Текст книги "Грядущий мир. Катастрофа"
Автор книги: Яков Окунев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
В прекрасном расположении духа выходит Ундерлип на палубу.
Совершенно черная ночь. Ни зги. Яхта летит. Далеко ли еще до Гибралтара? Ундерлип забирается на мостик к капитану Баррасу.
Капитан Баррас ворчливо перебирает всю родню черта. Гибралтар? Пусть мистер поцелует кота в нос. Зачем? Это так говорится. Короче – плакали денежки капитана Барраса. Опять почему? Если бы яхта была даже иглою, она не проскочит Гибралтар.
Ундерлип ничего не понимает. Капитан снова рекомендует ему поцеловать кота в нос. Разве мистер ослеп и оглох?
Нет, он не ослеп. Он видит на западе вспыхивающие зарницы и алое зарево. Он слышит отдаленную орудийную пальбу. Итак?
– Итак, черт возьми! – ворчит капитан Баррас. – В Гибралтаре идет бой. Нам в это пекло соваться нельзя. Что будет с моим чеком, мистер?
Ундерлип предлагает капитану применить «штучку».
Ведь капитан уже дважды доказал, что он умеет выходить сухим из воды. Милый капитан Баррас – великий стратег, и когда настанут лучшие времена, Ундерлип поможет ему найти настоящую дорогу.
– «Штучки» не помогут. Если там идет бой, то пролив минирован. Вы хотите взлететь на воздух?
Нет, Ундерлип не любит полетов. Ему холодно от одной мысли об этом.
– Мы идем на юг, капитан Баррас, – излагает он новый рейс. – Может быть, мы высадимся в Капландии. В крайнем случае вокруг Африки, Индийский океан, Австралия.
Капитан Баррас свистит:
– Ф-фью! Поцелуйте кота. А нефть? У нас нефть на исходе.
– Мы где-нибудь погрузим несколько сот тонн нефти.
– Так вам и дадут ее взять.
– Контрабандой, капитан. Я уплачу большие деньги.
– Чеком?
– На предъявителя, капитан.
Яхта меняет курс. Капитан Баррас хмуро треплет свою огненную бороду и тяжело думает о чем-то. Мысли человека скрыты, но когда Ундерлип спускается с мостика, капитан Баррас тычет вслед ему кулаком в воздух и шипит:
– Ну тебя к черту с твоими чеками. Погоди, я надумаю штучку.
– Необходимо пойти немедленно на уступки.
– Никаких уступок.
– Но мы не уверены в войсках, маршал.
– Иного выхода нет, господа, как сражаться до тех пор, пока на нашей стороне останется хотя бы один солдат.
В зале заседания горит керосиновая лампа. Она стоит на длинном столе, покрытом зеленым сукном, заваленным картами, бумагами, эстафетами. Господин президент бел, как эти бумаги, а временами зелен, как сукно, покрывающее стол. Маленький, сухонький маршал блестит очками и морщит желтый лоб. Сенаторы и депутаты, собравшиеся в этот зал, ежатся, точно от озноба, и озираются на плотно занавешенные окна.
Париж погасил огни и притаился в темноте. С окраин доносится ворчание орудий. Третья неделя, как они громят осажденный центр, сжимая его все теснее и теснее в огненном кольце.
Маршал взбешен и кусает синие губы. Эти банкиры, фабриканты, лавочники бесконечно трусливы и связывают его по рукам и по ногам.
– О каких уступках может идти речь? – спрашивает он, сдерживая свое негодование. – Они требуют все.
– Мы не выслушали их парламентеров, – возражает президент, трепля дрожащими пальцами свою остренькую белую бородку.
– Да, да, мы не выслушали парламентеров, – подхватывают депутаты и сенаторы. – Мы должны их выслушать.
Маршал выбрасывает несколько коротких гневных фраз. Когда положение совсем почти безнадежно, надо сдаваться или сражаться до конца. Что могут дать переговоры? Лишнее доказательство нашей слабости. Итак, желают ли господа продолжать сопротивление, или сдаться?
Президент проводит руками по своей шее. Он чувствует на ней прикосновение веревки.
– Нет, нет! Сдаться – никогда!
