Текст книги "Последний инка"

Автор книги: Яков Свет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ОТ КАХАМАЛКИ ДО КУСКО

Посланцы Писарро ехали много дней на юго-восток. Собственно говоря, не ехали, а плыли, но не по воде, а по суше. Послов несли на носилках. Послов бережно поднимали на заснеженные перевалы, спускали в глубокие ущелья, переправляли через стремительные горные реки. Но путь этот был легким. Ведь в царстве инков дороги – истинное чудо. Они прорезали всю страну из конца в конец, стягиваясь к Куско, тауантинсуйской столице. Довольно узкие (в ширину они были около двух саженей), эти дороги нигде не прерывались. Через болота они шагали по дамбам, через пропасти – по мостам. Порой они врезались в отвесные карнизы, порой змеились по склонам, порой вползали на крутые спины хребтов, порой ныряли в длинные туннели. Кое-где вдоль дорог тянулись шпалеры плодовых деревьев, опасные участки были ограждены густым частоколом.

Испанцы не встречали ни повозок, ни людей. В стране Тауан-тинсуйю неведома была тайна колеса.

Попадались ламы, навьюченные всевозможным грузом. Но чаще всего тяжелые вьюки плыли на людских головах. И вот что удивительно. Испанцы, лежа на носилках, задыхались на головокружительных андийских высотах, им не хватало воздуха, у них бешено билось сердце, звенело в ушах, а тауантинсуй-цы, быстрые и легкие, как кошки, без труда взбегали на огромные кручи с паланкинами, в которых покоилась их живая ноша.

Через каждые двадцать – двадцать пять миль путники имели возможность отдохнуть и подкрепиться на тампо – почтовых станциях его величества инки.

Кипукамайоки читает«узелковую книгу»

И почта работала в Тауантинсуйю отлично, куда лучше, чем в Испании… Правда, «почтальоны» передвигались пешком. Точнее, не пешком, а рысью. В особых школах готовили легконогих часки – юношей-гонцов, которые передавали новости по эстафете.

У каждого часки вокруг пояса была повязана веревка с узловатой бахромой, и эту бахрому тауантинсуйские грамотеи «читали» как книги. Такие узелковые книги назывались здесь «кипу», грамотеи же, умеющие по ним читать, именуются «кипукамайоки».

Кипу же было устроено так. К довольно длинной веревке прикреплялись тонкие шнуры. Много шнуров, порой более сотни. На шнурах завязывались на разном расстоянии от скрепляющей их веревки маленькие узелки. Узелки обозначали определенные числа; самые большие числа завязывались вверху, самые ничтожные – на концах шнура.

Шнуры эти были разноцветные, и каждый цвет имел свое значение. Бурый цвет был цветом картофеля, белый – серебра, желтый – золота, красный – боевых действий.

Если далекую границу переступили враги, оттуда шло в Куско срочное донесение. Столичный кипукамайоки, перебирая шнуры, легко добирался до сути узелковой депеши. На красном шнуре он нащупывал два узла вверху и три узла внизу и докладывал тауан-тинсуйским военачальникам: «Двести тридцать неприятелей перешли наши границы».

«Вязать» на этих кипу стихи и романы было невозможно, но узелковым письмом легко передавали различные известия…

Ближе к Куско испанцам все чаще и чаще стали встречаться возделанные поля. Собственно, даже не поля, а узкие террасы на крутых косогорах. Террасы, с боем отвоеванные у Анд, были подперты аккуратными каменными стенками. От стремительных горных рек к этим висячим полям шли каналы, вымощенные каменными плитами. Серебристые струйки стекали с террасы на террасу, кое-где питая искусственные озера и пруды.

С дороги едва заметны были бледно-голубые полоски картофельных полей.

«Чьи эти поля?» – настойчиво спрашивали писарровские гонцы. И всякий раз им отвечали: «Это земля инки». Инке принадлежат и бесплодные горы, и каналы, и террасы, даже воздух Анд – это его священная и неотъемлемая собственность.

