Текст книги "Весеннее озарение (СИ)"

Автор книги: Я Дурчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Да, да, – согласно кивал головой Леонид и бормотал: Да, только с женой.... Т.е. только с мужем....

Профессор раскланялся и, засеменил к выходу. За стол пришла минута молчания. Леонид, заручившись поддержкой профессора оказался несколько на высоте. Оппоненты, мало что осознав из сказанного, все же ощутили красоту, силу и мощь риторики, как и собственную малограмотность. Троица пришла в движение, словно испытывая неловкость, заговорила, меж собой, о чем то в пол голоса, выяснила суть позднего времени и, наконец, опрокидывая, ненароком, посуду, выбралась, один за другим из за стола и гуськом, покачиваясь, направилась вслед за профессором.

***

Так, Максим Максимович, впервые остался наедине с Леонидом. Последний неспешно потягивал сигаретку, выпуская пред собой струйки дыма и, казалось бы, не уделяя Максиму Максимовичу не малейшего внимания, боковым зрением, как то очень по-женски, тайно, оценивал маячащий на периферии объект. Покончив с курением, он обернулся и, глядя в упор, сверкнул глазами, словно намереваясь сразить наповал и сделал, в лоб, старому служаке несколько не уместное заявление: "Простите, Вы очень похожи на очень не удовлетворенного гея!".

– Что, что!? – возмущенно воскликнул от неожиданности, следящий, в свою очередь, за Леонидом, Максим Максимович, отпрянув, покачнулся на стуле, рискуя завалиться на спину, но вовремя сгруппировался, направив все свое туловище вперед, в позицию негодования и возмущения, взглянул хмуро и смело, но, тут же опустил глаза.

– Спокойно, молодой человек, – невозмутимо протянул лисий воротник, – вы забываете, где вы находитесь, куда и зачем пожаловали! Здесь, на подобные вопросы, цивилизованные люди отвечают либо: "Да, вы угадали, любезный", либо: "Нет, простите, как не жаль, вы заблуждаетесь".

– Кгм, – Максим Максимович облегченно вздохнул.

"Простите, нет, вы заблуждаетесь!" – готовилось легко сорваться с его губ, но, в последний момент, вдруг вырвалось глухое и неуверенное: "Допустим..."

– Я так и думал. – улыбнулся Леонид, – Вы очень напомнили мне одного старого знакомого.

Они заказали выпивки. Или не заказывали.... Не важно, но, скорее всего, да.... Заказали и позабыли и пить, лишь только внимая друг другу? Возможно, хотя, вряд ли. Слишком уж романтично. Такое бывает только в кино. Впрочем, и это не важно.... Зал погружался во мрак, а они, только вдвоем, визави, разделенные одним лишь столом, размеренно, не громко, в пол тона, не взирая на звенящую музыку, словно в полной тишине, на уровне понимания в чтении слов по губам, вели незамысловатую беседу. Впрочем, говорил Леонид, говорил много, Максим Максимович только слушал, позабыв обо всем, в том числе и о шпионской роли, приведшей его в заведение, и его обволакивало какое-то сладкое и мягкое, местами липкое, словно сахарная вата, спокойствие и умиротворение. О чем говорил Леонид? Не имеет значения.... Впрочем, наверняка, его уже тянуло на откровения. Скорее всего, он повествовал о себе, наверняка, говорил во всех тонкостях, душещипательно и, как на исповеди, откровенно. О чем мог поведать он, учитывая все вышесказанное? Можно попытаться представить....

– Я, – возможно говорил он, – никогда не стеснялся своей ориентации. Собственно, мне уже нечего было стесняться, когда однажды, вдруг, о ней узнала вся школа, да и я, пожалуй, до конца осознал все тогда же, вместе со всеми, но и особо не ерничал. Мне, – повторялся он, – всегда тяготили мужские дела. Мне просто нравились парни. Я не испытывал к девушкам выдающегося влечения, а в нотках моего голоса всегда улавливался женственный тон, звучащий сладкой приманкой, конечно же для мужчин. Я вилял задом, был излишне опрятен, хорошо одевался...