Маршал щурит глаза под очками и, неожиданно махнув рукою, решает:
– Хорошо, выслушаем парламентеров. Парламентеров приходится ждать очень долго, слишком долго. Президент бегает по залу и время от времени пощупывает свою шею. Вдруг останавливается. А что, если они откажутся от переговоров! Эту мысль президент высказывает вслух. Маршал пожимает плечами.
Шаги… Несколько пар каблуков стучат по каменной лестнице. Остановились. Караульный офицер говорит что-то коротко часовым у двери. Дверь открывается.
Вот так парламентеры! Обыкновенные блузники. Три человека в стоптанных сапогах и в блузах.
Маршал ворчит и отходит в сторону. Он не станет разговаривать с этой сволочью.
Пусть говорит с ними президент.
– Вас уполномочили вести с нами переговоры, господа? – сладким голосом спрашивает президент, округлив свою спину в угодливом поклоне.
Рыжий бородач выступил вперед, откашливается в свою твердую черную ладонь.
– Господин президент говорит о переговорах? Тут есть некоторая неточность. Парламентеры уполномочены предъявить ультиматум.
– Вот как! Ультиматум?! – круто повернувшись на каблуках и звякнув шпорами, насмешливо восклицает маршал.
– Вы слыхали, господа? Ультиматум! – обращается он к собранию.
– Да, ультиматум, – подтверждает бородач. – Так я говорю? – переспрашивает он своих товарищей.
– Верно, ультиматум, – повторяют они.
– Излагайте, в чем дело, – предлагает президент хриплым голосом.
Бородач краток.
– Немедленно сложить оружие. Без всяких условий.
– Мы не хотели бы разрушить центр бомбардировкой, – добавляет второй парламентер.
– Воздушной бомбардировкой, – добавляет третий.
– Воздушной?!
– Воздушной.
– Что такое?! Воздушной?!
Сенаторы, депутаты и президент в оцепенении. Маршал опять повернулся и, вытянувшись на цыпочки, глядит через плечи сгрудившихся депутатов на блузников.
Рыжий бородач становится щедрее на слова.
– Над Парижем находится русский воздушный флот. Немецкая красная армия перешла Рейн.
– Немецкая красная армия?! – маршал сморщил лоб. Снял очки. Протер их. Опять надел. – Красная?
– Разве она уже красная? – спрашивает президент. Он явно чувствует шероховатую, колючую веревку, сжимающую его шею, и срывает воротник с запонки.
– Да, красная. В Германии все кончено, – говорит бородач.
– Чего вы хотите? Мы готовы на уступки, – хриплым шепотом говорит президент.
Бородач повторяет фразу маршала, сказанную полчаса тому назад.
– Никаких уступок. Прекращение военных действий. Выдача оружия. Все.
Маленький депутат-социалист, Леон Колье, подкрадывается по-кошачьи к бородачу. Хлопает его по плечу. – Товарищ!
Бородач стряхивает плечом его руку.
– Здесь нет ваших товарищей.
– Я социалист.
– Если вы социалист, почему вы здесь?
– Потому что это безумие, товарищ. Социализм не делают пушками.
Все три парламентера хохочут. Они нисколько не стесняются этого высокого собрания.
– Ха-ха-ха! Старая штука!
– Будет втирать очки, приятель!
– Ха-ха-ха! Президент морщится:
– Однако надо соблюдать приличия, господа.
– Отложим приличия до следующего раза, – говорит бородач. – Мы даем полчаса на обсуждение нашего ультиматума. До свидания.
Все три парламентера уходят. Но вслед за ними выходит маршал. Из-за двери слышен его громкий голос и сухой деревянный ответ офицера:
– Слушаюсь, генерал.
Президент произносит короткую речь. Игра проиграна. Надо спасать головы. И если господа дорожат своими головами, то…
Господа дорожат своими головами и прерывают речь президента гудом:
– Да, да, чем скорее, тем лучше.
– Не надо раздражать их…
– Немедленно.
– Выговорить личную неприкосновенность.
Топот солдатских ног. Звяканье винтовок о подсумки. Команда. Обе половинки дверей с треском распахиваются. Стальная щетка штыков. Маршал с револьвером в руке входит в зал.
– Вы арестованы, господа.
– Кем? По какому праву?.. – восклицает президент.
– Мной, – отвечает маршал.
