Текст книги "Дикари, их быт и нравы"

Автор книги: Яков Берлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

V. Вожди и начальники

Жезл из перьев с Гавайских островов.

Когда у нага спросили однажды, кто властвует в их племени, живущем в восточной Индии, он гордо воткнул свое копье в землю и опираясь на него сказал:

«Другого раджи у нас нет».

И он стал насмехаться над предположением, что один может властвовать над многими.

Действительно, многие дикари не признают над собой никаких начальников: древний обычай, свято всеми чтимый и строго соблюдаемый, – их единственный властелин, и мы уже знаем, как этот властелин правит всей жизнью дикарей. И старейшины, которые пользуются особым почетом и уважением среди таких «безначальних» дикарей, – только хранители и истолкователи древних обычаев.

Человек, не знающий начальства. Воин-нага.

Временами, однако, и эти дикари подчиняются воле одного из своей среды. Ведь даже стадо животных имеет своего главаря, – как же не выбирать себе главу дикарям, когда они отправляются на совместную охоту, принимаются сообща за какую-нибудь крупную работу, или же поднимают войну против соседей? Здесь необходим руководитель, которые храбрее, решительнее и опытнее всех других и сумеет повести, куда и как нужно, остальных. Потому-то дикари в таких случаях подчиняются воле одного, поставленного ими над собой, вождя.

Краснокожие охотники Америки собираются все вместе вечером накануне выступления на охоту и общим советом выбирают над собой самого достойного в вождя. Этот вождь должен хорошо знать места и приемы охоты и пользоваться славой храброго воина и ловкого охотника. На следующий день он держит речь, в которой упоминает о всех правилах охоты и грозит нарушителям этих правил отнятием оружия и уничтожением их луков и стрел, хижин и всего, что в них будет найдено. Эти строгости установлены потому, что неосторожность, нерадивость одного охотника может повести к тому, что вся собравшаяся дичь ускользнет, и охотничий стан будет обречен на голод и нужду. Вождь подразделяет затем всех охотников на отряды для открытия и загона дичи, назначает каждому его место и следит за тем, чтобы все действовали согласно. Когда охота кончена, он производит раздел добычи между всеми семьями, соблюдая равенство и справедливость.

Военный вождь индейцев.

Такие вожди – только «первые среди равных». Они не властвуют над другими членами племени, а лишь временно руководят ими и когда охота кончается занимают свое прежнее положение простых членов племени. И дорого платится подчас тот из дикарей, кто, нарушая древние обычаи, хочет стать господином над жизнью и имуществом всех прочих членов своего племени. Легенды эскимосов рассказывают о жестокой участи, постигавшей всякий раз таких посягателей на право других: соплеменники предавали их лютой казни.

Однако у тех дикарей, что ведут постоянные войны, по необходимости укрепляется власть одного над многими. «Опыт научил их, – рассказывает один путешественник про индейцев, – что во время войны подчинение так же необходимо, как и мужество». И потому дикие воины ставят над собой начальника и слепо подчиняются ему во время похода, отдавая ему право над своей жизнью и смертью. Один путешественник рассказывает, как он в своих странствованиях по девственным лесам Бразилии однажды наткнулся на скелет, привязанный лианами к дереву. Оказалось, что это был воин, которого вождь велел расстрелять стрелами за ослушание его приказания…

Прежде чем занять среди своих высокое положение военачальника, дикарь должен выдержат своего рода экзамен на звание самого храброго, сильного и ловкого воина. В Австралии это звание дается тому, кто меткой и сильной рукой метает копья и с особенной ловкостью умеет, не двигаясь с места, одним поворотом тела уклоняться от удара пущенных в него одно за другим 5–6 копий. У индейцев-команчей честь главенства достается тому, кто отличился в приобретении большого количества скальпов, снятых у сраженных врагов. У чилийских индейцев избирается в вожди тот, кто может снести на плечах самое длинное бревно, а у даяков– тот, кто докажет свою ловкость при взлезании на высокий, тщательно натертый жиром столб. Но едва ли не самый строгий искус должен пройти главный начальник буйных караибов. Он должен отличиться в нескольких походах, бегать, плавать и нырять лучше остальных, носить такую тяжесть, которую другие лишь с трудом могли поднять. Но всего этого было им недостаточно.

Военный вождь негров, идущий на бой.

