Текст книги "Весеннее озарение (СИ)"

Автор книги: Я Дурчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Дурчук Я.

Дурчук Я.

Весеннее озарение

Ранняя весна, нагрянувшая в бескрайней череде зябких серых дней, сверкающим солнечным светом и, вместе с ним, долгожданною оттепелью, вполне оправдала грезы городского мирка. Яркими летними красками: зеленью, синевой неба и лазурной гладью отпускных побережий; зноем и тенистой прохладой блеснуло вполне обозримое будущее, но, вопреки, ближе к вечеру тяжкая хмарь вновь опустилась на город. Гнетущий зябкий сумрак окутал центр его, поглотил горстку однотипных жилых домов и предстал, между прочим, пред окнами, средних этажей, стандартной квартиры, где в кабинетной задумчивости прибывал отец вполне типичного семейства. Тогда-то и охватила его, нагрянувшая тяжким озарением, прескверная мысль. Он, наконец, отчетливо и ясно осознал, что его единственный сын замешан в сношениях с престранной категорией общества. Материализовавшись, порочная тень грозила лечь на род, фамилию, а вместе с тем, на память его, старика, претендующую, несомненно, на место в вечности.

Прозрение пришло к Андрею Андреевичу, конечно, не вдруг. Странный и неоднозначный разговор, подслушанный, однажды, будто бы невзначай, подтолкнул к размышлениям. С тех пор отец семейства бережно вынашивал зреющий плод этой, ныне ужаснувшей идеи; накапливал, впитывая урывками необходимую информацию, выуживал ее из окружающего мира: из разговоров, из сплетен, из простых совпадений, из мира музыки и кино и из хода собственных размышлений. Так или иначе, некогда мизерное неощутимое семя туманных подозрений, обретшее благодатную почву в таинственном смысле послушанных слов, выросло, наконец, в голове Андрея Андреевича во вполне осязаемую, округлую, местами, будоражащую форму и, как подобает, с предрасположенностью к крикам, воплям, стонам, к содроганиям и даже слезам появилась на свет, избавив отца семейства от последних сомнений. Он, пораженный логической простотой и несомненностью народившегося умозаключения вскочил с кресла, в котором доселе задумчиво занимал полулежащее положение и пробежался по комнате, умственно расставляя последние точки в запутанном деле. Мимо, слева от мыслителя, пронесся старый дубовый стол, заваленный всевозможным хламом и черный кожаный, местами потертый диван с парой родственных ему кресел по правую. Безжизненный камин, застывший в стене памятью прошлых эпох остановил его ход. Высокие потолки, обои, паркет и старая мебель, большой шкаф, переполненный книгами, нависший вековой мудростью, над рабочим местом хозяина; расписные карнизы – все эта атрибутика бережно хранила обстановку уходящих времен. Андрей Андреевич остановился, задумчиво, на несколько секунд, круто развернулся и просеменил в обратном направлении к высокому окну с видом в наружный вечерний, темнеющий мир. Оперившись руками на подоконник, он, с минуту, взирал на грязную и унылую улицу, вздохнул и медленным уже спокойным шагом вернулся к столу.

– Да, – со всхлипом ухнулся на рабочее место Андрей Андреевич, – все так!

Словно забывшись, открыл ящик стола и, отрешенно глядя перед собой, вдаль, куда-то вне жалких пространственных ограничений кабинетных стен, вынул подарочную коробку сигар, приоткрыл ее, запустил внутрь пальцы, чуть покопавшись, извлек толстую, коричневую ее обитательницу и, так же отрешенно подвел к носу, внимательно ощупал, от тонкого края, к толстому, усами, сухую шершавую кожицу и довольно посопев, уж было преподнёс к губам, но, не успел воспользоваться заманчивым обстоятельством. За секунду до момента соития с терпким и ароматного кончиком соблазнительницы, Андрей Андреевич, вернувшись взором из заоблачных далей, взглянул на нее с некоторым сожалением или, даже, с призрением, небрежно водрузил на место и с шумом забросил коробку глубоко в ящик стола.