– Да, я имел сношения с женщинами, – вспоминал он, вероятно, с брезгливыми нотами голоса и мимикрией лица, и, со стороны, могло показаться, будто он, в очередной раз, всего лишь выпил водки, – но, вскоре завязал с этой бессмысленной, глупой затеей. Не мое, это, – тряс он расправленной ладонью перед собой, наклонившись к собеседнику еще не сошедшей с лица гримасой отвратительного послевкусия, – понимаете, шептал, – нет, не мое... Но я, в отличии от многих, не стал паясничать, кривляться, скрывать, я, – сжимал он руку в кулак и тряс уже им, – я поклялся быть всегда самим собой, говорить правду в лицо и идти на пролом, вперед, ничего не боясь и не скромничая и, знаете ли, – понижал он тон и вновь склонялся к собеседнику, – снискал уважение даже среди закоренелых противников, наверное, как достойный соперник....

Он замолкал, и, возможно слеза, выбравшись гордо из глазницы, неспешно, выпятив сверкающую грудь, прогуливалась вниз по щеке...

***

Тем временем, ребята, покинув заведение, поднялись вверх по лестнице и, дабы не маячить у входа, прошли по улице пару десятков шагов, свернули в темный закуток, узкий и чрезмерно мрачный, закрытый от тусклого ночного света нависшими со всех сторон черными стенами. Василис достал пачку сигарет и предложил товарищам, охотно, на ощупь угостившимися из нее. Затем, пару раз низвергнув искры, воссоздал во мраке желтый огонек, прикурил, всем по очереди, обозначив в ночи три мерцающих красные точки. В головах вовсю гудел алкоголь и, как будто, где то вдали, еще играла приятная музыка. Ребята, необходимо заметить, неплохо посидели, хорошо выпили, расслабились, вышло так, и, по телу растеклась усталая лень и истома. Да, алкоголь, вопреки ожиданиям, не пробудил в этот раз затаенного чувства агрессии и жажды крови. Увы, ведь товарищи явились сюда только за тем. Сегодня они проходили обряд "крещения". Василис, как старший, привел "новобранцев", следуя воинственной традиции: скрепить дружественные узы, поколотив, избив, пустив кровь ненавистным врагам. Но, проникнув в лагерь противника, будучи приняты там за своих, пообтершись, немного и пообщавшись, ребята не воспылали к "негодяям" жаркими чувствами ненависти. Да, вымышленные враги казались чужими и вызывали агрессию только в отдалении, вблизи же, в познании представлялись, естественно, все теми же людьми, пусть, с незначительными отличиями. Так или иначе, парни утратили манящий накануне вражеский настрой.

– Что то, – первым, наигранно громко зевая, произнес худощавый, – лень такая, может, ну их на, пусть поживут еще?

– Да, да, – охотно согласился коренастый, – пусть. Лень сегодня "пи" их, чего-то. Давайте перенесем, а?

Парни глядели, во тьме, на Василиса, туда, где красный уголек, вспыхнувший желтым пламенем, чуть осветил лицо. Сигарета, несколько раз подряд, неспешно загоралась и гасла и черная тишина ожидания оглашалась лишь потрескиванием тлеющего табака и длительными выдохами.

– Нет! – наконец, властно произнес лидер, – Как это лень? Мы что же, отдохнуть туда ходили? Потусили, значит, с "пи" и довольны? А чего не сняли себе по "пи"? Нех съезжать, пришли "пи", значит, будем "пи"! А ну, "пи" за мной! Я покажу как надо!

Признаться, Василис, еще минуту назад, первым намеревался сделать аккуратное предложение, предполагающее тихий отход восвояси, но, будучи бесспорным лидером, услышав, вдруг, таковое, поступившее наперед воли его собственного, не имел морального права поддаться выскочкам подчинённых. И, подогреваемый ощущением собственного авторитета, минуту назад вялый и флегматичный, он растоптал окурок и решительно направился назад к выходу, туда, где слабым светом мерцала, из подвала, лампа. Приближаясь, он волнительно, с приходящим облегчением, с восходящим задором, со смелой бравадой и с окрыляющей злостью приметил, как над землею неспешно восходит голова, и за нею, поднимается вверх по ступеням и замирает в раздумье у края дороги силуэт плотного, широкого, но, одинокого туловища.

