Текст книги "Маршалы Наполеона Бонапарта"

Автор книги: Яков Нерсесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

20 мая французская армия была сконцентрирована на острове Лобау. На следующий день ее передовые части под командой маршалов Массена и Ланна, перейдя через наведенный понтонный мост, захватили две деревушки: Массена – Асперн, Ланн – Эслинг. Кавалерия Бесьера располагалась между этим двумя населенными пунктами.

Утром 21 мая командующий австрийской армией эрцгерцог Карл предпринял наступление. Принужденные к обороне, зависящие от подхода подкреплений и подвоза боеприпасов по одному-единственному мосту, французы вскоре оказались под очень сильным давлением. Деревни несколько раз переходили из рук в руки. Ланн отчаянно держался за Эслинг, Массена – за Асперн. Потери с обеих сторон были ужасающими, и в один из критических моментов Ланн решил бросить в неожиданную контратаку на прорвавшихся австрийцев кавалерию Бесьера. Он послал срочное сообщение находившемуся в центре Бесьеру, приказывая ему «биться до последнего». Бесьер и так уже негодовал, что оказался в подчинении у Ланна, с которым давно был «в контрах», и был в высшей степени оскорблен словами «приказ» и «до последнего». «Разве так можно обращаться к маршалу?» – бросил он с несвойственной ему жесткостью. Бесьер удачно атаковал врага и заслужил «похвалу» Ланна. «Вы же видите, какой она произвела эффект, – заметил тот своей поредевшей свите. – Иначе бы Бесьер пробездельничал весь день!» Доброхоты не преминули проинформировать Бесьера об этих словах.

Сгущались сумерки, но французы продолжали удерживать занятую территорию. Однако вся армия от маршала до молоденького новобранца была потрясена масштабами потерь и опасностью ситуации, в которую попала. Во время наступившей паузы произошла жуткая ссора между взвинченным Ланном-бретером и оскорбленно-отстраненным Бесьером. Два гасконца сошлись не на страх, а на смерть! «Если бы император поставил меня вам под команду, я бы тотчас же вышел в отставку! – заорал «храбрейший из храбрых». – Но раз уж вы находитесь под командой у меня, то отдавать приказы буду я, а вы извольте им подчиняться!» И Ланн подробно объяснил, почему он сформулировал свой приказ именно в таком виде. «Это потому, что вы бездействовали весь день и даже не приблизились к противнику!» – заявил он. «Но это оскорбление, – парировал Бесьер, – и вы дадите мне сатисфакцию!» Его рука потянулась к ножнам. «Если вам угодно, то хоть сейчас», – ответил Ланн и начал вытаскивать саблю.

Лишь своевременное вмешательство разумного старика Массена остановило двух гасконских петухов, затеявших выяснение отношений на передовой, чуть ли не на глазах у опешивших от увиденного австрийцев. «Оружие – в ножны, и немедленно! – загремел он. – Вы в моем лагере, и я не позволю своим солдатам смотреть, как два маршала тычут друг в друга саблями на глазах у врагов!» Оба маршала подчинились ему с мрачным видом, а Массена, взявшему Ланна под руку, удалось несколько успокоить его. Бесьер же отправился к себе. Встревоженный всем случившимся Бонапарт вызвал задир на ковер. По трезвому размышлению он принял сторону Ланна и высказал серьезные упреки Бесьеру. На следующее утро последний сам явился к Ланну за новыми приказами, не дожидаясь, когда они будут присланы к нему. Язвительный Ланн холодно посмотрел на Бесьера и объяснил тому его задачу на предстоящий бой. Бесьер держал себя в руках: он слушал и не подавал никаких реплик.

Первоначально казалось, что в завязавшейся ожесточенной битве французы вот-вот оторвутся от предмостных укреплений и погонят австрийцев от берега реки. Но тут в дело вмешался его величество случай: пущенные австрийцами вниз по реке бревна разрушили один из пролетов моста, связывшего остров с дальним берегом реки. Приток подкреплений и боеприпасов тотчас же прекратился, и французам пришлось отступить под яростной контратакой австрийских частей. С трудом, но мост был восстановлен, и с прибытием подкреплений французы снова бросились вперед, но и австрийцы не сидели сложа руки. Выше Лобау они отбуксировали на глубину плавучую мельницу, которая пошла вниз по течению и ударила прямо в понтонный мост, и без того перегруженный, разнеся его на куски. Переправившиеся французы, припертые спиной к реке, оказались отрезаны от своих главных сил.

