Текст книги "Бомба профессора Штурмвельта (Фантастика Серебряного века. Том VII)"

Автор книги: Яков Перельман

Соавторы: Николай Морозов,Яков Окунев,Николай Федоров,Николай Рубакин,Валентин Франчич,Владимир Барятинский,Арлен Блюм,Анна Доганович,А. Числов,И. Рок-Казбеков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

По ножке дивана полз… таракан!

И такое по существу ничтожное обстоятельство оказалось способно взволновать меня настолько, что я… нет, просто не могу продолжать, такая это была гадость, такой стыд!.. Я… одним словом, я схватил таракана зубами, с веселой жестокостью несколько раз грызнул его и потом бросил на пол!

И в тот же самый момент, опустив случайно глаза вниз, я увидал… что вместо рук у меня маленькие, тоненькие…»

IV

Неожиданный оборот событий

Сеанс гипнотизма, по-видимому, немало стоил труда ассистенту Стыке; он сидел в кресле совершенно изможденный, отирая пот с лица.

Бухгалтер Червяков, или, вернее, то, что было только что бухгалтером Червяковым, а именно его бесчувственное и неподвижное тело, лежало на кушетке. Профессор вторично соединил это тело с аппаратом измерения жизненной энергии; но напрасно он пускал в ход механизм, напрасно колол и щипал бухгалтера, – карандаш чертил только совершенно ровную черту. Тогда профессор, который был, очевидно, вполне доволен именно таким результатом опыта, так как радостно потирал руки, отцепил проволоки и оставил бездыханного Червякова в покое.

– Энергия – нуль! – кратко резюмировал он и прибавил, обращаясь к Стыке:

– Теперь, раз с телом человека нам нечего делать, то мы немедленно же можем приступить к опыту над собакой… Станислав Сигизмундович, потрудитесь, пожалуйста, приступить к опыту!.. Не забывайте, что здесь не спальня, а лаборатория-с! Прежде всего, измерим жизненную энергию собаки…

Профессор, несомненно, не любил терять времени и не окончив, видимо, одного опыта, брался за другой. Так, вероятно, подумал Стыка, но он ничего не ответил своему раздражительному патрону и со вздохом поднялся с кресла. Он взял было собаку за ошейник, но тотчас же отдернул руку, так как пес весьма недвусмысленно оскалил зубы.

– Гм… гм… Как же бы это ее взять? Пес, по-моему, совсем не интеллигентный! – замялся ассистент. – Знаете что, профессор, может быть, вы, как изучавший столько лет зоопсихологию, используете теперь свои знания и сами попробуете взять собаку?

Однако это вовсе не входило в планы профессора.

– Вы с ума сошли, милейший, – возразил он хладнокровно. – Где же это видано, чтобы ассистенты взваливали на профессора приготовление животного к опыту!.. И, кроме того, вы же сами откуда-то привели этого пса, следовательно, он ваш пес и несомненно должен вас слушаться.

– Мой пес… – проворчал Стыка, – да я его первый раз сегодня увидел! И, кроме того, нельзя отрицать, что субъект, продавший мне собаку, был очень подозрителен; я ставлю сто против одного, что собака была краденая!..

Стыке, однако, пришлось-таки взяться за собаку, и хотя он через несколько минут и обмотал ее проволоками вроде вестфальской колбасы, но она успела раньше укусить его за руку.

Началось измерение жизненной энергии собаки. Профессор внимательно следил за записью аппарата и то и дело потирал руки от удовольствия. Время от времени он сравнивал график с той кривой, которая осталась от предыдущего опыта над Червяковым.

– Поразительные результаты! – шептал он и вдруг, когда бумажная лента окончилась, не выдержал – бросился к Стыке и, тыча ему в самый нос бумажную полосу, вскричал:

– Вы видите этот скачок кривой? Понимаете вы все его значение?!

Стыка, очевидно, видел и понимал, так как восхищался таинственной записью не менее профессора; однако ему волнение не мешало делать дело. Он промыл и забинтовал свою руку и пошел развязывать собаку.

– Что с ней теперь делать? Снова на цепь? – спросил он. – Может быть, опять примемся за бухгалтера?