– По какому праву? – снова переспрашивает президент.
– По праву войны. Вы хотите сдаться черни. Армия хочет воевать. Власть временно взята мною. Извините, господа, вам придется пробыть под арестом до тех пор, пока я не доведу дело до конца.
Он поворачивается по своему обыкновению на каблуках и выходит из зала. Офицер командует. Солдаты входят в зал и располагаются у его окон и дверей.
А в это время воздух наполняется долгим протяжным фырканьем. Оно падает как-то сверху, точно с неба. Словно десятки моторов работают над крышами, шпилями и куполами в Париже.
У перил летательной машины – человек, зашитый в кожу, с кожаным шлемом на голове. Ослепительный круг рефлектора разворачивает белую ленту света. Она прорывает темноту и скользит вниз. В глубине тысячи метров скользящий меч света выхватывает прямоугольники кварталов, сжатые каналами улиц, кудри Булонского леса, стальной извив Сены, паутинную пирамиду Эйфелевой башни, чугунное плетение мостов.
По черным улицам медленно плывут огненные червячки: военные отряды и артиллерийские парки передвигаются по улицам, освещают путь факелами.
Париж рокочет, швыряет вверх раскаленные комья чугуна и стали, взмывает к небу багровые взметы огня. Человек в коже смотрит в бинокль. Улицы перегорожены колючей проволокой, покрыты, нагромождены; сверкая короткими молниями ружейного огня, люди мечутся, рассыпаются и снова сливаются в колонны.
Человек в коже прикладывает к губам свисток. И воздух прорезается звонким, трепещущим свистом. И в эту же минуту слева, справа, позади – со всех сторон доносится трепетание винтов, темные громады слетаются отовсюду к дирижаблю, на котором стоит человек в коже; перемещаются в воздухе, в вышине тысячи метров, и выстраиваются треугольники с дирижаблем у вершины.
В кабине дирижабля – командующий воздушной эскадрильей Николай Баскаков. Пол кабины стеклянный, и под ногами, точно на рельефном плане, лежит Париж. Десятки рефлекторов нащупывают его улицы, площади, бульвары, площадки, мосты. На столе разостлана карта Парижа, утыканная булавками и флажками, белые и красные.
Николай Баскаков диктует:
– Площадь пирамид – белые. Предместья – красные.
Его адъютант переставляет флажки. Белые флажки скучились в центре, красные обступили их со всех сторон и сжимают их теснее и теснее.
Баскаков нажимает рычажок фоторадиофона и кричит в приемник:
– Площадь пирамид – белые. Атака! Начинай! Фырканье пропеллеров. Машины, точно по воздушным ступеням, все враз падают вниз до самых крыш и куполов и, сбросив на Площадь пирамид сотню бомб, стремительно взмывают вверх, спасаясь от воздушного вихря, поднятого взрывами.
Что-то рвется, рушится там внизу. Над Площадью пирамид подымается багровое зарево. И опять Баскаков диктует:
– Площадь пирамид – красные. Предместья – красные. Площадь Согласия белые.
Белые флажки сжались тесно на одном клочке карты. Красные флажки охватили их.
Два десятка бронированных аэропланов, маленьких, юрких, ловких, отделяются от эскадрильи, скользят вниз, реют совсем низко над домами. Это воздушный пулеметный отряд. Пулеметы сыплют свинцовый горох. Он щелкает по крышам, по мостовым, по панелям.
Внизу установили зенитные орудия. Огненные борозды режут небо. Шрапнель рвется, разбрызгивая огненные осколки. Один аэроплан накренился, вспыхнул пламенным веером, перевернулся и ринулся вниз, оставляя за собой светлый хвост дыма. От аэроплана отделилась маленькая черная фигурка, перевернулась несколько раз в воздухе и упала в темноту улицы.
– Красные прорвались в центр, – диктует Николай Баскаков.
Красные флажки заняли уже всю карту Парижа. Белые гнездятся отдельными горсточками, вкрапленными там и сям. Зенитные орудия замолкают. С головного дирижабля пускают красную ракету. Ответный огненный дождь ракет поднимается над всеми аэропланами и дирижаблями эскадрильи. Мощный мегафон гремит с дирижабля командующего:
– Слушай! Ко мне!
