Текст книги "Дикари. Их быт и нравы"

Автор книги: Яков Берлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

«Есть среди них такие любители, – рассказывает Нансен, – которые нарочно подставляют свой каяк под большую волну, чтобы она опрокинула их, а затем выпрямляются и летят дальше, ловко работая веслом и прыгая на волнах, как большая водяная птица». Опытный эскимос может сделать в своем каяке 80 миль в один день.

Среди диких народов настоящими мореходами сделались, однако, только островитяне Тихого океана. Недаром же острова Самоа получили первоначальное наименование «Островов мореплавателей». Когда европейцы впервые познакомились с ними, островитяне почти всего океана умели уже строить превосходные суда, сколоченные из отдельных досок, выдерживавшие дальние плавания и вмещавшие в себе подчас несколько сот людей. И все это при их орудиях из камня, кости и раковин! Для лучшей устойчивости они прикрепляли к судну выносной брусок, соединяя его с палубой, а чтобы увеличить скорость движения, ставили сплетенные из тростника паруса. Поездки в 1.000 и более морских миль не представляли для островитян чего-нибудь чрезвычайного. Часто они и теперь предпринимают поездки в несколько сот миль для того, чтобы съехаться в определенном месте для общего обмена товара.

Иногда голод или раздоры внутри племени заставляют часть островитян садиться на суда и искать в морской дали новой, более счастливой родины. Случается нередко и так, что туземцев, выплывающих на рыбный промысел, подхватывает морским течением и заносит куда-нибудь далеко на сотни и тысячи километров к неведомым островам.

Лет сто тому назад один мореплаватель встретил на Радакском острове дикаря, который с тремя своими товарищами был унесен течением от своего родного острова и сделал невольное путешествие в 3.000 километров!

Так бороздили островитяне своими судами Великий океан, прокладывая путь от острова к острову, от архипелага до архипелага и даже от одной части света до другой; потому-то, как говорят ученые, народность, к которой принадлежат островитяне, и распространена теперь на всем громадном пространстве от Мадагаскара, в Африке, до затерявшихся по дороге к Америке о-вов Пасхи. Вам стоит лишь взглянуть на карту, чтобы понять, какие неутомимые странники и неустрашимые мореплаватели островитяне Великого океана.

Дикарь сумел справиться с трудными задачами судоходства, – после этого неудивительно, что он нашел средство, чтобы облегчить и ускорить свое передвижение на суше.

Как он во время перекочевок навьючивал домашним скарбом свою жену, так он стал взваливать вьюки на спину животных с тех пор, как приручил их. Он научился также впрягать животных в длинные жерди, на которые клал свой груз.

Один путешественник передает нам любопытный рассказ о том, как два бечуана волокли в лесу убитого ими гну (вид крупной антилопы). Они срубили развильчатый ствол мимозы, прикрепили его с помощью перекладины к ярму пары быков, а на волочившуюся по земле вилку набросали мелких сучьев и хворосту. Так получилась у них волокуша, на которую они и взвалили свою тяжелую добычу.

Индейцы при передвижении привязывали к упряжке собак две жерди, концы которых волочились по земле, и взваливали на них поклажу. Потому-то, желая изобразить собаку на своем языке знаков, индейцы тянули два первых пальца руки, как будто волочили по земле две жерди.

Собака индейцев в упряжке из жердей.

Здесь кстати заметить, что волокуша из двух жердей, связанных перекладинами, остается все еще в употреблении в горных и болотистых местах Европы, где дорог нет и на колесах ездить нельзя, как, например, в глуши Вологодской, Вятской и Пермской губ. Это самые первые повозки, которые придумал человек. Из них развились сначала дровни. (На Украине сохранились еще рассказы о том, что первоначально люди и зимой и летом ездили на санях; в Олонецком крае и теперь ездят на них летом.) Потом люди научились ставить полозья на катки, а затем и на колеса, и так сделали из волокущихся саней катящуюся телегу.

