Текст книги "Танец Черных мантий"

Автор книги: Яцек Пекара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Из книги «Слуга Божий»

(перевод «Чёрная метка»)

Яцек Пекара. Танец Чёрных мантий

А у избранных есть Ангел, как Хранитель и Страж, дабы вёл их по жизни [1]1
  [1] Пекара перефразирует изречение святого Великого Василия Кесаврийского: Kaїdy wierny ma u swego boku anioіa jako opiekuna i strуїa, by prowadziі go do їycia (в каноническом польском переводе) – У каждого верного есть Ангел, как Хранитель и Страж, дабы вёл его по жизни. В оригинале фраза звучит так: Quod autem unicuique fidelium adsit angelus velut paedagogus quidam et pastor vitam dirigens nemo contradicet – С каждым из верных есть Ангел, который, как детоводитель и пастырь, руководит его жизнью (в каноническом русском переводе).


[Закрыть].

Св. Василий

Из большой плетёной корзины высыпали перед нами на пол отрубленные головы. Я тщательно их пересчитал. Восемь. Именно столько, сколько и должно быть.

– Ну, этих волколаков [2]2
  [2] Волколак – в славянской мифологии оборотень, принимающий образ волка: это или колдун, принимающий звериный образ, или простой человек, чарами колдовства превращенный в волка.


[Закрыть]можем выкинуть из головы, – заметил сидящий рядом со мной Тадеуш Вагнер, и глянул краем глаза, оценил ли я его меткую, изящную шуточку.

Он пнул носком сапога одну из голов, та откатилась и ударилась о другую. Они сплелись свалявшимися, окровавленными бородами.

– Хорошая работа, – Вагнер похвалил людей, принёсших корзину, и дал им знак, что могут уйти.

– Глянь-ка, какая красотка, – сказал он уже мне, показывая голову молодой женщины с длинными светлыми волосами, теперь вымазанными грязно-красным. – Вот уж не было ей чем заняться…

– Люди сошли с ума, – я вздохнул. – Чем дольше живу, чем больше вижу, тем сильнее в этом убеждаюсь.

Семь мужчин и девушка, чья красота пленила Вагнера, входили в шайку волколаков, держащих в страхе округу. Переодевшись в звериные шкуры, они нападали на путников или крестьян, используя в стычках зубы и когти. Поскольку обычно они имели перевес не менее четырёх к одному, а жертвами чаще всего выбирали стариков, женщин или детей, то им удалось убить несколько десятков человек, прежде чем они были схвачены, повешены, а затем обезглавлены. Их безголовые останки мы приказали положить на рынке, дабы служили предупреждением другим деятелям, ищущим приключений. Головы же будут насажены на копья и украсят городскую заставу. Также для предостережения.

Вообще-то, это не мы, инквизиторы, обязаны заниматься этими ряжеными, но местные жители были так напуганы (внушили себе, что волколаки неуязвимы для любого оружия, созданного руками человека, и ходили, вооружившись склянками со святой водой), что мы были вынуждены сами взяться за дело. И таким вот образом городок Кобриц был избавлен от волколакской напасти, а я и Вагнер могли спокойно вернуться в резиденцию Инквизиции в Равенсбурге, где помимо нас постоянно пребывало ещё два других инквизитора, опекающих весь округ.

– Что ж, выставляем счёт бургомистру и домой, – подытожил Вагнер. Его грубо отёсанное квадратное лицо осветилось улыбкой.

– Аминь, – пробурчал я.

Выслеживание шайки заняло у нас около двух недель. И поверьте мне, дети мои, эта работа была недостойна инквизиторских способностей и времени, пожертвованного служителями Святой Службы. Единственной выгодой от этой заварухи было то, что бургомистру придётся изрядно зачерпнуть из городской казны, дабы вознаградить наш труд. Так договорился с ним Генрих Поммел [3]3
  [3] Pommel – яблочко (от лат.), противовес на конце рукояти холодного оружия. Пекара часто использует «говорящие» имена и фамилии: здесь намёк на функции Поммела в Инквизиции и на черты его характера.