– Эй, слышь, ты, "пи"! – громко приветствовал Василис появившегося, прибавляя шаг и намереваясь, без лишних вопросов, возвысить свою отвагу и мощь в глазах товарищей, а за одно и просто развлечься, – Пойди ка сюда, на пару слов! – добавил чуть сбившимся от волнительного предвкушения голосом, сквозь рокот волн адреналина, ударивших в голову и накрывших не выдающийся разум; сквозь оглушительные пульсации в груди, в легендарной области пристанища добра: в районе сердца, барабанившего военный марш хищнического захватчика; превозмогая судороги, сводящие солнечное сплетение, где, по слухам, ютилась душа....

И набавил шагу, готовясь броситься в короткую погоню, благодаря годам более или менее методичных тренировок, неизменно ведущую к смачным яростным избиениям потерявшего цвет, померкшего в наплыве эмоций, наскоро сбитого с ног, доселе преследуемого тела.

***

Она спешила в клуб целенаправленно, гонимая бурей эмоций к маячащей пред глазами цели: напиться, как говорится, вдрызг. День сегодняшний, явно не удался. Страсти, мешаясь с отчаянием. Да что там день – не удалась, пожалуй, жизнь.... Да, они расстались. Она рассталась, сегодня, с любимым, с горячо любимым человеком. Судьба катились в тартарары. Усевшись за баром, она заказала бутылку и, неспешно, но, методично, не закусывая, принялась за нее.

– Ты, ты то должен понять меня, – спустя некоторое время изливала Она чуткому, чувственному, чуть женственному мужчине – бармену, – мы же с тобой одной крови, пойми.... Она сказала мне, мол, поигрались и хватит! Поигрались, понимаешь, поигрались.... – собеседник согласно кивал головой, – Мол, пора взрослеть, замуж выходить, дети там и все дела.... Понимаешь, нет?

– Ага, – незамедлительно следовал ответ.

– И знаешь, признаюсь тебе, как на духу: она, она ведь не первая, кто это мне говорит!

Бармен вздохнул сочувствуя, подлил в стакан. Она выпила и потянулась к нему, с желанием обняв, разрыдаться и, казалось, он готов был разрыдаться, обнявшись, в ответ, но, в следующий момент обернулся на окрик и, моментально сменив печаль на приветственную улыбку, засеменил к очередному клиенту, выражая готовность, смеясь, выслушать радостную его историю.

– Тьфу ты! – проследив, в ожидании очереди, за утраченным собеседником, пронесшимся несколько раз мимо, сплюнула на пол, – Проститутка! – и, недослушанная, отвергнутая отвернувшись, задумчиво уставилась в пол.

Итак, то была не первая женщина, своевременно прервавшая их, несколько не типичный, априори, бесплодный союз, избравшая более продуктивный путь, ведущий к замужеству – в первозданном смысле этого слова, к материнству и, тем самым разбившая сердце.

– Но, им всем проще, – думала, она, потупив взор, – они могут в жизни быть переменчивыми, увлечься случайным порывом то или сезонным штормом, раздувшим упругие их шелковистые паруса. Смогут они, во время отбросить прочь отжившее, потрепанное ветрами тряпье, дабы плыть, ведомые течением природы, в правильном направлении.... Мир заставлял их взрослеть, обретать семью, остепениться и прекратить, на век, с далекими однополыми ребяческими шутками....

Заставлял, кого угодно, но, только не ее. Все та же природа, в престранных своих комбинациях, когда-то, мерцающей огнями жаркой ночкой, азартно тасуя гены, чуть посмеялась над ней. Так вышло, что она, появилась на свет мужчиной. Мужчиной, коварно заключенным в женское тело, явилась на свет таковой – не дать не взять со всеми, вытекающими последствиями. С детства грубая, коренастая, покоряла она мир мужественной, чуть раскачивающейся походкой, грубой, неистовой силой, одетая в юбку тянулась к суровым мужицким забавам.... Взрослея, принужденно, тяготея принятым нормам, старалась поближе сдружиться с парнями, а повзрослев, все чаще с дамами и, наконец, познав себя – исключительно с последними, проявляя уже на редкость мужественную позицию на жизнь....