Для испытания выносливости его зарывали по пояс в муравейник, подвергали бичеванию, жестоко искалывали все тело зубами акулы. И все эти испытания он должен был вынести, не обнаруживая ни малейшим образом чувства боли, смеясь и шутя, как будто бы он был в самом веселом и спокойном настроении. Зато тот, кто проходил весь этот искус, избирался на всю жизнь вождем и удостаивался больших почестей. Когда он говорил, все молчали; когда он шел по стану, – все почтительно расступались перед ним, уступая дорогу, а на пиршествах ему принадлежало первое место и лучшая часть кушаний.

Черный властелин и его приближенные.

Так возвышаются среди воинственных дикарей властные начальники. Удачным ведением войн они достигают все более высокого положения, пока не становятся настоящими повелителями над порабощенными племенами и над своими бывшими товарищами. В честь такого повелителя слагают хвалебные песни, перед ним бросаются на землю, на него – грозного и сильного – не решаются поднять глаз. И когда такой властелин умирает, верят, что дух его – столь же могущественный – постоянно покровительствует его потомкам на земле, верят также, что самая сила и могущество вождя передаются его детям. И потому, в надежде на военные удачи, признают новым вождем сына усопшего. Власть начальника становится таким образом наследственной.

Дворец начальника в Новой Каледонии.

А через несколько поколений родоначальник властвующей семьи рисуется уже в сказаниях и преданиях, рассказывающих о его подвигах, каким-то божественным, высшим существом. И на его потомка, на здравствующего властелина, начинают поэтому тоже смотреть, как на близкого и угодного божествам человека. Теперь все верят, что боги благоприятствуют начальнику и карают жестоко того, кто возбудит его неудовольствие и гнев. А сам начальник выдает себя за всемогущего представителя божеств на земле – за волшебника, который может и обеспечить стране благоденствие и наслать на нее всякие бедствия. Часто жрецы дикарей – знахари и колдуны – помогают начальнику морочить его подданных: ибо они знают, что за таким сильным человеком, как начальник, награда не пропадет. Есть еще другие люди, которые укрепляют власть начальника: это торговцы. Начальник обладает исключительным правом вести торговлю. Она обогащает его, и, благодаря ей, он делается еще более сильным.

Прежде, когда вождь был только «первым среди равных», он существовал для того, чтобы служить всему племени. Теперь, когда начальник приравнен к богам, его подданные существуют только для него. Мазамбарцы в Африке говорят, например: «мы все рабы зумбы» (так называют они своего властелина), он наш «мулунгу» (бог). Жизнь и имущество подданных принадлежат властелину и он может по своему желанию распорядиться ими. Вожди племени ниам-ниам, живущего в долине верхнего Нила, забавлялись тем, что бросали на шею кому-нибудь веревку и приказывали тут же своим служителям отрубить ему голову. Это делалось для того, чтобы показать, как мало значат для властелина его подданные, и чтобы держать их в постоянном страхе. Во время приема европейских путешественников властительный владетель Уганды, в Африке, Мтеза приказывал схватывать то одного, то другого из окружавших его и отрубать им тут же голову; так доказывал он европейцам свою неограниченную власть над жизнью и имуществом туземцев, – ибо все, что принадлежало казненному, переходило во власть Мтезы.

Правители, которые стараются постоянно напомнить окружающим, что они– божественные существа, пользуются для этого повсюду всякими внешними отличиями. Они носят какой-нибудь особенный, запретный для всех других простых смертных, наряд, держат в руке начальнический жезл в виде палицы или махалки от мух, выступают в сопровождении копьеносцев, колдунов и вооруженных женщин, под звуки раковинных труб и оглушительный треск барабанов…

У гавайских правителей существовал особый придворный язык, отличающийся от народной речи, и мы уже упоминали о тех пышных и бессмысленных церемониях, которыми полна жизнь подобных повелителей дикарей. Этим церемониям приписывается не меньшее значение, чем богослужебным обрядам, и тот, кто преступит их, наказывается не менее жестоко, чем святотатец.

Вождь-волшебник лангов.

В Лоанго, в Африке, все в присутствии вождя должны были бросаться на землю и кататься в пыли. Поднимать глаза на него считалось величайшим преступлением. За нарушение этого правила однажды были умерщвлены несколько детей и в их числе одиннадцатилетний сын вождя…

Так жестоко поплатились иные дикие племена в Африке и Полинезии за свою страсть к войнам и набегам: порабощая своей власти более мирных и слабых соседей, они сами все более подчинялись своему вождю, пока не утратили совсем былую свободу и не стали его рабами.