– Где он шатается в такое время? – крикнул он без церемоний, из далей кабинета в залу, человеку, привыкшему, за годы совместной жизни, сносить все его прихоти и причуды, – и, главное, с кем?

– Ну, где... Гуляют, наверное, с Сергеем, – вздохнула супруга, чуть слышно, не отводя рассеянного взора от экрана телевизора.

– Вот-вот. С Сергеем! Тьфу ты! – уловил сказанное, острейший до интересных моментов слух Андрея Андреевича, – Воспитала не понятно что... Куда ты глядела все эти годы? – прикрикнул супруг, торопливо ступая в комнату, где, застыв в не отдалении, смерил надменным взглядом, поочередно, супругу и телевизор.

Просмотры сериалов не очень-то увлекали отца семейства – в этой жизни виртуальным сценам он предпочитал реалистичные и осязаемые.

– Все сериалы смотришь, вместо того чтобы сыном заняться!?!? – попробовал раскрутить очередной акт семейной драмы супруг.

– Сыну двадцать лет уже, слава Богу, пускай себе гуляет! – невольно сорвался с губ наполненный логическим умыслом протест, неминуемо призывающий разгоряченного оппонента к словесной схватке.

В следующее мгновение Анна Аркадьевна осознала ошибку, замолкла и попыталась абстрагироваться от заковыристой, бестолковой и бесполезной перебранки: напряженно уставилась в телевизор, усиленно нащупывая выскользнувшую на миг незамысловатую сюжетную линию. Как правило, в моменты активности главы семейства, Анна Аркадьевна, как человек, сговорчивый, уравновешенный и умудренный многолетним опытом, предпочитала не лезть на рожон и прибывать в состоянии некой нирваны. Она, аскетически отрекаясь от мира, вставляла, тайком, беруши, неизменно хранящиеся в кармане халата и, прикрывая глаза, погружалась в мир собственных мыслей: блуждая, как правило, в замкнутом пространстве памяти. И вот, пока фрагменты прожитой жизни, в душещипательных своих мелочах, безмолвно и незримо для всех, кроме нее одной, мерцали тусклым светом на потемневшем от времени, холсте воспоминаний, в семейном гнездышке разворачивалась насыщенная звуковой окраской психологическая драма. Заодно с воплями и нравоучениями раздавался грохот роняемых предметов, хлопки дверьми и топот ног, блуждающего, под впечатлением нахлынувших эмоций, по комнатам хозяина. Анна Аркадьевна устало открывала глаза и мутно, сквозь пелену глядела в телеэкран, где мужественный, великолепно сложенный красавец – герой сериала, в страстном пылу очередной перебранки, влепил жене глухую пощечину.

"Ах, – думалось ей, – сколько же натерпелись они, несчастные, за историю человечества, сколько вынесли деспотичных выходок вторых своих "половинок". Сколько пережили побоев, издевательств, сколько брани недовольных жизнью, вечно недооцененных обществом, не готовых к старости степенных, с виду, мужей... А ведь, наверняка, все начиналось когда-то, ах, так романтично... Сколько волнений, сколько надежд, сколько радости сулил каждой из них долгожданный брак..."

Веки ее вновь ленно опускались, но, пред глазами, в темноте, лишь мелькала ненавистная истерично настроенная мужская фигура, отвешивающая пощечины и уже не возникало светлого желания волнительно вспомнить ушедшие годы...

Но, не спешите отчаиваться, Анна Аркадьевна! Были ведь, были, черт подери, счастливые дни! Крепитесь! Бытовала в миру молодая жаркая страсть, пестрили радостные моменты взаимной любви, имелась и судьба, похоже, приписанная свыше, и, конечно же, идущий в ногу с нею, очаровательный романтизм. Ведь было все это, было! И, пожелтевшие фотокарточки в семейном альбоме хранят доказательства тех славных пор! Там, в навеки ушедшем прошлом запечалились Ваши счастливые, любящие жарко друг друга лица, фигуры застыли навек в едином сплетении! И Андрей Андреевич, в свое время, показал себя сравнительно неплохим мужем, прожил с Вами довольно долгую, в меру счастливую совместную жизнь, зачав, совместно, дочь и младшего, довольно позднего сына.