И вот, очередная любовь, бросала ее, ради мужчины, ради очередного презренного, подлого, гадкого, грубого и эгоистичного мужчины.... Этот безумный мир явно отдавал несправедливостью.... Вопиющей несправедливостью....

Она, выйдя из задумчивого оцепенения, вдруг соскочила со стула и направилась к выходу, цепляя по пути людей, стулья, столы. Кто-то кричал ей вслед возмущенно, но она, не уделяла окрикам внимания. Лишь покидая зал, на выходе, провожаемая заинтересованными и недовольными взглядами, уперлась в колонну, вставшую у нее на пути. Она подняла глаза на гигантского соперника и, чуть отступив, нанесла ему "в торс" сокрушительный удар ногой. Противник устоял, лишь с потолка посыпались куски штукатурки – разряд мастера спорта и призовые места не даются даром. Она улыбнулась, похлопала "по плечу" достойного оппонента и покинула прокуренный, звенящий музыкой и голосами бар.

На улице сверкала звёздами ночь, в тишине, умиротворяющие светила луна и она, в задумчивости, застыла на обочине, соображая, куда бы податься, когда услышала из мрака дерзкий мужской, задиристый, призывающий к защите вопль.

– Что что!? -подалась на агрессивный выкрик из темноты, – Это вы мне? – уже уверенным голосом произнесла, различая во тьме спешащие на встречу три серых силуэта и с готовностью ринулась в бой.

Василис, летящий во весь опор во главе, притормозил, сбавил шаг, засеменил и, наконец, остановился на месте в некоторой задумчивости. Злость и азарт, секунду назад еще, бушующие в груди, вдруг исчезли без следа, оставив после себя лишь трусоватую гладь недоумения. Мало того, при наблюдении стремительно приближающегося объекта в душе, вдруг, шевельнулось и заерзало нетерпеливо желание отступить или даже бежать, но, усилием воли он остался на месте.

– Эээ, я думал... – успел, не уверено, произнести он, прежде чем удар ногой в пах свалил с ног.

Василис, прибывая в сознании, сложился в позу эмбриона и будто уснул.

– Я Вас попрошу... – вскрикнул, возмущенно, долговязый, будучи следующим в очереди "бить", но, так вышло теперь, "быть битым" и отступил назад, но, получив удар ногой в лицо, занял, не в отдалении, положение товарища.

– Ха-ха! – она залилось диким, странным, до ужаса звонким, мальчишеским хохотом, – Вот сейчас я вам яйца откручу! Всем, всем, всем по очереди! Ха-ха-ха! Эх, как же давно ждала я этого момента!!!

В несколько странных звуках смеха, тогда еще колеблющегося коренастого, всецело охватила идея, точнее желание – дикая первобытная страсть: " Бежать. Бежать, сломя голову прочь, не оглядываясь...."

"Или упасть рядом с товарищами и притвориться мертвым?" – мелькнула вторая, резкая словно молния, мысль. На раздумье времени не оставалось и он, не теряя не секунды более, повиновался первой, более захватывающей идее. Александра, помедлив пару секунд, словно не желая оставлять без присмотра трофейные тела поверженных врагов, все же бросилась в погоню. Преследование продолжалось пару кварталов, в протяженности которых, юркая, легкая жертва оторвалась от более громоздкого и плотного своего преследователя. Уйдя от погони, парень, забился, предпочитая быть легко оцарапанным, в зарослях кустарника, ограждавших живым забором сквер и там, в безопасности, жадно глотая воздух, отдышался, переждал какое-то время, после выбрался и опасливо, поминутно прислушиваясь и оглядываясь, сделав крюк, возвратился на место схватки. Поле битвы, к тому часу, уже пустовало, не оставив ни малейших признаков минувшей развязки. Коренастый заметил, укрывшись во мраке, за углом, как из подвала поднялись, придерживая друг друга, голося, их недавние соседи по столу в баре. Они, ненадолго, раздумье, задержались у входа и двинулись в путь, минуя укромный уголок, где присел, скрываясь в тени тайный свидетель.