Та же история повторялась не раз в жизни европейских народов. Стоит здесь лишь вспомнить судьбу древних римлян. В пять веков покорили они полмира, – а под конец существования своего царства оказались сами, наравне с порабощенным населением завоеванных стран, подвластными произволу одного человека – какого-нибудь жестокого и глубоко порочного Нерона.

«По вечным, великим, могучим законам» совершается жизнь людей на земле. Эти законы одни для всех стран; потому-то народы, нисколько не похожие друг на друга ни верованиями, ни языком, ни внешним видом, подчас так близко напоминают один другой своими судьбами.

VI. Делу – час, потехе – время

Танец айнов.

«Одна маленькая горсточка при покое лучше двух полных горстей при хлопотах и тягостном труде».

Так думал Соломон Мудрый. И дикари рассуждают не иначе. Ради заработка, ради того, чтобы накопить богатства, дикарь никогда не станет надрывать своих сил; ибо выше всего он ценит свой покой. Он часто готов даже терпеть голод и всякие лишения, лишь бы не напрягать своих сил в труде. И, так равнодушно относясь к невзгодам настоящего, он совсем не тревожится мыслями о том, что ждет его впереди, и не заботится о завтрашнем дне. Когда судьба бывает благосклонна к дикому охотнику и посылает ему богатую добычу, или когда она одарит дикого земледельца обильной жатвой, – тогда в их стане начинается великое пиршество. Еда сменяется сном, сон– песнями и пляской, и так, веселясь и пируя, дикари проводят день за днем и уничтожают в короткое время громадные запасы пищи. И никого из пирующих не омрачает мысль о голодной нужде, неминуемо следующей за такими расточительными пиршествами.

Дикарь не научился еще разумной предусмотрительности и потому у него постоянно или «широкая масленица», или «великий пост».

Человек, умеющий быть веселым. (Дикий австралиец).

Вот что рассказывает про диких чукчей один русский писатель, побывавший на крайнем северо-востоке Сибири:

«Когда кита прибьет куда-нибудь к берегу, начинается настоящее пиршество. Дикари и собаки отъедаются китовиной до самого нельзя. У всех лица и платья перепачканы жиром. Запах ворвани слышен тогда далеко от стана.

Едят целый день; наконец сон смыкает очи, переполненный желудок требует отдыха. Чукча засыпает, держа в зубах кусок китовины, которую медленно жует, а верная жена садится рядом и пальцем старается впихнуть мужу в рот жирный кусок. Так продолжается пир до тех пор, пока волны не уберут последних достатков добычи. Тогда опять начинается голод».

Любят дикари покутить и пожить на широкую ногу и в других странах. На иных островах Тихого океана жатва растущих там злаков служит всякий раз поводом к устройству пышных празднеств «пилю-пилю». Целыми племенами ходят тогда туземцы по очереди друг к другу в гости, проводя дни и ночи под-ряд в пиршествах и весельи. А алеуты на дальнем северо-западе Америки с ноября по февраль то и дело устраивают шумные празднества, ради которых целые селения отправляются друг к другу в гости. Гостеприимные и «хлебосольные» хозяева ничего не жалеют для того, чтобы празднество вышло пышнее, и не описать, сколько поглощается пирующими в этот веселый сезон рыбьего жира и сырого мяса!

Сам беспечный и беззаботный, дикарь смотрит на алчных европейцев, как на каких-то безумцев. Он никак не может понять, зачем они надрывают в погоне за добычей свои силы, зачем они, ради приобретения имущества, столько мучат себя и других. Разве можно найти в этом удовольствие? Разве разумно добровольно принимать на себя столько всяких тягостей?

Много раз дикари высказывали белым свои недоумения по этому поводу. Бот что говорил, например, один краснокожий охотник бледнолицему торговцу:

«Приятель, ты очень неразумен, отдаваясь во власть стольких тревог и забот. Вечно терзает тебя дума о том, чтобы сберечь свое богатство и прибавить к нему еще новое. Ты постоянно опасаешься, чтобы кто-нибудь не обокрал тебя в твоей стране или на море, или чтобы твои товары не погибли во время кораблекрушения. И так ты стареешь преждевременно, твои волосы седеют, твой лоб покрывается морщинами, тысячи тревог и печалей роятся в твоем сердце и ты приближаешься быстрыми шагами к могиле. Зачем ты ищешь богатства на далекой чужой стороне? Почему не презираешь, подобно нам, богатства? Разве богатство сохраняет вас от смерти? Или вы можете взять его с собой в могилу?»

