцев Майи. Услышав шаги Павла, она повернулась к нему и сердито сказала:

– Безобразие! Установщик, очевидно, сам решил вести регистрацию! Помоги, пожалуйста!

Павел подошел и, протянув руку через голову Майи, поставил в автомате слово: «свободно».

– Так?

– Спасибо! – сказала раскрасневшаяся Майя и протянула Павлу руку:

– Ну…

– Ты уезжаешь?

– Я ждала тебя! Ты знаешь о последнем решении Бойко?

– Отправиться сегодня? Знаю!

– Ну, вот и прекрасно! Я возвращаюсь в Ленинград!… Желаю тебе поправиться и… Словом, выздоравливай поскорей!

– Спасибо!

Они замолчали. И так стояли, почему-то избегая смотреть в глаза друг другу. Павел чувствовал, что ему нужно что-то сказать, но какое-то странное замешательство вымело из головы все мысли.

Наконец, подавив смущенье, он пробормотал:

– Я… я, знаешь ли… привык к тебе за это время… То есть… ты была очень добра… Да… Очень добра…

Майя вздохнула.

– Мы еще… думаю… встретимся…

– Возможно, – отвернулась Майя.

Павел пожал ее крепкую, узкую руку.

– Ну, конечно встретимся. Ведь мы же ленинградцы.

– Да!…

Майя неестественно закашлялась:

– Ну, что ж… Пойдем!… Нам пока по пути!

Они вышли на улицу, но тут, вспомнив что-то, Майя вернулась обратно:

– Чуть было не забыла!… Одну минутку!

Она вернулась с письмом в руках.

– После твоего ухода приходил Молибден. Он просил передать тебе это письмо и вот эту записку.

Павел с недоумением и тайной робостью взял записку и, развернув ее, прочитал:

Дорогой Павло! Заходил извиниться за резкость. Не застал. Думаю, впрочем, – простил. Никак не привыкну. Отрыжки старого. Нервы. Не обижайся на старика. Исправляю: жму руку, хотя заочно. В. Солнцеграде найди мою дочь. Передай письмо. Другой способ не подходящ для содержания. Это касается только ее. Секрет. Сам не могу. Занят. О твоей химере буду думать. Может быть… В общем – после поговорим. Навести старика перед сессией. Потолкуем. Поправляйся. Молибден.

Письмо не было запечатано.

– Он так торопился, что позабыл даже запечатать! – сказала Майя.

– Ну, что ж, исправим его рассеянность!

Павел попытался заклеить конверт, но это оказалось невозможным делом. Края конверта были не пригодны для склеивания. И тут Павел понял, что письмо оставлено Молибденом умышленно открытым. Очевидно, старик питал надежду, что Павел может заинтересоваться содержанием письма и прочитать то, что, по мнению Молибдена, Павлу следовало знать.

Павел покраснел.

«Какая гадость, – пронеслось в голове Павла, – он мог подумать, что я окажусь нескромным и…»

Горячая краска еще гуще залила его щеки.

Сунув конверт в карман и выдернув быстро руку, Павел пошел рядом с Майей, по направлению проспекта Энтузиастов.

* * *

Он не захотел войти в салон.

В небольшой кабине скорого самолета он просидел несколько часов, безучастно рассматривая плывущие за иллюминатором облака.

«Что замышляет он? – думал Павел о Молибдене, – почему я должен прочитать письмо, адресованное его дочери?»

Размышляя о поступке Молибдена, Павел решил, что Молибден имеет какое-то, правда очень странное, намерение включить в борьбу против звездоплана свою дочь.

«Для чего ему это? И почему он так сильно надеется разрешить в благоприятном для себя смысле вопрос о моей работе с помощью дочери?»

Неожиданно в сознании Павла пронеслась робкая мысль, заставившая его покраснеть:

– Нет, нет! – вскочил Павел, – он не думал этого… Я слишком плохого мнения о Молибдене.

Тогда тайный голос вкрадчиво прошептал:

– Прочти, и ты будешь знать все. Ведь он же именно с этой целью вручил тебе письмо.

Павел сунул руку в карман, но тотчас же выдернул ее обратно, как будто пальцы его коснулись оголенного электрического провода.

– Нет! – громко сказал Павел, – ты напрасно думаешь, что я суну голову в расставленные тобою сети. Того, что хочешь ты, я не должен хотеть!

Но тайный голос снова зашептал вкрадчиво:

– Ты просто боишься его. Ай-яй-яй! Взрослый мужчина. Открой и прочти. Ведь он же хотел этого! Докажи, что ты его не боишься!

– Нет, – закрыл глаза Павел.