– Ээхх, Максим, Максим, – нараспев, громко тянул узнаваемый даже в ночи, лисий воротник, – Ээхх, какой же хороший ты человек, Максим, хороший мужчина! И что ж мы раньше то с тобой не встретились, а?

Максим Максимович бурчал в ответ нечто невнятное.

– Ха-ха-ха, – смеялся воротник звонко, уже из-за угла, удаляясь прочь. Коренастый еще раз огляделся, почесал затылок и отправился в противоположную, от, затерявшейся в ночи, пары, сторону, на ходу слагая легенду о том, как он храбро, рискуя собственной шкурой, уводил агрессора от поверженных, беспомощных и бездыханных тел товарищей.

***

Странная парочка, не без труда, покачиваясь и цепляясь за перила, поднялась вверх по лестнице, переместившись из подземной глубины подвала на уровень повседневной общественной городской улочки. Максим Максимович настороженно огляделся. Поздняя ночь убаюкала его опаски: тишь, полумрак, вокруг ни души. Леонид был пьян, он громко смеялся, пытался что-то напевать, раскачивался из стороны в сторону, вваливаясь, то, в объятия Максима Максимовича, то выпадая прочь, то, вдруг, подгибал колени, падал, вешался на шею и, повиснув, старался заглянуть в глаза. На рябом и морщинистом, выточенном годами и опытом лице псевдо кавалера проявлялась серая тень румянца, впрочем, слишком призрачная для того, чтоб, даже в дневном свете, выявить наплывающие эмоции. Он скромно покашливал, приговаривая что-то вроде: "Соберитесь же, Леня, осталось совсем немного, всего каких-то пара кварталов пути".

К позднему тому ночному часу, свежий ветерок прогнал сгустившийся, накануне, туман и, в прорехи, промеж серебристых от света облаков, озаряя путь и будто чуть ухмыляясь, подглядывала луна. Парочка двигалась ей на встречу, узкой, тоннелем, между нависшими, с двух сторон темными силуэтами зданий, уходящей вдаль улицей. Максим Максимович, признаться, чувствовал себя крайне неловко. Его новоявленный друг, казалось ему, хитрил со степенью опьянения, тем самым, прибывая всецело, во власти господина и нес бессвязную чушь. Смущенный Максим Максимович, в свою очередь, изображая высокую мораль и безмерную заботу, аккуратно обнимал перебравшего за талию и отвечал, как ни в чем не бывало, на бессвязные речевые выпады, как-то излишне замысловато. Так, образом, они добрели до заветной многоэтажки, и тут степенного кавалера окончательно сковала робость.

– Зайдешь? – вновь повиснув на шее и заглянув, снизу вверх, в глаза благородному покровителю, спросил Леонид, – На чай...

– Кхе-кхе, – смущенно закашлялся Максим Максимович, отводя лицо и отстраняясь назад, – кхе, я б с удовольствием, но, понимаешь, это самое, работа, нужно выспаться, кхе-кхе, в общем, извини, не сегодня...

– Ну, как скажете. – протянул Леонид, сентиментально переходя на Вы, подтянулся на шее кавалера, принял устойчивое положение, и лица их сблизились.

– Кхе-кхе-кхе. – вновь закашлялся Максим Максимович, отворачиваясь и прикрывая рот рукой.

– Ну что ж, тогда пока. Я позвоню, завтра?

– Да, звони. Буду ждать! – поспешил согласиться Максим Максимович, позабыв оставить свой номер.

Леонид оттолкнулся с силой, рискнув завалиться на спину, но, конечно, устоял, развернулся на месте и, оглянувшись на последок, исчез в подъезде, оставив Максима Максимовича, стоять, посреди улицы, недвижимым одиноким колоссом, посеребренным светом луны. Прошло несколько минут, возможно, в определенном стечении обстоятельств, способных обернуться вечностью и вот, его фигура, наконец, выйдя из оцепенения, покачнулась, наметила направление, слегка накренилась , и тронулась в путь...