Когда европеец слышит из уст дикаря подобные укоризны, ему становится как будто немного совестно перед таким простодушным бессребренником.

Но теперь он не хочет признавать справедливости упреков дикаря, на которого привык смотреть свысока. И вместо ответа он говорит дикарю:

«Ты ведь всегда думаешь и ведешь себя, словно малый ребенок, и тебе в твоей детской беспечности не понять серьезных дел и тяжелых дум развитого европейца».

А дикарь по своей деятельности и по своему душевному складу и впрямь напоминает ребенка. Из-за пустяков он радуется, из-за пустяков готов всегда и удариться в слезы, которые высыхают у него не менее быстро, чем у наших маленьких детей, – и тогда он вновь готов хохотать без удержу. Грозные негрские властелины, забыв всю свою чванную спесь, с восторгом забавлялись гуттаперчевыми куклами, коробочками и другими детскими игрушками, которые привезли в их края европейские путешественники. А один новозеландский вождь, с пышными церемониями посетивший европейцев на их корабле, проливал там, словно ребенок, горькие слезы, когда его новая одежда была запылена мукой…

Как наши дети, дикарь живет минутой и не умеет обдумывать своих поступков и сдерживать себя. Что ему вздумается, то он сейчас и сделает: от желания до дела у него всегда один шаг. И оттого, что у дикаря нет выдержки, он – плохой работник. Однообразный, продолжительный труд совсем не по нем. Едва начав какую-нибудь работу, он уже бросает ее, чтобы приняться за другую, а не то просто, чтобы насладиться бездельничаньем и забавами. Вот что рассказывает, например, один старинный путешественник про туземцев Антильских островов:

«Когда они дома, они употребляют на работу не более одного часа в день, и то столь лениво, что кажется, будто они смеются над делом. Все остальное время они занимаются своим туалетом, игрой на флейте или предаются сладостному покою».

Впрочем, в оправдание дикаря мы должны здесь вспомнить, что всякий труд дается ему много тяжелее, чем европейцу. Он ведь лишен всех тех хитроумных приспособлений и машин, которые столь облегчают труд европейцу. И ему приходится поэтому преодолевать всякую работу больше простым, грубым напряжением своих сил. Дальше читатель познакомится поближе с рабочим инвентарем дикаря[6]6
  В IX очерке – «Голь на выдумки хитра».


[Закрыть]. Тогда он поймет, почему индейцу нужно несколько лет только для того, чтобы выдолбить челн, так что иной раз дерево загнивает, прежде чем работа достигает конца.

Значит, повседневный труд тяжел для дикаря не только потому, что он природный ленивец, но и потому, что он не имеет еще необходимой выдержки. Кому приходится работать чуть не с голыми руками, для того всякий труд является и впрямь маятой и несносной тягостью.

Ненавидя тяжелый труд, дикарь тем выше ценит благостный покой. Однако и он знает свою любимую деятельность, которой предается с настоящей страстью, не зная здесь устали.

Когда дикого австралийца мучит голод, ему лень подняться и отправиться в поиски за добычей. Он терпит до последней возможности, стягивая потуже свой пояс, чтобы укротить свой тощий желудок. Но когда такому ленивцу понадобится красная охра для окраски своего тела и волос, он не будет долго мешкать. Если эту краску нельзя достать вблизи, он не остановится и перед далеким трудным путешествием, длящимся иной раз несколько недель. Этот дикарь не станет также тратить много труда на то, чтобы защитить свое голое тело от зноя, непогоды и стужи, и ходит почти совсем нагим. Но тем старательнее он обвивает свои руки и ноги браслетами из волокон растений и надевает на него ожерелья из кусочков тростника или соломы, а не то еще из зубов кенгуру.

Не одни дикари Австралии поступают таким образом: везде эти люди лишены того, что мы привыкли считать предметами первой необходимости, но зато обладают многими такими вещами, которые кажутся нам излишней роскошью.