– Не понижаю, – заметил тот же голос, – ничего не понимаю в твоем поведении. Ведь, это же не подглядыванье в замочную скважину. Он хотел, чтобы ты прочитал. Неужели тебе не ясно? А ты прочти и посмотри, чего хочет Молибден, но сделай так, чтобы этого не было.

Рука Павла опустилась в карман, пальцы схватили конверт. Резким движением Павел достал письмо и быстро выдернул листок бумаги из конверта, но тотчас же почувствовал, как горячая кровь брызнула к его щекам.

Ему стало душно.

Кинув письмо на диван, Павел выбежал из кабины.

Он прошел по коридору и остановился в застекленном проходе. Прижав пылающие щеки к стеклу, он глядел вниз на летящие под ногами поля и фруктовые сады, среди которых белели агропункты. От яркого солнца поля горели разноцветным пламенем, и люди, точно микроскопические частицы пепла, носились внизу, устанавливая машины, сверкающие никелем.

Павел вспомнил, что вот уже три года прошло с тех пор, как ему последний раз пришлось целый месяц жить и работать в агрогороде.

Рядом с Павлом стояла пожилая женщина, разговаривая с мальчиком, которого она, очевидно, сопровождала в детский санаторий. Мальчик был бледен и часто кашлял.

– Простудили где-то! – нахмурился Павел и мысленно поставил диагноз:

– Бронхит… Сильная форма… Три месяца лечения солнцем!

Разглядывая ребенка и женщину, Павел почему-то решил, что виновата в болезни мальчика именно эта женщина, которая, несомненно, не считается ни с какими правилами медицины. Он придвинулся ближе и подумал с неприязнью:

«Простудила мальчишку, а теперь болтает что-то. Подумаешь, как ему важно слушать ее болтовню».

Наклоняясь к мальчику, женщина старалась говорить ему прямо в ухо. Было невозможно разобрать все, что говорила она, но по отдельным словам, долетающим до Павла, он мог догадываться, о чем шла речь.

– Видишь? Видишь? – показывала женщина через стекло узловатым пальцем.

Внизу проплыло бетонное здание Волжской гидростанции. Гигантская плотина лежала поперек Волги, кутаясь в кружева яростной пены. Мальчик прильнул к стеклу, с любопытством вытягивая шею.

– А-а-а… О-о!… рая… Третью пятилетку… Ангарская… это… ция… вторая по мощности…

Павел придвинулся ближе.

Женщина показывала на огромные площади, занятые заводами, которые тянулись к зеленеющей вдали городской черте.

– …мукомольные… салотопенные… мыловаренные… кожевенные… фабрики… обувные… овощные… фруктовые… крахмальные заводы… строительных материалов…

Она говорила об индустрии Средне-волжской области.

Павел зевнул.

В сущности говоря, такие женщины – плохие гиды. Ну что может понять мальчонка из этих объяснений? Да и знает ли она сама, почему Средие-волжская область превратились за. последние десятилетия в огромную фабрику по переработке сельскохозяйственного сырья?

Интересно, что сказала бы она, если бы ее спросить:

– А почему все это? Почему здесь такая индустрия, а в Нижне-волжской области – металлургическая и металлообрабатывающая промышленность?

Подобные люди способны целыми днями плавать в воспоминаниях. Пролетая над Карелией, – всесоюзным комбинатом мебельной и бумажной промышленности, – они непременно будут говорить о диких скалах и безлюдных озерах, которые некогда были на месте прекрасных городов Карелии.

В Туркестане, в районе хлопка и каучуконосных плантаций, они вспоминают о голой пустыне и конечно о бывшем Аральском море, которое нынче превращено в резервуар гигантской оросительной системы.

До слуха Павла долетело слово:

– Волго-Дон… О Волго-Доне она, конечно, расскажет, как его начали строить во вторую пятилетку, как этот канал соединил Волгу с Черным морем и превратил Ростов в порт мирового значения. И уж несомненно расскажет о гигантской оросительной системе, которая с постройкой Волго-Дона позволила втянуть в сельскохозяйственный оборот десятки тысяч гектаров плодородной земли.

Рассказывать, так рассказывать.

Она расскажет и о том, как Ахтуба – дельта Волги – превратилась в район хлопководства и рисосеяния.

Пролетая над старым Днепростроем, она будет говорить о построенных электрических сверхмагистралях, опутавших Донбасс, о том, как на базе донецкого угля, криворожской и керченской руды и днепровской энергии развернули производство тысячи новых заводов судостроения, машиностроения, металлообработки, как выросли здесь алюминиевые заводы, электротехнические, сельскохозяйственного машиностроения и, понятно, упомянет о былой мощи дряхлеющего угольного гиганта.