Подданные инки, не разгибая спины, работали на этих полях и собирали с них урожай. Но треть урожая они затем отдавали жрецам бога Солнца, треть – инке. И только последняя треть доставалась общине тружеников.

Инки считали, что страна их – сущий рай. Ведь висячих полей везде было великое множество, царские и храмовые житницы никогда не пустовали, с каждым годом ширилась сеть каналов, насекались новые террасы на склонах гор. Пахари трудились не покладая рук, и им милостиво жаловалась треть урожая.

Но треть рая – это не рай. Во всяком случае, не сущий рай…

Впрочем, испанцев, которые так рьяно опрашивали тауантинсуйских земледельцев, волновала не тяжкая доля этих покорных подданных инки. Кто знает, быть может, завтра эти мирные пахари встретят испанских гостей увесистыми дубинками и меткими выстрелами своих пращей. Так не следует ли заранее дознаться, куда легче всего будет нанести решающие удары, и заодно проведать, не удастся ли в этих поднебесных долинах завербовать союзников, купить наемников?

Приятно было пить из таких сосудов…

И послы не теряли даром времени. Но беседуя (разумеется, через толмачей) с придорожными обитателями, испанцы с трудом скрывали свое истинное отношение к ним.

Эти скупые на слова, тощие, одетые в лохматые шкуры люди раздражали послов. Послы с омерзением ели перуанскую чунью – месиво из подмороженного картофеля, им не по душе были и все прочие тауантинсуйские яства и напитки – каша из крупы киноа, вяленое мясо лам, мутная чича. Скрепя сердце можно было стерпеть и чунью, и чичу. Другое приводило в безграничную ярость испанских «гостей». Подумать только: эти варвары, эти нехристи, эти невежды, которые не додумались до железа и пороха, которым неведомы ни костры святой инквизиции, ни тонкое искусство пыток, презирают, да-да, презирают добрых христиан! Конечно, они учтивы, предупредительны, вежливы. Но глаза! Эти глаза, узкие и черные, как агат, неумолимо осуждают великих послов наместника Новой Кастилии. Осуждают за все: за грязные, нечесаные бороды, за пьяную икоту, за сопение и чавканье, с которым бледнолицые пожирают пищу, за лютую страсть к золотым побрякушкам, за жадность, вероломство и наглость.

Сеньоры послы всю жизнь провели в седле. Их кормила длинная шпага, они с младых ногтей добывали себе пропитание грабежом и разбоем. Сеньоры послы считали труд делом зазорным и подлым. А эти меднорожие индейцы трудятся в поте лица, не разгибая спины, и явно гордятся плодами этого скотского труда.

Что говорить, кое в чем они не уступают даже кастильцам. На полпути к Куско, в одном селении, послы видели изделия местных ткачей. «Черт возьми, – восклицали испанцы, – этим тряпкам нет цены! Таких ковров, пожалуй, не найдешь и в Толедо, в королевском дворце. А шерсть – глядите, эти одеяла легче пуха, и какие они мягкие. Какие теплые! А ленты – какие узоры! И нити на кайме золотые. А краски – какие у них краски! Вот, к примеру, эта лазурная, или та зеленая, или вот та алая, как Христова кровь!»

Эти язычники – да разразит их господь! – не только хорошие ткачи. Надо сознаться, что здешние топоры, ножи, серпы, булавки, щипцы, ножницы – одно загляденье, даром что они не из то-ледской стали, а их бронзы. Что там ножи! У этих поганцев есть даже хирургические инструменты! И ими они делают операции, которые не снились севильским и бургосским лекарям.

Таких ковров, пожалуй, не найдешь и в Толедо!