До телеги дикари нигде не додумались, зато в северных странах они изготовили мастерские сани. Сани эскимосов так же, как их каяк, совершенны в своем роде, и европейцы, приняли их за образец при устройстве гоночных салазок, которыми они пользуются зимней порой для катания с гор. Два костяные или деревянные полоза, привязанные ремнями к нескольким поперечным кускам дерева с китовыми костями на нижней стороне, – таково все устройство саней. Во время больших холодов полозья смачиваются, на них образуется тонкий слой льда, и сани мчатся тогда вперегонку с ветром, гуляющим на просторе снежных полей.

Мы видим теперь, что, против ожидания, ленивый и беспечный дикарь далеко не праздно провел свой век на земле. Между песнею и пляской он успел сделать много славных дел и положить повсюду начало завоеванию природы человеком.

XI. Школа приготовительная

Индейский летописец за работой.

У дикарей нет ни школ, ни книг. Но это, конечно, не значит еще, что они не обладают никаким духовным богатством. Напротив, у самого развитого народа нет такой отрасли духовной деятельности, которая не была бы известна в своих начатках и дикому племени.

Первое духовное богатство дикаря – это его язык. В прежние времена думали, будто дикарям не дано говорить по-человечьи. Про гуанчей рассказывали, например, что они только и умеют, что свистеть по-птичьи, а дикарей племени кой-койнов в Южной Африке прозвали «косноязычными» – готтентотами, – и слышали в их говоре одно клохтанье и щелканье. Знаменитый капитан Кук сравнивал этот говор с шумом, происходящим при отхаркивании. «Но, – прибавляет он, – европеец вряд ли издает при харканьи такое множество хриплых и свистящих гортанных звуков».

При более близком знакомстве с дикарями европейцы, однако, убедились, что они напрасно клеветали на своих меньших братьев по человечеству, утверждая, будто им неизвестна человеческая речь. Правда, и по своим звукам (в австралийском языке, например, нет многих наших согласных, а язык бушменов имеет, наоборот, неизвестные нам прищелкивающие звуки) и по строению языки дикарей значительно разнятся от европейских. Но все же они остаются такою же членораздельной речью, как любой из языков развитых народов. Дикари имеют свой запас слов, и, хотя не обладают учебниками грамматики и синтаксиса, все же строят свою речь по известным строгим правилам. Это сходство важнее всего остального различия. Как сами дикари – только меньшие братья в семье народов, населяющих землю, так и их язык – только первичная форма членораздельной речи, составляющей драгоценное достояние всего человеческого рода[10]10
  Подробнее о первобытной речи человека рассказано в 4 книжке «Великой семьи человечества», в очерке «Слово о слове».


[Закрыть].

Язык дикарей, как и весь их быт, много беднее и грубее языков развитых народов. У него нет еще таких разнообразных форм и оборотов речи, какими пользуемся мы. И запас его слов тоже много скуднее нашего. Это неудивительно. Слово ведь служит для выражения понятия, а понятий у дикарей, конечно, гораздо меньше, чем у развитого европейца. Дикарь хуже его разбирается в окружающем мире и потому о многих, известных нам, вещах ничего не знает. Особенно же трудно дается дикарю то, что мы называем обобщениями. Австралийцы располагают названиями для каждой породы дерева, растущей в их краях, но не имеют слова для обозначения «дерева» вообще; ибо они не догадались еще, что высокий стройный эвкалипт, цветущая акация и пузатое фляжское дерево – предметы однородные. Так и гавайцы не знают, что это за штука такая– «цвет», хотя для каждого цвета в отдельности– синего, красного, белого, черного и т. д. – имеют наименования. А тасманийцы совсем не знали таких качественных прилагательных, как «твердый», «мягкий», «теплый», «холодный».

