Текст книги "Ее звали Марией (Документальная повесть)"

Автор книги: Яков Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Время начало новый отсчет

В воскресенье 22 июня Мария должна была вылететь совсем рано. Приехала на аэродром – и сразу же окунулась в привычную сутолоку южного аэропорта. Шум моторов, медленно встающее солнце, розовеющие по краям облака.

Мягко опустилась на сиденье, натренированным взглядом скользнула по приборам. Высотомер, манометр масла, указатель скорости – все нормально, можно выруливать. В это время и примчался кто-то из техников, выкрикнул короткое, неведомое пока, страшное слово.

Война!

Время начало новый, необратимый отсчет – страданий, горя, потерь. Сейчас, много лет спустя, слушая воспоминания тех, что выжили, выстояли, знакомясь с мемуарами, мы пытаемся как-то условно различить поколения. Мы говорим: поколение двадцатых годов, комсомольцы тридцатых, молодежь сороковых. Но выстояли-то и победили мы потому, что грозовой рассвет того июньского дня встретило одно поколение– поколение советских людей.

В первые же дни войны в Вольске, родном городе Марии, как и во многих других городах страны, состоялся митинг.

Люди не успели еще осознать всю глубину опасности, нависшей над Родиной. Тысячи смертей, похоронки, виселицы и кровь, руины и пепелища – все это было еще впереди, эту горькую чашу еще только предстояло испить. Но пронзительный клич – «Родина в опасности!» – уже был брошен, и он поднимал на борьбу, звал к немедленным действиям.

Мария Васильевна Белавина сказала тогда на митинге:

– Никто из нас не знает, сколько продлится война. Наверное, не завтра ей конец и не послезавтра, если фашист столько земли нашей успел заграбастать. Мой сын на фронте. Но и мы тут не станем сидеть сложа руки, дожидаться победы. Поможем нашим сынам, которые дерутся насмерть с фашистом. Кто чем может. Вношу две тысячи рублей на строительство самолета. Пусть его назовут «Мать фронтовика» и громят на нем врага, который посягнул на нашу свободу, землю нашу топчет!

В самые короткие сроки в городе было собрано на строительство самолетов 4 миллиона рублей и на 2 миллиона рублей облигаций Государственных займов. 22 истребителя «Як-1» бесстрашно взлетели в грозовое небо войны, неся на своих фюзеляжах гордые имена: «Вольский патриот», «Вольский комсомолец», «Вольский цементник», «Мать фронтовика» – как бесценные свидетельства самоотверженности и самопожертвования советских людей, как родительские благословения и напутствия.

В то же время рабочие, служащие и инженерно-технические работники Вольского завода «Большевик» внесли 295 406 рублей на постройку танковой колонны.

Иван Алексеевич Кулькин, отец Марии, к тому времени уже считался старым коммунистом, чуть ли не с двадцатилетним стажем. На митинге он говорил страстно и убежденно, как говорят о давно и прочно выношенном:

– Для отца и матери нет ничего дороже собственных детей, которых мы учим делать первые шаги по земле, вводим за ручку в первый класс, готовим в преемники своего дела и своей жизни. Но такова же цена и родной земли. И когда она в опасности, мы сознательно становимся на ее защиту, жертвуем всем, что имеем, что нажили, чем живем. Мы посылаем на ее защиту своих детей, связывая тем самым их судьбы, их будущее с большой судьбой Родины…

Самый младший в семье, Анатолий Кулькин, стал собираться в тот же день. Ему не было семнадцати; в военкомате высоко оценили его порыв и – предложили ждать, пока вызовут. Он решил идти самостоятельно – с такими же, как и он сам, ребятами, которым тоже отказали в праве немедленно взять в руки оружие. Сложил в небольшой чемоданчик мыло, зубной порошок и щетку, ложку, любимую книжку. Мать, молча наблюдавшая за его сборами и до последней минуты не верившая, что это всерьез, – ребенок же совсем! – не выдержала, сказала:

– Война, сынок, это ведь не пионерский лагерь.