Таким ножом хирурги лечили беднягу скорохода

Скороход сорвался в пропасть и затылком упал на острый камень. И что же? Ему тут же бронзовым скабелем, или, как там называется этот инструмент, скальпель, что ли, рассекли темя, удалили осколки костей, а затем аккуратно зашили рану. Ну и, кроме того – виданое ли дело! – эти варвары живут не порознь, как истинные христиане, а сообща, и у них все за одного и каждый за всех.

Называется такая община «айлью», и в этих айлью урожай собирают все скопом, и хранят в общественных житницах, и делят на едоков, а землю раздают по жребию, и не навечно, а на год, и те, кому выпал участок похуже, могут сменить его на лучший клин.

Да, все это выводило из себя послов. И утешало их лишь одно: с каждым часом, с каждой минутой приближался тот желанный миг, когда эта страна окажется во власти сеньора наместника. Погодите, меднорожие, Кахамалка – это только начало. Мы вам покажем, на что способны кастильские гости!

На одиннадцатый день испанцы добрались до дальних предместий Куско. Дорога вошла в широкую долину Урубамбы. Вдоль ее склонов, как ступени исполинской лестницы, на целые мили тянулись искусственные террасы, на этих каменных уступах вся земля, до последней пяди, была возделана и ухожена.

Миновали Юкай, загородную резиденцию инки, заброшенную и пустынную. Миновали дворец не то с золотыми, не с бронзовыми крышами, сады, разбитые на широких террасах, и зеленый каскад, низвергающийся с юкайских высот в быструю Урубамбу.

Еще несколько миль – и впереди показался Саксауаман, цитадель на северной окраине Куско. Могучие стены. Три стены одна над другой. Каждая высотой с шестиэтажный дом, каждая саженей триста в длину.

Тремя рядами тянулись каменные балюстрады крепости, сложенные из чудовищных глыб. Эти «каменные изюминки» весом в двести и триста тонн пригнаны были друг к другу без малейших зазоров. За могучими стенами Саксауамана укрывался целый город, город казарм и складов. Каждое из этих зданий было мощной крепостью, и все они сложены были из многотонных каменных плит. Были тут и слепые бастионы с узкими дверями-амбразурами, и огромные казармы с клиновидными, суживающимися кверху окнами.

Эту крепость построили при великом инке Пачакути. Ее сооружали много лет десятки тысяч тауантинсуйцев. Сооружали, перетаскивая за двадцать – тридцать миль тяжелые, как смерть, зеленоватые глыбы. А теперь Атауальпа отдал бледнолицым пришельцам ключи к своему царству и ворота Саксауамана распахнуты настежь!

ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В КУСКО

За Саксауаманом во всю ширь открылась панорама тауантинсуй-ской столицы. Послы онемели от изумления. Таких гигантских городов им не доводилось видеть в старой Европе. Лондон… В нем в ту пору насчитывалось тысяч восемьдесят жителей, чуть побольше было в Париже, и только Стамбул, Генуя, Венеция и Севилья могли похвалиться более чем стотысячным населением. Но это море домов, эта густая паутина улиц, эти бесчисленные квадраты площадей… Нет, куда Севилье до Куско! Пожалуй, не меньше двухсот тысяч человек вмещает этот город…

И место для него выбрано на славу. По какому-то капризу природы упрямые андийские цепи раздались здесь в стороны, и в межгорье приютилась большая котловина с довольно ровным дном. Две речушки не очень мирного нрава – Уатанай и Тульюмайю – врезали свои ложа в это холмистое дно. Котловина не слишком просторна. Солнце всходит из-за гор и садится за убеленными снегами гребнями. Эти могучие хребты выше Альп, но в долине Куско высоты совсем «умеренные» – 3500 – 3600 метров.

Сухие и холодные ветры не могут в нее прорваться, и поэтому в Куско тепло и влажно. Тепло не всегда. В июльские зимние ночи в этом городе легко окоченеть от пронзительной стужи.

Но послы прибыли в Куско в чудесный летний день, когда над Куско сияло жгучее солнце.