Конечно, в последний десяток преклонных лет, отец семейства нутром ощущал подстерегающую не в отдалении старость; наблюдал рядом сохнущую из года в год супругу; в душе, несомненно, ощущая себя довольно моложавым мужчиной, с резвостью полного сил самца, имел, на стороне, молодую любовницу. Порой был весел, порою груб. В семейном кругу, все чаще хранил хмурое, гробовое молчание, поддерживая равновесное тепло очага вспышками нравоучительной истерики.... Впрочем, Вам, Анна Аркадьевна всегда хватало, домашних забот ровно на столько, чтобы не углубляться в психологические тонкости характера и поведения молодящегося мужа, и пассивно плыть по течению, не споря с природой. Так, постепенно, супруг, будучи в хозяйстве, более сильным звеном, принялся, с неуклонным ходом времени, воспринимать Вас, законную супругу, скорее как неотъемлемую часть мебели, как всего лишь престарелую домохозяйку, не испытывая более ни тени дружбы, ни доли былого тепла, ни капли нежности и понимания, ни жалкого подобия влечения мужчины к женщине....

Мда. Вот и нас охватило чувство печали и последующая за ней досада на проказницу судьбу, что не наградила Вас, Анна Аркадьевна, минуя период жалкого увядания, удобным образом бесформенной, властной, крикливой, мужеподобной бабищи, а суженного, Андрея Андреевича не превратила вовремя в немощного, вечно подвыпившего, безвольного старика.... Безусловно, так было бы лучше для всех нас, но.... В силу сложившихся жизненных обстоятельств и склада ума, Андрей Андреевич сформировался и изо всех сил старался держаться впредь, на плаву океана жизни зрелым, властным начальником, привыкшим сильной рукой, подолгу службы и характера, колыхать на волнах людские судьбы, создавать, наслаждаясь то силой, то нежностью штиля, в округе своей, бури, шторма и туманы.

Можно понять супруга Вашего, можно, Анна Аркадьевна, и с грустной молчаливой улыбкой все так же, как славно умеете Вы, прибывая в чудесной нирване, смиренно прощая, стерпеть и эту, очередную его истерику. Представьте себе, как, в очаровательной переменчивости сезонов, неукротимо бежали к преклонной старости дни, месяцы, годы, и Андрея Андреевича все чаще преследовало предчувствие той жуткой поры, когда трясущиеся старческие руки, лишившись сил, не смогут более твердо ставить, в тетради жизни, заветные жирные точки; когда, цветущее младое поколение, по новым законам орфографии, возьмётся, по своему, исправлять их на знаки восклицательные, вопросительные и, даже, на ненавистные запятые; когда мир вовсе перестанет считаться с персоной Андрея Андреевича и вот упадок мужской силы, был того наилучшим предзнаменованием. Таким образом, в скорм времени, отец вашего семейства дерзал потерять одну из немногих, ярких и пылких, оставшихся в жизни отрад, отдушину, обдающую крепким ветерком мужественности: навеки утратить в беспощадной старости очаровательную свою любовницу. Конечно, она могла бы остаться с ним рядом, поддерживая его, шагающим по жизни, по-прежнему радуя в тех, пусть загадочных, интимных делах влиятельных, богатых импотентов, долгое время еще, напоминая о цветущей зрелости, но, ожидаемо, естественно и неотвратно, нагрянула отставка по службе. Почетная пенсия явилась в праздничном, цветастом наряде, увешанная заслуженными наградами, с букетами, с натянутой маской счастья, скрывающей черный глубокий траур. С ней вместе ступала новая эра, эпоха декаданса, знаменитая многим мужьям, впрочем, по слухам, самые примерные из них, зачастую, встречают ее как должное, порой, как награду, как подарок спокойствия и умиротворения. Андрей Андреевич повстречал ее мучительно, как надвигающееся бессилие, но, все же, отчаянно постарался удержаться на плаву, в клокочущем море общественных прений, где, между прочим и столкнулся лицом к лицу с затаившимся в глубине подозрением. Крепко ухватившись за него, решил, вмешавшись, развеять сомнения, раскрыть порочную тайну и.... Быть может, исправить упущенную ошибку молодости, или даже ошибку природы; или же изменить ход событий или даже течение бытия.... А может быть, в особенно унылый день, просто опустившись где-нибудь в парке, на холодную землю, зарыдать от бессилия, заплакать от несогласия и отчаяния; или даже геройски смириться.... Впрочем, не важно. Будущее скрывалось от Андрея Андреевича за непроглядной пеленой ограниченности человеческого мышления, за всевозможными мелочами, влияющими на вероятности развития событий, а вопрос, проблема, стояли ребром и требовали, нуждались в неотложных решениях и давали возможность чувствовать себя деятельным, молодым и значимым.