– Нет, – отвечал профессор, – бухгалтера пока оставим в покое. Посадите собаку на пол и давайте-ка наблюдать за ней спокойно и терпеливо часа этак два подряд… Может быть, она окажется и не такой уже «неинтеллигентной», как вам показалось, что? Ха-ха!

Собака оказалась действительно умнее, чем думали Стыка и профессор. Едва ассистент успел посадить ее перед профессором, как она, точно угорь, скользнула между их ногами, стрелой пронеслась к чуть прикрытой двери, открыла ее лапой и с радостным лаем кинулась по коридору.

Стыка, озадаченный было на секунду, бросился затем за ней с криком неподдельного ужаса; сзади побежал и профессор, ковыляя на своих коротких ножках.

Собака миновала коридор, спустилась с черной лестницы и, так как наружная дверь оказалась тоже незапертой, то выбежала во двор. Напрасно профессор и ассистент кричали: – Держи! Лови! – Собака мимо оторопевшего дворника выскочила на улицу, стрелой пронеслась по ней и скрылась за поворотом. Преследователи остановились в отчаянии: дальше улицы расходились в четыре разные стороны, и куда побежала собака – отгадать не было никакой возможности. Неудачные ученые вернулись с пустыми руками.

Уныние обоих было безгранично. Ассистент лежал в кресле и стонал. Профессор после шибкого бега и от волнения был близок к обмороку.

– Погиб! – шептали трепетные уста Парсова. – Погиб несчастный, доверившийся мне, и с ним погибла вся моя научная работа! О-о… Погибло великое научное открытие, которое могло всколыхнуть все человечество! Погибло все!.. Все, ничего не осталось!

Стыка пробормотал что-то в утешение, но тотчас же снова умолк. В комнате воцарилась мертвая тишина…

Вдруг Парсов вскочил с места.

– Но что же нам теперь делать? – вскричал он. – Нельзя же оставить дело в таком идиотском положении! Мы должны, во что бы то ни стало, найти собаку!

Стыка слабо вскинул глазами.

– Но как? – пролепетал он. – Что мы можем сделать?

– Мы напечатаем объявление в газетах, что пропала собака…

– Боюсь, профессор, что она краденая. Теперь пес, очевидно, вернется к своему настоящему хозяину, если только… его не свезут раньше на Гутуевский остров!

Профессор посмотрел вопросительно на своего ассистента.

– Как вы сказали? – переспросил он. – На Гутуевский… остров?

– Это такое место, куда свозят бездомных собак, – пояснил Стыка.

– А что с ними там делают?

– Топят или вешают, – хладнокровно отвечал ассистент. Профессор схватил себя за волосы и со стоном повалился на ковер. Стыка не на шутку испугался, что его поразил апоплексический удар. Он кинулся было к профессору, но тот вдруг сам вскочил на ноги.

– Сейчас же, не медля, не теряя ни секунды! – заговорил Парсов хрипло, надевая на голову шляпу задом наперед и с трудом натягивая на себя пальто Стыки, которое первое попалось ему на глаза. – Бегу, пока не поздно!

– Но куда, профессор?

– Туда, на этот ваш… как его, к черту? Гутуевский остров! А потом в редакцию.

– Слышите, вы, – прибавил он с решимостью отчаяния, – если даже ваш дьяволов остров находится посредине Атлантического океана, я и тогда через час буду на нем! А вы извольте-с стеречь здесь тело бухгалтера… О, несчастный!

С этими словами профессор исчез. Стыка посмотрел на часы, с беспокойством взглянул на спящего Червякова, послушал его пульс, пожал плечами… снова еще послушал сердце, подставил даже зеркало к его губам, попробовал разные пассы: тело оставалось недвижимо…

Тогда Стыка в мрачном раздумье опустился в кресло…

V

Редакция, сыскное бюро и Гутуевский остров

Редакция «Столичной газеты» видала немало чудаков и оригиналов, но когда в нее ворвался растрепанный, толстый и маленький человечек в явно чужом пальто, достигавшем ему до пят, то редактор в изумлении приподнялся с места.

– Вы – редактор? Я желал бы поместить объявление, – заявил хрипло незнакомец.

– На послезавтра, конечно? – осторожно спросил редактор.

