Текст книги "Бомба профессора Штурмвельта (Фантастика Серебряного века. Том VII)"

Автор книги: Яков Перельман

Соавторы: Николай Морозов,Яков Окунев,Николай Федоров,Николай Рубакин,Валентин Франчич,Владимир Барятинский,Арлен Блюм,Анна Доганович,А. Числов,И. Рок-Казбеков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Как это ни странно, но определения поэтов гораздо точнее и ближе к действительности, – полюс на самом деле есть таинственный фантастический мир, совершенно особый и не похожий ни на что земное…

На другой день после шторма погода была теплая и ясная. Изменявшийся накануне ветер принял снова прежнее северное направление и дул настолько сильно, что, по моим расчетам, мы пролетали в час около сорока итальянских миль. При такой скорости мы ожидали достигнуть полюса в этот же день, и расчеты наши были близки к осуществлению, так как секстан показал нам в полдень, что мы находимся приблизительно на 85°55′ северной широты.

Сначала, с утра, аэростат наш держался на высоте 400–500 футов, но потом, сильно разогретый солнечными лучами, он поднялся на высоту 1.000 футов с лишком. Термометр (Цельсий), показывал в тени +12 и на солнце +20,5.

Вообще, условия полета были самые благоприятные. Конечно, за последнее время мы достаточно уже разуверились в легкости достижения цели, но, тем не менее, надежда не покидала нас, и самочувствие наше значительно улучшилось. После обеда радостное настроение дошло до того, что Френкель стал даже петь.

Голос у него прекрасный, хотя и малообработанный. Мы с истинным удовольствием прослушали несколько номеров соло; затем присоединился Стриндберг и безбрежная равнина океана огласилась впервые, как мы думали, от сотворения мира очень стройным и звучным дуэтом.

Странное впечатление производил этот импровизированный концерт. Внизу – пустынное море, сверху – бледно-синее полярное небо. Нигде ни единого живого существа. И только три человека, находясь в полной зависимости от произвола капризных стихий, дерзко нарушают тысячелетнее спокойствие пустыни своим легкомысленным, почти неуместным весельем. Мне даже грустно стало. Но товарищи мои не унывали и даже предлагали мне спеть вместе с ними трио из «Пророка». Я отказался.

Вскоре за тем мы были обрадованы новым, довольно знаменательным событием. Около трех часов пополудни с аэростатом встретилась небольшая, неизвестного мне вида морская чайка. Птичка направлялась на юг и, вопреки ожиданию, не только не испугалась нас, но совершенно спокойно уселась на край корзины и безбоязненно отдалась нам в руки. Сначала мы думали, что она сильно утомлена противным ветром, но оказалось, что причина ее смелости зависит от другой причины. Выскользнув из рук Френкеля, чайка несколько миль летела вместе с нами к северу, потом описала вокруг аэростата два больших круга и снова уселась на борт. Френкель вздумал ее накормить. К великому удовольствию всей экспедиции, доверчивая птичка совершенно безбоязненно позволяла гладить себя, ела из рук рыбные консервы, размоченные в кофе сухари и даже проглотила предложенный ей Френкелем кусочек сахара.

Вообще птичка эта казалась нам радостным вестником земли, и притом земли не бесплодной, но несомненно заселенной живыми существами.

С другой стороны, можно было наверное сказать, что полярный материк необитаем людьми, иначе милая птичка не проявила бы к нам такого поистине трогательного доверия.

Будущее рисовалось нам в самом радужном свете.

– Если на полярном материке существует жизнь, то, очевидно, физические и климатические условия этому благоприятствуют, – резонировал степенный Стриндберг, – а, следовательно, весьма вероятно, что мы открываем новую арену жизни для переполняющего землю человечества.

Весельчак Френкель, бывший в это время на вахте, по обыкновению подшучивал над мечтаниями Стриндберга, острил и смеялся.