***

– Нетерпимость? – доносил со сцены, толпе, брызжа слюной в рукопись, в костюме двойке седой старичок с клинообразной профессорской бородкой. – Нетерпимость и ненависть стары, словно мир! Действительно, заметьте, друзья, человеку свойственно по жизни элементарно уставать, не довольствовать, иметь комплексы и нереализованные амбиции, в конце-то концов, в итоге, естественно, злиться, призирать и ненавидеть и, вполне основательно, удовлетворять свои чувства! Культурнее всего, бесспорно, обрести чужеродный объект для лютой ненависти, лучше всего, воплощенный в тайных желаниях, в комплексах и страхах, ежели, конечно, судьба милостиво преподнесет такую возможность! Но, можно ограничиться и чем-то другим. К примеру, открыться близкому, подвластному тебе человеку! Мда.... Но это о личном. А толпа, толпа она, дамы и господа, сплоченная группой, а в особенности, легкая на подъем голь униженных и голодных, испокон веков, под присмотром управителей или же сама по себе, умела ненавидеть чрезвычайно яростно, все что угодно испытывая, при том, дикое возбуждение, злобу и невероятный прилив сил к стремительным действиям. Так ненавидели иноверцев, ведьм, черных, желтых, красных и белых, буржуев, гомосексуалистов и, между делом, совершенно случайно попавшихся на пути ....

– Да, да, вы правы профессор! – выкрикнул несколько женственным голосом, вскочив из-за ближайшего к трибуне столика, молодой человек с броским лисьим воротником на узких плечах.

– Подождите, Леонид, – прогремел доминирующий голос, водрузив парня на место, – не перебивайте, мы дадим, как обещали, вам слово.

