Текст книги "Сердце дурака"

Автор книги: Вячеслав Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Жуков Вячеслав
Сердце дурака

Жуков Вячеслав (Джеймс Гудвин)

Сердце дурака

Как добры все люди и животные

Герда

Содержание:

Предисловие автора

Дурак на холме

Представьте себе...

Сентиментальное путешествие

Земляничные поля

Что-нибудь

В небе вместе с бриллиантами

Похороны цветка

Запах собачьей шерсти

Ветка сирени

Секретная служба

Банда в бегах

Инспектор Милс

Пусть будет так

Обыкновенная день

Монастырская дорога

Тень твоей улыбки

Девушка

Сказки венского леса

Солнечный король

День рождения

Долина кукол

Дитя во времени

Билет на Луну

Без тебя

Мама

Июльское утро

Старые башмаки

Марш энтузиастов

Желтая река

Хрупкий

Цветы в грязи

Свеча на ветру

Сорок четвертый калибр

"Мяу"

Новый год

Сердце дурака

Предисловие автора

Эта история, если и не бесконечная, то очень и очень длинная – миллионы минут, тысячи слов, сотни бутербродов, пять квартир, три кота и ни одной собаки по бумажной дороге в призрачный город снов.

Это волшебная история, то есть сказка о том, что было и будет на самом деле с каждым из нас – от смелости молодости до одиночества старости, особенно когда старость приходит в детстве.

В детстве никогда не прощаешься с прочитанными книгами, перечитываешь и придумываешь продолжение, мечтаешь и живешь только мечтами, только с любимыми героями и с музыкой.

Эта история – детство в стране, где никто не взрослеет.

Это фантазия.

Дурак на холме

1

Его спрашивали: "Что ты делаешь на этом холме, дурак?" И он отвечал: "Здесь самое высокое место и отсюда виднее небо".

– Зачем тебе небо?

– Я занимаюсь астрономией, – застенчиво говорил дурак.

– А что это такое?

– О! Это наука о небесных цветах.

2

– Что самое главное?

– Любовь, – утверждал дурак.

– Нет же, дурак, самое главное – это хорошая оценка, – спорили с ним дети.

3

– Наш резиновый пузырь надул сигаретным дымом рыжий хороший мальчик.

– Вы ошибаетесь, наша Земля лежит на трех слонах, – говорил дурак.

4

Он был тихим, спокойным больным, и, как показала последняя перепись, единственным дураком в стране.

5

Он утверждал, что понимает не только животных, но и людей.

6

Он приносил пользу: когда дурак сидел на холме, погода всегда была хорошая, а когда не сидел, естественно – плохая.

7

Люди, в общем, не мешали ему, а если и смеялись над ним, то только сами чужакам спуску не давали, и были правы, ведь это был их дурак. В благодарность дурак превратил все колючки в округе в неизвестные, но прекрасные цветы, и назвал их розами. Толку от них было мало, даже скотина их не ела. Однако люди вскоре привыкли к ним, а когда дурак подарил букет чудесных цветов девушке, которую тайно любил, все поняли, что цветы – самый дешевый подарок на свете, знай, рви – и стали повсюду их выращивать и холить.

8

Ночью, когда жители маленького городка спали, к костру дурака собирались бездомные собаки и кошки, которых он подкармливал, лечил и рассказывал им сказки. Вначале животные его не понимали, ведь они так долго жили вместе с людьми, а дурак стал разводить огонь на холме совсем недавно. И, к тому же, они ему просто не верили... Разве есть такие страны, где собаки, кошки и люди понимали и любили друг друга, где собак и кошек держали не только для того, чтобы делать из них шапки и котлеты? Но наконец они ему поверили: во-первых, дурак не ел мяса, во-вторых, как сказал самый умный и рассудительный пес, "вполне возможно, есть такие страны, где живут одни дураки". И однажды, в полнолуние, они заговорили с ним. Дурак стал первым человеком, с которым захотели беседовать животные. Кошки обладали прекрасной памятью и разыгрывали перед дураком сценки из жизни города, подражая голосам людей. В одной из кокетливых кошек дурак узнал свою любимую. В сценке, которую кошки назвали "Долина кукол", она говорила своей подружке: "Все мужчины – дураки". Собаки чудесно пели на человеческом языке и выбрали дурака своим солистом.

