Текст книги "Отель, портье и три ноги под кроватью"

Автор книги: Яков Томский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Яков Томский
Отель, портье и три ноги под кроватью

Примечание автора

Чтобы защитить и виновных, и невиновных, все отели были разрушены и превращены в личные владения, все имена были изменены и все личности изрезаны на кусочки и cкроены заново из качеств, свойственных другим личностям, и получилась целая книга разных сплавов, которые вместе создают, по существу, мир истины. Черт побери, я изменил даже собственное имя.

Введение
«Добро пожаловать за стойку администратора: желаете остановиться у нас?»

Я проработал в отелях больше десяти лет. Я вас вселял, выселял, водил вас по гостинице, подавал вам напитки, отделял ваши белые трусики от белых простыней, парковал ваши автомобили, обслуживал ваши номера (до и, к сожалению, после), чистил ваши унитазы, отказывал вам в выезде позже установленного часа, будил вас по утрам, съедал M&Ms из вашего мини-бара, смеялся над вашими шутками и брал у вас деньги. Я был на передовой – то есть за стойкой регистрации – высококлассных отелей много лет, и я видел все собственными глазами. Как можно попасть в ловушку гостеприимства? Как получается, что почти каждый доллар, заработанный мной, поступал в виде чека с названием отеля (или, конечно, в форме наличных из рук щедрого постояльца)? Будем считать это случайностью: так вы садитесь в поезд, собираясь пересечь город, но, когда платформы ускользают одна за другой, осознаете, что уже выехали за городскую черту, и вам придется быть здесь, пока поезд не остановится и вы не выйдете наружу. Ну или пока вас не вышвырнут.

Скажу вам сразу и прямо: после определенного количества лет в гостиничном бизнесе вы абсолютно бесполезны, но при этом вас постоянно используют, выжимая как лимон. Я вырос в семье военных: мама служила на флоте, отец – тоже моряк. В детстве это означало максимум два года в одном городе, а затем мы снова переезжали, меняли школы, заселялись в отель в Лос-Анджелесе, в Джексонвиле, в Эшвиле, в Сан-Педро в поисках нового «постоянного» места жительства. Я рос, как запущенный волчок, и, выпущенный во взрослую жизнь, я продолжал вращаться, перемещаясь и переезжая.

Такое дробление детства на двухлетние эпизоды зародило во мне чувство оторванности от корней, потерянности в огромном мире. Вероятно, именно поэтому я упорно стремился получить степень по философии. Не могу объяснить, почему выбрал такую бредовую специальность. Черт возьми, если бы я выбрал бизнес, я, возможно, был бы сейчас бизнесменом. У вас может возникнуть мысль, что одна из главных целей получения философского образования – это умение доказать, почему степень по философии – не пустая трата времени. Я так и не научился этого доказывать. Ерунда. Мой диплом был мусором, выброшенным в ту же корзину, что и мои студенческие кредиты.

Итак, некто, один придурок, предложил мне зарабатывать деньги в сфере гостеприимства. Отели были готовы игнорировать мое сомнительное образование, предложить приличную начальную зарплату, и я скажу так: это идеальная карьера для путешественника. Я люблю путешествия за все: новые люди, новые звуки, новая обстановка, возможность пофлиртовать и исчезнуть. (Мой волчок вращается и теперь, и, хотя я обустроил себе неплохую нору в Бруклине, ось вращения начинает наклоняться; и, нащупав точку опоры, я ракетой взлечу с континента.) Кроме того, отели повсюду: украдите меня, заклейте мне рот клейкой лентой, выбросьте меня из самолета, и я клянусь вам, что приземлюсь на стоянке рядом с каким-нибудь отелем и менее чем через день надену униформу и буду помогать постояльцам, зарабатывая хорошие деньги и обзаводясь друзьями в местном баре.

Отели – это «метадоновые клиники» для тех, кто «подсел» на путешествия. Может быть, единственный способ для меня чувствовать себя дома – это держаться за самую изменчивую работу в мире. Если я не могу не крутиться, то почему бы не отдохнуть минутку в фойе, где непрерывным эхом отдаются приветствия и прощания, и пусть весь мир вращается вокруг меня?