Самые употребительные у нас выражения отсутствуют в словаре дикарей. И в то же время они располагают необычайным разнообразием обозначений для некоторых других вещей. Мы, впрочем, уже знаем, что дикарь, это– человек, у которого избыток уживается бок о бок с самой жестокой нуждой. Так и в его языке. Негры племени гереров, со страстью занимающиеся скотоводством, одним и тем же словом обозначают цвет зеленого луга и голубого неба. Но зато они обладают десятками названий различных мастей рогатого скота и считают того человека безнадежно тупым, кто не подберет слов для обозначения различных оттенков бурой шерсти. Так и у самоедов существует 12 обозначений различных серых и бурых окрасок шерсти северных оленей.

Как и всем своим скромным достоянием, дикарь умеет с поразительным искусством владеть тем скудным запасом слов, которые составляют его речь. Его рассказ становится чрезвычайно живым и выразительным, благодаря тому, что он говорит не только языком, а как бы всем своим существом, – меняющимся выражением лица, жестами рук, движением всего тела. Недостаток в выражениях он пополняет также искусным повышением и понижением голоса, незаметно переходя от речи к пению и передавая так слушателям свое настроение. У нас, пожалуй, только в театре еще можно видеть и слышать нечто подобное по живости и выразительности. В обыденной же жизни мы, обладая богатым запасом слов и точными формами речи, разговариваем часто, даже не глядя на собеседника. А для дикаря жесты являются таким необходимым дополнением его речи, что рассказчику нужно, чтобы его видели.

Один путешественник рассказывает, например, про бушменов: «Они перемешивают свой разговор таким количеством знаков, что их невозможно понять в темноте, и, когда им нужно сообщить что-нибудь друг другу ночью, они бывают вынуждены собраться вокруг костров». То же передают и о некоторых других дикарях.

Язык знаков у краснокожих. Вверху скалы и внизу скалы переговариваются пальцами.

Один белый, живший долго среди краснокожих команчей, говорит о них: «Мужчины, беседуя друг с другом в своих хижинах, сидя на шкурах и скрестив ноги подобно туркам, не только говорят, но и делают, для подкрепления своих слов, известные знаки руками, так что их могли бы одинаково понять и слепой и глухой.

Положим, я встречаю индейца и хочу спросить его, – не видал ли он шесть повозок, запряженных волами, и при них троих мексиканцев, троих погонщиков-американцев и одного верхового? Для этого я делаю следующие знаки: я указываю на него, что значит „ты“; затем на его глаза, означая этим „видеть“; далее, я поднимаю все пальцы правой руки и указательный левой, подразумевая „шесть“; после того, образуя два круга, сближая конец каждого указательного пальца с концом большого, и вытянув руки, делаю кистями их подобие вертящихся колес, выражая этим „повозку“, потом, сделав обеими руками известные движения вверх с обеих сторон головы, я обозначаю „рога“, т. е. рогатый скот; далее, сперва поднимаю вверх три пальца, а потом, приложив вытянутую кисть правой руки к подбородку под нижней губой и сделав ею движение прямо вниз до половины груди, я обозначаю „борода“, подразумевая мексиканцев; затем, снова подняв три пальца и проведя правой рукой слева направо перед своим лбом, я обозначаю „белый лоб“ или „бледнолицый“. Наконец, я поднимаю вверх указательный палец, выражая этим „один“ человек; а затем, посадив указательный и средний палец правой руку на указательный левой, представляю человека верхом и придаю рукам движение вверх и вниз, подобно скачущей лошади с всадником на спине. Этим способом я спрашиваю индейца: „Ты, видеть, шесть повозок, рогатый скот, три мексиканца, три американца, один всадник“.

Если он поднимет один указательный палец и затем быстро его опустит, как бы указывая что-нибудь на земле, это значит „да“; если же он поведет им из стороны в сторону, словно искал что-нибудь и не нашел, – это означает „нет“. Времени для всех этих жестов потребуется приблизительно столько же, как если бы вы сделали тот же вопрос словами».