– Да, о чем это я? – продолжал профессор, вновь углубившись в рукописи. – Мда, значит, гомосексуалистов.... В общем говоря, если нам суждено ненавидеть, то мы обязаны воссоздать для себя, на веки веков, более или менее постоянный объект этой ненависти, ибо, не любить сегодня тех, завтра этих а послезавтра третьих, это уже распутство, как никак! А общество обязывает нас, даже ненавидеть в рамках культуры, что, несомненно, правильно.... Итак, мы бездарно недолюбливали евреев (наверняка, до боли завистливо, как людей, за частую, успешных и талантливых), иностранцев и вообще "чужаков" ; высокомерно призирали стоящих ниже идеала по цветовой гамме кожи или же другим морфологическим особенностям белого человека. Было дело, выплескивали страсти на волков, таскающих скот – это да, разве может быть по-другому? Кровной, мстительной ненавистью – дельфинов, невинно кушающих рыбку в безбрежном океане, устраивая, при этом, демонстративную окраску прибрежных вод в алый цвет! Или просто-напросто пускали кому-то, на жертвоприношениях, кровь, ублажая, тем самым, своих диких животных божков. Недолюбливали, конечно, и бескровную саранчу, нещадно пожирающую посевы, но, как то все более спокойно и менее эмоционально.... А, вспомните, вспомните, дамы и господа, в еще совсем волосатом обезьяньем обличии, между поисками пропитания и беспорядочными половыми сношениями, люто призирали соседствующие группировки и, кроме как в "праведной" битве "стенка на стенку", иногда, как будто развлекаясь, камнями и палками забивали до смерти заплутавших их представителей, бессознательно, избавляясь, тем самым, от конкурентной угрозы.... И вот теперь, после вчерашнего инцидента, когда Вас, людей отличных, свободомыслящих, поджидая на выходе, избивали битами и забрасывала камнями, группа фанатично настроенных подонков, оправдываясь, притом, какой-то невнятной идеей, понимаешь, что с тех давних пор мало что изменилось... Мда, пожалуй, все эти нетерпимости лишь животные проявления характера человеческих особей, изворотливо отказавшихся в пользу удовлетворения эмоциональных порывов животной ненависти, от здравого мышления! – закончил было речь старичок, поднял взор, застенчиво оглядел нетипичную публику и продолжал. – Итак, дамы и господа, кроме иных отклонений от общепринятых стандартов, в нашем, разно полярном сексуальном мире, вполне закономерно появляются на свет люди с отклонениями от всеобщей половой нормы, формируясь таковыми, как еще в утробе матери, так и в процессе созревания. И для того чтобы понять этих людей, проявить уважение, принять за своих, в свое общество, совсем не обязательно вновь, самим, возвращаясь к корням, обращаться к бисексуальному мышлению – достаточно лишь немного поумнеть. В этом нет ничего дурного, дамы и господа и нам с вами, как жителям сексуального мира, от этих отклонений никуда не уйти. Да и зачем? Ведь, в общем-то, как ни странно, гомосексуализм, сам по себе, не представляет, для человечества, честно говоря, никакой угрозы. Просто он является не естественным для большинства, противоречивым и запретным для толпы, и, как следует, камнем преткновения ее злобы и ненависти...

Профессор оглядел публику, видимо ища оваций и одобрения.

Андрей Андреевич, тем временем, в пальто, шляпе и темных очках, прибывая в некотором затемнении у дальней от трибуны стены, чутко наблюдал за происходящим в свете ее. Накануне вечером, он осторожно вышел, вслед за сыном из дома и, стараясь не выдать себя, шпионски преследовал пару кварталов, таясь в тени домов и боязливо избегая желтых луж света, изливающихся на асфальт из уличных фонарей. Полутемные редкие ночные витрины, убогое освещение благоприятствовали таинственному преследователю и он, прижимаясь к стенам, благополучно добрался незамеченным до места, откуда мог трепетно наблюдать, как сын его, Андрюша смешался с группой молодых людей. После приветствий и короткого перекура двое из них, отделившись, направились далее по улице и быстро растворились во мраке, Андрюша же, с парой других погрузился в загадочный подземный мир. Андрей Андреевич, переждав, осторожно пробрался к месту исчезновения, где обнаружил, на стене вывеску "Бар "Вверх тормашками или с ног на голову"" и лестницу ведущую вниз. Спустился, упершись в металлическую дверью и, немного поразмыслив, не уверено толкнул нее. Дверь охотно поддалась. Опыт работы в органах позволил непринужденно бросить охране пару уверенных фраз; улыбнувшись не зря прожитой жизни, полковник государственной службы, в отставке, беспрепятственно просочился внутрь. Охранник – бодрый мужчина в годах, по всему, совмещал должность с гардеробщиком, и, хитро взглянув из-под нависших бровей, небрежно попросил у Андрея Андреевича пальто. Получив сухой отказ и ничуть не расстроившись, распахнул двери в залу, в таинственный мир, где, в предвкушениях нового гостя, должно было происходить нечто невероятное и потрясающее. Мир обдал его музыкой, гамом человеческих голосов и сигаретным дымом – довольно предсказуемое сочетание, но Андрей Андреевич, все еще не планировал расслабляться. Он аккуратно ступил через порог и, стараясь остаться не замеченным, прислонившись, в тени, к одной из колонн, внимательно осмотрелся. Здание, он знал, находилось на территории одного из муниципальных предприятий, приказавшего долго жить и, судя по всему, помещение, когда-то являлось не чем иным как производственным цехом: опытный гость прикинул в уме высоту потолков и масштабы. Ныне, вычищенное от бесполезного хлама: от грубых машин, станков и прочих агрегатов; выкрашенное в теплые, местами нежные тона, представляло из себя, на европейский манер, клуб – бар, со сценой, примыкающей к противоположной от входа стене. Вокруг сцены располагалась группа столов, а по левую руку от вошедшего, протянулась барная стойка. И, естественно, удобству скрытных посетителей и, непосредственно, Андрею Андреевича, благоприятствовало интимно затемненное пространство вдоль остального периметра – места темных и мягких диванов. Предположительно там то, на одном из них, упорно всматриваясь в чарующий мрак, отец смутно приметил, уютно, в компании молодых людей, расположившегося сына.