Эскадра перестраивается в каре. В центре – главный дирижабль. И опять гремит мегафон:
– Слушай! Победа!
Со всех воздушных кораблей грохочет усиленный мегафонами революционный гимн;
– Вставай, проклятьем заклейменный…
Мощные звуки падают вниз, с вышины тысячи метров призывно рассыпаясь по улицам Парижа. И тысячи тысяч рабочих там, внизу, покрытые пороховым дымом, прекращают стрельбу и, обнажив головы, ответно поют, подняв к небу просветленные лица:
– Это есть наш последний и решительный бой…
– Военное судно.
– Вымпел?
– Красный.
– Черт побери, опять красный! Везде красные! – Ундерлип в бешенстве и страхе. Революция вездесуща. Она опережает яхту. Она разносится по радио, бежит по телеграфным проводам, летит по воздуху. На параллели Азорских островов – красный вымпел.
– Давайте флаг! – исступленно кричит Ундерлип. Красный! Самый красный! Густо-красный! Кроваво-красный, черт вас возьми!
На яхте взвивается красный флаг. Капитан Баррас на мостике ухмыляется:
– Г-м, г-м, припекло. Миллиардер и принц под красным флагом. В конце концов, черт и его бабушка, любопытно, чем это кончится.
Военный корабль сигнализирует. Капитан Баррас читает сигнал и командует:
– Тихий ход.
– Что? Тихий ход? – Ундерлип не согласен. – Максимальный! Максимальный ход! Надо улепетывать.
– Нам сигнализируют остановиться. Мы должны подчиниться, – заявляет капитан Баррас.
– Подчиниться? – Ундерлип требует… Нет, не требует, а просит… Умоляет, если хотите. Наибольший ход.
– Среди бела дня мы никогда не улизнем, – пожимает плечами капитан.
– Чек на миллион, капитан.
– Попробую, но предупреждаю: нефть на исходе. Если попытка удастся, у нас не останется ни фунта нефти.
– Скорее! Скорее!
Капитан Баррас отдает команду. Яхта вздрагивает всем корпусом и устремляется вперед. Лопасти винтов бешено дробят воду.
Бум!
Глухой удар сотрясает воздух. Ядро с шипением падает в воду в двух шагах от яхты, подняв вверх облака пара. Яхта накренивается и сейчас же упруго выравнивается.
– Стоп! – командует капитан Баррас.
– Почему стоп? Почему, черт бы вас взял?
– Потому что нас разобьют в щепки. Быстрее ядра нет хода.
– Значит?
– Значит…
Ундерлип бежит в каюту. Бумаги, бумаги! Он выбрасывает их из ящика стола и сует за драпировку, под ковер, под шкаф. Его высочество! Да, да, скорее!
Ундерлип бежит в каюту его высочества. Его высочество и его свита должны спуститься в трюм. Матросское платье. Оно дурно пахнет? Запах не имеет значения. Или напротив: имеет значение. Чем хуже пахнет, тем лучше.
Его высочество глядит стеклянными глазами на Ундерлипа. Он ничего не понимает.
– Кокаин! У вас есть кокаин?
– Да, да, будет кокаин. Наденьте это платье.
Его высочество впал в полный идиотизм и покорно подставляет ноги и руки спешно одевающему его лорду Рою.
Военное судно – в нескольких десятках шагов от яхты. Капитан Баррас вбегает в каюту его высочества и грохочет ругательства.
– Черт и его бабушка! Разве этот маскарад поможет? У революционеров на плечах не капусты, а головы. Они спросят документы.
– Что же делать? – растерянно лепечет Ундерлип.
– Лезьте в цистерну из-под нефти, – советует капитан.
Ундерлип, король – в нефтяной бочке! Принц, наследник английской короны – в нефтяной бочке! И лорд Рой. И свита его высочества. Измазавшись с головы до ног в нефти, задыхаясь от нефтяной вони, они сидят, притаившись в цистерне, и со страхом прислушиваются к шагам на палубе.
Король хлеба! Нефть затекла за его воротник, пропитала его шелковое платье и ест его холеное, жирное тело. Долларами, настоящими долларами заплатил бы он за то, чтобы не сидеть в этой бочке. Половину состояния. Все состояние. Разве жизнь – это доллары?