Эрцгерцог Карл воспользовался выпавшим шансом: все свои силы он бросил против защитников предмостных укреплений, и Асперн был отбит австрийцами. Одновременно Карл произвел атаку на Эслинг, и французы были выбиты и оттуда.

Ланн повел себя в критической ситуации чисто по-ланновски: он приказал всем стоять насмерть и… бросил конницу Бесьера в серию яростных атак. Кавалеристы в тот день понесли большие потери, бесстрашно идя в бой без пехотной и артиллерийской поддержки (у тех и других быстро закончились боеприпасы, а новые подвезти было невозможно). Они покрыли себя славой, как и все остальные солдаты, сражавшиеся в тот день на плацдарме, пока их саперы отчаянно работали на мосту. На глазах Ланна был убит первоклассный пехотный генерал Сент-Илер, которому сам Бонапарт после Регенсбургской операции пообещал маршальский жезл! Затем прямо перед Ланном пушечное ядро разорвало в клочья его старого боевого товарища генерала Пузе. Потом наступило временное затишье, и маршал, страшно расстроенный смертью Пузе, медленно пошел в сторону деревни Энцерсдорф, расположенной неподалеку от кирпичного завода Эслинга. Там он уселся на берегу, погруженный в мрачные раздумья. Через несколько минут к нему приблизилась группа солдат, несущих на плаще тело мертвого друга. Ланн встал, отошел на несколько шагов и присел на краю окопа. Только он закинул ногу на ногу, как прилетело вражеское трехфунтовое ядро и ударило маршала, раздробив колено одной и перебив сухожилия другой ноги. Такое ранение в те времена считалось смертельным.

Скорее всего, лихой гасконец предчувствовал свою близкую гибель. Последнее время он очень часто вслух вспоминал детей. А в один из моментов Эслингской мясорубки и вовсе коротко бросил своим адъютантам: «А ведь это мое последнее сражение!»

Между прочим , именно Ланну с легкой руки очень популярного в России отечественного наполеоноведа Е. Тарле долгое время ошибочно приписывали бравурную фразу: «Гусар, который не убит в 30 лет, не гусар, а слабак!» Кое-кто продолжает это делать и сегодня, например Н. Троицкий в своем объемном труде «Александр I против Наполеона». Но, во-первых, Ланн в отличие от Нея, Ожеро, Келлермана-старшего и Груши никогда не служил в гусарах, как это также нередко утверждается в русской литературе. И, во-вторых, это сказал другой храбрец – лучшая сабля французской легкой кавалерии – дивизионный генерал-полковник Антуан Шарль Луи де Лассаль (1775–1809). В самом конце битвы под Ваграмом в 1809 г. шальная австрийская пуля сразила наповал удалого гусара Лассаля, когда ему было лишь немного за 30! А вот лихой вояка Ланн на самом деле сказал нечто похожее: «Те, кто утверждал, что никогда не испытывал страха, лгуны или слабаки». Не исключено, что именно использование обоими слова «слабак» могло породить путаницу.

Не понимая, что с ним случилось, Ланн все пытался встать… на ноги, кричал застывшим в столбняке адъютантам: «Я всего лишь ранен! Немедленно дайте мне руку, чтобы я мог подняться!» Даже потом он еще бодрился, восклицал: «Ничего особенного! Мои солдаты будут носить меня в атаку… на руках!» Солдаты соорудили носилки из ружей и донесли маршала до предмостных укреплений, где среди крови и воплей изувеченных людей доктор Ларрей без наркоза ампутировал ему левую ногу. Ланн стоически перенес операцию, а когда у него началась лихорадка, стал просить воды, однако врачи запретили ее давать. Тогда кому-то пришла в голову идея смачивать ткань в Дунае и потом протирать губы раненому. Что касается пищи, то она была типично походной: мясной бульон из конины, подсоленной порохом. Так как состояние Ланна было не очень стабильное, было решено повременить с его отправкой в Вену, и раненого разместили в лучшем месте деревушки Эберсдорф – в здании пивной. Ошеломленный трагической вестью Наполеон немедленно прибыл к раненому маршалу. «Ланн, друг мой, – твердил он, опустившись перед ним на колени, – ты узнаешь меня? Это я – император!» А затем уж и вовсе без всяких титулов: «Это я, Бонапарт – твой друг!» И слезы катились по его щекам. Но маршал был в шоке и ничего не отвечал.