Пока Андрей Андреевич осматривался, музыка смолкла, и на сцене появился, в модном блестящем костюме, слащавый тип с длинными волосами собранными узлом сзади блестящего лаком черепа и объявил выход какого-то безвестного музыканта, не замедлившего следом, без капли стеснения, преподнести публике не слишком складные стихи авторской песни. Впрочем, смысл ее, вместе с заурядным мотивом, проскользнул мимо ушей Андрея Андреевича, пока он, с чувствами, располагающими к приятному, в замкнутой духоте, в парах алкоголя и табака, холодку в области спины и затылка, пучил, вплоть до загадочного и неуловимого шестого, все доступные органы чувств, в диванный полумрак.

Раскатистый, громкий смех, прокатившись по залу, заставил отца семейство отвлечься от тягостного созерцания, с последующими дорисовками мучительных образов, таинственного диванного мира. Выйдя из стопора и оглядевшись, он приметил на сцене, занявшую место бесследно исчезнувшего музыканта, группу молодых людей и изображающих, под громогласный гогот публики, судя по всему, юмористические эпизоды. Сценки, впрочем, даже в располагающей обстановке, привиделись бы старомодному чувству юмора престарелого гостя невероятно дурацкими, но, весь зал, ежеминутно, заливался хохотом и, Андрей Андреевич, несмотря на колоссальное внутреннее напряжение, натянуто, в такт, улыбался во мраке удручающей кривой улыбкой. Впрочем, вскоре, заметив в себе этакую двуликость, он натянул на лицо маску призрения и отважно, супротив подавляющему большинству, оставался в ней до самого конца сеанса. По окончанию номера юмористы, под гром оваций (Андрей Андреевич лишь презрительно хмыкнул), удалились и ведущий объявил, что, после короткой музыкальной паузы, выступит приглашенный профессор П-ого университета, с научными разъяснениями некогда прошедшего инцидента...

– Я, в свою очередь, хотел бы заявить от лица, – Леонид, бесстрашно сверкнул, из лисьего воротника глазами, многоликой публике, – от лица гомосексуалистов! – Звонко, как будто превозмогая смущение, словно сквозь тяжкие годы вынужденного молчания, выкрикнул он последнее слово и, видимо, перенапрягши голосовые связки, закашлялся.

– Мы, – продолжил он, вновь обретя мягкий свой голосок, – мы, совместно с соратниками, подготовили краткую речь, в свою очередь, о посылах незаслуженной ненависти, непрерывно идущих в наш адрес!

Далее Леонид продолжил по тексту, опустив взор победителя в развернутую тетрадь: "Мы не обращаемся к агрессорам, ибо им, как вы вчера, на собственных шкурах могли убедиться, по большому счету, не имеет значения на кого накладывать руки, желательно то были бы люди, не отличающиеся превосходной физической силой. В общем, граждане интеллигенты, под удар хулиганов попадают все, независимо от половой и прочих ориентаций. Мы же обращаемся к людям здравомыслящим, так или иначе, исподлобья, по тем или иным причинам, косящим взоры в нашу сторону. Мы такие же, как и все представители человечества – всего лишь люди с незначительными отклонениями от общепринятого стереотипа, впрочем, отклонениями вполне безобидными. Не бойтесь нас, ведь мы всецело раскрепощаемся лишь в узких кругах посвященных... Имеют ли такие, интересные, на наш взгляд, и вполне невинные для общества отклонения от устоявшейся социальной нормы, право на жизнь? Это решать определенно не группе предвзятых старомодных маразматиков, уверенных лишь в собственной правоте и до пены у рта отстаивающих только личностные позиции, не желая войти в чье бы то ни было положение! Тем более в наше! Стоит ли с этим бороться? Хм, бороться, мы уверены, необходимо, бесспорно необходимо.... Со скотами, принуждающими людей к омерзительным воплощениям собственных удовольствий. Бороться необходимо, прежде всего, с насилием, но бороться с природой, наградившей мужчину частицей прелестного, очаровательного мировосприятия женщины не в состоянии ни один, таящий в сердце интимные чаяния чиновник, по-дамски толстой попой, занимающий кресло депутата!"