– К черту послезавтра! – возразил тот. – В завтрашнем утреннем.

– Невозможно, – отвечал редактор и сел было.

– Пятьсот рублей! – произнес незнакомец, и глаза его свирепо сверкнули.

Редактор подумал, спросил о чем-то находившегося здесь же метранпажа и затем решительно ответил:

– Нельзя. Газета сверстана.

– 1000 рублей!

– Нельзя-с. Дело не в цене…

– 2000!

Редактор посмотрел на метранпажа, тот на него, и оба обменялись шепотом несколькими словами.

– Деньги с вами?

– Здесь.

Снова разговор шепотом.

– Вот что, – ответил редактор деловым тоном, – за две тысячи мы разошлем при завтрашнем утреннем выпуске ваше объявление на особом листке. В вечернем же выпуске и послезавтра можно будет напечатать уже в самой газете…

– На первом листе, по самой середине и не меньше, чем вот такого размера…

Незнакомец отмерил руками расстояние вдвое больше газетного листа…

– Никак не меньше, – успокоительно заявил редактор.

– Какое же будет ваше объявление?

И вот редактор и метранпаж с изумлением услышали:

«Пропал черный пудель, купленный накануне. Подозревается, что был краденый. Примет никаких. Кличка неизвестна. Доставившему в редакцию “Столичной газеты” – 3000 рублей вознаграждения».

Когда деньги были уплачены и незнакомец удалился, метранпаж многозначительно похлопал себя пальцами по лбу.

Редактор нее задумчиво произнес:

– Н-нет, пожалуй… Не спрятано ли у пуделя под шерстью что-либо особенно ценное?

Через несколько минут маленький толстяк в чужом пальто, сидя в сыскном агентстве и окруженный пятью способнейшими сыщиками, сговаривался с ними об условиях использования их услуг. Вознаграждение было настолько щедрое, что сыщики от удовольствия руки потирали.

– Но кого же мы должны ловить или искать? – спросил один из них, делая такое движение носом, как будто сейчас же хотел кинуться по следу.

Незнакомец посмотрел на него задумчиво.

– Пуделя! – выпалил он.

– Пуделя?… то есть как же это… пуделя?

– Так. Собаку… Сбежала… Поймать надо непременно.

– Позвольте, господин. Как же ее поймать, если она сбежала?..

Незнакомец заворочал гневно глазами.

– На то вы и сыщики, чтобы ловить.

– Но мы, господин, не для этого предназначены. Мы ловим только людей. У нас есть тоже свое… самолюбие!

– Удваиваю вознаграждение! – заревел незнакомец. – И к черту самолюбие!

Через четверть часа пять сыщиков, побрякивая в карманах щедрым задатком и насмешливо перемигиваясь, отправились искать пуделя. Толстяк же с большой головой летел на Гутуевский остров.

Стыка, утомленный пережитыми волнениями и трудом, храпел на кресле рядом с распростертым на диване, по– прежнему недвижимым Червяковым. Вдруг какой-то странный шум заставил его вскочить на ноги. Шум все увеличивался и как бы приближался. Скоро он раздался уже несомненно в соседней комнате. Похоже было, как будто рядом был не кабинет ученого невропатолога, а зверинец или, еще вернее, псарня. Стыка поспешил распахнуть дверь и остановился, как вкопанный. Перед ним стоял профессор, державший на привязи десяток черных пуделей.

– Принимайте первую партию! – воскликнул он деловито. – Надо их покормить. Который час?

– Откуда это? – лепетал озадаченный ассистент, принимая из рук профессора концы веревок.

– С Гутуевского острова… Я купил всех наличных черных пуделей и вошел в соглашение с администрацией, что мне будут доставлять в редакцию «Столичной газеты» все вновь поступающие экземпляры по 10 рублей с головы. Я полагаю, Станислав Сигизмундович, что вы теперь же, не теряя времени, приметесь по очереди проверять их жизненную энергию, сравнивая ее с нашей записью. Других ведь признаков мы не имеем…

Но ассистент, оказывается, уже успел вспомнить еще два признака сбежавшей собаки: у нее около левого плеча был вырван клок шерсти и на ошейнике остался небольшой кусок проволоки. Все пудели были тотчас же проверены, но, к сожалению, ни у одного из них не было налицо ни того, ни другого признака.