Кошки и собаки вскоре познакомили его с очень умными созданиями – с гномами, которых удивила необъяснимая доброта человека. Гномы писали настоящую историю человечества, не извращая в угоду людям события и факты из их жизни. Они могли себе это позволить – ведь о них никто не знал. Еще в давние-давние времена по приказу местного короля их создал втайне от всех для сбора информации и шпионажа придворный алхимик и на всякий случай поселил на резиновом шаре голубого цвета. На следующий день, во время очередного дворцового переворота, алхимика сожгли за то, что он отказался от чего-то или, наоборот, не отказался. Его лабораторию разграбили, вынесли всю посуду и алмазы, а шарик присвоил себе рыжий, конопатый мальчик, сын последнего диктатора. Но ненадолго. Первый же порыв ветра унес шар в неизвестном направлении. Это так огорчило мальчугана, что в течение пяти лет он только тем и занимался, что надувал резиновые шары. Однако, маленькие человечки почему-то там все равно не появились. Король предпринял все меры для того, чтобы вылечить своего наследника: уничтожил астрономию и астрономов, великанов и чародеев, историю и карликов, сказки и дураков. Астрономов, великанов, чародеев, историю, карликов и сказки сожгли, а дураков по специальному указу стали считать "среднестатистическими умниками", как, впрочем, и всех остальных подданных королевства. Подумав немного, король заодно уничтожил и официальную оппозицию. Зато взамен старой, очень старой религии, была создана новая, объясняющая возникновение жизни на Земле доступно и просто: рыжий, конопатый, хороший мальчик надул резиновый шарик и пошел гулять; со временем на шарике появились маленькие людишки – вот такие, не больше пачки сигарет, и другие животные. Рыжий мальчик спустился на Землю и стал жить среди людей, на радость им и монарху. Собственное божественное происхождение успокоило малыша, он перестал надувать шары и занялся астрономией.

9

В день рождения любимой он подарил ей огромный букет роз – это были белые и синие цветы. Смущаясь и краснея, он произнес заранее заученные слова и тут же ушел, отказавшись от приглашения, чувствуя себя неловко в доме, где все было слишком нежно и хрупко для трехметрового гиганта.

С тех пор прошло много времени, но и сейчас раз в году на могилу его любимой бездомные кошки и собаки города приносят белые и синие розы, а гномы читают до самого утра только ей одной стихи, написанные дураком.

10

Регулярно очередной добропорядочный и лояльный гражданин города честно ставил в известность центральные власти, что в городе появилась сомнительная личность: во-первых, астроном, во-вторых, великан, в-третьих, – называет себя дураком. Ежемесячно специально откомандированная из столицы комиссия обращалась к дураку: "Ваше высочество, езжайте домой, отец Ваш скучает и просит вернуться. А дома Вас ждет чудесный телескоп, большой-большой". На что принц всегда отвечал отказом. И вот однажды, в полночь, к нему пришел отец. Личная охрана диктатора оцепила местность в радиусе многих километров.

– Отец, – сказал наследник, – нашу Землю создал кто-то другой, во всяком случае, не я. Посмотри в мой телескоп, видишь – сколько планет во вселенной? Столько резиновых шариков я один не смог бы надуть.

И он безмятежно принялся за старое дело – стал надувать резиновый шар, изготовленный гномами, и больше не обращал внимания на отца.

– Бедный мальчик, – сказал старый король, уходя за час до рассвета.

К тому времени принц надул две сотни шаров. Он очень спешил, нужно было надуть еще восемьсот к весеннему балу фей. Представьте себе.

Представьте себе...

...что-нибудь. В другой своей сказке "Земляничные поля" я рассказал о кошках, собаке и человеке. Правда, они могли быть и розой – любой. Однако пробст вместе с любовником своей жены, съев кролика, думали иначе:

* В самый раз.

* Старый пень не дурак пожрать.

Похороны состоялись в разное время!!!