Король хлеба плачет. Да. Да, настоящими слезами. Льются из его маленьких щелок-глаз, падают на измазанную нефтью грудь. Слезинки, не смешиваясь с жирной нефтью, застыли на его груди круглыми алмазными горошинками.
А там, наверху, офицер осматривает документы. Капитан Баррас ерошит свою золотую бороду.
– Отчего вы не остановились, когда вам сигнализировали? – допрашивает офицер капитана.
– Черт и его бабушка! – подбадривает себя капитан Баррас. – Я не заметил сигнала.
– Ваш рейс?
– В Мадеру.
– Откуда? Пропуск.
Капитан пускает в ход «штучку»:
– Яхта, изволите видеть, вышла из Нью-Йорка за два дня до этой каши.
– Сказки! Где вы мотались десять дней, капитан?
Да, загнул! Где они мотались десять дней? Нельзя же сказать этому красному, что они все время улепетывали от красных.
Капитан Баррас изворачивается:
– Была авария. Яхта ремонтировалась.
– Где?
Это не штука, что капитан знает океан, как свою каюту, и может назвать любой островок на нем. А вот штука назвать такое место, где за эти десять дней и не пахло революцией. Но… смелости, смелости больше. Капитан Баррас называет наудачу маленький островок на Атлантическом океане.
– Мы чинились там пять дней.
– Я полагаю, что вашу яхту надо арестовать, – раздумчиво произносит офицер.
– Зачем? Мы все равно далеко не уйдем, – опять пускается на «штучку» капитан Баррас. – У нас совсем нет нефти.
Сказал и прикусил язык. А вдруг офицер задумает проверить цистерны с нефтью. Ведь в пустой цистерне имеется знатный груз: принц крови и король хлеба. Хорошая добыча для красных.
Так оно и происходит. Офицер идет в трюм с электрическим фонариком в руке. Капитан Баррас исключительно словоохотлив. Он обращает внимание уважаемого офицера, что эта яхта отличается исключительной быстроходностью и сопротивляемостью переборок. Он высчитывает количество лошадиных сил машины и рассказывает об особой конструкции ее котлов. Он предлагает офицеру попробовать вот эти сигары, настоящую гавану.
– Какой аромат! Какая мягкость табака! И обратите внимание на плотность пепла.
Офицер ощущает аромат и мягкость гаваны и обращает внимание на плотность ее пепла, а капитан Баррас юрко снует между цистернами. Щелкает по цистерне, в которой сидят его пассажиры. Она издает глухой звук.
– Пустая, – говорит он и рискованно предлагает: – Может быть, вам угодно заглянуть внутрь?
– Не стоит. По звуку слышно, – отвечает офицер.
У-ф-ф! Отлегло! Словесный поток капитана Барраса сразу иссякает. Офицер, осмотрев трюм, прощается с капитаном.
– Причальте к Мадере и дальше не пускайтесь без пропуска в путь. Вот вам удостоверение, что ваше судно осмотрено. Оно действительно до первой стоянки.
Офицер козыряет. Капитан тоже козыряет. Военное судно снимает трап и уходит. Из трюма, измазанные нефтью, выползают пассажиры капитана Барраса.
Король – снова король. Разве он плакал? Ничего подобного. Он выпрямляет спину и громко, по-королевски приказывает:
– Дик. Долой с меня эту дрянь! Ванну!
Приняв ванну и переменив платье, он надевает не кепку, а цилиндр. Он, король, окончательно уверовал в свою звезду.
Машина молчит. Винты замерли. Топлива больше нет.
Ни литра нефти. Яхту несет течением. Куда? Зачем? Может быть, ее прибьет к берегу? Но может быть, ее отнесет в открытый океан. Может быть.
Начинается шторм. Море бугрится и вздымает зеленые бугры. Яхта всползает на водяные горы и скользит с их гребней вниз между двумя водяными стенами. Может быть, ее разобьет штормом, как яичную скорлупу? Может быть…
Его высочество лежит на качающейся койке в каюте. На желтом лице застыла бессмысленная улыбка. Засохшие, потрескавшиеся синие губы шепчут:
– Кокаин… Я умираю… Дайте мне кокаин…
Капитан Баррас бегает по палубе. Зачем он взялся за эту историю. Ведь он не король, не принц, не лорд, а просто капитан. Всего-навсего. Чеки? Хе-хе! Чего они стоят? Пустая бумажка! Химера!