В сущности, это уже старо и давно уже набило оскомину. Павел прошел в кабину и, не взглянув на письмо, белеющее на столике, лег на диван. Укачиваемый воздушной качкой, он заснул богатырским сном, и ни шум мотора, ни спуски на промежуточных аэровокзалах, ни подъемы – ничто не беспокоило его сна.

Свежий и бодрый, он проснулся в тот час, когда самолет летел над Кавказом.

Сквозь стекла иллюминаторов можно было видеть мелькающие внизу бесчисленные гидростанции, перекусившие плотинами бурные горные реки, медеплавильные заводы, виноградники, белые санатории, прячущиеся в зелени лесов, обширные фруктовые сады, города, обсерватории, климатические станции. Мощные горные хребты вырастали под крыльями самолета и беззвучно падали вниз.

Павел привел одежду в порядок и, сунув письмо в карман, вышел в салон.

Указатель змеился дрожащими фиолетовыми буквами:

СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА В СОЛНЦЕГРАДЕ

Павел прильнул к иллюминатору.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Самолет падал вниз с выключенным мотором. И город, казалось, поднимался от земли навстречу самолету. Обширные площади, широкие улицы, сады, скверы, сверкающие стеклом дворцы росли на глазах.

Розовые, оранжевые, голубые, синие и белые пятна дворцов, точно причудливые гигантские цветы, переливались радужным цветеньем среди тропической зелени города.

– Солнцеград! – крикнул кто-то.

В тот же момент город вплотную ринулся на самолет, и за иллюминаторами внезапно выросли и метнулись в сторону люди.

Павел, вместе с немногими пассажирами, вышел из самолета и через несколько минут уже сидел в кабинете главного врача – директора и управителя Солнцеграда.

Главный врач, полный, моложавый мужчина с открытым веселым лицом, покачивался в плетеном кресле и с легкомысленным видом вводил нового пациента «в курс леченья».

– Что ты должен здесь делать? Каковы нормы поведения и каков режим?… Ну, этого ничего у нас нет. Ты можешь делать все, что тебе угодно. Однако, если я когда-нибудь замечу, что у тебя унылая физиономия, – берегись. Это единственное, что запрещено здесь и за нарушение чего – строгое наказание. Леченье? Воздух, солнце, море, музыка, спорт и дружеские беседы.

– Несложные обязанности! Теперь: где я могу остановиться?

– Обычный всесоюзный порядок – в любом доме, где есть место. Рекомендую – берег моря. Там, кажется, сейчас около 400 свободных квартир.

– Обед? Ужин? Завтраки?

– Обед – в обычный час. Остальное – в любое время.

– Диета?

– Что нравится! Впрочем, рекомендую обратить побольше внимания на зелень.

– Работа?

– Час в месяц!

– Так мало?

– Ну, дорогой мой, это же не промышленный город.

– Все?

– Это все, если ты еще запомнишь, что здесь нельзя иметь книг и газет, нельзя читать и писать и запрещено работать.

– И после всего этого ты считаешь Солнцеград городом отдыха? Я назвал бы его преддверьем в психиатрическую лечебницу. Один час работы в месяц?

– Ничего… Привыкнешь! С ума еще никто здесь не сошел, хотя все прибывающие сюда опасаются именно этого.

– Все?

– Ну… Заодно могу сказать тебе, что здесь ты не увидишь ни телефоноприемников, ни кинорадиоэкранов; словом, всем видам искусства, кроме музыки, вход в Солнцеград воспрещен.

– Радиогазета, надеюсь…

– Не надейся! Она также изъята! Впрочем, если ты желаешь, я могу объяснить тебе причины…

– Ну, еще бы, – засмеялся Павел, – однако я думаю, что начальники старых тюрем имели в запасе более убедительные доводы за тюремный режим для заключенных, чем мог бы привести ты в защиту порядков Солнцеграда.

– Как хочешь! – зевнул главный врач. – А некоторые, между прочим, интересуются этим вопросом.

– Я не из любопытных!

– Тем лучше для тебя. В всяком случае, это качество полезно для человека, нуждающегося в отдыхе.

* * *

Покинув кабинет главного врача, Павел побрел по широким, утопающим в зелени, проспектам. Тысячные толпы отдыхающих, одетых в белое, легкое платье, переливались по тротуарам, громко разговаривая и смеясь.

По асфальтовым мостовым бесшумно проносились нескончаемой вереницей зеленые электромобили, набитые поющими людьми.

Воздух был полон музыки, вырывающейся из широких глоток уличных репродукторов, крепкого благоухания южных цветов и песен и веселого шума беспечных людей.

