Текст книги "Последний инка"

Автор книги: Яков Свет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Часть IV
ТУПАК-АМАРУ ВОСКРЕСАЕТ

«ВСЕ ИДЕТ К ГИБЕЛИ»

С 1775 года в Лиме сидел вице-король Мануэль де Гириор, человек мягкого нрава. И в помощь ему послан был искуснейший выжиматель соков Хосе-Антонио-де-Арече.

Испанская корона вела себя как жадная и неугомонная старуха из сказки о золотой рыбке. Сколько ни высасывали соки из Перу, слуги его величества считали, что насосано мало, и в 70-х годах XVIII века, когда Испания втянулась в разорительную войну с Англией, пресс решили завинтить до отказа. Арече прибыл в Перу и, засучив кружевные рукава, принялся за дело.

Арече был опытным колонизатором, и он вскоре убедился, что в стране назревает гроза. В одном из своих писем он признавался, что «Перу… это язва на теле Америки, и все идет здесь к скорой гибели, и трагический конец, безусловно, не за горами, если в ближайшее время не удастся найти действенный выход».

Выход, разумеется, был. Если бы страна сбросила двухвековое чужеземное иго, если бы сам Арече убрался восвояси, тогда перуанский народ вздохнул бы спокойно. Но, разумеется, такой выход совершенно не устраивал ни Арече, ни его мадридских шефов. И, махнув на все рукой, Арече принялся выколачивать подати и обирать и без того обобранных до нитки индейцев. И не только индейцев. Глубочайшая пропасть разделяла чистокровных испанцев и креолов – перуанцев испанского происхождения. Креолы и в Мадриде, и при вице-королевском дворе в Лиме считались людьми второго сорта. Им закрыта была дорога к высшим должностям, им запрещалось ткать хлопчатую пряжу, плавить металлы, дубить кожу, строить корабли.

Перу – так считали испанские власти – это кладовая несметных сокровищ. Кладовая, и только. Всякий, кто хочет превратить ее в мастерскую, – враг Испании.

Креолы слезно просили Арече не душить их тяжкими податями. Арече отверг эти «наглые требования».

В Мадриде ликовали. Подумать только, этот тюфяк Гириор выжимал из Перу три миллиона песо, а Арече сразу же дал его величеству целых пять миллионов! Но эти лишние два миллиона были той последней каплей, которая переполняет чашу.

Пламя почти всегда разгорается из искры. Искрой, которая вызвала великий всеперуанский пожар, было восстание в селении Тунгасука, вспыхнувшее в начале ноября 1780 года.

Селение это лежало в одной из теплых долин, в двух-трех днях пути от Куско. Касиком (старостой) в Тунгасуке был Хосе-Габри-ель Кондорканки, сын индейца Мигеля Тупака-Амару Кондорканки и испанки Кармен-Росы Нагера-и-Валенсуэлы.

Хосе-Габриель родился в марте 1741 года. Он был потомком несчастного инки Тупака-Амару. Прапрапрабабку Хосе-Габриеля, дочь Тупака-Амару, Лойола (Франсиско де Толедо назначил его «опекуном» детей инки) выдал замуж за крещеного индейского вождя Кондорканки.

В перуанском вице-королевстве потомки инков пользовались известными привилегиями. Им разрешалось учить своих детей «испанским» наукам, их нельзя было гноить на принудительных работах, им дозволялось заниматься торговлей и ремеслом.

Хосе-Габриель воспитывался у монахов в коллегии Сан-Фран-сиско-де-Борха в Куско. Юноша был талантлив. Ему разрешили поступить в университет святого Марка в Лиме.

Было это примерно в 1760 году, когда в Европе властителями дум были Вольтер и Руссо, когда в Париже печаталась знаменитая «Энциклопедия» вольнодумцев, а иезуитов гнали и преследовали.

Но Лима и Куско отстали от Парижа и Лондона на целое столетие.