Профессор с шумом вздохнул и затем направился к телефону, чтобы переговорить с редакцией. Едва их только соединили, как он услышал:

– Редакция «Столичной газеты»… А! Эго вы, наконец?.. Приходите, прошу вас, немедленно! Доставлено сто шестнадцать пуделей… подводят еще новых… Если вы не явитесь тотчас, пошлю всех к черту!..

В редакцию поехал на этот раз Стыка. По дороге он купил только что вышедший вечерний номер. На середине первой страницы красовалось гигантское объявление профессора. Случайно Стыка заметил рядом с ним другое скромное объявление:

«Прошу лиц, видевших бывшего бухгалтера Червякова, сообщить об этом его жене. Ушел вчера с утра, сильно взволнованный и огорченный: был в сером пальто».

VI

Продолжение рассказа бухгалтера

«…черные лапки!

Да, господа, на месте рук у меня оказались маленькие, тонкие, покрытые черной шерстью лапы. И сам я стоял уже не на двух ногах, а на четырех лапах. Таковы были результаты невероятного, рискованного, безумного опыта двух бессовестных ученых, который они не постеснялись произвести над живым человеком, даже не предупредив его о возможных последствиях.

Когда сейчас я рассказываю обо всех этих прошлых событиях, я уже знаю значение происшедшей тогда со мной перемены, знаю, что непонятным для меня способом профессор Парсов переселил мое сознание, или часть моего сознания, или, наконец, употребляя его собственное выражение – мое «чистое я» в животное (да-с, в животное… в собаку!). Но в тот момент, когда взгляд мой впервые упал на злосчастную лапку, я далеко не так ясно воспринимал значение совершившегося события. Ведь я приобрел не только наружность, но и мозг собаки. Мой собственный мозг остался инертным в парализованном теле бухгалтера, и я потерял всякую связь с ним, а следовательно, и мыслил исключительно мозгом собаки. Между тем, этот беспомощный жалкий мозг животного жил до этого своей собственной жизнью и продолжал ее и после моего непрошеного переселения в него, лишь постепенно и очень неохотно начиная повиноваться «мне». Конечно, мозг собаки не мог сколько-нибудь ярко и ясно осветить мне мое положение. Я смутно чувствовал, что со мной что-то произошло и что– то скверное притом, но что именно – я совсем не понимал. Памяти о минувшей моей жизни не осталось вовсе или почти вовсе. Для мозга же пуделя зрительный образ лапы был самым обычным и не вызывающим никаких беспокойных ассоциаций образом. При таких условиях неудивительно, что мое открытие, – если только можно назвать это открытием, – вызвало во мне лишь глухое, тоскливое волнение, без понимания даже причин его.

Быть может, вам все же не совсем понятно мое тогдашнее душевное состояние? В таком случае, постарайтесь припомнить, не было ли с вами вот какого переживания: вы попадаете в какое-нибудь совершенно вам незнакомое место, и вдруг… вам кажется, что вы были уже тут когда-то. Вспомнить, когда и при каких условиях – вы абсолютно не можете, но чувствуете, что вы здесь были наверное… А между тем, разум говорит, что вы здесь первый раз. Наверное, с вами было это хоть раз в жизни?.. Так вот, по мнению теософов, это смутное воспоминание служит ясным доказательством того, что вы действительно были в этом месте, но были до своего рождения, то есть тогда, когда вы были еще не тем, что вы сейчас. Конечно, продолжают теософы, вы не можете вызвать в своей памяти отчетливых образов предметов, так как не эти ваши глаза их видели раньше и не этот мозг их запечатлел. Это есть явление исключительно душевной памяти.

Не знаю, правы ли вообще теософы, но ко мне их теория вполне приложима, так как я – единственный из людей – пережил действительно научно запротоколированный факт метемпсихоза…

Добавлю ко всему сказанному только еще одно: единственным внешним выражением моего душевного беспокойства было то, что я совершенно непроизвольно и неожиданно для себя закинул голову и завыл тонким, жалобным собачьим воем…

А теперь позвольте продолжать описание фактических событий.

Мое вытье было прервано совершенно неожиданно. Я увидел подходящих ко мне двух людей.