Кот

1

Наш пробст после обеденной гимнастики иногда тоже говорит: "Ну, что, мальчики, в живых останемся только мы, – и шутки ради печально нажимает на ряд гербовых кнопок, подражая голосу президента. – Давай, спасай цвет нации". Неплохо подражает. Похоже. И мы в похоронном темпе орем: "Да здравствует " Не всегда. Но часто. Достаточно часто.

У нас давно все переспали друг с другом и, разумеется, продолжают до сих пор (вряд ли что изменилось). Естественно, это никоим образом не сказывается на выполнении каждым своих функциональных и субординационных обязанностей. Есть и свои чемпионы: Фарш-оперативник и Белая Лошадь. В последний раз их разняли на операционном столе. Фарша отправили наверх, преподавать в высшей школе, а Лошадь, став секретаршей пробста, получила очередное звание и тоже говорит: "Я никого не боюсь". Не всегда. Но часто. Достаточно часто. Им и в самом деле бояться некого и нечего. Этот центр со всем годовым, а быть может вековым или тысячелетним (?) провиантом спрятан под цепью северных гор. Что давно всем известно. Не опасно даже прямое попадание атомной бомбы. И это растормаживает.

Как утверждает Дин, "психологически". Он, например, стал писать абстрактные стихи, лучшие – на дверях мужской уборной, конечно: Синие, синие поле,

Нежный, задумчивый взгляд.

Падают белые зори

Розами в темный закат.

Падают, падают листья

В звездную тихую мглу...

Где-то над озером чистым

Чистое слово "люблю"...

Рядом со стихами красовалось схематичное изображение голой женщины – внизу надпись: "Это Шпак. Я ее трахнул". И стихи, и рисунки по-прежнему там (вряд ли что изменилось).

2

Город Прежнев возник, как первоочередная необходимость национального хозяйства в добротных паяльных лампах. Все средства пропагандистской машины Империи о дешевом жилье и вольготной жизни в городе были включены на нужную мощь. Формировались агитационные колонны Отличных Парней, валом валили авантюристы, уголовники и просто обиженные, истерзанные души. Столица снабжала рождающийся город наилучшим товаром, столичные гастролеры пели о Прежневе лучшие песни. Людей, строящих город, называли лучшими. Все было высококачественным. Высокой была (и осталась) преступность. Любимым развлечением лучших было (и осталось) сбрасывание себе подобных с крыш коллективных небоскребов. Лучших в стране.

На фоне организованной шумихи шла настоящая работа: под грядой первобытных гор, окружающих растущий город, строился Атомный Центр самообороны страны. Таким образом десятилетия пропаганды всеобщей нищеты были воплощены в последней идее министра самообороны Джюса У. В день окончания строительства Центра он выбросился из окна с криком: "Демократы идут!"

Вскоре была разработана совершенно секретная директива Верховного Комитета Сверхдержавных Сил – "ВКСС 20-1", которую на всякий случай – и для устрашения – подбросили всем вражеским и дружественным разведкам. Для мирного периода директива предусматривала капитуляцию блока союзников под давлением извне, на случай войны – нанесение молниеносного ядерного удара, превращение содружества в аграрную колонию Великой Интернациональной Империи. После овладения секретом атомного оружия стало ясно: будущая мировая война – последняя, в ближайшие несколько тысяч лет. "Слава богу, наконец-то я подохну", – отшутился бессменный президент. Поэтому в кратчайший срок по специальному распоряжению диктатора (президентская директива No59) был разработан план строительства подземного города и заселения его цветом нации. Критерием отбора служили тщательно разработанные анкетные данные для чистокровных имперцев. Наш отдел по охране пульта ядерной обороны – "атомной грядки" – был укомплектован идеально чистокровными парнями.

3

Чистокровным признали и меня. В общей колонии, где я родился, моя мать работала ресторанной буфетчицей. Отец – профессиональный законник, промышлял где-то на другой стороне Империи и решил не тревожить меня своей недвусмысленной репутацией. Поэтому в детстве мне не давали забыть, кто я такой и "где твое место, ублюдок", в иерархии маленьких негодяев. Поэтому у меня до сих пор, как известно, нет детей. Детство мне запомнилось бессмысленностью необъяснимых поступков взрослых, постоянным желанием вырасти (в чем я преуспел) и стать неуловимым разведчиком. Быть пойманным не входило в мои планы. Сейчас, впрочем, тоже.