Так я и сделал. От Нью-Орлеана до Нью-Йорка я играл по отельным правилам. Я изучил все правила этой игры. По причине, которая мне уже не важна, я решил изложить простые и до сих пор ни разу никем не озвученные советы и хитрости. Хотите, чтобы вам разрешили поздний выезд? Хотите добиться переселения в номер получше? Все возможно! Есть простые способы (и большинство из них вполне законны!) получить то, что вам нужно, без каких-либо хлопот. Все дело в деталях, в том, чтовам нужно, когои каквы просите сделать это и сколько за это оставите чаевых. Нужно отменить бронь в день прибытия и не заплатить неустойку? Не проблема. А может, вы просто хотите, чтобы к вам относились с вниманием и уважением? Понимаю, дорогой гость. Ну, ладно, успокойтесь, капризный вы наш… возьмите мою руку… хорошо… Теперь вложите в нее деньги… очень хорошо… спасибо. Вот это правильная бизнес-операция в сфере гостеприимства.

И после этого вы поймете жизнь отеля, то, что мы делаем и как мы это делаем. Хотя почему мы продолжаем это делать, вероятно, понять будет труднее. Все это будет вам полезно, потому что в следующий раз, когда вы приедете ко мне в отель (а я постонно перемещаюсь с места на место. Я наверняка уже заселял вас пару раз), в следующий раз, когда мы встретимся, ваши глаза будут светиться успокоительным, ясным светом полного понимания; и я помогу вам, а вы – мне, и эта книга обеспечит вас знаниями, необходимыми, чтобы получать самый лучший сервис в любом отеле, в любом заведении, которое делает деньги, пуская людей на постой. Или, по крайней мере, она помешает мне оттащить ваш багаж в подсобное помещение, где нет видеокамер, и основательно на нем потоптаться.

Как управляющий гостиницей, я вездесущ. И одновременно меня нигде нет. Я безымянный… если не считать предательского именного бейджа.

Но сначала давайте поговорим об именах – о замене фамилий с целью защитить невинных. Давайте поговорим о том, насколько я невинен и насколько мне требуется защита.

Меня зовут Джейкоб Томски. Но при регистрации в отеле всех нас начинают записывать с фамилии. Джейкоб Томски превращается в «Томски Джейкоб». Таким образом, ради самосохранения, Томски Джекоб для целей этой книги становится Томасом Джейкобсом. Удачи тебе, малыш Томми Джейкобс.

Глава первая

Я стою на Сент-Чарльз-авеню в спальном районе Нью-Орлеана, пару месяцев назад окончивший колледж в пару недель назад начавшемся лете. На открытом солнце уже очень жарко. Но именно здесь я и должен стоять: на солнцепеке. Рядом с кабинкой парковщика. Весь день. Я устроился парковщиком в ресторан Copeland’s, чтобы стряхнуть с себя лень, навеянную моим кредитом на обучение [1]1
  В США человек, взявший кредит на обучение в колледже, не обязан выплачивать его, пока не получит диплом, поэтому таким студентам нет необходимости одновременно работать и учиться. Прим. перев.


[Закрыть], и прочно встать на ноги как самостоятельный и целеустремленный взрослый человек. Получив образование в столь бесполезной и непрактичной области как философия, я быстро сообразил, что в моем резюме эта специальность выглядит несколько смешно, особенно в сочетании с почти полным отсутствием опыта работы. Возможно, это даже отталкивает. Черт, в глазах многих людей я наверняка выглядел придурком. Но надо же было с чего-то начинать. И я начал с нуля.

Эта работа – не фонтан. Почему? Во-первых, я паркую автомобили. Во-вторых, мы должны сдавать все свои чаевые. Я воображал, что в первый же вечер набью ими карманы – и айда во Французский квартал (вообще-то, чтобы погулять, в Нью-Орлеане нужно не так уж много денег). Как выяснилось, однако, к кабинке парковщика, где хранились ключи от машин, будто деревянная опухоль, прирос отдельный ящик со щелью, куда мы должны были всовывать полученные на чай купюры. Все до одной. К этому ящику, подобно человеческой разновидности опухоли, прирос начальник смены, сидящий в тени зонта за свободным столиком и потягивающий свой полуденный коктейль – по всей вероятности, алкогольный. В напитке плавает колотый лед, и стакан потеет в его руке. Но совсем не так, как потею я.