Четыре первых дня после операции Ланн чувствовал себя удовлетворительно: он был в сознании. В разговоре с доктором Ланнефранком маршал просил: «Напишите Корвизару, чтобы он попросил мою жену, если она приедет, сильно не волноваться». И после некоторой паузы, посмотрев в глаза врачу, произнес: «Она приедет». Он не сомневался в том, что его Луиза, узнав о случившемся, обязательно примчится к нему, как она сделала это два года назад, когда маршал был ранен под Пултуском. Ланн не ошибся. Когда Луиза узнала о ранении супруга, она бросила все и вместе со своим братом полковником Геэнек полетела на перекладных в Вену…

Но еще задолго до того, как Луиза смогла прибыть в Вену, ее муж (ему уже оттяпали и вторую ногу) впал в беспамятство. В бреду призывал, командовал, пытался вскочить с постели и пойти впереди всех в атаку… А потом совершенно неожиданно лихорадка отступила, и сознание героя стало ясным. Маршал начал узнавать людей, подходивших к его кровати.

Когда он умирал, свита Наполеона во второй раз (после смерти Дезе) увидела слезы императора. Бонапарта буквально трясло от рыданий: «Ланн! Ланн! Не уходи! Прости твоего друга, твоего… генерала Бонапарта!» Император уже не замечал, что сам называет себя по фамилии, что его белый фланелевый жилет все больше и больше окрашивается кровью Ланна. В ответ умирающий от гангрены бесстрашный гасконец – единственный в Великой армии, никогда не боявшийся говорить Наполеону правду, – лишь шептал запекшимися от крови губами: «Сир, заклинаю вас, спасите армию… Сир, спасите…» Легенда французского оружия, 40-летний Ланн ушел, как всегда впереди всех, в свой последний поход – в Бессмертие.

Впрочем , говорили, что последние слова Роланда французской армии были посвящены любимой супруге и детям. В отличие от большинства наполеоновских маршалов его личная жизнь сложилась весьма драматично. В своем первом браке он оказался… в дураках! Еще лечась в Перпиньяне в 1795 г., он познакомился с Жанной Жаклин (Полеттой) Барбе-Мерик, дочерью богатого местного банкира, на которой 19 марта скоропалительно женился. Это была бойкая, жизнерадостная, элегантная и немного своенравная девушка. Во время посещения дома Полетты ее мать Мария Терезия, урожденная Моран, довольно благосклонно отнеслась к молодому офицеру. Ей импонировала опрятность Ланна: чистый мундир, почищенные сапоги, хорошо выбритое лицо, а припудренные волосы придавали сходство с офицерами «старого порядка». Она была приятно удивлена внешностью молодого офицера, так как для нее слова «революция» и «неряшливость» были синонимами. Если в бою Ланн вел себя как «храбрейший из храбрых», то в общении с женщинами был робок и стеснителен. Внук Ланна Карл писал, что дед «благоговел перед женщинами и с наивностью верил в их добродетельность». Побыв непродолжительное время со своей молодой женой, Ланн возвратился в армию. 21-летняя Полетта упросила мужа взять ее с собой. Однако молодую супругу хватило только на два месяца, и она, утомленная и недовольная суровостью армейской жизни, отправилась обратно во Францию. Уже в ходе Итальянской кампании доброхоты принялись нашептывать Ланну, что, пока он проливает кровь за республиканскую родину, его «слабая на передок» женушка тоже времени даром не теряет. Дальше – больше! Будучи в далеком Египетском походе, лежа в александрийском госпитале с тяжелым ранением в бедро, Ланн получает «радостное» известие, что спустя 13 месяцев после их последней встречи в январе 1798 г. Полетта (так ее величали в армейской среде)… 12 февраля 1799 г. родила сына! Генерал умел считать, по крайней мере в пределах бытового минимума, и без труда понял, что он-то тут не при чем. Он заочно подал на развод, но его дражайшая половинка долго и нудно доказывала в суде, что маленький Жан Клод – сын своего отца-генерала Ланна! Только так, а не иначе. Никакие логические доводы суда – ни арифметические, ни естественно-природные – она категорически не принимала в расчет! В конце концов суду это надоело, и чету развели, а ребенка объявили незаконнорожденным. Потом, уже после смерти Ланна и падения империи Наполеона, мать и сын попытаются претендовать на наследство маршала, но судьба распорядится по-своему: незаконнорожденный Жан Клод умрет в ходе тяжб, и дело закроют. Вернувшийся из Египта генерал Ланн не долго ходил в холостяках. С Каролиной Бонапарт у него ничего не получилось, но он не отчаялся и женился на дочери сенатора и администратора лесов, изумительной красавице и умнице Луизе Антуанетте Шоластик-Геэнек (1782–1856). Этот брак принес ей как счастье (жена «первой шпаги» Франции и мать пятерых детей), так и жуткую трагедию – вдовство в 27 лет! Все современники, даже женщины (признать красоту и добродетели другой женщины для которых, как правило, выше их сил!), единодушно говорили и писали, что в Луизе Ланн было что-то от прекраснейших мадонн Рафаэля. Ее внешность и мягкий, нежный характер были именно тем, что во все времена так ценится мужчинами в спутницах жизни. Луиза привнесла в жизнь мужа сердечность, покой, ласку – все то, чего не хватало Ланну при его профессии военного. Где бы он ни находился, Ланн прекрасно знал, что его любят, ждут, что ему верны.