Казалось, испанская Америка живет в XVI веке, и это жуткое ощущение испытывали многие европейские путешественники, которых судьба забрасывала в Новый Свет.

В университете святого Марка жевали средневековую жвачку. Богословие, право, философия, риторика – вот те четыре кита, на которых держался этот заповедник схоластики и скуки.

Имя Вольтера приводило в содрогание старцев, вскормленных на богословских трактатах. Физика, математика, естественные науки внушали страшные подозрения, и в этом убежище святого Марка немало «светлых» умов твердо были убеждены, что Солнце ходит вокруг Земли.

Но все же живительные ветры прорывались через Анды, и на тайных сходках местные вольтерьянцы поносили католического бога и церковную науку. Кое-кто поговаривал даже о правах человека, о равенстве и свободе. Конечно, такие речи произносились с оглядкой на святую инквизицию. Ее очистительные костры горели совсем рядом со святым Марком, хотя, справедливости ради, надо сказать, что еретиков и вольнодумцев в 1760 году жгли куда реже, чем сто лет назад.

Хосе-Габриель без труда освоил ветхую университетскую премудрость. Но по недосмотру своих наставников он добрался и до крамольных женевских, парижских и амстердамских изданий. И, кроме того, с головой погрузился в историю. Не в ту историю, которая воспевала подвиги испанских конкистадоров и доблесть маркиза Писарро. Его интересовало доиспанское прошлое родной страны. Славное прошлое тауантинсуйской империи, могущественного царства, которое объединило все андийские земли и создало великую культуру, растоптанную бандой чужеземных захватчиков.

Испанские чиновники и попы немало потрудились, чтобы вытравить из памяти перуанцев все, что связывало их с этим далеким тауантинсуйским прошлым. Древние храмы стали католическими церквами, развалины древних дворцов поросли сорной травой, позабыты были старинные предания и песни, на языке рума-сими издавались лишь книги псалмов и христианских молитв.

Но в университетской библиотеке хранился многотомный труд великого перуанского историка Гарейласо де ла Веги «Королевские комментарии». Младший современник Тупака-Амару и дома Франсиско де Толедо – по материнской линии прямой потомок инков – Гарсиласо де ла Вега собрал множество преданий та-уантинсуйских времен. Он описал обычаи, одежды, церемонии инкской эпохи, он восстановил ход истории тауантинсуйского царства, от его легендарных истоков до его трагической гибели.

Все это было изложено в тяжеловесном и витиеватом стиле старинных испанских хроник с многословными отступлениями и ненужными подробностями. Историк наряду с чистым золотом собрал немало мусора. Однако именно Гарсиласо де ла Вега дал Хосе-Габриелю ключи к забытому тауантинсуйскому прошлому.

«ГОТОВЬТЕСЬ К БОЮ!»

Покинув университет святого Марка, Хосе-Габриель возвратился в Тунгасуку. Он великолепно говорил на языке Сервантеса, отлично знал латынь, в богословском споре мог положить на лопатки любого монастырского начетчика. Но ему навсегда заказан был «путь наверх».

«Ты сельский староста и будешь им до конца дней своих» – эту мысль ему вдалбливали чуть не с пеленок. И Хосе-Габриель понимал, что в глазах белых сеньоров он «грязный индеец» и что эти белые господа свято убеждены, он, касик из жалкого горного селеньица, недостоин дышать тем воздухом, которым дышат чистокровные сыны Кастилии.

Испанские идальго считали торговлю делом зазорным, не дворянским. Быть может, именно поэтому, когда Хосе-Габриель решил заняться караванной перевозкой товаров, он сразу же получил в Лиме необходимое дозволение.

Вероятно, при вице-королевском дворе весть об этом встретили с удовлетворением.

«Вы слышали? Этот касик Кондорканки стал купцом! Чего же еще можно ожидать от индейца, даже если в его жилах течет царская кровь!..»