Он ушел на рассвете, не попрощавшись: боялся, что в последнюю минуту мать разрыдается, и ему трудно будет сделать этот решительный шаг через порог.

Он вернулся через несколько дней, обтрепанный, голодный, злой и обескураженный – ни к одной воинской части прибиться не удалось. Зубной щетки и мыла в чемоданчике уже не было, он был доверху набит собранными в пути острыми, колючими осколками и пустыми гильзами.

Родись он несколько десятилетий спустя, он, наверное, с таким же упоением собирал бы марки или коллекционировал бы значки… Он родился в свое время. И на третьем году войны постаревших родителей настигло пронзительное, как выстрел, лаконичное извещение: «Ваш сын пал в боях за свободу и независимость…»

Для Марии война обернулась сначала разлукой с мужем – он сразу же был переброшен на фронт. Потом – еще более усложнившейся работой, которая властно смешала границы дня и ночи, надолго заполнила все ее существо опасливым, томящим ожиданием возвращения в аэропорт, домой, к почтовому ящику.

Да разве для нее одной?..

Сначала Сергей писал часто. Тосковал, не мог никак привыкнуть к неожиданно растянувшейся во времени разлуке. Рассудком понимал: война, смертельная опасность, нависшая над Родиной, вынужденные жертвы. Сердцем не мог смириться, что вот возвращается с задания, каким-то чудом живой и невредимый, а ее, любимой, нет на фронтовом аэродроме, нет ее искристых глаз, нет сложенной козырьком ладони над бровями. Сколько было прожито и пережито вместе, а она и не подозревала, что и в письмах он умеет быть нежным и любящим, трогательно преданным и заботливым. Она читала исписанные его характерным крупным почерком листки, сложенные треугольником, и видела его рядом, слышала его голос: «Я люблю твою походку, родная…» «У тебя чудесная ямочка на подбородке, ни у кого больше такой не видел…» Как давно это было! Еще до войны. Она тогда умела так заразительно смеяться, когда он, высокий и сильный, брал ее на руки.

Потом письма стали реже и строже. «Человеку нельзя без Родины, как нельзя без сердца…», «Кровью наших отцов, насмерть стоявших в гражданскую, мы породнились с историей родной земли, с историей нашего народа, и теперь каждый из нас особенно остро ощущает, что он лишь малая капля в океане всенародного подвига».

На ее тревоги и волнения отвечал мужественно и сдержанно. «За меня не беспокойся, я живу хорошо, а летать стараюсь еще лучше, чем в мирное время. Ты пишешь, что в порту ожидают меня большим человеком. Все это, Марусенька, кажется мне сейчас смешным и нелепым, сейчас задача – разгромить этого гада, а потом уже будем думать о себе. Напиши, как ты заменяешь меня; работай так же, как я, а я работаю честно…»

28 февраля 1942 года Сергей Псарев не вернулся с задания.

Мария долго не могла прийти в себя. Сидела дома с пустыми от слез глазами, гладила жесткие фотографии. Выходила на минутку на улицу, запрокидывала голову в небо, ловила отдаленный гул самолета и тут же убегала назад, в тишину, в воспоминания.

По какой-то непонятной, пугающей ассоциации она все чаще стала обращаться мыслями к своему Игорьку. Вспомнила, как он заболел, лежал молчаливый и беззащитный – врачи сказали, что на ребенке отразились ее ночные полеты. Кормить его можно только куриным бульоном. Сергей вставал очень рано, в четыре утра, чтобы до начала полетов сходить на рынок. Вспомнила тот самый страшный день последнего экзамена. Игорек оставался на руках у Сергея, а она должна была совершить вылет. Она сказала Сергею, что полет будет коротким, она еще успеет уложить Игорька в постель. А совершив посадку, вдруг увидела Сергея на летном поле – жалкого, словно прибитого неожиданно свалившейся бедой…

Это ведь было до войны. Почему же именно теперь все это надвинулось на нее так неумолимо?

От полетов на несколько дней пришлось отказаться – штурвал самолета послушен только твердой и уверенной руке.