При первой же возможности, оторвавшись от военных дел, от крови и грязи полей сражений, Ланн устремлялся не в Тюильри, где видел придворные интриги, сплетни, от которых его мутило, а к своей дорогой подруге Луизе, в обществе которой импульсивный Жан отдыхал, успокаивался и набирался сил. Ланна выводили из равновесия курьеры, привозящие распоряжения Наполеона, чтобы он и Луиза явились к такому-то ужину или балу, устраиваемому в Тюильри. Ланн делился с ней всеми своими удачами, невзгодами, мечтами, мыслями и знал, что в лице Луизы он найдет понимающего, доброго, искреннего, заботливого и снисходительного к его недостаткам человека. Светские сплетницы так и не нашли какого-либо недостатка в этой безусловно первой красавице Парижа. Доброжелательная и лишенная каких-либо амбиций, она не любила сплетничать, и сам Наполеон очень часто ставил ее в пример другим амбициозным придворным дамам – маршальшам и генеральшам, тем самым раздражая их и обезоруживая. Сам Ланн обожал супругу, но жизнь военного, особенно в ту эпоху, когда вся Европа напоминала военный лагерь, коротка. Узнав о тяжелом ранении мужа, Луиза бросилась в Вену. Но уже в дороге ей сообщили, что она опоздала. Когда гроб покойного супруга по ее твердому требованию открыли, Луиза поначалу не узнала своего Жана – настолько смерть изменила его некогда красивое в своей открытости лицо. Жан Ланн из наполеоновских маршалов погиб первым, причем красивой солдатской смертью – на поле боя. С падением империи Наполеона вдова Ланна всецело посвятила себя детям, и это несмотря на то, что у нее не было отбоя от женихов, в том числе от прославленных братьев по оружию ее легендарного мужа. Она их всех мягко, но решительно отвергала, верная памяти «первой шпаги» Франции. Позднее, уже на закате своего тернистого жизненного пути, она очень просто и доходчиво объясняла свое нежелание снова выходить замуж: «Вдова Ланна не может принадлежать никому другому!» Все дети Ланна выросли достойными своего прославленного отца. Кто-то бойко поднимался по административной лестнице, кто-то продолжил военную стезю во времена Наполеона III. Сыновья маршала Луи Наполеон Леон (1801–1874), Альфред (1802–1861), Жан Эрнест (1803–1882), Густав Оливье (1804–1875) и дочь Жозефина (1806–1889) выросли достойными людьми. Ролланд французской армии весьма уважительно отзывался о сражавшихся против него австрийцах, пруссаках и русских, но презрительно относился ко всему английскому! Парадоксально, но двое из его четырех сыновей – Наполеон и Жан Эрнест – женились на… англичанках, причем очень состоятельных! Род Ланна не пресекся: и сегодня его потомки живут во Франции.