Андрей Андреевич, мрачной фигурой, из тени, огромной серой губкой впитывал пристрастную ему информацию и недовольно, с отвращением морщился. Как тщедушен для него, как жалок, был этот худощавый в лисьем воротнике, громко и красочно вещающий на весь зал. Хотелось раздавить его, словно ненавистного паразита, коварно сосущего кровь. Как хитро, как заумно слагал он грязные слова в аморальные предложения, что свободно порхали в воздухе, пробуждая неудержимые порывы набегающих, вместе, с краской лица страстей. Андрей Андреевич, от волнения, от стыда и, порой, от ярости терял смысловую нить повествования и с колючим содроганием вспоминал, как в далекой своей молодости, среди мирской суеты, будучи человеком, крайне честолюбивым, он, зачастую, невольно страшась думал, прибывая в наталкивающей на размышления компании, о будущем, и отчаянно боялся унизить свою честь и достоинство, породив дочь проститутку. Но, возмужав, поумнев с годами, многого повидав, женившись, решил для себя: уж лучше дочь проститутка, чем сын – гей! И вот, проказница судьба, словно подшучивала, словно зная все тайны и выставляла его, здесь и сейчас, в этом чужом, враждебном, диком сообществе, посмешищем.

– Впрочем, склонность к насилию, – продолжал Леонид, – такая же неотъемлемая человеческая природа, которой, собственно, и необходимо заняться, которую и нужно, в первостепенном порядке искоренять. Мы же, нормальные, так сказать, истинные геи, вполне безобидный народ, способный к насилию всего лишь настолько, насколько хрупкая женщина способна обесчестить здорового взрослого мужчину...

– Мы не желаем совать носы в вашу интимную жизнь, и не хотим ощущать повышенного интереса с вашей стороны, к своей! Мы просто желаем заявить, что, в нетипичных для вас, добровольных сношениях мужчины с мужчиной нет ничего ужасного... Мы заявляем, – продолжал Леонид, – что самые лучшие, из всего мужского племени, несомненно, гомосексуалисты! Согласитесь, ведь они самые добрые, нежные, отзывчивые, интеллигентные, но, вот беда, любят настоящих мужчин – грубых мужланов!

Андрей Андреевич поежился. Конечно, как любой родитель, как личность, как человек, мечтал бы гордиться своим сыном, как гордится самим собой, представляя его достойнейшим представителем рода человеческого – настоящим мужчиной. Конечно, как любой отец, видел в сыне будущее, вечную частичку самого себя, передающуюся из поколения в поколение, надежду и отраду надвигающегося бессилия, и, конечно, бессмертие должно всецело соответствовать его настоящему облику. Гордо задрав голову, не стыдясь, отец хотел бы ткнуть пальцем перед лицом общества и заявить: "Это, это мой сын! Я, я сумел вырастить, воспитать настоящего мужчину!"

– Ну, а настоящие мужчины олицетворяют агрессию. Им присущи чувства азарта, соперничества; интересна опасность, конкурентная борьба; настоящий мужчина, получив должную путевку в жизнь, может стать великим воином, полководцем, террористом, отважным снайпером, с украшенной сотней крестиков нашивкой, как и неуловимым киллером или легендарным серийным убийцей; хватким добытчиком, ловким мошенником и вором; знатным ловеласом или простым насильником. Настоящие мужчины бытуют в ожидании повода для того, чтобы вступить в драку: защитить или напасть. Но мы же не можем, всего лишь из чувства опаски, всех их кастрировать!?!? Будем терпеть проделки настоящих мужчин...