Ундерлип сидит на ванте, на веревках. Он беднее последнего нищего. Он больше не король. У него нет ничего. Ни-че-го! Даже нет слез.
– Берег! – доносится с рубки.
Яхту несет к берегу. Суровые скалы, белое кружево пены у их ног. Волны ударяются о каменную грудь, разбиваются в седую пыль. Они взлетают вверх серебряным облаком.
Если яхта ударится о берег, ее разнесет в щепки. Но машина умерла, винты молчат… Яхта разобьется о скалы.
Король хлеба, миллиардер Ундерлип, безучастен.
Пусть! Все пыль. Все сон – миллиарды, сила, власть и даже сама жизнь.
Яхта взлетает на гребень волны. Волна относит яхту от берега, точно делает разбег. И с размаху швыряет ее на острые зубы скал. И все… Мачта плывет и скачет на волнах. Что-то черное подпрыгивает у мачты. Цилиндр мистера Ундерлипа, короля хлеба. Цилиндр пережил короля.
Михаил Фоменко
Двести лет спустя: Утопия Я. Окунева
Современники отзывались о Якове Марковиче Окуневе не иначе как уничижительно. «Незадачливый… Маленький, щуплый, без зубов… всегда в поисках денег, всегда кем-то обиженный… Партиец, лишенный какой-либо твердости… Он устраивал у себя литературные вечеринки, затеял издание альманаха „Новые берега“» – пишет Ю. Слезкин. «Кроткий, щуплый человечек, панически трусивший даже своей энергичной супруги» – подхватывает Н. Карпов.
Наиболее полно биографию Окунева проследил литературовед и библиограф И. Халымбаджа. Из его заметок 22
Халымбаджа И. Яков Окунь: Что мы о нем знаем? // Тигина. 1992. № 3 (43), 31 янв.; Харламов Т. (Халымбаджа И.). Грядущий мир Я. Окунева: Заметки архивариуса // Наука Урала. 1984. 5 июля.
[Закрыть]и других источников мы узнаем, что Окунев (его настоящая фамилия – Окунь) родился 6 (18) февраля 1882 г. в бессарабском городе Бендеры, в еврейской семье; отец – мелкий торговец. Окунев учился на историко-филологическом факультете Новороссийского университета в Одессе и с 1903 г. начал публиковать в периодике стихи и рассказы. Тем же годом датируется начало его участия в революционной деятельности, которое привело к исключению из университета, неоднократным арестам и высылке.
В «годы реакции» Окунев отходит от революционной борьбы и посвящает себя литературе. В 1914 г. в петербургском издательстве «Прометей» выходит его первая книга – сборник рассказов «Каменное иго». Книга, по мнению Л. Бать, автора неприязненной заметки об Окуневе в «Литературной энциклопедии» (1929–1939), «пестра стилистически и тематически. Неоформленные революционные настроения перемежаются декадентскими мотивами и безыдейным бытовизмом».
С началом Первой мировой войны… Что же произошло с началом войны? Как пишет в скандально-«разоблачительных» мемуарах «В литературном болоте» (ок. 1939) Н. Карпов – вошедший, кстати, в историю советской фантастики благодаря непритязательному роману «Лучи смерти» (1925) – «мой приятель, писатель Яков Окунев, попал в военный госпиталь на испытание на предмет годности к военной службе, побеседовал там с первыми ранеными, благополучно вышел из госпиталя с белым билетом, освобождавшим от военной службы и, набравшись впечатлений, начал "шпарить" в газете "Биржевые ведомости" очерки с подзаголовком "Из впечатлений участника". Если бы читатели вздумали по этим очеркам представить себе личность самого очеркиста, в их воображении встал бы свирепый, широкоплечий великан, нанизывавший на штык сразу по паре немцев».
Биографы указывают, напротив, что Окунев был призван в армию, участвовал в Галицийском походе 1914 г. и был награжден Георгиевским крестом. В 1915 г. в Петрограде вышли книги военных очерков «На передовых позициях: боевые впечатления» и «Воинская страда» («реалистический показ ужасов войны сдобрен слащавым восхвалением героического патриотизма русской армии», комментирует Л. Бать).