Зашедший пообедать клиент протягивает мне свою квитанцию. Я легко нахожу его ключи в кабинке и с впечатляющей скоростью срываюсь с места. Его машину нелегко найти: парковочная компания не потрудилась арендовать для ресторана какое-нибудь местечко неподалеку, поэтому мы (конечно, без ведома клиентов) просто ездим по округе и пытаемся приткнуть автомобили как можно ближе к Copeland’s. Как только цель достигнута, парковщик набрасывает простенькую «карту сокровищ» на обратной стороне квитанции, чтобы его сменщик мог потом найти машину. Мой коллега Чип рисует все карты так, что найти машину всегда трудно. Но я все-таки нахожу ее и подкатываю к тротуару, держа дверь открытой, конденсат с кондиционера стекает мне на ноги, как талая вода весной, и клиент протягивает аккуратно сложенную купюру: «Здесь чертовски жарко, сынок. Это тебе за то, что ты так бегаешь».

Это двадцатидолларовая банкнота. Чип, уже вернувшийся и занявший пост у будки, приложил руку к бровям, изо всех сил пытаясь разглядеть ее. Я подхожу к ящику для чаевых и начинаю засовывать ее внутрь, и тут Чип говорит:

– Нет. Нет! Что ты делаешь, Томми? Ты что, не держишь наготове пару долларов, чтобы подменить ее? Пожалуйста, не суй туда эту двадцатку. Пожалуйста. Она твоя. Тот чувак сказал, что это тебе.

– На самом деле, она предназначалась фирме Copeland’s Valet Parking Corporation, – говорит человеческая опухоль, поставив стакан потеть рядом.

– Вы что, и правда пьете «Оползень» [2]2
  Герой имеет в виду алкогольный коктейль «Оползень», куда входят сливки, кофейный ликер и водка, – довольно тяжелую штуку для жаркого летнего дня. Прим. перев.


[Закрыть]? – интересуется Чип.

При помощи ключа от автомобиля я проталкиваю банкноту в щель и занимаю место рядом с Чипом. Опять на солнце. А начальник смены снова уходит в тень.

– Я слишком стар для этого. Делиться чаевыми? Если отдавать руководству сорок процентов, нам остается всего шестьдесят, и их нужно разделить на двадцать с лишним бегунов в штате, да еще вычесть налоги, и угадай, кому на руку такая математика, кто прикарманивает наши чаевые? Взрослый дядя, попивающий чертов «Оползень». – Должно быть, до этого Чип разговаривал сам с собой, потому что теперь он повернулся ко мне:

– Как ты думаешь, он сдаст эту двадцатку в кассу? Или оставит ее себе? Мы никогда не видели здесь хороших чаевых. Знаешь, что я слышал? В центре открывается новый отель. Слыхал? Наверняка он будет пятизвездочным. – Он произнес это слово так, будто оно было волшебным и, пожалуй, слишком хорошим для его языка: «пятизвездочный». – И они набирают парковщиков. А клиенты Copeland’s ни черта не хотят раскошеливаться.

Чип с широкой улыбкой принимает квитанцию от возникшего перед ним клиента и кладет ключи в будку.

– Черт побери, чувак, это «мазда», – говорит он мне тихо. А потом клиенту:

– Я не заставлю вас долго ждать в такое пекло, сэр! Я сбегаю за вашей машиной.

Затем он подрывается с места: очень смешно наблюдать, как он скачет галопом и на полном ходу поворачивает за угол.

Чип пригоняет «мазду» в рекордно короткий срок и подкатывает к краю тротуара.

– Кондиционер включен, и для вас негромко играет классический рок, сэр.