Хосе-Габриель купил три сотни мулов и стал развозить всякую всячину по селениям теплых долин. Впрочем, порой он со своими караванами отправлялся в дальние края. Он побывал в Кито, в Боготе, он дошел даже до Буэнос-Айреса, он не раз посещал холодное нагорье Верхнего Перу и серебряные рудники Потоси.

И везде его знали не только как честного купца. Когда этот невысокий, широкоплечий молодой человек в черном кафтане, в черной треуголке, с длинными черными волосами, доходящими до пояса, входил в какое-нибудь горное селение, его встречали там как желанного и дорогого гостя.

Хосе-Габриель был человеком благородной души, отважным, умным и добрым. Со всей округи к нему шли обиженные и угнетенные, и всем он давал мудрые советы, а говорил он с людьми на их родном языке.

Его жена Микаэла делила все невзгоды и радости этих бесконечных скитаний.

Случайно ли избрал он долю караванного торговца? Вряд ли. Никакой другой промысел не позволил бы ему так тесно сблизиться с горцами Верхнего Перу и с потосийскими рудокопами, со своими земляками из теплых долин, с «дикими» обитателями амазонских лесов и патагонской пампы. Печальная картина развертывалась на этих длинных дорогах.

Порой много дней и много ночей ехали Хосе-Габриель и Микаэла по заоблачным пустыням. Едва заметные вьючные тропы робко вползали в мертвые селения. Горные ветры гнали пыль по мертвым улицам. Пустые глазницы окон, холодный пепел погасших очагов, кучи мусора в щетине жесткой травы, заброшенные кладбища с покосившимися крестами, пустые поля в прожелти буйных сорняков.

В 1770 году в Перу индейцев было вдвое меньше, чем двести лет назад. Половина населения страны вымерла на горной каторге, в редукциях его светлости дона Франсиско де Толедо, на плантациях чертовой коки.

Даже редкие оазисы в этой пустыне не радовали глаз. Смерть стояла у их порога, ее тавром мечены были жалкие хижины, крытые прелой соломой, изможденные люди, рыхлившие тупой такльей злую землю, толпы нищих на церковных папертях.

На околице путников встречали стаи тощих собак. Собаки не лаяли. Поджав хвост, они шли за караваном, вымаливая подачку. К собакам присоединялись дети, опухшие от голода, заросшие грязью, покрытые болячками и струпьями.

Но почему, собственно, эти голодные, вконец обнищавшие люди числятся в подданстве какого-то заморского величества?

По какому праву отбирает у них последний кусок хлеба испанский король?

И Хосе-Габриель говорил этим людям:

– Пока вы не сбросите чужеземное ярмо, вашим уделом будут голод и страдания. Вас много, ваших угнетателей – горсть. Куйте оружие, копите его, готовьтесь к бою!

ИНКА И КОРОЛЬ ВСЕГО МАТЕРИКА

В 1777,1778,1779 годах в Лиму непрерывно поступали тревожные донесения с мест. «Индейцы что-то замышляют, у них появилось оружие», – писал коррехидор из селения Пуна. «Участились тайные сходки, в кузницах куют копья и ножи», – докладывал коррехидор из Уаманги. «На дороги вышли банды разбойников, сборщики податей не могут спокойно работать», – жаловался коррехидор из Тинты.

Пуна, Уаманга, Тинта – все эти очаги смуты лежали на караванных путях Хосе-Габриеля. К счастью для него, испанские власти этого не знали…

Между тем дон Хосе-Антонио-де-Арече разослал во все концы строгие наказы: «Собирайте все недоимки, выколачивайте все налоги».

Ответом на это был бунт в Арекипе, торговом городе близ чилийских рубежей, и мятеж в Верхнем Перу. Повсеместно против испанских властей поднимались индейцы и креолы.

Хосе-Габриель вызвал в Тунгасуку индейских старейшин из ближних и дальних селений.