[Закрыть], представитель и глава равенбургской Инквизиции. Человек, который даже собственной матери выставил бы счёт за то, что его родила. Я солгал бы, однако, говоря, что мы не ценили его за эти таланты. Инквизиторское жалованье не относится к наивысшим, а благодаря инициативе и предприимчивости Поммела, время от времени в кошельке вашего покорного слуги заводились лишние монеты. Конечно, самому Поммелу перепадало при этом больше всех, но мы не собирались с ним спорить. Во-первых, инквизиторы связаны служебной иерархией (в идеале, это должно действовать в обе стороны), а во-вторых, старое купеческое правило гласило, что лучше иметь десять процентов от ста дукатов, чем ноль процентов от тысячи. И в связи с этим бедный Мордимер [4]4
  [4] Mordimer – Мортимер, мёртвое море (от старофранц.).
  Герменевтика(от греческого hermeneutikos – разъясняющий, истолковывающий), искусство толкования текстов.


[Закрыть]был счастлив, что порой может себе позволить нечто большее, чем лишь чёрствый хлеб, запитый кружкой воды.

При всем своей предприимчивости, ловкости и цинизме Генрих Поммел был почти идеальным начальником. Почему? Ну, потому, что радовался успехам подчинённых, искренне желая, чтобы мы снискали величайшую честь, какая только может ожидать инквизитора, а именно получили лицензию Его Преосвященства епископа Хез-хезрона либо лицензию Апостольской Столицы. Он сам давным-давно мог уже покинуть Равенсбург и работать в Хез-хезроне под оком самого епископа, но предпочитал провинциальный покой вечной спешке и вечной неразберихе, царящих в большой метрополии.

Я понимал его и, в то же время, жалел, что удобства обыденной жизни притушили в нем жар, который должен пылать в сердце каждого инквизитора. Ведь место черных мантий, как нас порой называют, находится там, где царит больше всего зла и несправедливости. А такими местами были как раз Апостольская Столица – Хез-хезрон или Энгелштатд, столица нашей могущественной Империи. Это там цветут ереси, там отступники замышляют свои мерзкие планы, там в тайных лабораториях чернокнижники вызывают демонов, а ученые познают тайны чёрной магии.

– Может, в завершение устроим какой-нибудь ужин? – спросил Вагнер. – Много винца, много жратвы, девки, музыканты. Что ты на это, Мордимер?

– Если городской совет заплатит, – я оторвался от благочестивых мыслей.

– Заплатит, заплатит, – усмехнулся он. – Ведь им не ведомо, а не будут ли через месяц или год снова нуждаться в нашей помощи. И, тогда, не захотели бы, пожалуй, чтобы помнилось, как мы покинули Кобритц голодными и жаждущими…

– Святая правда, Тадэуш, – поддакнул я.

* * *

Горожане были нам искренне признательны за истребление шайки волколаков, поэтому устроили ужин, может не роскошный, но, по меньшей мере, пристойный. За длинными столами, поставленными в виде подковы и накрытыми белоснежными скатертями, расселись отцы города, местный священник, аптекарь, несколько зажиточных купцов. Некоторые пришли с женами, иные с дочерьми, также я заметил четырёх молодых и вполне симпатичных женщин, которые никак не походили на жён или дочек. Столь же трудно было не заметить, что жёны горожан поглядывали в их сторону, по меньшей мере, недружелюбно. Видать, не привыкли к присутствию девок за пиршественным столом.

– Видел? – я подмигнул Вагнеру.

– Четыре, – причмокнул он. – Я заметил в обхождении этих достойных людей похвальную предусмотрительность. Хватит нам четырёх, Мордимер? – Он посмотрел на меня с шутливым беспокойством.

– Если ты возьмешь одну, я постараюсь не оставить без сил трёх оставшихся, – парировал я.

Бургомистр встал со стула и постучал ножом по кувшину. Разговоры постепенно стихли.

– Драгоценнейшие магистры Инквизиции, – начал он, кланяясь нам, и его пухлое лицо озарилось искренней улыбкой, – благодарю Господа Бога Всемогущего, что ниспослал именно вас бедному городу Кобриц, жители которого претерпевали ужасные муки от рук шайки злодеев, выдающих себя за волколаков.

Он прыснул коротким смешком, будто слово «волколаки» его забавляло. А я помню, что когда мы приехали, сам он расхаживал со склянкой святой воды в кармане!

– Сколько слёз мы пролили, сколько молитв мы вознесли небесным алтарям, сколько недель мы жили в страхе перед преступниками! И ужас, который разрывал наши сердца, исчез благодаря вам, драгоценнейшие магистры Инквизиции.

– Ещё раз повторит «драгоценнейшие магистры», удвою им счет, – дохнул мне Вагнер прямо в ухо.

– Потому-то знайте, что мы сохраним вас в благодарной памяти. Матери в Кобрице уже не будут больше тревожиться о детях, мужчины о жёнах, сыновья об отцах.