Как большинство обожаемых крошек, я был избалован, и пользовался этим вовсю. Неуемное детское воображение подогревалось фантастическими желаниями, которые мать выполняла без промедления. Так, у меня появился единственный в своем роде шагающий конь с настоящей уздечкой, седлом и стременами. Сидя на нем и слушая его электронное ржание, я был по-видимому счастлив. На зависть соседским мальчишкам, почти неделю. Игрушками, заграничными костюмчиками, заморскими сластями мать пыталась компенсировать недостаток времени для проявления своих материнских чувств. Может быть именно поэтому я так и не научился ценить вещи и легко с ними расстаюсь, как расстался когда-то со своим скакуном, подарив его девочке Элле.

Когда крошка спал, мать возвращалась с работы и всегда клала в сумку огромного плюшевого кота шоколадку или горсть ореховых конфет. А наутро я, толком не проснувшись, перво-наперво выгребал кошачьи подарки и рассовывал их по карманам дежурных штанишек. Мать охала и удивлялась, а я ей подыгрывал, хотя давно уже разгадал эту тайну, как, впрочем, и другие, тщательно оберегаемые взрослыми тайны: рождения, любви и Деда Мороза. Наспех позавтракав, я убегал на веселую и беззаботную улицу, где мог вволю шуметь и проказничать. Элли и её старший брат Дин жили в Солнечном квартале, и чаще всего остальное время и мамины подарки я делил вместе с ними.

Элли фактически была хозяйкой дома: ее отец, работая в имперской агитке, почти все время проводил в разъездах и командировках. Ну, а мать после развода переехала жить в столицу. Элли так же, как и я, не любила город, а вкусы Дина, если не всегда, то в основном совпадали с мнением сестры. Двухэтажный дом, как и большинство особняков в этом богатом квартале, имел все необходимое: огромный холл на первом этаже (где мы с Дином-Потрошителем охотились на бизонов), зал для физических упражнений, бассейн ("Большое озеро" или – по настроению – "Великая зеленая река"), подвал-холодильник (откуда в случае неудачной охоты добывалась заказанная Элли еда), спальни, кабинеты, мастерские и телескоп на самом верху, где она рассказывала нам с Дином свои лучшие сказки о звездных путешествиях и загадочных странах, не забывая подкармливать нас из соломенной сумки, специально наполненной для дальней дороги. Несоразмерное сочетание ограниченности пространства и безграничности воображения воспитало во мне путешественника (в ограниченном пространстве) и фантазера.

Вечером, под рождество, я и Элли после купания в бассейне сидели нагишом в холле и болтали о любимых певцах и группах. У нее была отличная коллекция рентгеновских пластинок. Дин предпочитал музыке многосерийные кинобоевики, тем более, что Элли любила слушать музыку одна, иногда – со мной. Серебряные блики отраженной в бассейне луны падали на потолок и противоположную стену, сбегали цепочкой вниз, протягивали кончики пальцев-лучей к нам, на мгновение замирали и вновь возвращались обратно. "Элли, – между прочим сказал я. – Когда мы вырастем, я обязательно возьму тебя в жены". К тому времени мы были знакомы уже пять месяцев и я, как мне казалось, имел право сказать ей об этом. Перед уходом я протянул ей руку, но она, обняв меня, легко поцеловала и тут же ушла.

На следующий день я проводил Элли и Дина. Они уезжали из города на время зимних каникул. С тех пор я не видел Элли почти десять лет. По решению горсуда ее увезла к себе в столицу мать.

Скоро и мы с матерью переехали в юго-западный район города. Но друзья у меня на новом месте так и не появились: мне хватало Дина и подаренного его отцом набора рентгеновских пластинок. К тому же я стал книжным наркоманом, тратя все случайные деньги на имперскую читальню. В перерывах книжного голода работал в шайке малолетних гимназистов, специализирующихся на сбыте краденых газет.