Во время Февральской революции Окунев, по сведениям И. Халымбаджи, «участвует в перестрелках с городовыми», в июле 1917 г. вступает в РСДРП, кочует по фронтам Гражданской войны в качестве редактора газет при политотделах и затем оседает в Москве, где работает в газетах «Правда» и «Московский рабочий».
В 1923 г. Окунев публикует научно-фантастический роман «Грядущий мир». Роман, изданный с великолепными иллюстрациями Н. Акимова, остался наиболее заметным произведением писателя. Очевидно, сознавал это и Окунев и потому бесконечно варьировал темы и фабульные повороты романа – таковы книги «Парижская коммуна» (1923), «Газ профессора Морана» (1926), «Завтрашний день» (Москва, 1924) и «Катастрофа» (1927). В числе прочих фантастических произведений Окунева – рассказы «Лучи доктора Грааля» (1923) и «Петля» (в книжном издании «Золотая петля», 19251926) и повесть «Суховей» (1930).
Счастливо начавшийся 1923 год печально закончился для Окунева – он был исключен из партии «за нарушение партийной дисциплины» и навсегда остался с пятном в биографии. Не помогли и романы «Грань» (1928) с описанием «идейного банкротства меньшевизма» (Бать) и подпольной борьбы накануне революции 1905 г., «Черная кровь» (1928) и «Святые вредители» (1929).
Окунев, от греха подальше, решает сменить тематику – в 19291931 гг. он публикует политико-этнографические книги «По Китайкой восточной дороге», «В стране генералов и кули», «Там, где восходит солнце», «Зея» и «Кочевая республика», работает корреспондентом начавшей выходить летом 1931 г. газеты «За пищевую индустрию» (ежедневный орган Наркомснаба СССР и ЦК профсоюзов мясо-рыбо-консервной и маслобойной, мукомольно-хлебопекарной и кондитерской, сахарной и сельпромовской промышленности). Новая должность стала для Окунева роковой: редакция направила писателя в командировку в Караганду, по дороге он заразился сыпным тифом и умер в больнице Петропавловска 27 декабря 1932 г.
Статейка в «Литературной энциклопедии» заклеймила Окунева как «типичного представителя той мелкобуржуазной интеллигенции, к-рая, примыкая к пролетарскому революционному движению в период его подъема, не срастается с ним органически, а остается невыдержанной и неустойчивой в своей революционности. Для О. характерны скачки от одного жанра к другому, поверхностная их разработка, отсутствие единой идейной направленности и эклектизм лит-ых влияний <…> он создал ряд идейно расплывчатых произведений на случайные темы». До 1980-х г. произведедения Я. Окунева не переиздавались.
* * *
Роман «Грядущий мир», считая с иллюстрациями, занимает в первом издании 1923 г. менее 70 книжных страниц. И все же ни один уважающий себя историк и исследователь советской научной фантастики не прошел мимо этой книги, а В. Ревич даже объявил ее первым советским утопическим романом («Перекресток утопий: Судьбы фантастики на фоне судеб страны», 1998). Правда, критику пришлось тут же оправдываться за «присвоение утопии Окунева номера один» и упоминать о «Стране Гонгури» В. Итина (1920), а также особняком рассматривать вышедшее в том же году «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» Ив. Кремнева (А. Чаянова). Между прочим, и у этого, и у других исследователей фантастики в контексте утопий двадцатых годов не упоминается такое значительное произведение, как поэма В. Хлебникова «Ладомир» (1920) – поэзию «фантастоведы», за редкими исключениями наподобие В. Маяковского или В. Брюсова, традиционно игнорируют.