– Племянницы о дядях, внуки о дедах… – прошептал Вагнер.

– Сколь долго будет существовать Кобриц, столь долго сохранится в нём слава людей большого сердца и великой отваги. Магистра Тадеуша Вагнера и магистра Мордимера Маддердина! – бургомистр поднял кубок в нашу сторону.

Мы встали, и Тадеуш толкнул меня в бок, чтобы, мол, я ответил на любезную речь, произнесённую отцом города.

– Уважаемый бургомистр и вы, почтенные граждане Кобрица, – начал я. – Долгом инквизитора является служение. В первую очередь, служение Богу, во вторую – верным овечкам Господним. Ведь Писание гласит ясно: «Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях» [5]5
  [5] От Иакова, 1:27.


[Закрыть]. Знайте, что любовь Господа неизмерима. Это он поддерживает всех падающих и поднимает всех падших. Нас, инквизиторов, Он использовал всего лишь как полезные орудия в Своей воле дарования мира городу Кобриц, – я прервался на минутку, чтобы перевести дух, поскольку не привык к длинным, торжественным речам. – И поэтому не ввергайте нас в стыд благодарностями.

– Нет уж, нет! – громко запротестовал бургомистр. Я поднял ладонь в знак того, что еще не закончил.

– Не ввергайте нас в стыд благодарностями, – повторил я. – Инквизиторы – это скромные люди с кроткими сердцами. Благодарите Бога на небесах, который использовал нас таким же способом, как жнец использует серп, чтобы собрать обильный урожай.

Я сел, и тогда все присутствовавшие встали и начали аплодировать. Я вновь поднялся. Вагнер рукоплескал мне с несколько зловредной усмешкой.

– Скромность, равная только великой отваге и большому сердцу! – с пафосом воскликнул бургомистр, перекрикивая овации.

– За Кобриц! – я поднял бокал, ибо хотелось, наконец, выпить, а не обмениваться любезностями, да состязаться в речах.

– За Кобриц, за Кобриц, – подхватили все, а потом равно за инквизиторов, за Службу…

Было это, и правда, приятно, поскольку, поверьте, редко случается, чтобы так искренне и радостно пили за здоровье инквизиторов. Мы, служители Святой Службы, люди достаточно умудрённые, чтобы не надеяться, будто все нас будут любить и понимать. Но временами даже в наших удручённых сердцах рождается чаяние, дабы те, кому мы отдаём столько любви, ответили взаимностью. К сожалению, обычно семьи еретиков или колдуний старались явно или тайно проклясть инквизиторов. Вместо радости, что святое пламя костра очистит грешные души их близких, а пронзительная мука, которую испытают, позволит им через столетия, проведенные в чистилище, узреть, наконец, полный хвалы лик Господа. А ведь без нашей любви и помощи были бы прокляты на века! Увы, люди обычно не понимали, что злом является не хирург, но сгнившая ткань, которую этот же хирург вырезает ланцетом.

* * *

У мужчины, который подошел ко мне, были седые, редкие волосы, ястребиный нос и маленькие, близко посаженные глаза. Одетый в черный кафтан с рукавами-буфами [6]6
  [6] Рукава-буфы – рукава с «фонариками» у плеч.


[Закрыть], он напоминал старую, печальную птицу, которая вот-вот начнет искать у себя в крыльях. Но от острого взора вашего покорного слуги не могло укрыться то, что на пальцах этого человека красовались перстни с драгоценными камнями, а бархатная, вышитая золотом накидка, должно быть, стоила, по меньшей мере, столько же, сколько неплохая клячёнка.

– Магистр Маддердин, позвольте на словечко? – Я ожидал голоса скрипучего или писклявого, ибо такой подходил бы к его физиономии, между тем, голос у мужчины оказался спокойным, низким, с приятным тембром.

– К вашим услугам, – ответил я, вставая из-за стола.

Вагнер с двумя советниками как раз распевал песенку авторства несравненного трубадура Педро Златоуста. Как всегда, она была, по меньшей мере, неприличной, и присутствовавшие в зале дамы притворялись, что ничего не слышат. Что было непросто, учитывая то, как громко Вагнер выкрикивал отдельные строфы. Во всяком случае, он настолько был увлечён пением, что даже не заметил, что ухожу. Мы приостановились в прихожей.