В очередном классе действительной (не помню уже в каком – где-то в шестом-восьмом) влюбился, как и все остальные, в первую красавицу гимназии Таню. Правда, после того, как меня не сильно, но систематически избивали по ее ходатайству. К моему стыду я, оказывается, не предугадал ее внезапно вспыхнувшей любовной тоски и всепоглощающей страсти. Разумеется, в кратчайший срок мы исправили это маленькое недоразумение. Учился я в общем-то неплохо, и сейчас мне кажется, слишком серьезно относился к учебе. В классе я был на голову выше всех и поэтому, ощущая свою "неполноценность", старался быть как можно ниже и незаметнее, тем более что в моем уродстве меня ежедневно убеждали "полноценные" одноклассники. Быть не похожим на всех... И только благодаря Тане я избавился от этого комплекса: перестал горбиться и носить кеды.

Гимназию я ненавидел, как ненавидел в одинаковой степени и учеников, и учителей – к счастью, я и в самом деле был чересчур не похож на остальных. В многочисленной очереди учителей, обучавших наш класс, мне запомнилась учительница по элементарной физике. "Учительница первая моя..." После методичного поучения линейкой моих юных пальцев, она старательно перед всем классом описывала закономерный исход появления на свет божий всяких незаконнорожденных преступников. Уже будучи в подготовительном отделении, мы с Дином виртуозно (для наших лет) смонтировали порнографическое непотребство с участием сексбомбы от физики и, размножив, с помощью газетной шайки накачали им весь город. Стоя в кабинете помощницы директора (ноги вместе, руки по швам) – бывшей тюремной охранницы, я получил свой первый урок в области методики проведения холодного допроса. Ввиду скорого окончания начального курса и недостатка улик мне выдали аттестат при отличном поведении, что приятно удивило меня и укрепило веру в непреходящую ценность истины: "Не пойман – не вор".

Вскоре мать, соблазнив будущего генерала имперских войск, вторично вышла замуж в возрасте тридцати лет. Следствием этого стала моя первая перемена фамилии в ряду дальнейших перемен. После окончания гимназии, не обременяя своим долгим присутствием молодоженов, я отправился в столицу, чтобы поступить в Национальный университет. Удобно устроившись в двухместном купе первого класса, я размечтался о новой и, конечно же, значительной судьбе долговязого парня с окраины Империи. Сентиментальное путешествие.

Сентиментальное путешествие

1

Кэтрин. В небольшом северном городке (последняя пересадка перед столицей), сохранившем архитектурные черты рыцарских веков, я снял ее с окна старинной ратуши.

– Привет. Я не ушиб тебя?

– Хорошо, я согласна провести оставшееся время с тобой.

И, передав мне свой мольберт, а подругу – Дину, Кэтрин бесстрашно повела меня в волшебное Зазеркалье нежданной любви. Сверкающие нежным рассветом лепестки цветов, первый поцелуй в зеленом уюте музея природы, близость доверчивых глаз, свеча, украденная на счастье, на долгую память, путешествие близкого расставания, краткое мгновение подаренное судьбой...

2

"Mon cher!

Мое письмо, по-видимому, порядком подзадержалось. Хотя, впрочем, одной из причин этого явились Вы сами, т.к. не соизволили сообщить мне свои координаты, и я до сих пор сомневаюсь, найдет ли Вас это послание.

Ну, а второй причиной послужило желание послать тебе свой офорт, эскиз к которому я делала как раз в тот момент, когда тебе в голову пришла светлая мысль снять меня с окна (надеюсь, ты не слишком долго в этом раскаивался...).

После твоего отъезда единственным приятным воспоминанием была последняя ночь, когда я бродила по городу одна и сдирала афиши с заборов. На одной из них, кажется, тот самый Доминиканский монастырь, где мы позаимствовали свечи. Как видишь, зерна преступности, посеянные тобой, попали на благодатную почву.

Сейчас ужасно загружена работой, забываю дни недели и даты, не знаю подчас, какая была погода. Надеюсь скоро получить ответ, очень жду. A lot of kisses to you, my stranger. Catherine".