Далеко-далеко от нас, на холодном юге, есть неприветливая страна, прозванная европейцами Огненной Землей. Это – край вечных бурь и непогод, тумана и холода, – край вечно хмурого неба, где в год наберется не более пяти-шести ясных солнечных дней. Тамошние жители – убогие и нищие люди. Против всех невзгод сурового климата они не имеют иной защиты, кроме ветхого шалаша из нескольких веток, кое-как прикрытых травой, да узкой шкуры, привязанной у шеи: этой шкуры не хватает на то, чтобы укрыть все тело, и дикарь пользуется ею, как мы нашим зонтом, нося ее – смотря по ветру и дождю – то спереди, то сзади.

«Ночью пять-шесть таких туземцев, – рассказывает про этих дикарей знаменитый английский ученый Дарвин, – нагих, едва защищенных от ветра и дождя, обычных в этом бурном крае, спят вместе на земле, сбившись в кучку, как животные. Глядя на них не верится, что это такие же существа, как мы, и обитатели одного с нами мира».

Индеец с празднично раскрашенным лицом.

Татуированный полинезиец.

А теперь послушайте, сколько забот и внимания посвящают эти нищие, убогие люди своему туалету!

«Разнообразие их шейных повязок поразительно, – говорит один исследователь дикой жизни: – тут и ленты из шкуры морской собаки, и шнуры с нанизанными костями, зубами и раковинами самых разнообразных сортов, и плетеные тесьмы из жил гуанако, и воротники из перьев».

Огнеземелец столь падок до подобных «модных вещей», что нередко выменивает на них свой последний плащ.

Конечно, не все дикари такие нищие люди, как австралийцы с огнеземельцами. Но у всех них то, что нам кажется праздной прихотью и пустой забавой, занимает в жизни первое место.

Можно сказать, что среди дикарей нет такого человека, который не носил бы на себе какого-либо украшения. Иметь наряд сообразно обычаям своего племени – это всем дикарям представляется делом первостепенной важности, на которое не жалеется никаких трудов.

Негры-ланги в области верхнего Нила тратят несколько лет на свой головной убор, который поднимается над головой целой башней в поларшина вышиной.

Самоанка в модной прическе.

А шлифовка и просверливание белого, как молоко, и твердого, как гранит, куска кварца, который бразильские индейцы носят на шее, требует нередко долгого труда двух поколений!..

Так уже в дикую жизнь, величавую своей бесхитростной простотой, вкрадываются суетные желания и начинают овладевать душой человека и править его деятельностью. Кстати здесь заметить, что у дикарей все украшения и наряды достаются на долю мужчин, – в полную противоположность европейским обычаям.

С неменьшим усердием, чем самих себя, дикари украшают предметы своего обихода.

Ботокуд с губной и ушными втулками.

Татуированный рубцами негр.

Когда европеец глядит на подобные вещи, он только диву дается: как сумел дикарь со своим грубым орудием исполнить столь тонкую работу, где набрался он такого вкуса и терпения! Представьте себе, например, громадный слоновой бивень, сверху до низу покрытый множеством фигурок в 3–5 сантиметров, словно в карнавальном шествии тянущихся бесконечной вереницей… Сколько труда – должен вложить в подобную вещь негр, вырезывающий эти фигурки простым ножом! Или взгляните на изображенные на нашем рисунке цепочки из моржового зуба, вырезанные на досуге алеутом его каменным и костяным орудием. Разве это не замечательный памятник человеческого терпения и настойчивости?

Цепочка алеутов из моржового зуба.

А все же дикарю исполнить такую работу легче, чем, например, срубить дерево. Ибо, украшая какой-нибудь предмет, он наслаждается своей деятельностью, испытывает творческую радость. И потому такая работа, как бы она ни была утомительна, привлекает дикаря и доставляет ему высокое наслаждение. Так, развлекаясь, он приучается понемногу к труду, и пустая, на первый взгляд, забава получает в его жизни значение важного дела.

Из праздных затей дикаря родится еще много иных неожиданных важных успехов. Так учатся они, забавляясь, разведению домашних животных. Изловив какую-нибудь тварь живою, дикарь часто приносит ее к себе домой, чтобы ради забавы вырастить и приручить ее. Под кровлей индейской хижины путешественники иной раз находили чуть не целый зверинец: тут они видели и крупных хищных птиц, и представителей безобидной крупной породы, и веселых попугаев, перьям которых индейцы могут придавать желаемую окраску, и забавных мартышек, и мускусных мышей, и проворных ящериц, бесшумно скользивших по жилью в погоне за сверчками. Все подобные твари пестуются и разводятся дикарем не ради мяса и не для какой-нибудь иной хозяйственной надобности, а исключительно из-за доставляемого ему их обществом развлечения. Даже яйца кур, гнездящихся под кровлей шалаша, не употребляются дикарем в пищу.