Клиент кладет ему в руку нечто, что заставляет Чипа скривиться. Он не двигается с места, по сути, мешая клиенту сесть в его собственный автомобиль, и раскрывает ладонь, давая двум двадцатипятицентовым монеткам сверкнуть на солнце. Напряженно и надрывно, как будто страдая от сильной физической боли, он говорит:

– А что, спасибо вам огромное, сэр.

Затем он слегка поворачивается и вытягивает руку, не сжимая ладони, и монеты снова сверкают на солнце.

И тут он коротко замахивается и швыряет монеты на землю.

Они описывают дугу, пролетают через дорогу и падают на сухую траву на нейтральной территории, прямо под колеса проезжавшей мимо машины.

Я вижу на лице клиента шок, смятение, ужас. Чип решительным шагом пересекает улицу Сент-Чарльз и оказывается на нейтральной территории. Подняв четвертаки из травы, он направляется в дальний конец улицы, а затем – по Наполеон-авеню, в сторону Мид-Сити; работа, ресторан, начальник смены и я – все это исчезает в его зеркале заднего вида.

Я отпахал смену. А потом прислушался к его совету поискать работу в отеле.

Осознавал я это или нет, но для меня оказалось чертовски важным увидеть реакцию Чипа на то, что казалось лишь незначительным оскорблением. Я видел, как эмоционально он воспринял слишком маленькие чаевые. А потом наблюдал, как он нагнулся, нашел четвертаки в траве и унес их с собой. Я ничего тогда не понял. Пока.

Итак.

* * *

Гостиничное ориентирование. Они брали на работу почти всех. Любого, кто прошел тест на наркотики.

Я его прошел, не волнуйтесь.

А вот Чип – нет.

River Hotel, имеющий отношение к дорогому бренду, известному тем, что он не был по карману почти никому, строился прямо на Чартерс-стрит, в центре Нью-Орлеана. Спустя три недели после открытия он все еще находился в стадии строительства. Тем не менее всех нас наняли, сшили нам форму и начали платить жалованье. Неделю назад я зарабатывал деньги и отдавал их идиоту, попивавшему коктейли в теньке. Сейчас я еще даже не начал работать, а уже получал зарплату. Причем хорошую. И никто даже не произносил слова «прислуга».

Нет, не то чтобы они вообще не разговаривали. Они то и дело твердили какие-то слова: «сервис», «пять звезд», «честность», «лояльность». И короткие фразы вроде «отклики клиентов» и «предугадывать потребности». А потом еще длинные фразы на миллион долларов – например, «пододеяльники из особого египетского льна». Они каждый день устраивали на работе занятия в уже отделанных конференц-залах, где столы были накрыты египетскими (по нашему убеждению) тканями и украшены графинами с ледяной водой, которую мы наливали в хрустальные бокалы, чтобы промочить горло после того огромного количества выпечки, которое они нам скармливали. Они с одержимостью маньяков учили нас, как распознавать то, что называется «невысказанными потребностями постояльца».

– Человеку нужна его машина, и для этого ему не требуется ничего говорить. Возьмите его квитанцию. Заработайте этот доллар, поняли меня?

Эта реплика донеслась из задней части аудитории. Я повернул голову, чтобы взглянуть на тех, кто, как я полагал, был моими коллегами: троих чернокожих парней, которые не особенно придерживались правил этих занятий по ориентированию.

– Томми, вы можете привести пример невысказанных потребностей гостя?

На мне даже не было бейджа: эти маньяки гостеприимства выучили каждого по имени.

– Ну, мадам…

– Можете называть меня Триш. Я начальник отдела рецепции.

– Ну, э-э, Триш… – На «галерке» послышался приглушенный смех. – Возможно, когда они приезжают на грязной машине, мы могли бы ее помыть?

– Прекрасный пример.

– Подождите. Вы хотите, чтобы я отогнал машину к своему дому в Найнс Уорд, чтобы помыть ее? Или принести принадлежности для мытья с собой?

– Перри, верно?

– Да, Перри.

– Перри. Ты подходишь ко мне в любое время, и я выдаю тебе деньги из кассы отеля на мытье машины, замену шины или покупки музыкального диска, который, как вы думаете, этот клиент хотел бы послушать на обратном пути. Со всем, что только придет вам в голову, вы можете подойти ко мне.