– А что, господа, не основать ли нам на полярном материке совершенно независимую колонию? – предлагал он. – Право, идея недурная… Новое государство, на новых условиях жизни. Как ты думаешь, Стриндберг?

Я невольно взглянул к таинственному неизвестному северу и… чуть не уронил подзорной трубы в море, – под ветром, милях в двадцати перед нами, совершенно явственно обрисовался низкий темный берег.

– Земля!!.. – крикнул я, вне себя от охватившего меня волнения.

– Земля!.. – повторили, как эхо, мои товарищи, хватаясь за бинокли.

Мне кажется, что ни Христофор Колумб, ни другие жаждавшие открытий мореплаватели никогда еще не встречали желанную землю с таким восторгом, с каким встретили ее мы.

В первые минуты после радостного открытия мы почти обезумели. Состояние нашего духа в то время можно сравнить только с ощущением преступника, приговоренного к смертной казни и неожиданно получившего полное помилование.

Между тем, расстояние от нас до земли с каждым мгновением все уменьшалось и уменьшалось. В половине четвертого берег отстоял от нас уже не более чем на пять миль. Принимая во внимание сделанное в полдень наблюдение, скорость и время движения аэростата, можно было с большой вероятностью заключить, что встреченная нами земля (на 20°24′ восточной долготы) начинается с 88 северной параллели, т. е. всего в двух градусах от полюса.

Каждому понятно, с каким интересом рассматривали мы приближающийся берег. Наша лучшая подзорная труба ежеминутно переходила из рук в руки. Всякому хотелось хотя взором проникнуть прежде других в неведомую, вновь открытую страну; всякий чего-то ждал, что-то предвидел и предчувствовал…

Да, мне кажется, что ничем иным нельзя объяснить нашего непостижимого, с каждым мгновением увеличивавшегося волнения, как только инстинктивным предчувствием. Но пока довольно.

7-го августа. В самом деле, чрезмерное волнение наше можно было объяснить только предчувствием.

Берег, как я уже заметил, был низкий и темный. Такой колорит его, оказалось, зависел от массы густой, приземистой полярной растительности. Впрочем, кроме осок, мхов и низкой северной березы, мы, к великому своему изумлению, заметили еще и какие-то, очевидно, культурные растения. Я говорю «очевидно» потому, что растения эти волновались подобно наших колосовым хлебам и, кроме того, росли на правильных, строго геометрической формы участках.

Аэростат перелетел береговую линию в 3 часа 46 минут и 34 секунды пополудни. Среди нашей экспедиции царило самое глубокое молчание. Чувства наши были так потрясены неожиданным открытием, что никто из нас не мог произнести ни одного слова. Да, впрочем, разговоры были совершенно излишни.

– Но где же, однако, хозяева этих полей? – заговорил наконец более других сохранивший присутствие духа Стриндберг.

Френкель, не говоря ни слова, взял его за руку и сделал жест по направлению к северо-востоку.

Там, на небольшом, поросшем низкими деревьями плато, возвышались какие-то удивительные, чрезвычайно странного вида постройки. В общем они напоминали отдельную усадьбу; только предназначенные для хозяйственных целей строения были непомерно велики, а жилой центральный дом чересчур высок и почему-то с башней, видом своим напоминающей вышку метеорологической обсерватории. Башня оканчивалась шпицами, флюгерами и целой массой каких-то неведомых физических приборов. В стороне, на отдельной колонне, помещалось нечто вроде гигантского конденсатора. Все постройки были сооружены из однообразной желтовато-белой массы; только приборы и шпицы, очевидно, были сделаны из металла и ярко горели на солнце, как настоящее, хорошо полированное серебро.

Ветер значительно стих. Аэростат немного опустился и продолжал свое движение к северу со скоростью не более 10 миль в час.

– А где же люди? – невольно вырвалось у Стриндберга.

– И люди есть, – снова указал зоркий Френкель.