Все дороги Старого Света ведут в Рим.

Улица старого Куско

Все дороги царства четырех соединенных стран ведут в Куско.

Куско – сердце Тауантинсуйю, и от этого сердца густая сеть артерий разбегается во все концы необъятного царства инков.

Здесь послы обогнали караван, который шел с севера, из знойной долины Напо. Воины в белых и красных туниках вели голых, меднокожих пленников, «лесных людей».

Десятка три носильщиков несли трофеи – сарбаканы, стреляющие отравленными стрелами, накидки из разноцветных перьев диковинных птиц, диски из литого золота.

С восточных гор пастухи гнали в Куско стада лам, с северо-запада, из Уанты и Абанкая, шли сотни людей, посланных в столицу на строительные работы. Мимо пробежал скороход-часки – он стремглав мчался из Куско в какие-то северные города, а вслед за ним туда же проследовал торговый караван.

В полдень послы вступили в город. Белые камни мостовых, немыслимой густоты тени. Жарко.

Послы втянулись в лабиринт узких переулков и тупиков. Как и в Тумбесе, дома были большей частью одноэтажные, а улицы прямые и чистые, вымощенные мелким щебнем. Но там, на побережье, города строили из необожженного кирпича, здесь же все здания сооружены были из камня. Сооружены на века, на тысячелетия. Эти камни, порой грубые, шершавые, порой обтесанные искусной рукой мастера, были уложены очень тесно, без малейших зазоров. Как и в Тумбесе, все стены слепые. Как и в Тумбесе, дома крыты соломой и тростником. Как и в Тумбесе, тишину узких улиц не нарушали ни лошади, ни ослы, ни собаки. Ослов и лошадей в Куско не было испокон веков, собаки же здесь водились. Но в отличие от европей-ских барбосов они не лаяли. Природа Нового Свет лишила их этого дара…

Внезапно один из послов удивленно воскликнул: – Смотрите, Колизей! Тот самый, что в Риме. Клянусь святым Иаковом, взаправду Колизей!

Действительно, перед послами выросло исполинское круглое здание, во всем сходное со знаменитым римским Колизеем. Испанцы засыпали своих толмачей вопросами. В ответ им было сказано:

«Это Ккенко». И затем целый каскад непонятных слов. Толмачи объяснялись на языке рума-сими, но этого языка, в котором певучие соловьиные трели сливались с гулом и рокотом горных лавин, испанцы не понимали. Поэтому они так и не дознались, зачем тау-антинсуйские зодчие соорудили это грандиозное здание.

Кстати говоря, тайна Ккенко так и осталась нераскрытой. И хотя, как и в Колизее, в Ккенко множество ступенчатых трибун, почти с уверенностью можно сказать, что это не цирк и не стадион.

Скорее всего, это был храм. Где публично, при огромном стечении народа, приносились жертвы тауантинсуйским богам. А жители Куско так же любили зрелища, как и древние римляне или современные москвичи. Поэтому жрецы и построили такое огромное здание – оно могло вместить всех любителей жертвенных церемоний…

Послы снова нырнули в лабиринт тесных переулков, миновали огромные и очень угрюмые здания (должно быть, царские зернохранилища) и неожиданно вышли на просторную площадь.

Тауантинсуйские зодчие и градостроители питали пристрастие к геометрии.

Бумаги у них не было, и свои геометрические фантазии тауан-тинсуйцы воплощали в камне. И в городах косты, и в Куско нередко строились каменные кубы, призмы, пирамиды, усеченные конусы. Некоторые из них венчали могильные холмы. Некоторые сиротливо стояли в чистом поле. Геометрическим орнаментом украшены были стены храмов и дворцов. Таким образом, юные тауан-тинсуйцы получали наглядные уроки геометрии на каждом шагу и постигали всю ее премудрость, не прибегая к скучным учебникам.