– Меня зовут Матиас Клингбайл [7]7
  [7] Klingbeil – лезвие топора (с немец.). Сын Клингбайла в дальнейшем будет служить Мордмеру подобно топору. Имя сына – Захария или Захарий, с иврита «Господь вспомнил»: намёк на то, что Мордимер с одобрения ангела спас сына.


[Закрыть], господин Маддердин, и я торговец шелками из Регенвалде, – начал мой новый знакомый.

– День пути от Равенсбурга, не так ли? – я прервал его.

– Может, полтора, – пробормотал он.

– Чем могу вам служить?

– «У ней тело, как снег бело, дрожала, когда палку кидал я», – пение Вагнера пробилось через шум и у меня создалось впечатление, что автором этой песни был уже не Педро.

Однако мы не услышали продолжения. Я глянул за дверь и увидел, что мой собрат в минуту слабости, как подобает, встал из-за стола (чтобы не смущать собравшихся), но, к несчастью, силы его подвели, и его вывернуло съеденным ужином и выпитым спиртным на колени некой достойной матроне, жене городского советника. Потом он рыганул еще раз, на сей раз обрызгав плечо и голову самого советника, и, наконец, радостно воскликнул:

– Как там было дальше?

Я отвернулся.

– Прошу прощения, – я обернулся к моему собеседнику. – Продолжайте, пожалуйста.

– Мой сын, – он вздохнул, словно само слово «сын» наполняло его горечью, – два года назад был приговорён и заключён в тюрьму за убийство одной девушки. Единокровной сестры [8]8
  [8] Дочь того же отца от другой матери.


[Закрыть]одного из городских советников, человека богатого, жёсткого, имеющего большое влияние и много лет ненавидящего мою семью. Бог одарил меня коммерческими способностями, но, несмотря на то, что у меня есть деньги, я ничего не могу сделать, чтобы его спасти. И поверьте мне: я пытался.

– Да, это так, золотой ключ открывает не все ворота, – сказал я. – Особенно такие, которые закрыты замком людского гнева.

– Хорошо сказано, – согласился он. – Мой сын невиновен. Я не верю, чтобы он мог обидеть ту девушку. Единственное, что мне удалось, это спасти его от виселицы. Только десять лет в нижней башне не выдержит никто.

Родные никогда не верят в преступления, совершенные их близкими. Так было, есть и будет. Матиас Клингбайл не был, в данном случае, исключением, а то, что в его голосе я слышал страстную уверенность в себе, ничего не меняло. Он, однако, был несомненно прав относительно наказания нижней башней. Никто не выдержит десяти лет, проведённых в ней. Болезни, грязь, холод, сырость, голод и одиночество пожирают хуже крыс. Я видел больших, сильных, молодых мужчин, которые после года или двух, проведенных в нижней башне, выходили за ворота тюрьмы согбёнными, сломленными старцами.

– Весьма вам сочувствую, господин Клингбайл, но извольте мне объяснить, почему именно ко мне вы обращаетесь с этой проблемой? – поинтересовался я. – Служба не занимается уголовными делами, если это не касается преступлений, связанных с нападками на нашу святую веру. А в данном случае ведь об этом и речи нет.

– Знаю, – ответил он. – Но не могли бы вы присмотреться к делу? Вы человек учёный, сумеете отсеять зерно правды от плевел лжи.

Я не знал, старается ли он польстить мне или действительно так считает. Однако, было всё так, как он говорил. Инквизиторов обучали трудному искусству познания человеческих сердец и умов, что в большинстве случаев позволяло безошибочно распознать правду.

– Господин Клингбайл, городские советы и суды проявляют неудовольствие, когда Инквизиция интересуется делами, которые её не касаются. Да и моё начальство, пожалуй, не будет в восторге от того, что вместо преследования иноверцев, еретиков и ведьм, я займусь обычным убийством.

Святая Служба не проникалась гневом, недовольством или роптаниями даже богатых, влиятельных мещан (гораздо больше мы вынуждены были считаться с дворянами, особенно с теми, кто происходил из высоких родов), но одним было положение официального посланника Инквизиции, а совсем другим – инквизитора, пытающегося совать нос не в свои дела и занимающегося частным дознанием. Ситуация менялась диаметрально, когда инквизитор обнаруживал явные следы колдовства или ереси. Тогда он мог взять власть над городом именем Святой Инквизиции. Однако, если он делал это неосмотрительно, нерасторопно или из низких побуждений, то мог быть уверен, что получит по заслугам за свои деяния.