Действительно, внизу, на земле, неподалеку от построек показалась и небольшая группа людей. Аэростат пролетел около них довольно близко, так что мы без труда могли рассмотреть этих первых, встреченных нами, обитателей Полярной Земли. Все они были одеты в однообразные костюмы, очень рослы и белокуры. Были ли здесь женщины, трудно сказать, хотя по очертаниям некоторых фигур можно было сильно сомневаться в их принадлежности к мужскому полу.

– А вот и стада их, – заметил наконец Стриндберг.

– Какие стада? – удивился Френкель. – Это слоны; их, насколько я знаю, и в Индии не пасут стадами.

– Нет, это не слоны, – возразил я, – а самые настоящие мамонты.

– Мамонты!..

Однако сомнения относительно породы встреченных животных быть не могло. На самом деле, внизу, на большом травянистом выгоне, паслось целое стадо, голов в пятьдесят, этих давно уже исчезнувших с наших материков толстокожих. Колоссальные, покрытые длинной бурой и темно-серой шерстью животные, стоя на коленях передних ног, мирно пощипывали сочную зеленую траву. Далее мы заметили, что на одном из мамонтов сидел с небольшой палочной в руках бородатый пожилой туземец, по-видимому, пастух странного стада. Аэростат летел далее.

Вскоре характер местности несколько изменился. Вместо плоской и низменной равнины стали попадаться холмы и небольшие пологие углубления. Отдельные усадьбы сразу выдвинулись в пяти или шести местах. Земля везде была возделана и представляла собой то поля неизвестных нам растений, то обширные, тщательно культивированные выгоны с пасшимися на них стадами мамонтов, рослого рогатого скота, громадных свиней и колоссальных мохнатых животных, похожих на оленей. Стриндберг, изучавший когда-то палеонтологию, решил, что странные олени представляют собой также исчезнувший ныне с наших материков вид оленя, называемого «торфяным». Такое название дано этому животному вследствие того, что кости его находят преимущественно в торфяниках Ирландии.

– Ну и сторона!.. – заговорил Стриндберг, – допотопные животные и рядом с этим – культура выше нашей, европейской.

Мнение моего товарища о высокой культурности вновь открытой земли, по-видимому, было совершенно справедливо. Кроме прекрасно возделанных полей и, если можно так выразиться, идеально научных построек, мы всюду видели отличные дороги, шоссейные и рельсовые, водопроводы и другие, соединяющие отдельные поселки сооружения. Сотни труб и всевозможных проволок тянулись через поля решительно по всем направлениям. Назначение некоторых труб мы угадывали: судя по диаметру, это были, должно быть, проводники газов или жидкостей. Но рядом с этими были еще какие-то гигантские бесконечные цилиндры диаметром до трех метров и даже более. Затем, повсюду, и вдоль дорог, и просто на полях, стояло очень много фонарей. Предполагая, что все они электрические, легко можно было себе представить, как освещается вся эта местность в течение шестимесячной полярной ночи.

– И ночь, и день здесь одинаковы, – выразил вслух наши общие мысли Стриндберг.

– Да… я полагаю, что здесь, близ полюса, можно жить гораздо лучше, нежели у нас, при более благоприятных климатических условиях, – согласился Френкель.

Признаться, я не разделял мнения моих товарищей. Если сравнить культуру этих островитян с нашей, то окажется, что мы перед ними не более ни менее, как настоящие дикари, думал я; и каково же тогда будет наше положение при встрече с ними?.. В музей нас здесь посадят только… Другого места для нас среди этого народа нет, да и быть не может. Я высказал свои соображения товарищам.

– Конечно, здесь есть некоторая доля правды, – согласился Стриндберг, – но только – некоторая… Кто знает, может быть, они во всем остальном, кроме этих сооружений, стоят неизмеримо ниже нас; техническая образованность очень часто уживается вместе с поразительным духовным невежеством.