– Ладно, черт возьми…

* * *

За день до торжественного открытия они перегородили часть улицы Чартерс-стрит (кстати, произносится именно так, «ЧартЕРС», невзирая на очевидную французскость этого слова [3]3
  На французский лад название улицы звучало бы как «Шартр-стрит». Прим. перев.


[Закрыть]. Кроме того, мы произносим Calliope как «КэлиОУП». «Бургундский» получается как «берга́ндский», а уж названия улицы Чупитулас или города Начитоша и близко не напоминают правильное произношение). Они собирали нас в стройные группы, наши новые начальники держали над головами большие, качественно сделанные плакаты с названиями отделов. «Стойка регистрации». «Парковщики». «Прачечная». «Продажи и маркетинг». «Посыльные». «Швейцары». «Продукты питания и напитки». И, конечно, «обслуживание номеров», самая большая группа примерно из ста пятидесяти чернокожих дам, одетых так, будто они собирались в клуб. Парковщики сбились в небольшую кучу, не общались друг с другом и разглядывали уже законченный отель.

Атмосфера была праздничной и невыносимо позитивной. Они впускали нас, отдел за отделом, и мы спешили вверх по лестнице, на которой выстроились руководители, рукоплескавшие и восхищавшиеся нами так, словно мы – святые-покровители Нью-Орлеана. Они бросали конфетти, хлопали нас по спине и вскрикивали в приливе благожелательности и радостного волнения. К тому моменту, как мы добрались до третьего этажа и вошли в большой банкетный зал, к лицу каждого из нас приклеилась широченная, удивительно искренняя улыбка. Эти улыбки не сходили с наших лиц и тогда, когда мы по очереди пожимали руку генеральному директору, на голове которого, ей-богу, красовался лавровый венок. Полагаю, это булла шутка.

– Я Чарльз Дэниелс. Пожалуйста, называйте меня Чак.

– Хорошо, Чак, – сказал Перри, стоявший передо мной, и подождал, пока господин Дэниелс выдаст ему позолоченный бейдж с именем «Перри».

Г-н Дэниелс потрудился приколоть нам бейджи собственноручно, по сути, благословляя нас. Но мы пребывали в таком щенячьем восторге, что запросто кинулись бы на колени перед ним и позволили ему приколоть этот бейдж к нашей плоти.

А потом был открыт бесплатный бар. Не знаю, откуда привезли ребят, готовивших отель к открытию, они явно были не местными. Я тоже приезжий, но я провел все детство в переездах, меняя города так часто, что приобрел полезный навык: ассимилироваться в любой новой культуре, неважно, в какой. В этом смысле я – оборотень. И в преддверии четвертой годовщины жизни в Луизиане (самого долгого срока моего пребывания на одном месте) – Новый Орлеан уже стал самым родным для меня городом за всю жизнь. А бесплатный бар был реверансом этому городу, которым движет алкоголь, и это было великолепно. В этом городе можно найти алкогольные напитки со скидками даже в рождественское утро. Нет, Рождество не заставало меня на улице Бурбон; в ту пору я не пил. Я был трезвенником все время, пока учился в колледже, и не брал в рот алкоголя с пятнадцати лет, с тех пор, как запивал школьные обеды вискарем «Джек Дэниелс» в своем подвале. Но бесплатный бар в Нью-Орлеане? У людей просто снесло крышу. У отдела обслуживания номеров голова шла кругом.

Теперь, когда стало известно, в какие отделы нас распределили, мы присоединились к вечеринке, чтобы получше узнать друг друга.

– К чертям этого генерального директора. В этом венке он похож на рабовладельца, – говорил Уолтер.

– Нее, – отвечал Перри, – Чак – мужик что надо. Ты вон радуйся, что тебе бесплатное бухло наливают, – и долго высасывал последние капли из своей бутылки «Хайнекен».