– Немало заплачу, господин Маддердин, – Клингбайл понизил голос, хотя в гостинном зале пели так громко, что никто не смог бы нас услышать. – Только соблаговолите взяться за дело.

– Немало? А именно?

– Сто крон задатка, – произнёс он. – А если вызволите моего сына из тюрьмы, добавлю тысячу. Ну, пусть будет – полторы тысячи.

Это было поистине королевское вознаграждение. За полторы тысячи крон большинство граждан нашей прекрасной Империи зарезало бы собственную мать, а в придачу добавило бы нашинкованного отца вместе с братьями и сестрами. Но величина суммы свидетельствовала также о и том, что Клингбайл считал задачу чрезвычайно трудной, а, кто знает, может даже опасной.

– Дайте мне время до утра, – сказал я. – Подумаю над вашим щедрым предложением.

– До завтрашнего утра? – Он пожал плечами. – Завтра утром я пойду с этим к вашему приятелю. – Он указал головой на вход в зал, в котором Вагнер как раз выбивал ритм по столешнице большой, наполовину обглоданной костью.

– Дадите двести задатка, когда появлюсь в Регенвалде, – решил я, ибо, во-первых, кроны не росли на деревьях, а, во-вторых, мне нравились настоящие вызовы. – А если нет, то вольному – воля. – Я посмотрел на Вагнера, который как раз в этот момент упал лицом в миску, полную похлёбки.

– По рукам, магистр Маддердин, – он протянул руку, а я её пожал.

– Да, как зовут этого вашего врага?

– Гриффо Фрагенштайн [9]9
  [9] Fragenstein – дословно «камень вопросов», по сути, «камень преткновения» (оселок истины) для Мордимера, встреча с Фрагенштайном для которого явилась испытанием. Некоторые переводят «Fragenstein» как «камень на распутье» (налево пойдёшь…).


[Закрыть].

– А сына?

– Захарий.

– Хорошо. Сейчас договоримся об одном, – произнёс я. – Я вас не знаю и мы никогда не разговаривали друг с другом. Постараюсь приехать к Регенвалде с официальной миссией, если только получу разрешение Инквизиции. Тогда выплатите мне задаток. Если я не появлюсь в течение недели, ищите кого-нибудь другого.

– Пусть и так будет, – согласился он, после чего уже без слов прощания кивнул мне головой.

* * *

Он не вернулся в гостинный зал, а пошёл в сторону выхода. Это была достойная похвалы предосторожность, поскольку, чем меньше людей увидят нас вместе, тем лучше.

Пир длился почти до рассвета. Когда мы возвращались в своё пристанище, розово-серый блеск раннего утра уже пробивался сквозь ставни. Попрощавшись с Вагнером улыбкой и обнимая двух девок, я скрылся за дверью комнаты. Однако мне не дано было провести время спокойно. Обе девушки как раз прекрасно развлекались (в процессе этого развлечения щекотали мои бедра и пах волосами, но я как-то обращал внимание на нечто иное, не на щекотку), когда я услышал крики, доносившиеся из коридора.

– Ты, проклятая шлюха! Убью тебя! – кричал кто-то, и я отчётливо распознал искажённый злобой и хмелем голос Вагнера.

– Барышни, перерыв, – скомандовал я. Выскочив из кровати и набросив мантию на голое тело, я открыл двери и вышел в коридор. Я увидел Тадеуша, который склонился над одной из своих девок (лежала, сжавшись у стены) и охаживал её кулаками.

– Будешь меня обкрадывать, шлюха? – орал он. – Мало тебе заплатили?

Нагая девушка отчаянно стонала и заслоняла лицо плечами. Надо признать, она была стройненькой, а её груди были, пожалуй, побольше моей головы. Что ж, дети мои, Тадеуш выбирал девок первым, а бедный Мордимер довольствовался лишь тем, что ему осталось. Впрочем, как видно, может первый выбор был вовсе не таким разумным?

Я подошёл к ним, желая успокоить Вагнера добрым словом (поскольку Мордимер Маддердин простой, обычный добрый человек), но вдруг в руке моего товарища блеснуло лезвие ножа. Я остановил его руку на полпути. Быстрее, чем успел подумать.

– Вагнер, – сказал я мягким тоном, – это только девка. Ты можешь её отхлестать, но зачем сразу убивать?

– Не твое дело! – рявкнул он и я увидел, что его глаза обезумели от гнева. Меня это разочаровало, ибо он, несомненно, был совсем пьяным, но инквизитор должен владеть собой даже в пьяном виде.