Ночь, полумрак, полнолунье, вокруг ни души... Недавний отважный кавалер охваченный смутным страхом, странным беспокойством набавил шаг. Нет, не банальная опаска пред вполне вероятной встречей с задиристым, полуночным и полупьяным, коварным или просто маниакальным телом, скорее предчувствие чего-то необъяснимого и не материального, неосязаемого и даже мистического щекотало бывалые нервы. Старый служака хмыкнул, усмехаясь собственным чувствам, собрав волю, замедлил шаг и загнусавил, стараясь забыться, под нос, первую, пришедшую на ум мелодию, но страх не отступал, мало того, появилось явственное ощущение словно кто-то, или даже что-то пристально глядит вслед. Максим Максимович остановился и опасливо осмотрелся по сторонам. Сонные дома с черными окнами не подавали признаков жизни. Темные проулки, запертые двери – нигде, ни одной живой души вокруг – только большая, круглая луна зависла, будто совсем рядом, выглядывая из-за домов. Он поежился, прищурился, пригрозил ей пальцем, снова хмыкнул, развернулся, сделал несколько шагов, но быстрым, молниеносным движением обернулся вновь, смело взглянув ей в "лицо" и застав, на долю секунды, не успевший смениться стандартным нейтрально бессмысленным выражением укоризненный, с малой ухмылкой взор.

– Что? – сорвалось с губ его, – Что? – повторил он уверенно и громко, – Что?! – наконец заорал на всю улицу, – Что такое?!?!

Где-то бухнуло что-то в ответ, посыпалось звоном разбитого стекла на асфальт, залаяла, вдруг, собака, в одном из окон зажегся свет. Максим Максимович развернулся и зашагал прочь. Он думал. Мысли, запертыми птицами, шумно бились в его голове, сталкиваясь между собой. В это сложно поверить, но, взрослая, степенная, сформировавшаяся и закрепившаяся сухой непробиваемой коркой личность, внутри, несомненно, нежная, словно безе, сладкая и чувственная, в ту, наверняка, сказочную ночь, плавилась в волшебном свете луны и, о чудо, без врачебного вмешательства, пыталась принять себя такой, какой она, возможно, была на самом деле.

Максиму Максимовичу, вдруг, явственно вспомнилось далекая и потемневшая, словно старая фотокарточка и уже не совсем реальная, чуть, урывками, оборванными кадрами из некогда цельной хроники, мерцающая в бездне давних воспоминаний, другая жизнь в малом городе, где отец проходил службу; детство, мелькнувшее в теплых краях, в мягком климате, на побережье лазурного моря; вспомнился родительский дом, школа. Вспомнил он, вдруг, юного друга и ребяческие игры; вспомнил и странную страсть, воспылавшую, вдруг, к "боевому товарищу" в незатейливом ходе вымышленной войны – чувство, которому суждено было, не раскрывшись, увянуть: мимолетный интерес, обличенный, вдруг, и взятый под опеку заботливым и строгим родителем и высохший, сморщившись, черным бутоном, среди изумрудной зелени далекого знойного лета.

Отец – случайный свидетель стихийного действа, юношеского порыва, явившегося, вдруг, в очередной ребяческой схватке, среди заблаговременно не скошенных, в человеческий рост, зарослей лебеды, раскинувшей по двору войско бурых стволов с зелеными торсами. В тот ясный июльский полдень, когда воздух был, как никогда, прозрачен и чист, он, оторвавшись от ремонта кровли, с высоты птичьего полета, хладно, зорким кречетом, наблюдал за буйством молодости, а позже, спустившись на землю, в воспитательных целях провел неторопливую нравственную беседу, вгоняя в краску беспечного шалуна и, дабы впредь, вдруг, не проглядеть важные моменты развития заплутавшего отпрыска, постарался уделять ему как можно больше внимания. Вполне возможно, то были напрасные иль даже вредные старания, бездарно направленные супротив невинного детского чувства, проявившего себя, наивного товарищества, или, скорее, вполне вероятной развязки эмоций взрослеющих экспериментаторов. Чувств, возможно своевременно, неотвратимо угасших бы, совместно с удовлетворенным интересом и, нашедших в будущем, для себя другую, вполне стандартную прерогативу. Но, силой прерванное, пусть, мимолетное, влечение, словно беззаботное, ослепительное детство, застыло навсегда яркими, чарующими красками; неким, покинутым раем, потерянным навек и, в невозможности возврата манящим, сожаленным и, несомненно, одним из лучших воспоминаний.