Главную площадь в Куско размечали очень строгие геометры. Эта площадь была врезана в город идеальным квадратом, и ее стороны размерили с точностью до дюйма. В ней сооружен был храм Солнца, Кориканча, святая святых народов Тауантинсуйю.

Собственно говоря, Кориканча была целым созвездием храмов, больших и малых, высоких и низких. Самый главный храм, посвященный Солнцу, был единственным зданием, которое нарушало прямолинейную строгость центральной площади. Внешние его стены описывали плавную кривую. Кориканча пережила и писарровских послов, и самого Писарро, и всех его преемников. Она стоит и поныне на главной площади Куско. Но от этого великолепного храма осталась лишь нижняя половина. На ней после завоевания Перу испанские монахи воздвигли церковь св. Доминика. Этот храм-паразит с хилыми витыми колонками и решетчатой надстройкой-голубятней подобен кукушке, сидящей в орлином гнезде. Но и по тому, что сохранилось от Кориканчи, видно – стены эти строили величайшие каменщики Нового Света. Кладка – предел совершенства: в стыки между каменными плитами не войдет даже иголка.

Между камнями не войдет и иголка

Совершенно сознательно тауантин-суйские каменщики, слагая эту каменную поэму, нарушили законы симметрии. Прямые линии швов внезапно ломаются, к крупным плитам примыкают каменные блоки меньших размеров, там и здесь узкие камни втиснуты между широкими плитами.

Прямая линия – кратчайшее расстояние между двумя точками, но сколько куда более выразительных и «звонких» ломаных линий можно провести между этими точками? Спросите об этом строителей Кориканчи.

Кориканча поразила послов своим неистовым великолепием. Инки Пачакути и Тупак-Юпанки, создавая этот город храмов, с затратами не считались. Они приказали покрыть все храмовые здания золотыми плитами, они велели выложить все полы червонным золотом и украсить все стены золотыми дисками. Дисков этих было бесчисленное множество. Больших, средних, маленьких, узорчатых и гладких, литых и кованых. И на самом видном месте висел «царь-диск» – круг из чистейшего золота величиной с большое колесо. А вдоль стен на золотых стульях сидели мумии.

Кукушка в орлином гнезде

Инки считали себя прямыми потомками Солнца. Они верили, что после смерти их души вознесутся в чертоги Солнца. И, чтобы облегчить своим душам загробное путешествие, велено было хранить высушенные и набальзамированные тела почивших инков в храме Солнца. А за храмом Солнца послам показали золотой сад, в котором все деревья и кусты, все звери и птицы, змеи и бабочки отлиты были из золота.

Против Кориканчи с ее солнечным, лунным, радужным и грозовым храмами на противоположной стороне площади располагались дворцы инков. Каждый инка непременно воздвигал для себя новый чертог. Считалось дурным тоном жить в отцовском дворце.

Инка Уайна-Капак украсил свою резиденцию башней, но и его дворец, и прочие безбашенные палаццо красотой не отличались. Это были массивные каменные постройки с узкими окнами-амбразурами. Зато в таких зданиях можно было годами отсиживаться от всех врагов. И послы уже наперед размечали, в каком из этих дворцов удобнее разместить на постой пехоту, и где пробить амбразуры для пушек…

Послы Писарро прибыли в Куско не для того, чтобы любоваться достопримечательностями тауантинсуйской столицы. Войску нужно было золото, много золота. И послы тотчас же ворвались в Кориканчу и во дворцы на квадратной площади. Они действовали быстро и ловко, но золота в Куско было столько, что на одну только опись здешних сокровищ ушел целый месяц.