«Час пробил, – сказал он, – после весенней страды, в самом начале ноября, мы возьмемся за оружие».

4 ноября 1780 года Хосе-Габриель дал сигнал ко всеобщему восстанию. По его приказу на дороге, ведущей из сельца Янаоки в город Тинту, был схвачен местный коррехидор Аррьяга, вымогатель и взяточник, от которого давно стонала вся округа.

10 ноября Аррьяга был повешен на Главной площади Тунгасу-ки. В тот же день шестидесятитысячное ополчение под командой Хосе-Габриеля двинулось на Куско.

Хосе-Габриель знал: последнего инку, Тупака-Амару, свято чтит перуанский народ. Его имя – символ надежды. И Хосе-Габриель назвал себя Тупаком-Амару Вторым.

Тупак-Амару Второй!..

Вставайте, братья! Царство Солнца не погибло. Оно вновь возродилось, оно живет, оно борется. Долой испанского короля, долой испанских наместников и коррехидоров! Перуанской землей должны владеть перуанцы!

Восстание ширилось с каждым днем. Все теплые долины к северу от Куско присоединились к Тупаку-Амару Второму. Повстанцы захватили и сожгли мастерские в нескольких селениях, взяли городок Кикихану и обратили в бегство кикиханского коррехидора Кабреру.

Вести о первых успехах мятежников не застали, однако, врасплох испанские власти в Куско. Старый солдат Тибурсио Ланда призвал под королевские знамена всех, кто способен был держать в руках оружие, и двинулся к Тунгасуке.

18 ноября у селения Сангарара Ланда встретил ополчение Ту-пака-Амару. Испанцы пришли в ужас, когда убедились, что против них сражается несметная рать индейцев, и обратились в бегство. Они заперлись в сангарарской церкви, но повстанцы взяли этот редут штурмом. Шестьсот испанцев пало в бою, сложил свою голову и их командир Ланда.

Тупак-Амару освободил всех пленных креолов. «Вы такие же перуанцы, как и я, – сказал он. – У нас общий враг – король Испании. Если мы объединимся, никто не в силах будет сломить нас».

К северу от Куско, в верховьях Апуримака и Урубамбы, возникло мятежное царство. Оно не было тенью тауантинсуйской империи. Тупак-Амару Второй отлично понимал, что древняя держава Пачакути не может возродиться в XVIII веке. От испанского ига надо было освобождать не только индейцев. В Перу и соседних странах страдали от колониального гнета сотни тысяч креолов, метисов, негров, мулатов.

На языке рума-сими Тупак-Амару Второй назывался инкой. Но в своих манифестах, обращенных ко всем народом Испанской Америки, он именовал себя доном Хосе-Габриелем Первым, милостью божьей инкой и королем Перу… Кито, Буэнос-Айреса, Южного моря и всего материка. Король Хосе-Габриель желал отобрать у испанских захватчиков рудники и плантации, раздать землю тем, кто трудится на ней в поте лица, отменить несправедливые законы, обуздать алчную банду попов, дать детям букварь.

Быстроногие часки побежали из Тунгасуки во все концы перуанской земли. Несли они в своих сумках не разноцветные шнуры кипу, а манифесты инки и короля.

Увы, мала была империя Хосе-Габриеля Первого. Далеко от ее рубежей лежало Южное море – Тихий океан, тысячи миль отделяли Тунгасуку и Тинту от Кито и Буэнос-Айреса…

Но, обгоняя курьеров из Тунгасуки, по всему Перу катилась волна радостных вестей. И с каждым днем раздвигались границы империи Хосе-Габриеля – Тупака-Амару, с каждым днем разрасталась армия восстания.

Декабрь 1780 года был для повстанцев медовым месяцем. Порой казалось, что перуанскими землями правит не король Испании, а Тупак-Амару Второй. Коррехидоры либо убегали в Лиму и Куско, либо прятались за спину солдат из местных гарнизонов. Никто не взимал постылых податей, повсюду читали манифесты инки-короля, повсеместно индейцы вооружались. В косте происходили волнения негров-рабов, в долинах севера горели усадьбы плантаторов, неспокойно было в Потоси и Оруро, где копали руду десятки тысяч подневольных индейцев митайо.