Оба были того огромного роста, какого казались мне все люди с тех пор, как я сам, превратившись в пуделя, уменьшился объемом в несколько раз. Ноги людей представлялись мне огромными и непропорционально длинными; тело кверху постепенно суживалось и увенчивалось совсем маленькой головкой; такую иллюзию давала перспектива.

Одного из приближавшихся ко мне людей я знал и… ненавидел. Это был ассистент Стыка. Почему он внушал мне такую ненависть, не знаю, но она была несомненна. Другой был мне незнаком. (Вероятно, это был профессор Парсов.)

Увидев Стыку, я сразу почувствовал такой сильный прилив гнева и страха, что вся шерсть поднялась у меня на спине, зубы оскалились, и я яростно зарычал на подходивших ко мне людей.

Это, по-видимому, их испугало, и они ушли в противоположный угол комнаты. Я же продолжал лаять и рваться на цепи, к которой был привязан. Через несколько минут ко мне вернулся Стыка, на этот раз один. Он наклонился надо мной, не спуская с меня глаз. Очевидно, он ловил момент, чтобы удобнее схватить меня. Его взор обладал какой– то особой, мучившей меня силой, вызывавшей во мне просто бешенство. Вдруг, удачно извернувшись, я кинулся на него и впился зубами в его руку!

Конечно, мое нападение мало помогло мне. Через минуту человек уже зажал меня под мышкой, как клещами, и поволок к какому-то странному предмету причудливой формы, впутавшему мне дикий ужас… Сейчас я знаю, что этот страшный предмет был всего-навсего невинный аппарат для измерения жизненной энергии. Но если бы ученые могли представить себе, что переносят несчастные животные, обреченные на вивисекцию только от одного ожидания мучений, они, – я верю! – во многих случаях, когда это не вызывается безусловной необходимостью, отказались бы даже от сравнительно невинных опытов над животными. Вздор, что животные не понимают своей участи! Они так хорошо ее понимают, что, говорят, некоторые собаки перед опытом седеют от страха…

О! как я страдал… Такой ужас, такая смертная тоска, такое сознание беззащитности! Я стонал, выл, слезы текли из моих глаз, и я взглядами умолял жестокого человека сжалиться надо мной, маленьким, слабым, беспомощным животным, которое не в силах защищаться и не может просить словами… Когда опыт кончился, я дрожал всеми членами, как в лихорадке…

Затем, благодаря рассеянности ученых, забывших запереть дверь, мне удалось убежать от моих мучителей. Какое это было счастье! Какое ясное чувство свободы, простора, избавления от опасности охватило меня, когда я выбежал на улицу. Чудно хорошо было мчаться, опустив голову вниз, к самой земле, отыскивая верное направление пути то по еле уловимым запахам, то по какому-то еще другому особенному чувству, определить которое я не умею. Земля, как длинная черная полоса, быстро уходила из-под моих ног, и я мчался – чем дальше, тем все более уверенный, что я на верной дороге. Но мере того, как я бежал, мною овладевало чувство непреодолимого стремления к цели. Я еще не знал ее, но уже предчувствовал: это были те неведомые прекрасные существа, которых собачья половина моего «я» любила горячей любовью. Я знал, что я приближаюсь к ним и что вот-вот сейчас увижу их! Так велико было желание поскорее достигнуть цели, что я нарочно обегал кругом все попадавшиеся на пути соблазны: встречных собак, булочные и мясные лавки и разные кучи мусора, от которых шел такой приятный, возбуждающий аппетит запах.

Постепенно я начал узнавать местность: вот улица, за поворотом которой будет другая, и там… я понесся как стрела!

Наконец я увидел небольшой деревянный дом с двориком, наполнившим мое сердце удивительно сладостным чувством. Уже издали слышался оттуда симпатичный звук собачьего лая и визга и родной запах многих знакомых псов… О, как я любил все это!