Но легко догадаться, что, познавши так в забаве искусство разведения животных, дикий охотник воспользуется им раньше или позже и для хозяйственных целей: из зверолова он станет тогда понемногу скотоводом.

Жадный до всякого рода развлечений, дикарь измышляет их многое множество. К любимейшему препровождению времени относится у них рассказывание сказок. Сказки да обычай – это главное наследство, которое достается им от отцов. И мы не должны ценить это наследство по нашим понятиям. Для дикаря сказка совсем не то, что для нас. Мы с детства уже привыкаем видеть в сказке один лишь занимательный вымысел, а дикарь слышит в своей сказке и мудрость предков, и научную истину. Сказка объясняет ему, как весь мир устроился таким, каким есть, она сохраняет для него предания о жизни его родоначальников, – и он верит каждому ее слову, слушает ее, как мы слушаем неопровержимые объяснения преподавателя на уроках физики. Сказочники, умеющие верно, не искажая, передавать подобные сказки, пользуются среди них огромным почетом.

Давно-давно, в ту пору, когда наши сказки только создавались, они заменяли нашим предкам всякие учебники. В них отражались народные верования и народная мудрость, все тогдашние понятия о природе и о человеке. И потому для наших предков – их создателей– сказки вовсе не были простой забавой. Только позже, когда знание человека расширилось и углубилось, он перестал верить сказке и приписывать ей серьезное значение. И подобно старинному оружию, вытесненному новым, более совершенным, – подобно луку, праще и щиту, сказка, заброшенная взрослыми, нашла себе последний приют в детской. Там она, словно старый, отслуживший свою службу инвалид, стала собирать около себя ребятишек и служить неиссякаемым источником их развлечения.

Богат и разнообразен запас сказок у дикарей; и ночью, собравшись вместе у костра, да длинными зимними вечерами, они любят пересказывать их вновь и вновь. Фиджийцы на Тихом океане целыми ночами слушают своих рассказчиков. Один предприимчивый европеец заработал в их стране порядочную сумму денег, переходя из селения в селение и рассказывая жадно внимавшим ему туземцам сказки из «Тысячи и одной ночи». Однако, при всей своей любви к сказкам, дикари, собравшись вместе, предпочитают им другого рода развлечения – более веселые и шумные, – такие, что каждый может принять в них деятельное участие. Мы говорим об их играх и плясках.

Как и слушанье сказок, игры стали теперь у степенных европейцев больше делом детей; взрослому человеку, по их мнению, смешно и не к лицу «играть». Не то у дикарей. По своей любви к играм они лишний раз напоминают наших малых ребят.

Новозеландцы, упражняющиеся на гигантских шагах.

Среди их игр, в которых принимают одинаково деятельное участие и женщины, и мужчины, и даже подчас старики, есть много знакомых и нам: например, игры в мяч, обошедшие весь шар земной, ходьба на ходулях, известная в восточной Африке и в Полинезии, игры в кости, в «ладошки», в «кошки и мышки», в «кольцо» и т. п., встречаемые в том или ином виде у многих диких племен. На некоторых островах Тихого океана туземцы забавляются во время праздника жатвы пусканием змея. Буряты в Сибири развлекаются игрою «бура», в которой собравшиеся, взявшись за руки, стараются оградить верблюжонка от свирепого старого самца-верблюда, как мы делаем это при игре в кошки и мышки. Им знакома также наша игра в «кольцо», только у них сидящие тесным кругом участники игры передают друг другу не кольцо, а рукавицу. Тлинкиты в Америке забавляются знакомым и нам угадыванием, в какой руке спрятан искомый предмет. Эту игру путешественники встречали также и на далекой южной окраине Африки у готтентотов.

Но наряду с такими общеизвестными и у нас играми, дикари придумали много своеобразных, незнакомых нам, в которых они выказывают всю свою неподражаемую ловкость и силу. Полинезийцы не раз восхищали, например, европейцев своими великолепными играми на море, на волнах которого они держались не хуже наших чаек. На нашем рисунке представлена одна из подобных забав гавайцев. Они выплывают с особыми досками за версту от берега и возвращаются вместе с приливом, чтобы во время прибоя спускаться на своих досках с гребней бурных валов в несколько аршин высотой.

Игра гавайцев на воде.