У Тупака-Амару было к началу декабря восемьдесят тысяч бойцов – сила внушительная и грозная. Но его воины сражались копьями и пращами, у них не было ни ружей, ни пушек, ни пороха.

Если бы Тупак-Амару сразу после битвы у Сангарары пошел на Куско, ему, бесспорно, удалось бы захватить этот город и овладеть здешним арсеналом.

Но армия восстания весь декабрь кружила вокруг Куско, переходя из одной теплой долины в другую, а между тем Арече, сидевший в Лиме, не терял даром время. В день сангарарского сражения он отправил в Куско сильный отряд, который в середине декабря вступил в древнюю тауантинсуйскую столицу.

И когда 2 января 1781 года Тупак-Амару подошел к Куско, он с горечью убедился, что со своим многочисленным, но очень плохо вооруженным войском ему не удастся взять город.

Спустя восемь дней он снял осаду и отошел на север.

Пагубным был этот просчет вождя восстания, но хуже было другое. Арече отлично понимал, что если Тупак-Амару привлечет на свою сторону креолов, то восстание примет крайне неблагоприятный для испанцев оборот. И он сделал все возможное, чтобы натравить креолов на индейцев и руками креолов подавить мятеж в теплых долинах. К Тупаку-Амару сходились все нити восстания, его имя пользовалось огромным уважением во всем Перу, но в этой горной стране очаги народного бунта занимались в бесчисленных, изолированных друг от друга долинах и ущельях.

Уследить за ними он не мог. Не мог он и обуздать ярость людей, у которых ненависть к чужеземцам копилась веками. Темному индейцу, спустившемуся в долину Куско с поднебесных андийских высот, любой белый, будь то креол или испанец, жалкий бедняк или богатый плантатор, казался исчадием ада, лютым врагом. И нередко вопреки строжайшим приказам вождя индейцы жестоко расправлялись с креолами и камня на камне не оставляли от их селений и жилищ.

Естественно, что Арече воспользовался этим и поспешил натравить креолов на повстанцев. «Вы недовольны управлением его величества, – говорил он им, – вас оно гнетет и раздражает. Но поверьте мне, вам будет куда хуже, если индейцы одержат победу. Из двух зол выбирайте меньшее: сражайтесь на нашей стороне, иначе вы будете обречены на гибель».

Далеко не все креолы поддались уговорам Арече, но ему все же удалось посеять рознь между этими пасынками Испании и индейцами. Дружины креолов-добровольцев, подавляя отдельные очаги восстания, двинулись к Куско под испанскими знаменами, и уже в начале марта 1781 года Арече перешел в наступление. Его войска окружили временную резиденцию Тупака-Амару, город Тинту. Тупак-Амару тайно покинул Тинту. С Микаэлой и двумя своими сыновьями он ушел в горы, чтобы собрать там новое ополчение.

БЕЙТЕСЬ ДО КОНЦА!

Арече понимал: в стране, развращенной многовековым испанским господством, злато сильней булата. И он объявил щедрую награду за голову Тупака-Амару. За двадцать тысяч песо, сумму, в семьсот раз большую тридцати иудиных сребреников, метис Вентура Лан-даэти выдал испанцам великого вождя и всю его семью. Случилось это 6 апреля 1781 года в горном селении Ланги.

14 апреля Тупак-Амару Второй доставлен был в Куско. На милость и снисхождение испанцев он не рассчитывал. Ему достаточно хорошо известна была печальная судьба Тупака-Амару Первого. И из подвала бывшей иезуитской коллегии, превращенной в тюрьму, он отправил Арече письмо-пощечину: «Мы оба, – писал он, – заслуживаем смерти: я – как освободитель, ты – как угнетатель».