Искусство изъяснения знаками достигло у краснокожих такой степени совершенства, что они могли целыми часами вести между собой безмолвную беседу. Такой «ручной язык» оказывает дикарям повсюду незаменимые услуги. Живут дикие племена разобщенно, их речь не закреплена в письме, и потому у них постоянно меняются слова; так выходит, что каждое бродячее племя вырабатывает постепенно свое наречие, непонятное для соседей. Поэтому объясняться между собою члены разных племен могут только при помощи языка знаков. Этот язык понятен ведь для всех.

Известный путешественник Ливингстон рассказывает, как глухонемой негр объяснялся с ним теми же знаками, к каким прибегают его европейские братья по несчастью. А когда в наши большие города привозили напоказ эскимосов, они чувствовали себя менее одинокими, когда к ним приходили в гости глухонемые дети: эскимосы тотчас же заводили с ними оживленный разговор на всемирном языке знаков. Так и краснокожие, попав в какой-нибудь шумный американский город, обнаруживали большую радость при встрече с глухонемыми, совершенно как путешественники в чужой стране радуются встрече с людьми, говорящими на их родном языке.

Своей безмолвной речью дикари пользуются и на охоте, где всякий неосторожный звук может спугнуть чуткую дичь.

Австралийцы, охотясь вместе, обмениваются между собой исключительно знаками. Указательный палец, которому придается прыгающее движение, служит указанием кенгуру; вытянутые большие пальцы – опоссума; вся вытянутая рука ребром – рыбу.

А вот как объясняются на охоте бушмены: «Появилось девять бушменов, изнуренных голодом, – рассказывает один наблюдатель. – Они выстроились в одну линию на расстоянии двухсот шагов друг от друга и начали описывать полукруги то в одном, то в другом направлении. Таким образом они в короткое время могли обследовать большое пространство. Когда кто-либо из них замечал след, он молчаливо поднимал дротик. Этот знак, повторяемый соседями, доходил до последних звеньев цепи, и все охотники направлялись к указанному месту. Они напоминали хорошо дрессированных собак. На правом фланге был обнаружен след большой антилопы. Все молча сошлись на совет и объяснились дротиками. Двое самых молодых и ловких начали подкрадываться и скоро исчезли. Точно так же молча они вернулись и повели товарищей».

Негры выработали себе другой бессловесный, хотя и не беззвучный язык: они сообщают друг другу, как бы по телеграфу, путем барабанных звуков, весьма сложные вести.

«При помощи барабанного языка, – рассказывает один путешественник, – черные могут сноситься между собой на расстоянии целых верст, чтобы что-нибудь узнать, рассказать какую-нибудь историю, призвать кого-нибудь или даже высмеять и выругать его. Барабанный язык – это настоящее наречие, изучение которого представляет для европейца большие трудности, тем более, что негры стараются держать его в тайне».

Негр, разговаривающий со своим незримым собеседником при помощи барабанного языка.

Среди ночной тиши ухо путешественника по внутренней Африке часто ловит звуки этой барабанной речи, несущиеся с разных сторон то частой отрывистой дробью, то тягучими ударами. Таким «телеграфом» кроме негров пользуются еще многие океанийцы, а также и некоторые краснокожие.

Из самого жалкого материала дикарь может приготовить превосходные вещи: мельчайшие кусочки плавучего дерева превращаются под рукой эскимоса в совершенное охотничье орудие, а скорлупа кокосового ореха под резцом полинезийца – в роскошный сосуд. Так и из скудного запаса слов, вошедших в его бедный язык, дикарь умеет сплетать настоящие цветы поэзии и красноречия.

Песня, можно сказать, никогда не сходит с уст дикаря. И как в своем хозяйстве он привык пользоваться самодельными предметами, так и слова и мотив песенки каждый дикарь придумывает собственные.

Один английский путешественник говорит:

«Для австралийца песни то же, что для нашего матроса щепотка нюхательного табаку. Если он сердится– он поет; доволен– поет; голоден – поет; и, конечно, особенно весело поет, когда напьется „огненной водой“ до опьянения».