Все ближе и ближе… Бурей ворвался я на крыльцо и, наконец, увидел то существо, к которому так жадно стремился: это был он, тот самый прекрасный и величественный, как божество, великан, которого я видел во сне…

С восторженным лаем и визгом кинулся я лизать его руки…»

VII

Неожиданный аукцион у Дворняшкина

Владелец собачьего питомника Дворняшкин не очень огорчился, узнав о пропаже одной из своих собак. Это был человек тупой и опустившийся, непомерной толщины; его трудно было чем бы то ни было вывести из сонного равнодушия. Не так отнеслась к делу дочь Дворняшкина. Маруся; она была немало огорчена, узнав, что бежал тот самый пуделек, которого она особенно любила, кажется, за его выдающуюся глупость. Когда же на другой день Каро вернулся, неся на ошейнике обрывок какой-то проволоки, девочка была положительно тронута и собственноручно накормила его остатками обеда на кухне (псы особенно ценили эту честь).

Каро прыгал вокруг девочки, лизал ей руки и жадно засматривал в глаза. Девочка, больше ради того, чтобы не садиться сразу за уроки, начала учить пуделя разным штукам. Дворняшкин, между прочим, занимался и дрессировкой собак, продавая потом наиболее способных псов знакомому клоуну. У него были обручи для прыгания, высокие узкие табуреты, картоны с большими цифрами и буквами и прочие наглядные пособия собачьей педагогики.

Девочка попробовала две-три легких штуки и, заметив с удивлением, что Каро на этот раз, против обыкновения, очень легко идет на выучку, перешла к трудным фокусам. Оказалось, что и их Каро усвоил с какой-то исключительной легкостью. Тогда девочка взялась за карточки с цифрами…

Через час она не без торжественности позвала отца.

– Смотри, папочка, – сказала она ему, – ты говорил, что Карочка глупый пуделек. Ну вот, ты и увидишь, как ты был к нему несправедлив… Каро, принеси «три»!

Пудель пошел в угол и принес в зубах картон с цифрой три. Он умильно замахал хвостом и остановился. Дворняшкин тяжело дышал своим большим животом и молча подтянул брюки. Маруся погладила пуделя и велела ему принести «пять». Пудель принес и пять и снова остановился, не спуская преданных глаз с своей повелительницы.

– Теперь сложи… Каро, сложа три и пять!

Дворняшкин шевельнулся. На его жирном лице появилось что-то вроде слабого любопытства.

Каро быстро побежал в угол, разбросал там несколько картонов и схватил тот, который ему был нужен. Когда Дворняшкин увидал на картоне цифру «восемь», он сильно засопел носом. Это у него означало, что он думает. Посопев немного, он наконец проговорил:

– За такого пуделя в цирке двух четвертных билетов не пожалеют, – и ушел спать.

Поздно вечером дочь разбудила отца и, сверкая восхищенными глазками, потащила в соседнюю комнату.

– Смотри, папочка… Каро читает! – воскликнула она. Дворняшкин с изумлением увидел, что пудель стоит задними лапами на стуле, а передними опирается в развернутую книгу. Взгляд собаки, озадаченный и словно припоминающий, был устремлен на страницы. Дворняшкин засопел было, потянул кверху штаны и вдруг рассердился.

– Глупости, все глупости! – воскликнул он с досадой, обращаясь к девочке. – Только шалишь зря! Уроки-то выучила ли?

И затем он пинком сбросил пуделя со стула и, ворча про себя, ушел в свою спальню…

Он еще не знал тогда, какие сюрпризы готовит ему пудель на следующий день!

Дворняшкин вставал рано, часов в пять. Но не успел он еще окончить своего несложного туалета, как к нему явился уже первый покупатель.

Удивляясь такому раннему приходу, Дворняшкин вышел к нему. Это был довольно невзрачный и потертый господин, одетый, впрочем, не без претензии и с толстой золотой цепочкой на жилете. Он странно поводил носом, как будто нюхал что-то.

Незнакомец фамильярно кивнул Дворняшкину.

– Не ждали так рано покупателей? Хе-хе! Шел, гуляя, да и увидел вашу вывеску. Дай, думаю, зайду, посмотрю, нет ли и для меня чего подходящего… Ну, показывайте свой товар. Мне нужна полицейская собака. Я – сыщик! – представился незнакомец.

Оба вошли в питомник. Псы лаяли, выли, рвались за своей изгородью. Одного за другим выводил их Дворняшкин, но незнакомец, посмотрев на них, махал рукой: не годились!