Итак, степенно закрепив в подсознания юнца, некоторый сумбур и сомнения, отец со всей, доступной ему серьезностью, принялся за воспитание будущего своего рода, всячески прививая в сердце наследника быт настоящих мужчин, и даже, умудрялся, время от времени, вводить в курс дела собственной, профессиональной деятельности, полагаясь на то, что суровая рутина тюремного смотрителя пойдет лишь впрок формирующейся личности. Возможно, именно в тех угрюмых познаниях, беспечно проявившие себя, вероятно, невинные юношеские шалости Максима, в ужасе забились в самые укромные уголки души. Вероятно, он слишком рано осознал суть построения, хитростями физических сношений, иерархических тонкостей сообществ высших приматов, извращенных сугубо человеческой изощренной жестокостью, в среде, где слабость и нежность подвержены непременному унижению и насилию.

С детством было покончено и Максим, по окончании школы, поступил в Высшее Училище. Там, естественно, царила должная дисциплина, достойная серьезных людей, будущих мужчин, преодолевших умственный рубеж юношеских наскоков, имитаций спаривания, возни с сексуальным уклоном, демонстраций половых органов и вероятностных взаимных мастурбаций; не говоря уже о сексуальном насилии, как и о добровольных актах однополой любви. В Высшем Училище все было строго и правильно: по уставу – как и полагалось в Высших Заведениях для взрослеющих мужчин: преимущественно моральные, в достойных рамках приличия, издевательства над слабохарактерными личностями, принуждения сугубо бытовых и финансовых свойств, пусть и с угрозами физической расправы; всего лишь короткие драки, в выяснениях недопонятых иерархических позиций. В общем, это было взрослое, окультуренное, сугубо мужское Человеческое, с большой буквы этого слова, сообщество, целенаправленно лепящее из податливого материала юности настоящих мужчин; практически исключающее условия для расцвета и процветания, как изощренных общественных уродств, так и зачатков интимного, индивидуального или даже прекрасного.

Именно там, именно вопреки, взрослеющий, цветущий, переполненный силами Максим, вдруг, впервые, по-настоящему, страстно, до безумия влюбился. Ну что же, любовь, довольно странное, загадочное, доселе мало изведанное чувство, приходящее вдруг, нескромно и бестактно и, покоряющее нас, как утверждают романтики, вопреки логике и личным желаниям. В сумбурных ее правилах влюблять нас вовсе не в тех, кого желают для нас близкие, законы, холодные расчеты да уж, конечно, и мы сами. Она бывает зла и коварна, но человечество жалует ее и обожает, порой, больше жизни, несмотря ни на взбалмошность, ни на дурной характер ее и тон. И вот, вопреки системе, возлюбленным Максима, что вполне вероятно, в подобной ситуации, оказался молодой человек, естественно, чрезвычайно притягательной внешности – сокурсник, зажёгший, вдруг, будто бы с первого взгляда, искрой, пламя в его душе. То было наивное чувство, что рождается, как правило, в неокрепшей юношеской груди, к прелестному созданию противоположного пола, но, в силу то, некого запоздания, или интересного поворота судьбы, оно нахлынуло в суровые времена, когда, в поле его возможного действа не оказалось ни одного, хоть мало-мальски подходящего гетеро сексуального объекта. Страсть юная, не навязчивая и прекрасная, скромно томящаяся в груди, совсем не походящая на взрослую, окрепшую грубую тягу самца – кипучую, склонную к насилию, порою грубую, преследующую и принуждающую и, отпускающую лишь в удовлетворении иль в лютой ненависти. Она всего лишь маялась тихо в груди, словно боясь, что чужие сообществу, презренные чувства ее, однажды, вдруг, в полутемном уголке казарм, вырвавшись наружу, непременно, будут отвергнуты и подняты на посмешище, далеким, от понимания сокурсникам. Трусливая, не решительная и одинокая, она опасалась непринятия, усмешек, издевательств, ударов кулаков и жестких армейских ботинок, боялась рискнуть, обидой и стыдом или негодованием справедливости заставить принять себя, либо, окончательно быть отвергнутой. Упустим драматические чаяния и страдания одинокого, безответного, мало того, юродивого чувства – все это было описано несчетное количество раз, в историях человечества, где, не проявившаяся, не раскрывшаяся не получившая должного удовлетворения, необходимого выплеска, первая любовь, навеки застыла идеальным образом в сердцах героев.