Приходила в себя Мария медленно и трудно. Может, так всегда и бывает с женщиной, познавшей слишком раннюю потерю единственной, на всю жизнь, любви?

Сколько людей – столько судеб и характеров. Одни после страшного удара судьбы словно цепенеют, замыкаются в себе, не в состоянии одолеть, перебороть обрушившееся горе. Другие, наоборот, находят в себе какие-то неведомые прежде силы, вступают с горем в единоборство, проявляя при этом невероятную твердость и упорство.

Не так ли порой тонкий стебелек, растоптанный чьим-то каблуком, упрямо стягивает в узел упругие прежде волокна, натужно рвется от земли вверх, к солнцу, пока неведомая чудодейственная сила и впрямь не поможет ему подняться, выпрямиться, встать на земле.

Через несколько дней после получения страшного известия Мария пришла к секретарю партийной организации.

– Я должна вступить в партию! Дадите мне рекомендацию?

Он уточнил:

– Должна или хочешь вступить?

– У меня погиб муж, – вместо ответа сказала она. – Он был коммунистом…

Ее приняли кандидатом в члены партии единогласно.

А 10 ноября 1942 года Мария Кулькина была призвана в ряды Советской Армии, стала военным летчиком.

Нет, это еще не было фронтом – с его постоянным ощущением опасности, с его настороженностью и мгновенной готовностью вступить в бой, в котором решают не только знания, опыт, умение, смекалка, но и дерзость, воля, сознание высокой правоты своего дела. В служебных функциях летчицы почти ничего не изменилось – связь между частями, перевозка командиров, политработников. Прежним остались и установившийся уже ритм жизни, и распорядок дня – вылет, посадка, краткий отдых и снова вылет. Несколько утешало столь необходимое во время войны внутреннее убеждение, что трудится она непосредственно на победу, занимает место в общем строю. Только – надолго ли? Присущая молодости жажда самоутверждения в делах трудных и опасных рано или поздно должна была проявиться, заявить о себе во весь голос.

Это уже сегодня, с расстояния в несколько десятков лет, мы хорошо понимаем, что по невероятной напряженности ритма, по немыслимой сложности решавшихся задач, по масштабам трудностей и невзгод тыл в годы войны нимало не уступал фронту. Это мы сегодня громко и осознанно произносим традиционную фразу о том, что победа над ненавистным врагом ковалась и в тылу, и верим этому искренне, всем сердцем, опираясь на логику фактов и событий. Тогда над рассудком властвовало сердце. И выстраивались очереди у военкоматов и райкомов, и набухали на столах у партийных, советских, хозяйственных руководителей стопки лаконичных, в несколько строчек, заявлений и рапортов: «Прошу отправить на фронт!»

В конце весны сорок третьего года в штаб 236-й истребительной авиационной дивизии, который располагался на небольшом хуторке под Ростовом-на-Дону, быстрой, уверенной походкой вошла совсем молодая женщина в офицерской форме. В штабе было накурено, отчего небольшая комнатка казалась еще темнее и ниже. Женщина чуть прищурила большие серо-зеленые глаза, пытаясь определить старшего начальника среди нескольких расположившихся за столами летчиков. Наконец разглядела и с какой-то молодцеватостью, которая больше отличает новичков, вскинула руку к пилотке:

– Товарищ полковник, младший лейтенант Кулькина прибыла для дальнейшего прохождения службы!

Она расстегнула полевую сумку, коротким жестом протянула направление.

Полковник принял бумагу, не глядя, положил ее на стол перед собой. Глаза его, темные, немигающие, на какое-то мгновение прямо, в упор уставились на летчицу. Цепкие, приметливые, они, показалось, успели схватить все – и трудно скрываемое внутреннее напряжение, и невольную настороженность, и немой, невысказанный вопрос: как примут? Полковник неожиданно улыбнулся, отчего все черты лица его вдруг смягчились и взгляд по-прежнему немигающих глаз несколько потеплел, громко спросил:

– А чего дрожишь, младший лейтенант?