– Во всяком случае, надеюсь, что здешние туземцы не людоеды, – заметил весельчак Френкель, – остальное же меня очень мало интересует… Вот увидите, как мы хорошо проведем здесь время – будем лакомиться допотопными животными, наслаждаться великолепной иллюминацией…

– Они могут, и не будучи людоедами, совершить над нами какое-либо насилие, – возразил осторожный Стриндберг.

– Ну что же, тогда постараемся сначала узнать их намерения; и, если заметим что-либо подозрительное, сейчас… два мешка балласта – и кверху.

– А если они вслед за нами? – не унимался Стриндберг.

– Вряд ли… До сих пор мы не встретили ни одного летательного снаряда. Кажется, что эти ловкие строители дурацких труб и нелепых голубятен не особенно сильны в воздухоплавании.

– А это что?..

Я и Френкель взглянули в указанном направлении, на запад, и увидели, что с одной из этих «голубятен» слетели последовательно, один за другим, человек десять-двенадцать туземцев.

Быстро и легко, словно стая гигантских белых птиц, поднялись они в уровень с аэростатом, затем описали в воздухе большой круг и направились прямо по направлению к нам.

Несмотря на вполне естественное волнение, мы, однако, успели рассмотреть, что островитяне летели при помощи громадных белых искусственных крыльев, очень похожих по форме на крылья обыкновенной летучей мыши. Кроме того, у каждого из них был прикреплен к ногам длинный двухлопастный руль.

– Ну, с чем-то они к нам пожалуют? – тревожно заметил я.

– С чем ни пожалуют, а вооружиться все-таки не мешает, – отозвался Стриндберг, доставая из нашего арсенала револьверы.

Я колебался и не знал, что делать.

Вдруг аэростат наш сильно рванулся кверху.

– Балласт!.. Кидайте балласт!.. – послышался в то же мгновение голос Френкеля.

Мы машинально повиновались.

В одну секунду за борт полетели мешки с песком, сначала один, затем другой, третий, четвертый… Аэростат стал подниматься с невероятной, никогда еще не виданной мною быстротой. Даже дух захватило.

– Четыре тысячи восемьсот, пять… пять с половиной тысяч футов, – послышался спокойный голос Стриндберга, – и, наверное, еще на столько поднимемся… Надо следить теперь за шаром… Исправен ли клапан?

– Исправен, – отозвался Френкель, тронув веревку, прикрепленную к клапану. – А где же наши милые островитяне?..

Я взглянул за борт. Внизу, на расстоянии менее тысячи футов, описывая в воздухе громадную спираль, островитяне летели кверху вслед за аэростатом, с каждым мгновением быстро нагоняя его.

Владимир Барятинский
ПИСЬМА С МАРСА
Повесть

Вступление

Однажды ночью, часов так около двенадцати, mademoiselle Clairette, барон Зюнде и я ехали на тройке. Куда и откуда мы ехали – положительно не могу сказать; дело, кажется, происходило на Крестовском острове. Во всяком случае, утверждать берусь лишь тот факт, что мы возвращались с какого-то обеда, спешили на какой-то ужин, и что кругом было много снега, сверкавшего под лучами улыбавшейся и даже, как будто, показывавшей нам язык луны.

Тройка лошадей неслась, а тройка людей несла в это время всякий вздор; особенно, конечно, отличался на этом поприще Зюнде. Он поставил, между прочим, нашей веселой собеседнице такой затруднительный вопрос: если бы он, Зюнде, сорвал с одной из наших лошадей яблоко (лошади были серые в яблоках) и предложил бы ей, Clairette, отдать это яблоко в знак своего серьезного влечения одному из присутствующих мужчин, то кому бы она отдала предпочтение – барону Зюнде, мне или… кучеру.

При таком вопросе Clairette смутилась; впрочем, смущал ее не столько пикантный вопрос, сколько недостаточно твердое знание русского языка.

И вот, пока она недоумевающим взглядом посматривала на нас, стараясь придать своему веселому, раскрасневшемуся от мороза личику сосредоточенное выражение, произошло нечто совершенно изумительное.