Раз отдавшись какой-нибудь игре, дикарь готов забыть обо всем на свете. Индейцы состязались иногда в игре в мяч, племя против племени, причем такая игра длилась много дней подряд и дорого обходилась проигравшей стороне: племя криков проиграло однажды таким образом чирокам обширные охотничьи угодья. А гавайцы, состязаясь в бросании камней в игре «лала», ставили на один удар свое имущество, жен, детей, даже кости своих рук и ног после смерти и, наконец, самих себя.

Еще страстнее, чем игре, дикарь предается пляске. Быть может, читателю не раз самому приходилось «прыгать от радости»; вспомнив это, он будет меньше удивляться тому, что дикари пляшут при всяком возбуждении, так что пляска становится для них как бы особым языком для выражения их чувств и мыслей.

Один путешественник, проведший долгое время среди диких веддов на о. Цейлоне, рассказывает, что они пляшут по всякому поводу – когда радуются сытному обеду или удачной охоте, когда хотят удалить мнимых злых духов или призвать добрых, когда пытаются излечить больного. А другой путешественник говорит про краснокожих Северной Америки: «Пляска для них, это – серьезное и многозначительное дело, играющее важную роль при любом происшествии в частной или общественной жизни.

Англичанин Пенн, основатель колонии Пенсильвании, пляшет с индейцами для закрепления заключенного с ними договора.

При всякого рода переговорах между двумя племенами послы приближаются к стану иноплеменников с торжественной пляской. Перед выступлением в военный поход исполняется дикий воинственный танец. Приносят ли божествам умилостивительную жертву, празднуют ли рождение ребенка, или оплакивают смерть друга, – все подобные случаи ознаменовываются у них соответственными танцами, выражающими их чувства. Пляска почитается и за наиболее действительное средство для излечения больного; а когда он сам не в силах вынести такого утомительного упражнения, знахарь делает это за него».

Ночной религиозный танец корробори у австралийцев.

Мы видим, пляска находит в жизни индейца столь же разнообразное применение, какое у нас слово, то слагающееся в веселую песню, то в горькую жалобу, то во вдохновенный призыв.

Неустанно пляшет по всякому поводу и вся бурая и черная Африка. В радости, как в горе, после победы, как после поражения, негры предаются с самозабвением пляске, проводя в ней целые ночи напролет. Даже их столь спесивые властители точно забывают свой важный сан и танцуют во время торжественных приемов иностранцев столь неистово, что пот струится с них ручьями.

Пляшущий колдун.

И путешественникам приходилось не раз наблюдать в негрских деревнях, как при первом звуке «там-тама» (барабана) старики и дети, женщины и мужчины, точно очарованные, пускались в пляс, побросав свои работы и занятия. Отдавшись пляске, негр готов в ней забыть обо всем на свете. Зная это, торговцы черными невольниками ударами бича принуждали своих рабов к танцам; в упоении пляской эти несчастные забывали терзавшую их тоску, от которой многие среди них умирали…

Служа разнообразным целям, танцы дикарей носят и разнообразный характер. Иной раз танцоры просто прыгают, как стадо телят на лугу, а иной раз выполняют ряд очень искусно размеренных и красивых движений. Есть у них танцы, в которых принимают участие исключительно мужчины, и наряду с ними такие, при которых одинаково усердно действуют и старики, и дети, и женщины.

Особенно большое удовольствие доставляли часто дикари европейцам своими «охотничьими танцами», в которых они с поразительным искусством подражают движениям и ужимкам различных животных. Таков, например, «танец кенгуру» у австралийцев. «Когда они наперерыв запрыгали, – рассказывает один путешественник про этот танец, – трудно было представить себе что-нибудь более смешное и в то же время характерное и удачное. Подобное исполнение вызвало бы на любой европейской сцене бурю восторгов и гром рукоплесканий».

Танец кенгуру у австралийцев.

Сильное впечатление производят также дикие воинственные пляски дикарей, а равно и их религиозные и маскарадные танцы. На них стекаются иной раз несколько племен вместе, и празднества длятся тогда целыми неделями подряд. Участники подобных танцев стараются особенно тщательно принарядиться, не жалея для своего туалета ярких красок. А маски, которые иногда надеваются ими в таких случаях, производят своим безобразием гораздо более сильное впечатление, чем те, которые мы видим на святках на наших ряженых. Читателю легко убедиться в этом самому, взглянув на наш рисунок.