По окончании обучения, по получению необходимого образования, должной путевки, жизнь стремительно завертелась в выверенных механизмах службы. Мелькнула женщина – как требовала того аппаратная система и шумно пронеслась пышная свадьба – как пожелал институт семьи, родители и, конечно, она. Но, разве, обдуманный и хладный расчетливый брак мог породить ячейку счастья, когда тело жаждало вечной любви и страсти, пока в тайных уголках сознания хранился, пусть не реальный, большей частью вымышленный образ идеального существа, второй половины, созданной вселенной для того чтоб вечно быть рядом, образ, никак не соответствующий действительности?

Максим, стараясь оставаться мужчиной, не отдавал, даже и думать не желал отдать отчет своим внутренним чаяниям, и брак протекал, пусть, и уныло, прискорбно, в вечно недовольных ворчаниях и взаимных упреках, без любви и без ее плодов. На семейном ложе царила все та же сухость и беспристрастность и нежелание исполнять супружеский долг, приходящее, к нормальным парам, как мудрость и опыт, с годами, настигло Максима в первые дни воссоединения, серьезно проявив себя уже в скисший период медового месяца...

Что оставалось, в подобной ситуации, молодой и страстной женщине, томящейся с далеких времен половой зрелости в ожидании супруга, с которым можно, на законных основаниях, предаться тому волнующему, жаркому таинству, что есть табу для не женатой приличной девушки? Что оставалось Максиму в подобной ситуации? Развод был как никогда скор, бескомпромиссен, обоюдовыгоден, справедлив, хладен и хмур, каким совсем еще недавно прибывал эгоистичный Максим в период венчания и брака. И побежали, вновь, друг за дружкой, стремительно, бесконечной чередой, однотипные, одинокие рутинные будни, в которых неудовлетворенная деятельная стервозность молодого сотрудника помогали круто взбираться по служебной лестнице, легко получать чины, звания, привилегии и массу возможностей...

Так, Максим Максимович, блуждая проулками воспоминаний, незаметно для себя самого, очутился перед родным общежитием, поднялся, не спеша, на этаж, пошарил в кармане, достал одинокий ключ, с шерстяной тесемочкой, для удобства продетой в ушко, открыл дверь, щелкнул выключатель и желтый свет, полившись из убогой лампочки, висящей, на потемневшем от времени электрическом проводе, осветил жалкий быт одинокого и, наверное, несчастного человека.

– Позвонит? – в голове вдруг мелькнула дикая мысль, – Завтра?

Максим Максимович прошел, не разуваясь, в единственную свою комнату и уселся на кровать, радостно приветствующую до боли знакомым, родственным скрипом, словно обвенчанную с нею навек, вечно верную ей, массу...

Кривая истина, забитая судьбой и системой, годами скрываемая от самого себя явственно вставала перед глазами.

– Зачем? И что дальше?

Новоявленная перспектива пугала и настораживала. Эта жалкая, убогая обстановка, эти стены, обклеенные старыми газетами, пожелтевший потолок, ветхая покосившаяся мебель; серая одинокая жизнь, ночные прогулки и цветные однообразные сны – все привычно, закономерно и обоснованно. Зачем теперь что-либо менять? Поздно, поздно, да и, пожалуй, все еще дико... Максим Максимович поднялся с кровати, разделся, оставшись в трусах и майке, аккуратно сложил белье на стул. Прошелся, взад вперед, по комнате, щелкнул выключателем, погрузив свой маленький мир во мрак. Скрип кровати обозначил во тьме, что она приняла его пожилое тело. Мерно тикали часы в ночной тишине. Максим Максимович несколько раз тяжело вздохнул, повернулся, поскрипывая, с боку на бок и забылся здоровым утренним сном.