Песни этих дикарей, на живую нитку сшитые, очень незатейливы и показывают нам, что высокий дар поэтического творчества дался людям не сразу. Послушайте для примера несколько песен диких австралийцев.

Возвращаясь с удачной охоты, племя затягивает что-то вроде победного марша, «Нарриньери идут», – вещает их песнь.

 
Нарриньери идут.
Сейчас они придут.
Все несут кенгуру И идут быстро.
Нарриньери идут.
 

Вернувшись усталый домой, австралиец поет:

 
Теперь я утомился.
Через всю Иерну сюда
Дорога бесконечно длинна.
 

А после сытного обеда он в песне вспоминает впечатления прошедшего дня:

 
Кенгуру бежал быстро,
А я еще быстрей.
Кенгуру был жирен,
А я его съел.
Кенгуру, кенгуру!
 

В песне он высказывает и свои наивные мечты:

 
Горох, который едят белые,
Охотно бы я поел.
Охотно бы я поел.
 

Своим воинственным чувствам австралиец тоже дает исход в песне. Собираясь в битву, он поет заодно со своими товарищами:

 
Колите врага в лоб,
Колите его в грудь,
Колите его в печень…
 

– и т. д.

В большом ходу у австралийцев и насмешливые стишки. Однажды европейцу довелось слышать такую песенку, сложенную тут же австралийцем про своего длинноногого собрата.

 
Вот так нога,
Вот так нога,
У тебя ноги, как у кенгуру!
 

Когда дикари собираются вместе для танца или для работы, у них складываются хоровые песни. То один, то другой из них, – или же какой-нибудь испытанный запевала, – поет придуманную им фразу, а хор подхватывает припев.

При таком хоровом пении всякая работа идет дружнее и лучше ладится, и поэтому рабочие песенки распространены повсюду среди дикарей; их поют и при плетении цыновок, и при размоле муки, и при гребле, и при всякой другой ручной работе.

Негр певец.

Первоначально эти песни имели мало смысла и состояли больше из ничего незначущих восклицаний. Потом в них стали влагать больше содержания и излагать в песне какое-нибудь происшествие дня или вплетать в нее какую-либо шутку.

Один английский путешественник рассказывает о негритянке, оказавшей ему в крайней нужде радушный прием. Она велела своим девушкам дать ему подкрепиться и устроить ему постель, а когда это было сделано, посадила их опять за пряжу хлопка. И сквозь сон путешественник долго еще слышал, как девушки пряли, облегчая себе работу хоровым пением. Одна песня была, очевидно, тут же сложена, ибо в ней говорилось про пришедшего бедного «белого человека». Ее мелодия звучала нежно и жалобно, а смысл ее был таков:

 
Ветры шумели, падал дождь,
Бедный белый человек, такой усталый и слабый,
Сел под сенью нашего дерева!
У него нет жены, которая бы намолола для него зерна,
Нет матери, которая наполнила бы ему чашку молоком.
 

Так запевал один голос, а остальные подхватывали затем хором:

 
О, окажите милосердие белому человеку,
Ни жена ни мать не заботятся о бедном.
 

Чем содержательнее становилась хоровая песнь дикаря, тем больше выделялись среди прочих искусные запевалы, умевшие сложить на всякий случай складную песню. Так появляются у дикарей особенные «певцы», поэты. Они слагают песни уже не только для себя, а для всего племени. Они учатся друг у друга, перенимая удачные выражения и красивые мелодии, совершенствуются в умении подбирать звучный стих, меткое слово и картинное сравнение. И тогда поэтическое творчество становится особым занятием среди прочих, которому посвящают себя немногие избранники.

Такого развития достигла поэзия у островитян Великого океана. Они выработали у себя настоящий несенный язык, богатый картинными сравнениями. Конец жизни– смерть сравнивается в их песнях с захождением солнца. Невежество они называют «ночью ума». Скромность они обозначают тем же словом, которым называется у них вечерний мягкий свет. Свертывание парусов сравнивается у них с складыванием крыльев.