– Да вы бы сказали лучше прямо: какой породы пес вам надобен, – сказал наконец раздосадованный Дворняшкин. – А то что же я вам всех собак-то водить буду!

Незнакомец снисходительно похлопал его по плечу.

– Полицейская собака может быть всякой породы, таково мое мнение, – сказал он. – А впрочем, покажите… черного пуделька, что ли?

В эту минуту сыщик заметил вертевшегося у него в ногах Каро.

Он наклонился над собакой и долго гладил и разбирал ей шерсть. Вдруг он вздрогнул и тотчас же подозрительно посмотрел на Дворняшкина: не заметил ли тот? Но Дворняшкин решительно ничего не заметил.

– Иной раз шерсть у пуделей лезет? – сказал сыщик осторожно. – Я смотрю, у этого будто на плече вылезла?..

– Нет, – перебил Дворняшкин, – это у него давно уже… подрался с собаками, так и вырвали клок… Зато умен уж как! Не хотите ли посмотреть, какие он умеет штуки делать?

– Пуделек ничего себе, – сказал сыщик небрежно. – Только ведь они бедовые, пуделя, того и гляди сбегут, а потом за них и отвечай. Он у вас никогда не сбегал?

Дворняшкин сознался, что сбегал.

– Ну, вот видите. И давно?

– Да вчера всего и вернулся, – отвечал Дворняшкин. – Только я думаю, что не сбежал он, а не иначе, как украли. Потому что раньше за ним таких художеств не было.

– И очень просто, что украли, – подхватил сыщик. – Ведь до чего народ дошел, не поверите! Собак нынче ловят воры особым приспособлением из проволоки, которая их хватает за ошейники!

Дворняшкин засопел носом.

– Да что вы? А я-то думал, отчего это у пуделька на ошейнике проволока оказалась! И как же это они их ловят, расскажите, пожалуйста?

Однако сыщик, хотя весьма заметно обрадовался, узнав, что у пуделя на ошейнике был обрывок проволоки, но не пожелал рассказывать, как воры ловят собак, сославшись на профессиональный секрет, и перевел разговор довольно-таки неожиданно на печать и газеты. Осведомившись, что Дворняшкин мало читает газеты, а «Столичных ведомостей»[12]12
  …«Столичных ведомостей» – Так в тексте, хотя ранее «Столичная газета».


[Закрыть] никогда и в глаза не видел, сыщик по каким-то таинственным причинам еще значительнее повеселел.

– Ну, – сказал он, хлопая Дворняшкина по плечу, – счастье ваше! Покупаю пуделька… Сколько он стоит?

Дворняшкин чуть запнулся, но затем твердо ответил, что ввиду особого ума собаки дешевле 50 рублей продать ее не может.

Сыщик так и покатился с хохоту.

– Ну и шутник же вы! – произнес он, наконец, сквозь смех. – Однако шутке время, а делу час. Сколько стоит собака? – И он деловито вынул бумажник.

– Пятьдесят рублей.

Началась торговля, во время которой оба дельца так увлеклись, что не заметили, как к воротам подкатил автомобиль. Прежде чем Дворняшкин успел выйти навстречу новому клиенту, высокий красивый брюнет был уже во дворе.

– Кто здесь хозяин? Живо! Тащите сюда всех черных пуделей!

– Ваша милость… – заторопился Дворняшкин. – Пожалуйте сюда, на крылечко… я сейчас… или, может быть, в дом изволите войти?

Но гость не слушал. Увидев Каро, он быстро наклонился к нему, разобрал шерсть на шее и громко воскликнул:

– Покупаю этого! Что стоит?

– Извините-с, уже, – сказал спокойно, но нагло сыщик, выступая вперед.

– В таком случае, покупаю у вас! – не смущаясь, возразил брюнет. – Даю триста рублей. Согласны?

Но тут уже вступился Дворняшкин.

– Когда же это вы его купили? – обратился он с негодованием к сыщику. – Мы с вами еще и в цене-то не сошлись. Пудель мой и я сам продаю пса его милости за… триста рублей. (На этих словах Дворняшкин немного поперхнулся.)

– Даю четыреста! – завопил незнакомец.

– Пятьсот двадцать пять!