– Извините, Леонид, – перебил мысль ведущий, – но, я вынужден прервать вас. Своими речами вы ущемляете права и свободы настоящих мужчин.... И вообще, мы попросили бы вас соблюдать нормы приличия. – укоризненно обращался он к парню, – Мне сообщили, что на прошлой неделе, на выходе из клуба, вы вступили в потасовку с одним из зеленых. Не понимаю, что могли не поделить между собой зеленые и голубые?

– Нет, – отрицал Леонид, заметно понизив нотки, от чего голос его сделался еще мягче и нежнее, – вас дезинформировали, это был не я!

– Как же не вы? Свидетели утверждают, что в потасовке, в пыли, на обочине мелькал ваш легендарный лисий воротник!

– Ну ладно, признаюсь, было немного, но, я просто влепил ему пощечину, за то, что он посмел упрекнуть мой стиль одежды, только и всего! Он же, сразу полез в драку!

Зал наполнился раскатами веселья.

***

Угрюмый, в хмурой задумчивости покидал увеселительное заведение Андрей Андреевич. С облегчением выбрался он из душного помещения, из спертого пространства пронизанного чужими, дымными речами; дурманящим, ужасным и далеким старому служаке смыслом – вышел, на знакомую мощеную улочку и почувствовал прилив сил. Шагнул, вдохну холодного влажного воздуха и тихо поплыл курсом мерцающих маяков – фонарей в гигантском ночном городском океане мелкий и одинокий, ссутулившись, словно от тяжести навалившегося густым туманом небесного купола. Но вскоре расправил грудь и набирая скорость, засеменил по сердцу родной мостовой, где, даже в кромешной тьме, мог по памяти различить каждый проулок, закуток, каждое здание, дальше и дальше, прочь от проклятого заведения, подгоняемый набирающим силу в груди, грозным ураганом как мир старых страстей: сжечь, сравнять с землей, уничтожить!

Добрая, ранняя весна омывала улочки призрачным, чуть моросящим дождем, роящимся мелкими каплями вблизи тусклых ночных фонарей и приятной свежестью, осязаемым кожей. Густое, липкое, туманное безмолвие, словно притормаживая стремительный бег, окутывало Андрея Андреевича и морось, легким холодком, окропляла алое его, разгоряченное лицо. Но, вопреки располагающему умиротворению, с ходом времени жаркие желания сменяли лишь еще более мудреные, вычурные и современные: взорвать, снести, стереть с лица земли – все, как одно предвещавшие крах многострадальному заведению, а, вместе с ним, вероятно и дому, а, в какой-то момент (ярость переполнила старое больное сердце полковника и, казалось, влага вскипела на его разгоряченном лице) – и всему кварталу целиком. Весь мир смешался в голове Андрея Андреевича, приобрел ненавистный голубой оттенок. Он мчался, все ускоряя шаг, увлекаемый крепкой лямкой страстей и убеждений, куда угодно – пусть в бездонную пропасть и, естественно, намеревался тянуть за собой доступную часть мироздания.

Но прежде, он, конечно же, оставляя на завтра грандиозные планы, направлялся домой, туда, где ожидал чуткий, молчаливый и близкий человек, с которым можно было поделиться всеми, переполняющими его эмоциями, с полной уверенностью в своей правоте, без каких либо стеснения и преград, излить накопившееся сердечные нечистоты. Да, первым делом, явившись, избавившись от верхней одежды, он направился в спальню, чтоб разбудить супругу и, ухватившись за какую-нибудь житейскую мелочь, сыграть грандиозный полуночный концерт, устроить скандал, бессмысленную истерику, знаменитую в широких кругах как свойство молодых и вздорных девиц, но никак не пожилых и степенных мужей. Но что ж, люди трезвые и рассудительные храня интимные чувства лишь для приближенных, в культурном обществе натягивают хладные маски соответствия.