Поэтический талант островитяне считают даром свыше. Их поэты рассказывают, что во сне они были перенесены в «призрачный мир, где божественные существа научили их песне». На островах Тонга они удалялись в уединенные величественные местности, чтобы там сложить свои песни. Они любили природу и воспевали ее красоту. Вот одно из их поэтических произведений (в переводе оно, конечно, потеряло свой размер):

 
«Пойдем в Лику полюбоваться заходом солнца.
Послушаем там пение птиц и воркование голубя.
Там, на склонах, мы нарвем цветов и сплетем венки…
Стоя неподвижно на склоне, затаив дыхание, вперим взоры вниз в даль моря и глубину его.
Моя душа возвышается, когда я созерцаю в глубине прибой волн, напрасно пытающихся пробить твердую скалу.
О, насколько счастливее чувствуешь себя здесь, чем в селении!
Но уж вечер, пора идти домой.
Чу! Доносятся звуки песен!
Не готовятся ли то наши к ночному поминальному танцу на могилах в Танее?
Так идем же!
Как не вспомнить счастливых времен, когда война не разорила еще нашей страны!
Горе! Страшная вещь – война!
Посмотрите: опустошена страна и беспощадно избиты сотни людей.
Без крова остались вожди.
Довольно же нам предаваться мечтаниям!
Война в нашей стране!
Страна Фиджи пришла с войной в нашу страну Тонга!
Теперь и мы должны сделать, как они».
 

Имеет и Африка своих певцов. Они бродят по стране, причудливо наряженные, и, наигрывая на струнном инструменте, поют свои песни и передают нараспев рассказы о своих путешествиях и приключениях. Их всюду встречают почет и уважение, и даже во время войны они безбоязненно могут передвигаться по всей стране – их никто не тронет. У них сложился свой песенный язык, о происхождении которого они рассказывают следующую прекрасную легенду:

«Великий дух, создав человека, стал говорить на странном языке – цветистом и картинном. Никто не мог его понять. Люди приняли его за безумца и бросили в море. Одна рыба проглотила его. Рыбак, поймав эту рыбу и съев ее, тоже заговорил чудесным языком. Он был побит камнями и зарыт глубоко. Ветер пустыни раскрыл его могилу и занес несколько пылинок его праха на охотника. И охотник заговорил тогда таинственным языком о неведомых предметах. Люди испугались, убили охотника. Они растерли его тело в порошок, такой же мелкий, как песок пустыни, и развеяли его по ветру. Один человек, который играл на струне, натянутой на тыкве, вдохнул несколько песчинок праха охотника. И тотчас же он запел подобно струне, и его песнь заставила всех плакать. Из жалости его оставили жить. Так с тех пор певца жалеют всюду».

Как и хоровая песня, так постепенно складывались у дикарей их сказки, сказания, басни, пословицы.

Что бы ни бросилось в глаза дикарю в окружающем его мире, у него живо складывается какое-нибудь своеобразное объяснение того, что он видит. Незатейливая сказка готова в его воображении, и он рассказывает ее своим родичам, когда вечером все соберутся вокруг ярких костров. Если его сказка покажется удачной, ее рассказывают вновь и вновь, по прихоти изменяя и дополняя ее. И так она подчас переживает своего творца и передается от отца к сыну.

Сказки, которые европейцам удалось слышать в диких странах, иной раз бывают столь же бессмыслены и несвязны, как те, что сочиняют наши дети. Но наряду с такими неудачными, у дикарей есть и другие, которые не уступят нашим лучшим народным сказкам.

Среди сказок дикарей иные до поразительности схожи с теми, что мы привыкли слышать в детстве. В одной сказке негров-каффров рассказывается, например, как двое сирот-близнецов, брат с сестрой, убегают от своей злой мачехи. Как Ваня и Маша в нашей сказке, они спасаются при помощи хитрости. Во время бегства они перебираются через реку, благодаря услугам белого селезня.