– Никак нет, товарищ полковник, – выпалила она, не принимая шутливого тона. – Чувствую себя нормально.

– Ну, ладно, ладно, – сказал полковник. – Устраивайся, потом и определим. В звено связи пойдешь.

– Есть устраиваться, а потом в звено связи!

Она круто повернулась через левое плечо и четким шагом вышла из штаба.

Вечером Марию навестили девушки – комсомолки Аня Щеголкова, Маша Орлова и комсорг Надя Ушакова, связистки штаба, прослышавшие о прибытии летчицы. Мария расположилась в небольшой комнатушке с глиняным полом, с чадившей лампой, смастеренной из гильзы-стакана. Было тихо, уютно, тепло, все располагало к разговору по душам. От девушек Мария и узнала о предстоящей работе, о тех, с кем сведет ее с утра фронтовая жизнь.

На войне люди немногословны. Но летчики – народ особый; вернутся с задания, снимут летные доспехи – и только что испытанных нервных и физических перегрузок как не бывало. Рассказы, смех, шутки.

Мария даже среди летчиков выделялась какой-то неистощимой жизнерадостностью. Однако с тех пор, как не стало Сергея, она, будто впервые увидев мир с теневой стороны, неузнаваемо преобразилась, сделалась суровее и молчаливее. И вот теперь она, наверное, впервые за последний год говорила о себе, не скрывая глубокой душевной боли, не пеняя на судьбу, но и не тая горечи. Образ Сергея жил в сердце, и она должна была выговориться, чтобы хоть на время почувствовать облегчение.

На следующий день она приступила к работе в звене связи. Фронт отныне стал для нее самым ярким, самым насыщенным временем в жизни. Верность и прямота боевого товарищества, бескорыстие мотивов, что двигали людьми, истинность чувств – завладели всем ее существом, надолго, до самого последнего часа, определили линию поведения.

Из писем родным, товарищам и подругам было видно: ее одолевают мысли о неоплатном долге живых перед погибшими, перед такими, как ее Сергей, мысли о новой жизни, исполненной опасностей и риска, в которую ей предстоит окунуться.

Она написала домой: «Дорогие мои, я получила боевую машину. Отомщу за Сергея…»

Писала подруге: «Родные мои, как мне хочется побыть среди вас хоть один вечерок. В моей памяти вы все остались такими простыми, такими чудесными!

Пишите, как вы там сейчас живете, как вообще там жизнь, далеко-далеко. Я ведь не забыла из нее, из той жизни, ни единого дня, ни единого часа, хотя теперешняя ничем на нее не похожа…

Зоя, почему не ценится вовремя то, что легко дается?..»

Она летала на «По-2», на самолете, который, как никакой другой, имел в своем послужном списке целый арсенал прозвищ и кличек, от самых дружеских и ласковых до снисходительных и скептических, и который, тем не менее, вошел в историю войны и авиации с репутацией замечательнейшего труженика. На нем можно было летать незаметно, почти бесшумно и, следовательно, не столь уязвимо. На нем можно было взлетать почти без разбега. Одного только на нем нельзя было – молнией устремиться на врага, придавить его к земле, вогнать в землю. А разве есть на свете летчик, который бы не мечтал об этом, который бы во сне и наяву не видел этих огненных росчерков в небе, этих скрестившихся кинжальных трасс и неодолимо устремляющийся к земле дымный грохочущий факел!

Мария была человеком долга. Она добросовестно выполняла тот круг обязанностей, который был ей определен как летчику звена связи – доставляла секретную почту, бойцов и офицеров, возила письма и газеты, которые ценились порой больше хлеба насущного. Бывали дни, когда она совершала по нескольку вылетов и, добравшись до своей комнатушки неподалеку от аэродрома, падала от усталости. Но поступала команда, и она вновь вскакивала, бежала к своей машине, после короткого разбега плавно взмывала вверх.