– Тысяча!

– И рублик!

– Две тысячи!

– И… и… рублик!

– Три тысячи!

Сыщик отступился. Дворняшкин совсем ошалел. Он не верил своим ушам и, когда таинственный покупатель сунул ему пачку сотенных ассигнаций и, подхватив визжавшего пуделя под мышку, бросился в автомобиль, то Дворняшкин был близок к удару. В довершение его растерянности на крыльце появилась Маруся и, увидев происходившее на дворе, бросилась со слезами на глазах к автомобилю с криком: «Каро! Каро! отдайте моего Каро!»

Но было уже поздно. Автомобиль тронулся и, дав сразу полный ход, быстро скрылся из виду.

Дворняшкин стоял с разинутым ртом, а сыщик неистовствовал:

– О, дурак я, дурак! Упустил дубину… совсем ведь в руках была! A-а… О-о…

Затем он вдруг задумался и злобно добавил:

– Ну, и этот длинный черт тоже не жирно попользуется. Ведь награды– то назначено всего-навсего три тысячи!

VIII

Пробуждение и конец рассказа бухгалтера

Было уже 10 часов вечера, когда профессор Парсов и его ассистент, оба утомленные бессонной ночью и страшной тревогой, бледные и осунувшиеся, хлопотали, склонившись над распростертым и все еще недвижимым телом Червякова. Пудель Каро сидел в углу комнаты, привязанный на веревке, и удовлетворенно облизывался после съеденной тарелки костей.

Наконец труды ученых увенчались успехом: бухгалтер едва заметно вздохнул, у него стал прощупываться пульс, появился легкий румянец на лице. Червяков начал приходить в себя… хотя далеко не сразу. Его гипнотический сон, продолжавшийся столько времени, был, видимо, очень глубок. Ученым, которые в первый раз за два дня вздохнули свободно, пришлось еще прибегнуть к разным возбудительным средствам.

Наконец, после повторных вспрыскиваний, Червяков резким движением поднялся с кушетки, а затем, пошатываясь, встал на ноги. Он сделал машинально шаг вперед, поднял руку к глазам и долго разглядывал ее с жадным любопытством, заговорил что-то быстро-быстро и невнятно, не докончил, обернулся к профессору, схватил его крепко за руку, долго смотрел на него пристально и недоверчиво, и вдруг, точно вторично очнувшись от какого-то сна, сжал себе руками голову и опустился на кресло.

Стыка подошел к нему и подал рюмку коньяку. Жадными глотками, расплескивая жидкость, он выпил коньяк.

– Как вы себя чувствуете? – спросил профессор осторожно.

– Ничего… хорошо… благодарю вас, – отвечал он глухо и рассеянно; затем озабоченно прибавил: – Есть у вас зеркало?

Стыка принес небольшое зеркальце. Червяков нетерпеливо схватил его и тревожно начал себя осматривать со всех сторон. Осмотр, видимо, удовлетворил и успокоил его. Он отложил зеркало и задумчиво обвел глазами комнату. На секунду взгляд его остановился на аппарате для измерения жизненной энергии, некоторое время сосредоточивался на пуделе и наконец упал на дверь в углу комнаты.

– Эта дверь у вас в коридор? – спросил он рассеянно. – Как вы это так… неосторожны, господа, в своих опытах, не принимаете даже примитивных мер предосторожности?..

Профессор и Стыка виновато заморгали глазами, но Червяков уже забыл, о чем спрашивал, и с жадным любопытством рассматривал висевшие на стене картины.

– Да, да, – шептал он, – эти самые… прекрасные картины! Ландшафт, портрет и жанр: очень выразительные и простые по сюжету картины… Послушайте, – вдруг перебил он сам себя, – неужели вы в самом деле превратили меня в собаку?

Ученые переглянулись.

– Не превратили, а временно переселили ваше «я» в собаку, – мягко ответил профессор.

– С научной целью?

– С научной целью.

– И что же, достигли цели? Узнали, что хотели?

– Как же… Мы с вашей помощью весьма обогатили науку, – сказал Стыка.

– Мы узнал, что «чистое я» существует независимо от мозга, – прибавил профессор, – но проявляется вовне исключительно через мозг и…