Есть у дикарей и свои героические сказания, воспевающие старину и подвиги чудесных предков. Бакаири в Бразилии рассказывают о том, как их родоначальники Кери и Каме дали людям основы общежития и поставили для их блага солнце на небо, чтобы оно светило и грело им.

Полинезийцы приписывают много чудесных дел своему предку Мауи. Это он изобрел дротики и крючья для ловли рыб, похитил огонь у подземного бога, создал первое домашнее животное – собаку, поймал, наконец, в ловушку солнце и заставил его совершать свой небесный обход в правильные сроки. До этого, по уверениям полинезийцев, солнце было лентяем и гулякой и ходило по небу, не зная ни времени ни порядка.

Часто, собираясь вместе для обсуждения своих мирских дел, дикари достигали настоящего искусства в произнесении сильных речей и в ведении споров. Краснокожие ораторы вызывали особенное восхищение у слышавших их европейцев.

Как и в своей поэзии, дикари любят прибегать в своих речах к картинным сравнениям и цветистым выражениям. «Черная туча поднимается на небе», говорил краснокожий оратор вместо того, чтобы сказать: «нам грозит война». – «Зарыть в земле топор» – значило «заключить мир». – «Вы говорили губами, а не сердцем», – укорял оратор того, кого подозревал в желании обмануть. И, обращаясь к своим слушателям, предупреждал их: «Не слушайте пения птиц».

Свои речи краснокожие произносили всегда тоном глубокого убеждения; каждое слово их было взвешено, ничего лишнего они не говорили. «Слушая их, – свидетельствует один путешественник, – можно ясно видеть, что они искренно верят в то, что говорят».

Дикарь не только поэт и оратор, – он музыкант. Музыку дикари повсюду страстно любят.

Когда Колумб высадился на острове Кубе, островитяне были очарованы звоном колокольчиков, которые привезли с собой испанцы; не колеблясь, они отдавали слитки золота за эти мелодичные инструменты.

Ливингстон рассказывает, что чернокожие воины были однажды до слез тронуты гимном, который он пропел в их собрании. А ниам-ниамы, страшные для своих соседей людоеды Африки, до того увлекаются, играя на своих жужжащих и звонких мандолинах, что забывают и еду, и питье; целые ночи напролет просиживают они за такой игрой. И про других негров путешественник говорит: «Некоторые любители музыки „пощипывают“ свой инструмент с утра до вечера и когда проснутся ночью, тотчас же принимаются за свое музыкальное упражнение».

Музыкальных инструментов, от самых простых до очень сложных, дикарь придумал такое множество, что из них можно было бы составить целый оркестр. Впрочем, странствующие чернокожие музыканты Африки действительно составляют между собой оркестры и задают настоящие концерты.

Африканский оркестр.

Самый простой род музыки у дикаря состоит в отбивания такта во время плясок и пения. В Полинезии иной раз пользуются для этого тем природным барабаном, который представляет собой грудная клетка человека: левую руку кладут на грудь, а правой колотят по ней. Или еще заставляют в такт хрустеть свои пальцы.

Самый первобытный вид барабана мы находим у австралийцев: там женщины туго натягивают между бедер свой кожаный передник и отбивают по нем такт папочками. У других дикарей есть уже настоящие барабаны в самых разнообразных видах; негры и некоторые островитяне Тихого океана очень любят барабанную музыку и на наш вкус даже слишком злоупотребляют ею.

На Соломоновых островах в торжественных случаях появляются целые оркестры из двадцати человек, причем половина музыкантов бьет в большие и толстые бамбуковые барабаны. Нужно ли говорить, что музыка выходит тут более громкою, чем приятною.

Барабанщик восточной Африки с исполинским барабаном на колесах.