На небе показалась светящаяся точка.

– Tiens! une étoile filante![15]15
  Смотрите! Падающая звезда! (фр.). (Здесь и далее прим. сост.).


[Закрыть] – произнесла Clairette, подняв носик кверху.

– Надо пожелать чего-нибудь, пока она еще не скрылась, – заметил я.

– Désirer quelque chose?[16]16
  Здесь: Пожелать что угодно? (фр.).


[Закрыть]

– Oui, cherie! desire… moi[17]17
  Да, дорогая. Пожелай… меня (фр.).


[Закрыть], – с чарующей улыбкой посоветовал барон Зюнде.

Между тем, светящаяся точка, к нашему большому изумлению не исчезала, а наоборот, становилась все больше и больше и, теряя постепенно свой блеск, превращалась в темную массу, летевшую по направленно к нам с необычайной быстротой.

– Sapristi! qu'est-ce donc?[18]18
  Проклятье! Что это такое? (фр.).


[Закрыть] – с изумлением прошептала Clairette.

Мы промолчали, сами не отдавая себе отчета в происходящем. А темная масса все росла и росла, придвигалась к нам все ближе и ближе и, наконец со свистом грохнулась в нескольких шагах от дороги в снег и зашипела. Ямщик, только что заметивший таинственный предмет, сразу осадил лошадей и испуганно прошептал: «С нами крестная сила!»

Мы переглянулись и, движимые все трое одной и той же мыслью, выскочили из саней.

– Allons voir[19]19
  Пойдем, посмотрим (фр.).


[Закрыть], – прошептала Clairette.

Мы молча кивнули головой в знак согласия и храбро зашагали по снегу.

– Смотри, укусит еще, чего доброго! – предупредительно заметил Зюнде, когда мы подошли почти вплотную к темной массе, лежавшей черным пятном на сверкающей белизне снега и встречавшей нас неприязненным шипеньем.

– Фу! какой скверный запах! не то серой воняет, не то порохом, – отозвался я.

Было слишком темно, чтоб разглядеть таинственную массу. Нужно было «света! побольше света», как говорил покойник Гете. Зюнде крикнул ямщику достать свечу из фонаря тройки.

Ямщик, испуганно следивший за нашими движениями и крайне недоверчиво относившийся к предмету нашего любопытства, начал отнекиваться, основываясь на том, что «нельзя, мол, оставлять лошадей без присмотра».

Тогда я сам вернулся к экипажу, вынул свечу и, защищая пламя рукой, пошел обратно на место происшествия.

Пламя извивалось, замирало, стеарин капал мне на руки и на шубу, но, тем не менее, нам кое-как удалось рассмотреть то, что нас интересовало. Кстати, и луна благосклонно приняла участие в наших занятиях, озарив нас своим белесоватым светом.

Пред нами лежала большая черная глыба с неправильной поверхностью и с более или менее правильными очертаниями овала: издавая сильный серный запах, она все еще продолжала шипеть, хотя и слабее, чем в первый момент своего падения. Кругом нее снег стаял и небольшими ручейками грязноватой воды орошал наши галоши.

Зюнде, оказавшийся смелее нас всех, решился ткнуть концом палки грязную массу: масса оказалась совершенно твердой и притом положительно неодушевленной.

– Берем этот машин домой avec nous[20]20
  с нами (фр.).


[Закрыть], – расхрабрилась Clairette, любившая иногда блеснуть своими крайне неудовлетворительными сведениями по русскому языку.

– Tu es folle, ma chère![21]21
  Ты с ума сошла, дорогая! (фр.).


[Закрыть] – возмутился я. – Куда же мы положим такую громаду? да и весит то она, наверное, изрядно.

Черный предмет был действительно порядочных размеров, около сажени в длину и аршина два в ширину.