Многие ненавидели Ланна за его неумение ладить с коллегами, но почти все отдавали должное его безмерной отваге и несомненному военному дарованию. Даже такой смертельный враг (бывший закадычный друг), как маршал Бесьер, пересилил себя, подойдя к умирающему Ланну, чтобы пожать ему руку перед походом в… Бессмертие. Смерть Ланна лишь на время разлучила двух героев: австрийское ядро унесло жизнь Ланна, а затем, спустя почти четыре года, уже русское – Бесьера. Схожесть гибели, наверное, примирила двух воинственных гасконцев!

Нелепая смерть маршала произвела удручающее впечатление на всю армию. Все наполеоновские маршалы сняли треуголки и склонили свои рано поседевшие головы, узнав о гибели одного из лучших среди них. Каждый задумался о том, что на месте Ланна мог оказаться и он сам. У лихого гасконца не могло быть иной смерти: рано или поздно она настигла бы его на поле боя. Смерть бесстрашного Ланна оказалась невосполнимой потерей для французской армии. Он превосходил всех остальных маршалов Наполеона (за исключением, пожалуй, Даву, Массена и Сюше) глубиной военного дарования, в частности умением самостоятельно и быстро принимать верные решения и умело претворять их в жизнь имеющимися у него силами. «Как генерал он стоял выше Моро и Сульта», – признавал Бонапарт, а ведь последних он, весьма скупой на похвалу, ставил высоко. «Трудно, даже невозможно быть более отважным, чем Мюрат и Ланн, – добавлял Наполеон. – Мюрат так до конца и остался только храбрецом. В то время как ум Ланна стремительно возвысился до его отваги, и он стал гигантом». И действительно, в последние годы жизни Ланн дорос до самостоятельного управления огромными военными силами с блестящими результатами, вспомним хотя бы его единоличное руководство в начале судьбоносной для Наполеона битвы с русскими при Фридланде! «Я взял его к себе пигмеем, а потерял исполином!» – горевал Наполеон.

В день его смерти Наполеон был особенно мрачен. Состоявший при нем камердинером мамелюк Рустам подметил, что обедавший в одиночестве император тихо плакал и «слезы текли в его ложку и тарелку».

P. S. Еще задолго до маршала Нея Ланн прослыл во французской армии «храбрейшим из храбрых». Он обладал военным чутьем и потрясающей энергией, храбростью и твердостью. Ланн прекрасно ориентировался в постоянно меняющейся обстановке битвы, и в этом ему почти не было равных. Его стихия – это авангардные бои, где он мог сполна проявить свою порывистость, решительность и неустрашимость. Вместе со своими солдатами он всегда находился впереди основной армии, первым форсировал реки, занимал плацдармы и удерживал их до подходаосновных сил; первым устремлялся на захват мостов, обильно поливаемых дождем пуль и ядер! Неудержимый и бесстрашный, выносливый и сильный, он не знал усталости, он никогда не берег ни себя, ни солдат для достижения поставленной цели. Его личный магнетизм завораживал всех; его пылкий энтузиазм сметал прочь все трудности и преграды. Главными недостатками маршала, безусловно, были его приступы бесконтрольного гнева и раздражения, его ревность и склонность сильно обижаться. Порой они приводили к тому, что Ланн отказывался сотрудничать со своими боевыми товарищами. Недаром Наполеон в минуты откровенности восклицал: «Этот дьявол Ланн обладает всеми качествами выдающегося командира, но он никогда не будет первым, потому что он не может управлять своим характером; эта постоянная драчливость со своими младшими офицерами – огромный недостаток для командира». Он так и не смог побороть в себе ревность, а порой и зависть к своим товарищам-маршалам и генералам. В большинстве случаев Наполеон терпеливо выслушивал горячего гасконца, ему одному позволяя говорить правду. Причем вспыльчивый характер Ланна часто «взрывал» любую, даже самую безобидную ситуацию. Сам Наполеон позднее рассказывал, что в гневе Ланн был опасен для собеседника. Но в то же время Ланн был очень отходчив. Любое доброе слово и похвала в его адрес полностью обезоруживали этого человека. Ланн был очень сердечным и бескорыстным; его душевная щедрость приковывала к нему людей. Он никогда не забывал друзей, умел прощать ошибки.