Сквозь густую зелень пирамидальных тополей, обступивших проспекты, просвечивали розовые, голубые, оранжевые, сиреневые, белые и фиолетовые стены дворцов. Гармоническое сочетание красок веселело глаз, радостная мажорная музыка ласкала слух, смех и песни веселой толпы наполняли сознание юношеским легкомыслием.

Стаи аэроптеров кружились над садами и проспектами, сверкая в ясной лазури неба трепетными крыльями. Сверху, точно конфетти, падали, кружась в воздухе, летающие люди, и с плоских крыш дворцов взлетали с песнями все новые и новые партии аэроптеров.

Проспекты, по которым двигался Павел, точно реки, впадали в цветочные озера прекрасных садов и парков, в царство роскошных клумб, причудливых фонтанов, сверкающих под солнцем, беседок над искусственными зеркальными прудами и белых мраморных статуй.

В садах и парках царило особое оживление. Люди пели, играли, смеялись, разговаривали.

На открытых площадках, под репродукторами, кружились в танцах юноши и девушки, и радостные движенья их были полны, красивого ритма.

При выходе из парка, сквозь просветы деревьев которого синело близкое море, Павел натолкнулся на карнавальную импровизацию.

Увенчанная цветами и опутанная серпантином, навстречу катилась толпа, и несколько юношей и девушек с гирляндами темно-бархатных роз бежали впереди, подняв руки и громко крича:

– Мобилизация!

– Мобилизация!

– Призыв веселых!

– Сюда, товарищи!

Мимо Павла бежала раскрасневшаяся девушка. Голубые глаза девушки блестели радостью. Она схватила Павла за руку:

– Ну, ну, скорее!

Но Павел, улыбаясь, покачал головой:

– Не сейчас!

– Как хочешь! – крикнула девушка, пробегая дальше.

Он остановился, наблюдая, как импровизированный карнавал вырастал, точно снежный ком, и когда толпа умчалась к морю, Павел зашагал, насвистывая веселую песенку.

По широким террасам он спустился вниз. Парк остался сзади. Перед глазами, точно голубая атласная стена, встало белесоватое море, сливаясь с далеким горизонтом. Вдали качались дымы океанских пароходов.

Зыбкое море переливалось, отражая теплые, блестящие края туч и веселую лазурь. В мутно-розовой дали синел далекий берег. Над водой, часто махая крыльями, низко летели белые птицы.

Желтый пляж, усеянный купальщиками, гудел веселым шумом. Радостные, звонкие голоса, смех и визг долетали до слуха Павла. Глядя на блестящие обнаженные руки, на темные от загара спины, на яркие красные блузы и цветные чепцы, он чувствовал, как солнце и веселье пронизывают его насквозь и теплыми волнами текут, вместе с кровью, к сердцу.

Он сделал несколько шагов.

Над обрывом поднимались цветущие акации, вытянув тонкие и гибкие вершины к небу. И, точно зеленая армия, спускались к морю темные каштаны, шевеля узорчатыми листьями и потрясая белыми и розоватыми свечками восковых цветов.

У подножья обрыва сверкали стеклом цветные отели, заслоняя мрамором стен белесоватое море.

Павел спустился вниз.

* * *

После недолгих поисков он выбрал в одном из отелей номер с балконом и окнами на море и, прикрепив карточку к дверям, начал устраиваться.

Здесь предстояло Павлу прожить целый месяц, поэтому он прежде всего разместил мебель в таком порядке, который казался ему наиболее целесообразным.

Не прошло и полчаса, как номер преобразился совершенно.

На серо-зеленых стенах он оставил лишь прекрасные репродукции полотен Рубенса, задернув остальные картины коломянковыми шторами. Кабинетное пианино он передвинул из угла к широкому окну и, спустив люстру над круглым столом, расставил вокруг стола кресла, потом снял с окон бледно-зеленые занавески и опустил их в шкап для чистки и дезинфекции. Открыв «бутафорскую», он разыскал бюсты любимых поэтов и изобретателей и, когда комната приобрела приятный для него вид, он перешел в спальню, где так же переставил все по своему вкусу.

В гардеробной он выбрал костюм для купанья и переменил серую верхнюю одежду на белый костюм из искусственного шелка¹².

¹²С 1940 года одежда из искусственного шелка, благодаря гигиеничности, пористости (не задерживает испарений кожи) и способности пропускать самое ценное для человеческого организма – ультрафиолетовые лучи из солнечного спектра, сделалась «униформой» для детей, больных и отдыхающих.

Закончив работу по устройству квартиры, Павел достал «купальное» полотенце и, мурлыкая под нос какой-то веселый мотив, вышел из номера, имея намеренье найти на берегу моря друзей и пожариться под южным горячим солнцем.