Наиболее толерантно отнеслись к роману Окунева Г. Прашкевич («Адское пламя», 2007) и И. Халымбаджа («Яков Окунь: Что мы о нем знаем?», 1992). Первый, чуть устрашенный образами Всемирного города и одинаково одетых мужчин и женщин – тот же, если на то пошло, современный «унисекс» – похвалил роман за динамично-гротескный стиль и увидел в нем изображение «поистине счастливого мира, единственной реальной драмой которого остается драма неразделенной любви. Впрочем, и такое несчастье – лечится». Стиль Окунева хвалит и И. Халымбаджа: «Написанные в броских "экспрессионистских" тонах (в "Грядущем мире" вмонтированные в текст газетные объявления набраны крупными буквами), с энергичным диалогом, без попыток психологической детализации характеров, в авантюрном ключе, книги Окунева читаются легко». Но для Халымбаджи роман – своего рода документ эпохи, отразивший бытовавшие в 20-е годы представления о скорой Мировой революции, ее неизбежности и неотвратимости, о грядущей Коммуне в виде единого разросшегося города, покрывшего улицами всю сушу и «съевшего» всю природу, у которой силой вырваны все «милости».
Впрочем, Я. Окунь трезво понимал, что сделать абсолютно всех счастливыми неспособно никакое будущее общество.
Ныне книги Якова Окуня воспринимаются скорее как народно-плакатные. Одноцветные образы друзей и врагов, – без полутонов; скупой телеграфный стиль и твердая вера в близость (завтра, ну, в крайнем случав, послезавтра) Мировой революции – во всем видны искаженные пропорции, смещенные и деформированные жизненные реалии. Желаемое сплошь и рядом выдается за действительность.
В известной статье «Фантастика, рожденная революцией» (1966) Р. Нудельман отмечает, что Окунев «сумел предугадать широкое развитие телевидения, биоэлектрического управления механизмами, гипнотического обучения во сне; он развивал гипотезу идеографии, то есть прямого мысленного общения; интересны высказанные им мысли о воспитании детей в обществе будущего, близкие к тем, которые в "Туманности Андромеды" развивает И. Ефремов». Однако, психология людей будущего в изображении Окунева бедна, изобилует странными пережитками агрессивности, тщеславия (таков образ гениального ученого XXII столетия), а общественно-социальные понятия не выходят за рамки вульгарно понятого «коллективизма»: человек счастлив, когда ощущает себя нужным винтиком общественного механизма. Несомненно, именно с этой массовой безликостью связаны и представления об отмирании семьи, половых различий и т. д.; в общем это дает цельную картину будущего как гигантской, четко организованной и технически могущественной, но обесчеловеченной коммуны. В ней нет главного – расцвета человеческой личности.
Мельком посетовал на «механический рационализм, который порой заслоняет человека» и А. Бритиков («Русский советский научно-фантастический роман», 1970). Но больше всего досталось Окуневу от В. Ревича, который в своей книге посвятил немало страниц «Грядущему миру». Здесь и насилие над природой, и «бездуховная научная гонка», и отсутствие «серьезной попытки рассказать хотя бы о науке будущего» и внутреннем мире людей XXII века, и тоскливый казарменный коммунизм, и «вивисекция души», и «вихри любовных кадрилей», и полная эрозия семейных и родственных привязанностей, и пропаганда насилия над природой, и воспевание «восторженно мычащего стада».
Вихри обвинений доходят до абсурда – Окуневу ставится в вину… «скрытое» цитирование Маркса. Словно коммунистическая утопия не есть, по определению, самая что ни на есть открытая цитация классиков марксизма! Зато другую скрытую «цитату» фантастовед не приметил – мечущийся в поисках рабочей кепки миллиардер Ундерлип в повести «Катастрофа», этот Ундерлип, завернутый в шарф – пародирует знаменитый маскарад тов. В. И. Ленина, принявшего в 1917 г. облик «рабочего К. П. Иванова».
* * *
Так что же – не все так просто? Как видно, не все.
Многие упреки в адрес Окунева верны и правомерны (хотя в публицистическом накале некоторые авторы забывают, что роман действительно является «документом эпохи» и отразил все ее искаженные представления о подобающем человеку будущем). Утопия Окунева, безусловно, тоталитарна. От наготы детей, подростков и их наставников до «идеографов» и одинаковых одежд взрослых – во всем воплощен идеал тотального единообразия и прозрачности.Общество Окунева еще страшнее, чем кажется: изнаночная сторона этого счастливого нового мира – радикальная евгеника («безнадежно больных – идиотов, физических уродов – мы умерщвляем в младенчестве безболезненным способом») и карательная психиатрия будущего советского образца. «Только больные люди», объясняет ученый Стерн, не чувствуют потребности стать частью общественного механизма, и тогда – «мы их лечим…»