– Дорогой Тадеуш, если ты убьёшь эту девку, то до конца ночи тебе останется только её подружка. А я ни одну из своих не отдам. Даже не проси…

Он посмотрел на меня, и гнев вдруг погас в его глазах. Захохотал, потом хлопнул меня по плечу.

– Ты прав-в, Мортимер, – вымолвил он, и девка, услышав эти слова, облегчённо зарыдала. Он посмотрел на неё со зловещей улыбкой. – У-бью её лиш-шь утром – добавил он, но я видел, что сейчас он уже только шутит.

– Если только..? – подсказал я.

– Е-сс-ли не будет очень стараться умилостивить мой гг-нев, – закончил Вагнер.

– Вот именно, – сказал я. – А сейчас позволь мне вернуться к себе и закончить то, на чём ты меня прервал? И поверь мне, в самый неподходящий момент.

Он покивал головой и поднял девку за волосы. Та застонала, но сразу же обняла его за талию, и они пошли по коридору в направлении комнаты Тадеуша. Выглядели как корабль, лавирующий меж рифами. Девушка поддерживала пьяного Вагнера, однако обернулась на мгновение ко мне, и я увидел, что её губы беззвучно складываются в слово. В Академии Инквизиции нас учили читать по губам, поэтому я понял, что она хотела сказать. И я был доволен, поскольку люблю людей, умеющих ценить оказанные им услуги. Даже если речь идёт о таком жалком создании, как местечковая девка.

Поймите правильно, дети мои, Мордимер Маддердин не был, не будет и не является человеком, который переживал бы из-за смерти какой-то там блудницы. Если бы Вагнер на следующий день сказал мне: «Ты знаешь, Мордимер, я должен был убить эту шлюху, потому что она меня обокрала», я, быть может, осуждал бы всего лишь его горячность, но не само решение. Сейчас же я оказался в крайне неудобном положении. Не выношу бесполезного причинения боли и бессмысленного расточения смерти. В конце концов, наш Господь сказал: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» [10]10
  [10] От Матфея, 25:40.


[Закрыть]. Не думаю, что спасение жизни глупой девки (нужно быть глупой, чтобы попытаться обобрать инквизитора, даже если он пьян) зачлось бы на Божьем Суде, где все грехи будут взвешены и сосчитаны. Но я подумал, что плохое бы мнение создалось о так превозносимых в Кобрице инквизиторах, если бы один из них оставил после себя подарочек в виде трупа зарезанной девушки. Мы были героями этого городка, дети мои, а герои не убивают девок в пьяном угаре. И поверьте мне, только это – защита доброго имени Святой Службы, заботило меня в данной ситуации.

Утренний скандал, впрочем, нашёл своё завершение пополудни, когда Тадеуш Вагнер проскользнул в мою комнату, где я уже в одиночестве отдыхал после попойки и постельной борьбы.

– Не украла его, – пробормотал он.

– Что?

– Упал мне под кровать, мать, даже не знаю когда, – сказал он. – Кошель, значит. Наверное, когда я раздевался или что… Утром нашел… Знаешь, Мордимер, если бы не ты, я бы убил невинную девушку!

– Мой дорогой, – сказал я, удивленный его угрызениями совести, – я остановил тебя только потому, что считал: две девушки займутся тобой лучше, чем одна. Если бы какая-то шлюха покусилась на мои деньги, сам бы её прирезал. Подумай только, дружище, кого может интересовать жизнь девки? Ты явил великое благоразумие и милосердие, простив ей вину.

– Так думаешь? – он посмотрел на меня.

– Конечно, я так думаю, Тадеуш. У молодого инквизитора должен быть пример для подражания. И я радуюсь, что смог встретить именно тебя…

На какой-то момент я подумал, не переборщил ли. Вагнер, однако, проглотил комплимент как молодой баклан рыбку.

– Льстишь мне, Мордимер, – сказал он, и на его лице появилась искренняя улыбка.

– Я слишком прямолинеен, чтобы льстить, – вздохнул я. – Временами думаю, что хотел бы когда-нибудь научиться тому, о чём говорит поэт: «Любезности возносят взаимно и фальшиво, сказать где можно прямо, вывернут непросто…» [11]11
  [11] Строки из стихотворения Чеслава Милоша «Z chіopa krуl»; перевод – наш.


[Закрыть].

– Гейнц Риттер? – он прервал меня.

– Знаешь его поэзию?