Пришлось отказаться от проекта везти на буксире нашу находку. Тогда я предложил моим спутникам спокойно продолжать нашу partie de plaisir[22]22
  вечеринку (фр.).


[Закрыть], а завтра приехать на это место со всеми необходимыми принадлежностями, как-то: топоры, ломы, веревки и т. п.

Предложение мое было принято, и мы, к величайшей радости ямщика, водрузились обратно в тройку и поехали… не помню куда.

На следующий день, в три часа дня, Clairette, Зюнде, я и старый князь Уржумский, которого мы застали у Clairette, заехав за ней – прибыли к месту происшествия в сопровождении двух рабочих.

Рабочие начали было уже обвязывать черную массу веревками, как вдруг барону Зюнде пришла поистине гениальная мысль.

– Позвольте! – вскричал он. – Не лучше ли сначала исследовать, что это за штука, прежде чем обременять себя такой тяжелой ношей?

– Исследовать? как исследовать?

– Да очень просто: раздробить эту глыбу при помощи ломов и посмотреть, нет ли в ней чего-нибудь интересного.

– Раз, что она упала с неба, значит, это не что иное, как аэролит, – важно и притом весьма резонно изрек князь Уржумский.

– Совершенно верно! и как это нам раньше в голову не пришло! – закричал Зюнде. – Ура! виват! Уржумский, ты – гений! – и, обращаясь к рабочим, добавил:

– Ломай эту штуку, братцы.

«Братцы» пустили в ход ломы; осколки каменистой массы посыпались градом. Оказалось, что верхний черный слой был очень тонок – не более миллиметра, – излом сероватого цвета и зернистый.

Лица присутствующих изобразили разочарование.

– Самый обыкновенный аэролит! – недовольным тоном заметил Уржумский.

– Зато какой большой! – утешил я.

Работа шла успешно: аэролит оказался каменистый и не слишком твердый.

Вдруг один из ломов, вонзенный сильной рукой рабочего, застрял, издав предварительно звук удара металла о металл.

Все насторожили уши.

Изнутри глыбы послышался писк.

– Вы слышали? там кто-то визжит! что за черт! – произнес Зюнде.

Рабочие перекрестились и отказались продолжать работу. Пришлось пообещать им крупный «на чаек». Как известно, такое обещание магически действует на русского человека. Работа опять закипела.

Кончилось дело тем, что каменистая масса была разломана, и нашим глазам представился большой металлический цилиндр, герметически закупоренный со всех сторон; в верхней части его оказалась дыра – след лома – через которую слышалось какое-то ворчание.

Всех присутствующих охватила какая-то робость; переминались с ноги на ногу, молчали и растерянно смотрели друг на друга.

– Il у a quelqu'un dans cette machine[23]23
  В этой машине кто-то есть (фр.).


[Закрыть], – произнесла Clairette.

Ее голос подбодрил нас: мы приблизились к цилиндру и начали его постукивать. Внутри что-то закопошилось и начало издавать жалобно-молящие звуки.

Наконец, Зюнде решился принять энергичные меры для исследования тайны: он взял из рук рабочего топор и осторожно вырезал дно цилиндра. Жалобные звуки приняли веселый характер. Положительно, цилиндр заключал в себе живое существо, которое необходимо было выпустить на свободу. Прибегли опять к топору; металлическая оболочка была разрезана, и… и… и нашим взглядам представился человек, или почти что человек.

Представьте себе десятилетнего мальчика, ростом с здоровенного мужчину во цвете лет, с руками длинными до колен, ртом на месте носа и носом на месте рта. Одет этот странный субъект был в какую-то холщовую рубашку с небольшим вырезом на груди. Цвет его кожи был зеленовато-бронзовый, вроде того, как Поссарт гримируется в роли Мефистофеля.

– Miséricorde qu'il est laid![24]24
  Какая жалость, такой уродец! (фр.).


[Закрыть] – воскликнула Clairette.