Три десятилетия спустя, когда подвиг Марии станет известен ее землякам-вольчанам и в родной ее школе откроется уголок, посвященный мужественной летчице, шестиклассница Лена Ключникова обнаружит в бывшем доме Кулькиных ее летную книжку и принесет в школу. И прежде, чем передать ее в Вольский краеведческий музей, Лена и ее друзья, красные следопыты, будут скрупулезно высчитывать количество вылетов, совершенных Марией Кулькиной за лето сорок третьего. И поразит их воображение не только величие духа летчицы, но и ее выдержка, работоспособность, невероятное физическое напряжение.

Сохранился с той поры и другой документ, который дает некоторое представление о службе Марии:

«За время работы на фронтах Отечественной войны с 25 мая 1943 года Кулькина Мария Ивановна честно и добросовестно обеспечивала командование дивизии связью и помогала оперативно руководить полками дивизии.

За период с 25 мая по 25 сентября 1943 года Кулькина М. И. произвела 523 самолето-вылета с налетом 200 часов на выполнении заданий командования по обеспечению управления боевой работой частей дивизии.

При напряженной боевой работе частей дивизии Кулькина Мария Ивановна проявила максимум энергии и инициативы по выполнению поставленных перед ней задач. Летала смело, уверенно, с большим напряжением, делая 12–15 вылетов в один день, не считаясь с переутомлением в работе.

За четкое и энергичное выполнение заданий командования по обеспечению управления боевой работой с передовых аэродромов частей дивизии младший лейтенант Кулькина Мария Ивановна в сентябре 1943 года награждена орденом „Красной Звезды“».

Она уверенно и самоотверженно делала свое дело. Однако с ее характером и темпераментом скоро ей и этого стало мало. И на столе у командира 236-й истребительной авиационной дивизии полковника Б. Я. Кудряшова стала расти стопка ее рапортов: «Прошу перевести в истребительный авиационный полк…»

Когда человека хотят удержать, когда он очень нужен именно там, где он есть, – апеллируют обычно к его сознательности. Делают упор на особой потребности в нем именно здесь. Полковник Кудряшов прибегал и к тем, и к другим аргументам. Мария и в самом деле была незаменима в звене управления дивизии. Всегда собранная, подтянутая, в любое время дня и ночи готовая к выполнению задания, ровная и сдержанная в обращении, она как нельзя лучше подходила к этому внешне мало чем примечательному, но очень важному и ответственному роду службы.

Хотя, если уж совсем откровенно, то самый главный аргумент полковник Кудряшов, опасаясь обидеть летчицу, вообще приводить не стал.

Он просто не считал возможным в короткие, по-фронтовому сжатые сроки в обстановке, максимально приближенной к боевой, заняться переучиванием летчика-женщины. Он отчетливо представлял себе и сложность такого переучивания: «По-2» и «Як-1» – машины не только не похожие, но едва ли не исключающие одна другую.

На войне, в боевой обстановке, командир мог сказать «нет», не вдаваясь в пространные рассуждения, не прибегая к поискам убедительных доводов и аргументов. Тем не менее для Кулькиной было сделано исключение. Она получила отказ мотивированный. На том вопрос и был решен, казалось, бесповоротно.

Вскоре дивизия была отведена в резерв. Получали новое пополнение и материальную часть, ввели учебно-боевую и политическую подготовку. Бывалые летчики передавали новичкам свой боевой опыт. В свободное от занятий и дежурств время писали домой письма, крутили фильмы, танцевали.

В один из зимних вечеров, когда время, казалось, застыло под рано потемневшим хмурым небом и на сердце было как-то особенно неуютно и тоскливо, Мария пришла в офицерскую столовую, где обычно устраивались танцы. Было многолюдно и шумно. Она села в самом углу, так что ее почти не видно было за спинами танцующих, все еще необычно притихшая, не в силах стряхнуть с себя вязкое оцепенение одиночества. Это было не похоже на нее, прежнюю, никак не вязалось с ее активной, брызжущей удалью натурой, но она ничего не могла поделать с собой, сидела, отдавшись во власть настроения, почти не замечая танцующих. Потом музыка осторожно коснулась души, чиркнула, словно крылом по воде, по сознанию, и сразу же нахлынули далекие-далекие воспоминания.