– Конечно, – ответил Вагнер. – «Паршивцы, тараторят, млеют мотыльками», – продолжил он.

– «На них смотрю, вид сделав, что смежил веки в крепкой дрёме. Так днями я в пьесе играю», – закончил я.

С минуту я боялся, а не зашёл ли слишком далеко с иронией. Но нет. Тадеуш Вагнер искренне рассмеялся.

– Я пил однажды с Риттером. Свой мужик, скажу я тебе. Я три дня не просыхал. Он покинул меня лишь тогда, когда я спустил все деньги. – Судя по тону моего приятеля, он решительно не злился на Риттера за то, что их дружба угасла вместе с исчезновением последнего дуката. Это означало, что драматург оказался действительно весёлым собутыльником.

* * *

Генрих Поммел внимательно выслушал доклад, а затем велел нам взяться за составление письменного отчёта, который следовало отослать в канцелярию Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Наверное, затем, чтобы в епископских конторах мышам было что есть; не думаю, чтобы кто-нибудь имел время и желание заниматься заурядными рапортами местных отделов Инквизиции. Наш начальник, однако, больше всего обрадовался кругленькой сумме, которую мы получили от честных и благодарных горожан. Он высыпал монеты на стол и сразу отсчитал одну четверть. Пихнул деньги в нашу сторону.

– Веселитесь, парни.

Конечно, он не намеревался объяснять нам, что сделает с остальными тремя частями вознаграждения, и мы искренне бы удивились, если бы так поступил. Но, как я уже упоминал ранее, на Поммела нельзя было обижаться. В резиденции Инквизиции у нас всегда была отличная еда, вдоволь вина, вовремя выплачиваемые жалование и пайковые, а когда кто-то из инквизиторов вляпался в финансовые неурядицы, Поммел спас его беспроцентной ссудой.

Он был мудрым человеком и знал, что лучше быть требовательным, но заботливым отцом для подчиненных, чем тешиться ролью мелочного, прижимистого скряги, поступки которого поначалу вызывают неприязнь, а затем приводят к заговору. И мы совсем не злились на него за то, что его многолетняя любовница как раз заканчивала строить прекрасный загородный дом, а сам Поммел через подставных лиц сдавал в аренду несколько небольших поместий.

Мы были молоды и учились у него, зная, что когда сами станем начальниками какого-нибудь из местных отделов Инквизиции, будем стараться поступать подобным благоразумным образом.

Вагнер сгреб в кошель свою часть гонорара и встал со стула, но я не двинулся.

– Могу ли я попросить о небольшом разговоре?

– Конечно, Мордимер, – ответил Генрих.

Тадеуш нехотя вышел из комнаты. Я был уверен, что его снедает любопытство, о чем же я намерен говорить со старшим Инквизитором.

– Чем могу тебе помочь? – Поммел перевёл на меня взгляд, когда за Вагнером закрылись двери.

С Поммелом играть не приходилось, поэтому я честно ему выложил всё, что узнал от торговца Клингбайла.

– Сколько предложил?

– Двести задатка и полторы тысячи, если дело выгорит, – честно ответил я.

Старший Инквизитор присвистнул.

– Чего ждёшь от меня, Мордимер?

– Выписанной охранной грамоты с приказом на допрос Захария Клингбайла.

– Цель?

– Проверка доносов, гласящих, что он стал жертвой колдовства. Ведь два года назад в этом призналась Ханя Шнитур, не правда ли?

Ханя Шнитур была хитрой и зело вредной колдуньей. Мы сожгли её в прошлом году после продолжительных разбирательств, которые, всё-таки, принесли богатые плоды. В связи с чем, умиротворяющее сияние костров раздвинуло на миг мрачную тьму, оточившую Равенсбург.

– Подтверждают ли это протоколы допросов?

– Подтвердят, – заверил я. Я сам составлял протокол (писца вывернуло в ходе пыток, и кто-то должен был его заменить), так что дописать ещё одну фамилию не составило бы мне труда.

– Почему мы взялись за это лишь спустя два года?

– Ошибка писца.

– Хм-м? – он поднял брови.

– Клякса на месте фамилии. Небрежность, достойная порицания. Такая человеческая, простая ошибка. Однако, руководствуясь не таким уж, в конце концов, распространённым именем Захарий, мы дошли по нитке до клубка.

– Раз так… – он пожал плечами. – Когда хочешь отправиться?

– Послезавтра.

– Хорошо, Мордимер. Но будь осторожнее! – Он заботливо посмотрел на меня. – Я наслышан о Гриффо Фрагенштайне и мало хорошего о нём можно сказать.