– Д-да! – промычал Зюнде. – Ты бы и поцеловать его не могла! У него нос черт знает где.

Рабочие, между тем, побросав инструменты, пустились бегом бежать, до того страшное впечатление произвел на них наш внезапный гость.

Наступило мучительное молчание.

Странное существо приподнялось на руках, изумленно обвело взглядом всех присутствующих, потом встало на ноги, бросило беспокойный взгляд на свой туалет и направилось прямо к Clairette, которая, при его приближении, завизжала от страха и спряталась за мою спину.

«Существо» засмеялось смехом, похожим на хрюканье поросенка, и отчетливо произнесло:

– Good morning!

– Un anglais![25]25
  Доброе утро! – Англичанин! (англ., фр.).


[Закрыть] – вскричала Clairette, внезапно взыгравшись духом, и храбро протянула руку незнакомцу.

Они обменялись shake hands'oм[26]26
  рукопожатием (англ).


[Закрыть]. Тогда и мы, трое мужчин, последовали примеру нашей дамы. «Существо» говорило по-английски и между нами тотчас же завязался на этом языке разговор.

– Где я?

– На островах.

– Островах? каких островах?

– Петербургских.

– А что такое Петербург?

– Столица России.

– А что такое Россия?

– Mais c'est un idiot![27]27
  Он идиот, однако! (фр).


[Закрыть] – не удержалась Clairette, слыша наивные вопросы «существа».

Получив объяснение, что такое Россия и Европа, «существо» произнесло:

– Это все Англия.

– Как Англия? – изумился Зюйде, говоривший от лица всех нас. – И каким образом вы знаете, что существует Англия, когда вам незнакома Россия и даже Европа? Да, наконец, откуда вы сами взялись?

– Я родом из города Swinstown королевства Kikimorland.

– Что такое? да вы не из сумасшедшего ли дома?

«Существо» обиделось при таком вопросе и предложило барону бокс. Мы поторопились успокоить его и разговор продолжался.

– Мы, вероятно, с разных планет? это какая планета?

– Земля.

– Ну так и есть, так и есть! All right! а моя планета – как вы, земные обитатели, называете ее – Марс.

– Обитатель планеты Марс! – изумленно повторили мы хором. – Да как вы сюда попали?

– Очень просто: не помню сколько времени тому назад – я потерял сознание о времени – я заболел, и болезнь моя кончилась тем, что я впал в летаргический сон. У нас на Марсе существуют особенные люди, которых называют докторами. Когда человек заболевает, то к нему приглашается такой доктор. То же было и со мной: ко мне призвали доктора, он осмотрел меня и решил, что я умер… у вас на Земле, надеюсь, нет докторов?

– О, и сколько еще!

– И они у вас тоже хоронят заживо?

– Сколько угодно!

– Это нехорошо! Ну, так вот: когда доктор сказал, что я умер, меня положили в гроб – вот этот металлический цилиндр, из которого вы меня вынули – и похоронили. Так я пролежал два дня приблизительно; на третий день я почувствовал, что куда-то лечу вместе с моей могилой… Вот и все. Затем я очутился на Земле, у вас.

– Понял, понял все! – вскричал Зюйде. – Вероятно, вас похоронили в таком куске почвы, которому предстояло, отделившись от вашей планеты, стать аэролитом и прилететь таким образом на Землю.

– Yes, yes! – обрадовался «марсовец» и, став вдруг снова серьезным, отвесил нам поклон и торжественно провозгласил:

– Му name is Criks[28]28
  Мое имя Крикс (англ.).


[Закрыть].

Тогда мы, в свою очередь, поспешили ему отрекомендоваться, а покончив с официальным представлением, полюбопытствовали узнать, откуда господин Крикс набрался сведений по английскому языку.