Все улыбались. Все были доброжелательны. На каждом красовался именной бейдж. Казалось, что все мы – одна большая сумасшедшая семейка, а открытие предстояло уже завтра. Мы все тут были единомышленниками, и каждый в этом банкетном зале после двух недель тренировки и двух зарплатных чеков, полученных ни за что, жаждал продемонстрировать свое мастерство настоящим постояльцам. К тому моменту нас привели в такое неистовство, что, если бы какой-нибудь настоящий гость отеля забрел на эту вечеринку, мы заобслуживали бы его до смерти, растерзали бы его, как голодные шакалы сервиса.

Отель этот стал для меня возможностью обрести дом и какое-то будущее. Он казался таким шикарным со всем этим постельным бельем, люстрами и липкой выпечкой. Отель был прекрасен, и я удостоился чести быть членом команды, готовившей его открытие. Именно в тот самый момент я понял, что вечная кочевая жизнь привела меня в эту точку пересечения переселенцев, этот дворец всего временного, где я мог теперь задержаться, позволить миру плыть мимо и вопреки всему ощутить почву под ногами. Я изучал господина Дэниелса, пока тот переходил от одной группы людей к другой, и всякий раз, когда он подходил к людям, те вежливо замолкали. Вот должность, которую мне хотелось занять. Вот какой жизнью я мог бы жить. И я отчетливо осознал (потому что именно это внушали нам на занятиях): если я буду работать преданно и достойно, приму близко к сердцу принципы пятизвездочного сервиса, искусство гостеприимства откроет мне свои тайны, и я найду себя в этой отрасли. Я хотел быть Королем. И главное – стать Королем было реально. В тот день я поклялся, что когда-нибудь стану генеральным директором собственной гостиницы.

На следующий день, когда открылся отель, это возбуждение перелилось через край и разбилось, как волна о берег. Но прежде, чем нам позволили пристать к первому гостю, мы должны были отсидеть всю церемонию открытия.

Вот что я заметил: как только гостиницы открываются, они уже не закрываются.

Я не имею в виду, что они не разоряются; конечно, так бывает. Но сам факт, что тот или иной отель перестает приносить прибыль, изумляет меня. Почему? В среднем себестоимость содержания номера и ежедневного приведения его в порядок колеблется между тридцатью и сорока долларами. Если вы платите меньше тридцати долларов в сутки в отеле или мотеле, держу пари, себестоимость содержания этого номера где-то около пяти долларов. Фу, сразу хочется принять душ. Причем дома. В эти сорок долларов входят моющие средства, электричество, почасовая заработная плата горничных, работников, обслуживающих мини-бары, администраторов за стойкой регистрации (и всех остальных сотрудников, необходимых для обслуживания номера), а также расходы на стирку постельного белья. Все. Сравните это со средней стоимостью номеров, и вы поймете, почему это прибыльный бизнес с давней историей, восходящей к Марии и Иосифу, которые нарвались на аншлаг в придорожной таверне, вынудивший бедного плотника с беременной женой устроиться на ночлег в яслях с грязными ослами.

Само слово «отель» было заимствовано из французского примерно в 1760 году. За океаном же «отель» означал не постоялый двор, а, напротив, большое правительственное здание, дом аристократа или любое место, где собирались люди, но не предлагался постой. В то время в Америке было полно грязных маленьких постоялых дворов и таверн, предлагавших ночлег путешественникам. Они же были грязными местными забегаловками. Монополия на алкоголь была благом, дарованным владельцам таверн в благодарность за приют для путешественников. И только когда Джордж Вашингтон пустился в первую за президентский срок поездку по своим новым владениям, на этих вертепах зажглись фонари. Чтобы выглядеть человеком из народа, Вашингтон отказывался от приглашений своих соратников и богатых друзей и кочевал от таверны к таверне, принюхиваясь к запахам в комнатах и хмуро глядя на кровати. Впервые в американской истории городским властям стало стыдно за свое отношение к путешественникам и их размещению. Страна объединялась и расширялась. С нашей гостиничной системой что-то надо было делать.