Земляничные поля

У каждого десятилетия свой неповторимый образ. Я перебираю пластмассовые отпечатки прошедшей жизни, воспоминания о которой всегда грусть и музыка. И, слушая ее, я вновь верю и надеюсь. Все, к чему стремился и о чем мечтал, проходит рядом, словно это осуществилось и стало явью. Иногда мечты заменяют саму жизнь, главное – вовремя этому научиться, тогда не так холодно и одиноко на свете.

День на исходе. Прохладный воздух открывает окна и двери, снимает желтый налет с листьев, окрашивает лес в синий цвет. В долине, на другой стороне холма, солнце уходит за горизонт. Над лесом зажигаются звезды, тропинка от порога дома исчезает, спускаясь к отражению луны в зеленом ручье. Трава расступается, пропуская бесшумно идущего Кота во главе со своими бездомными друзьями. Дин Гиор приподнимается, дружелюбно машет хвостом, и снова вытягивается во весь свой огромный рост. Прежде любой беседы – накорми гостей, этому правилу нетрудно следовать, особенно когда гости так воспитаны и не стремятся наследить на хозяйском полу. Мы знакомы уже полгода, и ни разу без моего приглашения кошки не входили в дом. Даже когда я отсутствовал, они чинно ждали меня во дворе, не пытаясь проникнуть в открытые окна. Вполне возможно, определенную роль в этом сыграл и авторитет Дина.

Началось все весной, когда Кот привел своего бесхвостого приятеля с перебитой лапой. Затем круг моего знакомства с усато-полосатым племенем расширился, и когда они по несколько дней не приходили к нам, мы с Дином волновались: где-то они сейчас, не обидел бы их кто.

После ужина все разбрелись по двору. В вечернем воздухе горят изумрудные искры. Кот выгнул спину, потянулся и вдруг, собравшись в комок, прыгнул Дину на спину. Дин Гиор не среагировал – никто, кроме Кота, не пробует фамильярничать с ним, его размеры и необычайная сила внушают уважение всем. Пятеро котят, один совершенно белого цвета – явная копия Кота, мурлыча, трутся о Дина. Кот, навозившись на его спине, прыгает ко мне на колени; белая шерсть отливает серебром, глаза закрыты – мы изволим почивать.

Ночь сжала пространство, послав покой и тишину. Я встаю и несу Кота в дом, за мной идут Дин с котятами и все остальные. Я разжигаю огонь в камине, поднимаю Кота с кресла и сажусь. Тепло любят все: раньше кошки не заходили в дом, но когда пошли весенние дожди, церемонии были забыты. Мы молчим, каждый думает о своем. Я опускаю руку и беру с пола папку; исписанные страницы шелестят, соединяясь в одно целое новой сказки. Я читаю вслух: "Запах собачьей шерсти". Если уважаемая публика не возражает, на сон грядущий я прочту вам очередную сказку". Никто не возражает. Дин встает, нюхает папку и, улыбнувшись, садится рядом. Я читаю о том, что необходимо мне сегодня, и о чем думаю чаще всего – об умении выдумывать и фантазировать. Сон, дающий силы проснуться, но только не моим слушателям – все, кроме Дина, спят. Я поднимаюсь с кресла и снова включаю проигрыватель, одеваю наушники: – "Мы так любили бы друг друга, когда моложе были б на одну любовь".