– О, это целая история! – ответил он. – Английский язык у нас считается интернациональным. Узнали же мы, обитатели Марса, его таким образом. Много, много лет тому назад к нам на планету свалился с неба странный предмет – воздушный шар, как мы потом узнали: в нижней части этого предмета находилась большая корзина, а в этой корзине лежал в бессознательном состоянии – «почти человек». Вы понимаете, что для нас, обитателей; Марса, вы, обитатели Земли, кажетесь только «почти» людьми. Привели мы этого человека в чувство, и, вообразите, как только он очнулся, то вытащил из своей корзины длинную жердь с прикрепленным на ней четырехугольным куском красной материи, воткнул эту жердь в почву и важно заявил: «Эта страна объявляется английской колонией. Hip, hip, hurrah!» Затем он поселился у нас и обучил нас английскому языку, боксу, крокету, а также пить виски и есть кровавое мясо. Политической роли у нас он не играл, хотя и страстно добивался оной: мы не решались доверить наши государственные интересы человеку, у которого нос был на месте рта, а рот на месте носа.

– То есть, как это – рот на месте? – изумился Уржумский.

– Ну, да! так, как у вас! строение вашего лица несогласно с принципами нашей анатомии, – пояснил г-н Крикс. – Однако, мне холодно.

Мы сейчас же укутали нашего нового знакомого в плед, усадили в тройку и повезли в город. На пути мы решили, что г. Крикс поселится у меня, так как никто из остальных участников нашей поездки не мог этого сделать: Уржумский – по семейным обстоятельствам, а Зюнде – по служебным. Впрочем, мне пришлось немного побороться с Clairette из-за моего квартиранта. Коварная женщина хотела его приютить у себя, мотивируя свое желание тем, что ей надоела «земная любовь».

В конце концов г-н Крикс был доставлен ко мне на квартиру, где я ему и отвел особую комнату. Он моментально завалился спать, утомленный, вероятно, своим оригинальным путешествием и заявив мне предварительно, что у них на Марсе сутки продолжаются тридцать семь с половиной часов и что, мол, сих ради причин, он менее двенадцати часов никогда не спить.

Ввиду такого заявления я оставил его в покое и даже собственноручно изгнал семнадцать репортеров и прочих ученых, явившихся ко мне за подтверждением потрясшего город известия о пребывании у меня на дому обитателя планеты Марс.

Под вечер и я отдался в объятия Морфея, лелея сладкие мечты о том, как я буду экзибировать моего жильца и как, тем самым, прославлю самого себя…

Увы и ах! мечтам моим не суждено было сбыться!

Когда я проснулся на следующее утро и вошел на цыпочках, боясь встревожить драгоценный сон, в комнату г. Крикса, я усмотрел – пустоту, или, вернее, взамен «марсовца» я узрел исписанный и пришпиленный к подушке клочок бумаги. Можете себе представить, с каким лихорадочным нетерпением я набросился на эту записку.

– «Жалкая земная тварь! – значилось в оной на чистейшем английском языке. – Мне с первого же дня ваша планета показалась на столько ничтожной, что я поспешил уехать восвояси. Какой путь я избрал – не скажу, дабы вы, дураки (так-таки и было написано «дураки» – fools) не повадились шататься к нам. Но, дабы вознаградить тебя за представленное мне на эту ночь гостеприимство, я обещаю тебе ежемесячно писать письма с описанием нашего житья– бытья. Каким образом эти письма будут тебе доставляться – этого я тебе тоже не скажу, иначе еще, пожалуй, ты вздумаешь мне отвечать, а глупостей твоих читать я не намерен. Итак, прощай. Жди от меня на днях письма. Ущипни за меня единственную земную женщину, с которой я успел познакомиться. Сморкаюсь в твой платок (так принято у нас на Марсе заканчивать письма).

Твой Крикс».

Прочтя это выразительное послание, я снова взыгрался духом: у меня будет корреспондент на Марсе! ого-го-го!! До этого еще ни одна, даже американская газета, не доходила.

Если Крикс не надует, обещаю, господа, печатать переводы его писем в нашем журнале.