Судье Матео Линаресу Арече приказал подготовить приговор вождям восстания.

В отличие от Лоарте и Вальверде, «праведных» судей, которые два с лишним века назад так ловко состряпали «процессы» Тупака-Амару Первого и Атауальпы, Линарес не нуждался в иудах-толмачах: и Тупак-Амару Второй, и Микаэла, и захваченные в плен «мятежные» военачальники великолепно говорили по-испански. Но с Матео Линаресом они говорить не желали. Чтобы развязать узникам язык, Линарес подверг их жесточайшим пыткам, но все его усилия пропали даром.

Молчал Тупак-Амару Второй, молчала Микаэла, молчали боевые соратники великого вождя. Арече торопил судью-палача. Слухи о восстании Тупака-Амару дошли до Европы. Времена Филиппа Второго и Франсиско де Толедо отошли в далекое прошлое, и в Мадриде не могли не считаться с общественным мнением.

Министры его католического величества величали себя гуманистами и реформаторами, они переписывались с учениками Вольтера и Руссо, переводили статьи из дерзновенной французской «Энциклопедии», вели в мадридских салонах изящные философические беседы.

«Разумеется, – говорили они, – мы обязаны сохранить наши американские колонии – ведь мы, как просвещенные цивилизаторы, несем ответственность за все дикие народы Нового Света. Разумеется, смутьянов, отвергающих нашу опеку, следует наказывать, но варварские времена конкисты – это давнее и забытое прошлое, и, применяя строгие меры наказания, мы всегда помним, что строгость должна быть разумной, что злоумышленники – это дурные и несмышленые дети, а мы – мудрые и снисходительные отцы».

Говоря иными словами, в Мадриде желали, чтобы Арече самочинно расправился с мятежниками и сделал бы это как можно быстрее.

Сеньоры Хосе-Антонио-де-Арече и Матео Линарес были люди предприимчивые и изобретательные. Даже железному вице-королю Франсиско де Толедо, даже старому тигру Писарро не пришли бы на ум дьявольские способы казни, которые решили применить эти Гиммлеры XVIII века.

13 мая 1781 года они вынесли такой приговор:

«Надлежит вывести Хосе Тупака-Амару на Главную площадь города Куско и там пусть присутствует он на выполнении приговора, который вынесен жене его Микаэле, сыновьям Ипполиту и Фернандо, шурину его Антонио Бастидасу и прочим главным капитанам и вожакам подлого и гнусного заговора и мятежа. Все они должны умереть, и, после того, как они умрут, палач урежет язык вышеупомянутому Хосе-Габриелю, а затем за руки и за ноги привяжут его крепкими веревками к четырем коням. Коней тех пустят в карьер, дабы разорвали на части они тело преступника… А голову его отправить в Тинту и там держать три дня на виселице, а затем посадить ее на кол. Одну руку выставить в Тунгасуке, другую – в Кабарайе, одну ногу – в Ливитоке, другую – в Санта-Роса-де-Лампе».

Урезать язык, разорвать живое тело конной упряжкой – спору нет, страшная казнь. Но эти палачи обрекли Тупака-Амару на муки пострашнее четвертования. О! Они отлично знали, что Тупак-Ама-ру любит свою верную подругу Микаэлу, что он души не чает в своих сыновьях. И именно на его глазах палач должен был вырвать язык у Микаэлы, Ипполита и Фернандо, а затем вздернуть их на виселицу.

Впрочем, Арече в последний момент смягчил приговор. Младшего сына Тупака-Амару, Фернандо, семилетнего мальчика, он помиловал. «Не будем его вешать, – распорядился Арече, – пошлем его в африканскую каторжную колонию на галеры».

Первый министр его величества граф Флоридабланка, просвещенный европеец, вольнодумец и любомудр, с сокрушением жаловался своим друзьям, что он слишком поздно узнал об этом приговоре…