Атауальпа милостиво разрешил испанцам забрать все золотые украшения из Кориканчи. Он молил лишь не трогать золотых мумий, и послы не без колебаний уважили эту просьбу. Из храма вынесли и уложили во вьюки семьсот золотых блюд. Кориканчу опоясывал золотой карниз, и послы приказали выломать его из каменных пазов. Но строители Кориканчи в свое время потрудились на славу. Золото приросло к камню, карниз приходилось выдирать с мясом, а каменная кладка не поддавалась усилиям разрушителей. Впрочем, тауантинсуйские каменщики и не очень старались выполнить приказы из Кахамалки. Они работали с явным отвращением, доводя до белого каления нетерпеливых писарровских послов. Неудачу с карнизом послы с лихвой, однако, возместили, опустошая другие городские здания. В конце концов им удалось отправить в Кахамалку двести вьюков золота и целый караван серебра.

ВОЛКИ РАСТАСКИВАЮТ ДОБЫЧУ

В то время как писарровские послы грабили Куско, в Кахамалке кипели страсти. В феврале 1533 года из Сан-Мигеля пришел со своими молодчиками Альмагро. В Кахамалку он явился не зря.

Альмагро опасался, что Писарро обделит его отряд, когда будет решаться судьба Атауальпы и сокровищ в палатах с красной чертой. И с приходом Альмагро испанский лагерь стал осиным гнездом. Одни требовали похода на Куско, другие рвались в окрестные селения за мелкой добычей. В ночную пору кладбищенскую тишину пустынных площадей нарушали пьяные вопли. Удалые молодцы бродили по растерзанному городу, затевали скандалы и драки, которые нередко кончались поножовщиной.

Дом с красной чертой не давал им покоя. Как, в двух шагах от лагеря хранятся такие сокровища, а у нас ни гроша в кошельке! И не собирается ли этот старый козел Писарро присвоить себе выкуп Атауальпы? Черт возьми, надо быть последним остолопом, чтобы позволить ему заграбастать все золото инки!

У Писарро рука была железная, но он знал: узду нельзя натягивать до предела. Порой вожакам волчьей стаи приходится уступать матерым смутьянам, и, огрызаясь, они отходят в сторонку, а голодная стая остервенело кидается к лакомой добыче.

И Писарро решил поделить сокровища Атауальпы.

В покоях с красной чертой было множество бесценных произведений тауантинсуйского искусства: кубки, чаши и блюда великолепной работы, золотые и серебряные статуи, золотые и серебряные фигурки зверей и птиц – ягуаров, лам, кондоров, попугаев. Глаз нельзя было оторвать от золотых початков кукурузы, от колосьев с золотым стеблем и широкими серебряными листьями.

Но эту гору сокровищ, созданных гением тауантинсуйских художников, Писарро оценил на вес.

Правда, Писарро отобрал для короля Испании золотые и серебряные изделия на сто тысяч песо и отправил ко двору Карла V своего брата Эрнандо с этим даром. Но он приказал: все остальное переплавить. И в белом пламени плавильных печей истаяли золотые колосья и золотые звери. Пробили лётку, из печи, шипя, хлынул тусклый желтый расплав…

Когда слитки брошены были на весы, то оказалось, что золота в них содержится на один миллион триста двадцать шесть тысяч песо. Один миллион триста двадцать шесть тысяч песо – это шесть тонн, или триста шестьдесят пудов золота.

О такой добыче и мечтать не могли грозные завоеватели минувших времен. В сравнении с Писарро даже Чингис-хан и Тамерлан были грабителями средней руки!

После долгих споров эту добычу разделили следующим образом: воины Альмагро, которые пришли в Кахамалку к шапочному разбору, получили отступное – сравнительно небольшую долю от шеститонного золотого запаса.

Затем пятую часть отделили для казны. Писарро взял себе на 57 444 песо золота и изрядное количество серебра. Остальные предводители получили по 20-30 тысяч песо, всадники – по 8880 песо, пехотинцы – по 4440 песо.

4440 песо – это больше пуда золота. Недурная добыча для простого солдата, для нищего бродяги, которого горькая нужда пригнала из Старого Света в тауантинсуйское царство!