Срезав тростник, дикарь умеет сделать из него свирель– этот прообраз всех духовых инструментов человека. На такой свирели он выводит мелодии не только ртом: таитские музыканты играют на ней носом и исполняют таким образом несколько простых мелодий из трех или четырех нот. Бразильские дикари умеют выделывать флейты из костей человека и животных, а туземцы Новой Зеландии превращают раковину в трубу. Негры делают себе трубы из рогов антилопы и из слоновой кости. Путешественники с восхищением говорят об искусстве, с каким черные горнисты разыгрывают самые трудные пьесы.

Из своего пука дикарь тоже научился извлекать звуки: так создал он первый струнный инструмент. Некоторые негры и теперь играют на луке. Чтобы их игра выходила звучнее, они прикрепляют к луку пустую тыкву, а чтобы извлечь из тетивы различные звуки, она натягивают ее сильнее или слабее, с помощью скользящего по ней кольца[11]11
  См. таблицу «Искусства и ремесла у кафров», при очерке IX. Там изображен этот первобытный струнный инструмент.


[Закрыть].

У негров встречаются также инструменты, похожие на нашу арфу и цитру. Есть у них даже нечто вроде переносного фортепиано, – так называемое «маримбо». Оно состоит из 15–20 деревянных пластинок различной толщины, издающих разные звуки; а чтобы звук лучше отдавался, под деревянными клавишами укреплены пустые тыквы. Негры играют на них, держа четыре палочки в руках так, что могут извлекать по четыре звука сразу. Получается в высшей степени приятная для слуха музыка, хотя в ней трудно уловить какую-нибудь мелодию.

Арфа негров.

С неменьшим воодушевлением, чем песне и музыке, предаются дикари и художественному творчеству. Посещающие их европейцы не раз приходили в немалое изумление от художественного таланта грубого дикаря. И, что всего замечательнее, – самые грубые среди диких племен, – те, что промышляют только охотой, – оказались самыми искусными рисовальщиками. Этому, впрочем, нашли объяснение. Охотничья жизнь постоянно развивает в дикаре тонкую наблюдательность, меткость глаза, твердость руки: без этих качеств ведь невозможно вести удачную охоту. Так дикарь проходит лучшую художественную школу.

Его меткий глаз правильно улавливает все характерные линии фигуры, а твердая рука ловко и верно передает на камне, кости или дереве схваченную глазом линию.

Так, в стране диких охотников, вдоль отвесных стен скал, создались целые галереи картин.

Большинство их изображает животных. Австралийцы представляют на своих рисунках акул, с их верными спутниками– рыбами-лоцманами, или собаку, жука, краба, кенгуру и т. д. А на бесплатных выставках произведений бушменских рисовальщиков можно видеть слонов, носорогов, жираф, буйволов, антилоп, страусов, обезьян, гиен – словом целый зоологический музей.

Рисунки бушменов на скалах.

Среди изображений легко различить также и представителей человеческих типов юга Африки; тут есть портреты самого малорослого бушмена с луком, а наряду с ним– изображение высокого кафра с копьем-ассегаем и, наконец, представителя белой расы – бура, в широкополой шляпе, с его ужасным огнестрельным оружием[12]12
  К очерку XIV – «Как и из-за чего дикари ведут между собою войны» – приложен характерный рисунок бушменов, изображающий их битву с кафрами.


[Закрыть].

Лучшие бушменские рисовальщики знакомы уже с тем, что наши учителя рисования называют «законами перспективы»: фигуры, которые нужно представлять себе более отдаленными, они изображают в меньших размерах, чем те, что должны быть впереди них, ближе к зрителю. От этого рисунок становится гораздо живее. Кстати здесь нужно заметить, что древние египтяне не имели понятия об этом важном правиле рисования и представляли на своих картинах все фигуры, – отдаленные и близкие, – в одинаковых размерах. Дикому бушмену есть, значит, чем гордиться.

Мы уже знаем, что дикаря большие охотники до всяких украшений и мастера украшать всячески свою утварь, оружие и другие предметы обихода. Глядя на такие накрашенные и резные узоры, можно подумать, что они измышлены причудливым творческим воображением дикого художника. Но на самом деле это не так.