Поэтому в 1794 году какой-то осел открыл первый «отель» в Нью-Йорке – громадину на 137 номеров на Бродвее, прямо на Нижнем Манхэттене. Это было первое здание, построенное специально как «отель» – это слово стремительно вытесняла термины «постоялый двор» и «трактир», даже если темнокожие хозяева только писали «Hotel» поверх старых вывесок, но по-прежнему разливали клиентам дешевую выпивку и укладывали путников спать рядом друг с другом на грязном и кишащем клопами тряпье. Первые крупные отели разорялись или сгорали дотла, а иногда с ними происходило и то и другое. И только с развитием железнодорожного сообщения по всей Америке отели, большие и малые, начали процветать и обеспечивать работой людей вроде меня.

В общем, я имею в виду не то, что, раз уж отель открылся, он не обанкротится (или не сгорит дотла). А то, что, как только мы перерезаем ленточку и открываем двери фойе, они уже не закрываются. На самом деле мы просто снимаем цепочку, потому что на дверях гостиничных вестибюлей обычно не бывает замков. Три утра – открыто. Канун Рождества, три утра – открыто. Массовое отключение электричества – открыто. Мировая война (неважно какая) – открыто (только цены повыше).

Мэр любезно почтил своим присутствием церемонию открытия, прошел вдоль строя элегантно одетых сотрудников и пожал всем руки (или проделал замысловатые па – в зависимости от этнической принадлежности сотрудника). А затем стали входить посетители; и вот мы стоим – сияющие, гордые, готовые услужить. Местные хлынули в «зал бистро». Они прогуливались по фойе, будто по музею классического искусства, оставляя свежие отпечатки ладоней на стеклянных дверях, и потихоньку пачкали, затаптывали и портили безукоризненно чистую обстановку. Они опускали свои задницы в кресла, мяли кожу, царапали и гнули столовые приборы.

Долгое время нам у стойки парковщиков было совсем нечем заняться. Мы стояли первые несколько часов, расставив ступни на ширину плеч, сложив руки за спиной, как нас учили. Затем начали переминаться с ноги на ногу. Потом – украдкой переговариваться уголками ртов. После – вертеть головами и открыто болтать своими обычными голосами. Дальше мы начали отлучаться в подсобку и проверять, не звонил ли нам кто на сотовые телефоны. Хотя нет, Перри не отлучался: он не сходил со своего места и только качал головой, глядя на остальных.

– Мы ни черта не зарабатываем, – сказал Кит, размахивая сжатыми в кулаки руками взад-вперед и обращаясь к Перри, которого все почему-то уже воспринимали как лидера. Не только из-за возраста – хотя Перри и правда был на добрых пять лет старше каждого из нас; но было что-то в его спокойствии, в том, как мало суетилось его худое тело, какими белыми были его глаза и каким черным – лицо, и весь он был так чертовски спокоен и хладнокровен.

– Это первый день такой дерьмовый, Кит. Расслабься.

– Черт, мне нужны деньги. Мы получили полную зарплату за предыдущие две недели, но теперь мы на почасовой оплате с учетом чаевых, слышишь? В смысле, мы не видели еще ни единой машины, и…

– Подтянитесь. Чак идет.

И мы подтянулись. Но не только из-за Перри. У господина Дэниелса была невероятная президентская харизма. Я хотел работать у него. Мы все хотели. Он вышел из дверей вестибюля в порт-кошер (причудливое слово, означающее крытый подъезд, черт бы его побрал) и пошел вдоль нашего строя, называя каждого из нас по имени, словно старых приятелей. Но вдруг он остановился, будто что-то забыл, вернулся и встал перед нами на вымощенной плиткой площадке у входа, и струя мраморного фонтана мягко шелестела за его спиной в нише порт-кошера.