– Звучит как дворянская фамилия.

– Так оно и есть. Гриффо – это бастард [12]12
  [12] Незаконнорожденный.


[Закрыть]графа Фрагенштайна. Удивительное дело: граф признал его и дал ему фамилию, но император не утвердил дворянского титула. Поэтому Гриффо занимается торговлей и возглавляет городской совет в Регенвалде. Если он действительно ненавидит Клингбайлов, будет очень недоволен тем, что кто-то вмешивается в его дела.

– Не осмелится… – сказал я.

– Ненависть делает из людей глупцов, – вздохнул Поммел. – Если мудр, будет тебе содействовать и помогать. По крайней мере, создавать видимость. Если глуп, попробует тебя запугать, подкупить или убить.

Я рассмеялся.

– Когда в городе погибает инквизитор, черные мантии начинают танец, – я процитировал известную присказку, говорящую о нашей профессиональной солидарности.

– Ненависть делает из людей глупцов, Мордимер, – повторил он. – Никогда не дай себя обмануть мысли, что твои враги будут рассуждать столь же логично, как ты. Разве бешеная крыса не бросится на человека, вооружённого вилами?

– Буду осторожен. Спасибо, Генрих, – сказал я, вставая со стула.

Нам не надо было обговаривать, какой процент перепадёт Поммелу из моего вознаграждения. Я знал, что он возьмет столько, сколько захочет, но знал и то, что он позаботится, чтобы я не почувствовал себя обиженным.

– Завтра выпишу тебе документы. – Он поднялся, обошел стол и приблизился ко мне. Положил мне руку на плечо. – Знаю, кто расправился с волколаками, я знаю также, что Вагнер почти не просыхал эти две недели и особой пользы от него не было.

– Но…

– Заткнись, Мордимер, – приказал он мягко. – Я знаю и о той девке…

В Академии Инквизиции нас учили многим вещам. Также искусству блефа в разговоре. Поммел мог быть почти уверен, что в течение двух недель мы пользовались услугами девок, а девки плюс склонность Вагнера к выпивке и авантюрам равнялись проблемам. Дал бы голову на отсечение, что Поммел спрашивал наобум, расчитывая, что узнает правду по реакции вашего покорного слуги. Я даже глазом не моргнул. Мой начальник подождал минуту и улыбнулся.

– Выйдет из тебя человек, парень, – сердечно вымолвил он. – Ну, иди уже.

У самых дверей его голос остановил меня: – Да, Мордимер, еще одно дело. Тема, основанная на цитате «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне», кажется ли тебе подходящей для нашей сегодняшней вечерней службы?

Я обернулся.

– Без всякого сомнения, подходящей, – согласился я, обещая себе, что утверждения «дал бы голову на отсечение» в будущем постараюсь избегать даже в мыслях. Тем не менее, я продолжал обдумывать, действовал ли Поммел наугад, или же получил от кого-то донесение о нашем поведении. Но если так, то от кого?

* * *

Мещанам запрещалось носить плащи, окрашенные в красный цвет, предназначеный только благородно рождённым. Однако Гриффо Фрагенштайн осмеливался носить на плечах плащ, не только переливающийся чистым пурпуром, но и расшитый золотыми нитями, образующими силуэт Трех Башен – графского герба, принадлежащего его отцу.

– Меня зовут Мордимер Маддердин и я являюсь лицензированным инквизитором из Равенсбурга, – представился я.

– Рад вас видеть, магистр, – произнёс он вежливо и пригласил присесть. – Не хотите ли позавтракать со мной?

– С превеликим удовольствием, – ответил я. Пока он давал слугам указания насчёт трапезы, я приглядывался к нему. Он был высоким, широкоплечим мужчиной, и на его могучих плечах размещалась голова удивительной, продолговатой формы, словно её некогда сдавили тисками. Даже длинные и пышные волосы, которые спадали ему за плечи, не могли скрыть этот изъян. Однако Гриффо Фрагенштайн не производил впечатления диковины, способной вызывать смех (позже я узнал, что горожане называли его Песиглав [13]13
  [13] У Пекары: іajkа – собака (лайка), намёк на форму головы.


[Закрыть], но только тогда, когда знали, что разговор не слушает никто посторонний). Его лицо выражало решительность, взгляд был быстрым и проницательным. И когда улыбался, его глаза оставались по-прежнему оценивающими, внимательными и ничего не выражающими.