Они тогда впервые выбрались с Сергеем в город– смущенные, избегающие посторонних взглядов, и вместе с тем почему-то инстинктивно рвущиеся к шумному многолюдью толпы с ее весельем, красками, музыкой. Сергей привел ее в живописно укрывшийся за горным выступом, сверкающий огнями ресторан с затененной верандой, заговорщически прошептал: «Сегодня вечер наш, правда?» Она сказала: «Да, я так давно не танцевала».

Теперь она, чуть прикрыв глаза, вновь увидела те крупные южные звезды в низко нависшем небе и какой-то необычный свет, пробивающийся сквозь листву дикого винограда, а потом услышала и музыку, прозрачную, полную изящества, будто сотканную из множества глубоких, бархатно-певучих звуков.

Она отчетливо помнит себя в тот вечер: ей казалось, что музыка, заполнившая огромную веранду, непостижимым образом вобрала в себя и прохладную влажность только что прошедшего дождя, и запах моря, и шелест ветра.

– Разрешите?

Почудилось? Или и впрямь голос Сергея? Только в его голосе так необычно сочетались твердая воля и глубоко упрятанная нежность.

– Так разрешите?

Она пришла в себя, увидела стоящего напротив командира третьей эскадрильи капитана Антипова, невысокого, плотного, с двумя совсем еще новенькими орденами Красного Знамени на гимнастерке, туго схваченной широким ремнем, виновато улыбнулась.

– Замечталась? Или взгрустнулось немного?

Она не ответила. Встала, спокойно пошла рядом с ним, чуть впереди, к танцующим. Один из офицеров играл на баяне «Осенний вальс»…

После танцев он пошел проводить ее. Было морозно, вдали глухо погромыхивало. Снег поскрипывал под ногами, отливал серебристыми и зелеными искорками. И казалось, нет ни войны, ни тревоги, ни отдаленных раскатов артиллерийской канонады, и хотелось идти вот так, рядом, к воспоминаниям об иных зимних вечерах, ощущая в душе робкие отголоски отзвучавшей только что музыки…

Антипов стал чаще бывать в звене связи. Что влекло его к этой совсем еще молодой женщине с мягкими, теплыми волосами и необычным разрезом глаз, которая умела быть удивительно сильной, оставаясь трогательно-незащищенной? Неутоленная жажда одухотворенной взаимности, чувства, которое наполнило бы жизнь глубоким, неповторимым смыслом? Восхищение незаурядной натурой человека, которому выпало взрослеть в огне? А может, все вместе, хотя он и сам, вероятно, затруднился бы выразить это словами?

Наверное, это было жестоко, что именно от него, Юрия Антипова, Мария потребовала помощи, когда полковник Кудряшов отказался перевести ее в полк. Узнав ее ближе, почувствовав вдруг, как она ему дорога, Антипов тем более неспособен был обречь Марию на смертельную опасность, которая на каждом шагу подстерегала летчика-истребителя. И в то же время не было у него теперь желания более сильного, чем постоянно, ежечасно видеть, слышать, ощущать эту женщину возле себя, чувствовать ее дыхание, ловить на себе ее глубокий взгляд.

Он еще не обладал тем благоразумием и трезвостью рассудка, которые приходят с годами, заставляют нас порой отказываться от самого неодолимого в себе ради спокойствия и счастья другой, любимой. Ему шел двадцать второй год.

Через некоторое время младший лейтенант Мария Кулькина была откомандирована для дальнейшего прохождения службы в распоряжение командира 267-го истребительного авиационного полка И. И. Аритова.

«…Во время пребывания в резерве с декабря 1943 года по апрель 1944 года вместе с молодым пополнением из управления дивизии в полк прибыла Мария Кулькина, до этого летавшая на самолетах „По-2“. Командир дивизии предупредил меня, что Мария Кулькина имеет большое желание летать на самолетах-истребителях и имеет для этого все данные…»

Так писал тридцать лет спустя полковник в отставке И. И. Аритов, которого мне удалось разыскать в Ленинграде.