– Вроде кажется, мы слишком много народу набрали, да? Господа, мне неприятно это говорить, но, когда открывается гостиница, особенно такая роскошная, как наша, знаменитая своим сервисом, на первые несколько недель мы должны набирать чуть больше людей, чем нужно. Видите ли, люди приезжают сюда и хотят видеть сервис. Они действительно хотят видеть кучу сотрудников, стоящих вокруг и ничего не делающих. Печально, но это правда, поверьте. И это хорошо для службы регистрации, потому что они получают фиксированную зарплату, но гораздо труднее для людей, которые зависят от чаевых – как вы, например. Парни, я буду честен. Чтобы у нас появилась работа, потребуется некоторое время. Однако у нас уже забронированы ряд совещаний и вечеринок, разовых мероприятий, на которые будут съезжаться до ста пятидесяти автомобилей за раз. Так что мы ждем их с нетерпением. А сейчас я попрошу бухгалтера платить вам фиксированное жалованье, пока бизнес не начнет процветать. А он будет процветать, уж поверьте. Как вам это? Кроме того, в конце месяца мы будем выбирать капитана парковщиков из тех, кому это интересно и кто заслужит это. В качестве бонусов обещаем повышение почасового тарифа и смены в самые лучшие часы. Держитесь, господа. Кстати, вы выглядите потрясающе.

Он хлопнул Кита по плечу и пошел в гараж.

– Вот это дело! – сказал Перри, вновь сцепил руки в замок у себя за спиной и улыбнулся фонтану.

Перри был избран капитаном парковщиков единогласно.

Через месяц все прогнозы господина Дэниелса сбылись: работы прибавилось, гараж заполнился роскошными автомобилями, а наши карманы – чаевыми. Высшие слои нью-орлеанского общества тоже повысили наше благосостояние, устраивая в наших залах банкеты, балы и благотворительные мероприятия, вызывая чрезвычайный и непродолжительный приток трафика, а потом – шквал квитанций в конце вечеринки. Очень скоро нашим любимым гостем из высшего общества стал человек, которого мы между собой прозвали Генералом. Его привозили в канареечно-желтом «бентли», который невозможно было не заметить. Парковщик, стоявший во главе очереди, становился у борта машины, а швейцар открывал дверь. Генерал плохо слышал, плохо видел, его полосатый костюм пестрел и переливался военными наградами (отсюда и прозвище); он приподнимал подбородок и силился разглядеть сквозь свои катаракты того, кто был готов помочь ему. Его покрытая пятнами рука всегда сжимала стопку свежих липких двухдолларовых купюр. Парковщик вставал рядом с автомобилем, как будто намеревался поставить его (хотя шофер скорее позволил бы нам помочиться на свои туфли, чем прикоснуться к рычагам этого «бентли»). Генерал пристально смотрел на парковщика, бормотал что-то милитаристское и вытаскивал для него из пачки двухдолларовую купюру. Единственное, что мы должны были делать – это убедить Генерала, что мы ему помогаем; тогда нам перепадали чаевые. Нажать кнопку лифта, придержать дверь. Черт, просто сделать широкий жест рукой, как бы показывая ему дорогу – и получить двухдолларовую купюру. Он видел так хреново, что можно было семенить за ним, выполняя множество преувеличенно любезных и по сути бесполезных действий, а потом вернуться к остальным парковщикам с десятком свежих липких банкнот.

Не то чтобы наши карманы лопались от чаевых. Я открыл для себя одну неоспоримую истину: парковщик, независимо от места службы, – это работа на износ.

Представьте себе темный душный десятиэтажный гараж без лифта в Новом Орлеане, где летний зной лижет вашу шею толстым влажным языком, пока вы пробегаете десять пролетов вверх, потом проходите по десятому уровню, держа ключ над головой; пот стекает по рукам, вы жмете кнопку блокировки, и машина пищит, помогая вам себя отыскать. Садитесь в нее, весь мокрый, изучаете кнопки, включаете фары, кондиционер, включаете заднюю передачу, перебрасываете свою влажную руку за кожаный подголовник пассажирского кресла и сдаете назад, кондиционер только дует горячим воздухом в ваше потное лицо, быстро едете задним ходом, и тут – ГРЕБАНЫЙ ТОРМОЗ! – Кит на «порше» ломится со скоростью девяносто, шины визжат, а хип-хоп с пригородного железнодорожного вокзала сотрясает всю парковку до основания. Теперь вы потеете еще сильнее, но уже от страха, что чуть не стукнули друг о друга две машинки примерно по семьдесят пять тысяч долларов каждая, но кондиционер набирает обороты, и, кто знает, это же «мерседес-бенц» S500, пригонишь его в целости и сохранности – и все эти пот и страх могут и окупиться.