Что-нибудь

Июльское утро. Я без толку, сам по себе, шлялся по городу, дышал свежим автомобильным перегаром. Как положено гонял замешкавшихся кошек, пытался с переменным успехом поймать ответное мнение свободных и занятых девушек о своей полузастенчивой улыбке. Город, окутанный постоянным дождевым туманом, словно в волшебной стране без устали менял свои очертания и окраску. Я плыл, подняв паруса, по волнам меланхолии и лени, теряя всякую ориентировку во времени и пространстве. Но рано или поздно все останавливается. И мой поднаторевший в кругосветных плаваниях корабль случайно забрел в первый, попавшийся кабак. У стойки довольно симпатичный, похожий на кинозвезду хозяин, приветливо махнул мне рукой, приняв меня, как часто бывает в таком настроении, за кого-то другого. Я не возражал, тем более, что заведение было, сразу видно, приличным и рентабельным. Сев за свое любимое место – столик у окна – я принялся подсчитывать эффект полезного действия на аппетит проплывавших мимо моего убежища женских ножек. У меня было уже достаточно воспоминаний, чтобы суметь разобраться и в этом. Мой немудреный заказ чересчур быстро выполнили. Я высыпал весь консервированный горошек в тарелку и смешал его с листьями цветной капусты и спаржи. Залил все это соусом и снова уставился в окно. Там неземное создание в короткой юбке и полосатой кофточке с поясом поражало всех своими размерами и поведением. На голову выше всех одуревших от восторга мужчин, длинноногая девчонка, ловя свое отражение в моем окне, поправляла что-то у себя в нижней амуниции, и бровью не вела. Наконец она заметила мою бесстыжую рожу, нахмурилась и бодро вошла в трактир, явно намереваясь сесть за мой стол. Но не тут-то было: ее вовремя опередил, сгибаясь под тяжестью двух пивных кружек, отставной железнодорожник в форме сельских бродяг. Мне повезло: парень был навеселе и с ходу, без остановки, стал раскрывать мне свою повеселевшую душу.

– Когда мне было сорок лет, то есть вчера, я сгонял в крематорий и сбыл там по дешевке своих предков, – с надеждой затянул он.

– Вы, часом, не псих? – вежливо отрезал я.

– Меня зовут Гудвин, Джеймс Гудвин, – улыбнувшись в ответ, сказал железнодорожник. – Вы, верно, здесь впервые?

– Да, зашел перекусить.

– Здесь, к сожалению, так принято. Эту забегаловку арендуют киношники и писаки всех мастей. Я решил, что вы из новых – из неформальной волны. И вижу, к счастью, что ошибся.

– Чудно. А я-то думал, что вы стрелочник.

Парень хорошо и так искренне рассмеялся, но вовремя заглох:

– Эта одежда, плюс немного грима помогают решать некоторые проблемы при контакте с людьми, – смущенно признался он.

Я восхищенно подмигнул длинноногой красотке за соседним столом. Она равнодушно смотрела вдаль, будто находилась от нас за сто миль, за границей презрения.

Гудвин отодвинул кружку, постучал по краю стола ссохшейся рыбиной и затянул дальше:

– Вы, по-видимому, в столице недавно?

– С неделю. Решил рискнуть.

– Наркотики, спиртное, золотишко, – чуть разочарованно заключил он.

– Нет. В университет поступаю, – смело сказал я и агрессивно уставился ему в переносицу. Но он не заржал, а продолжал лакать свое пиво.

– Черт возьми! Вот не думал, не гадал, что кроме новой, есть на свете и другая молодежь.

И я лицом в грязь не ударил. Книжек я перечитал уже прилично, было за что зацепиться. Особенно он прибалдел, когда я выдал ему свою точку зрения на "В небе вместе с бриллиантами" и "Похороны цветка". Тут Гудвин так разгорячился, что забыл о своем пиве и заказал бутылку бордо. Мы с ним чокнулись за здоровье свое и соседки. И сразу же с места в карьер перешли на личные проблемы, точнее, на его. Я внимательно слушал, авось пригодится. Он продолжал распинаться:

– Быть сволочью всегда проще. Чтобы полюбить людей и животных, нужно – или быть большим дураком, или стать мудрецом. И то, и другое накладно и требует определенных усилий. Добро же, совершаемое большинством, чаще всего вырастает из ординарных корыстных побуждений, то есть из зла. И это нормально, как нормальны по отношению к требуемым моральным условиям общества все мы. Так по тесной лестнице подземки все двигаются в строго указанном направлении и со средней скоростью, нагруженной бакалеей домохозяйки. Сами понимаете, скорость эта в разное время при разных условиях будет иная, не говоря уже о том, что подземкой может с успехом управлять и домохозяйка. Все мы в детстве, в стадии наивности, редко обретаем себя, стремясь поскорее отрастить локтевые мускулы, чтобы первыми спуститься по лестнице в стадию цинизма. Затем, обычно нам не хватает умственных сил подняться, соединив в себе наивность и цинизм, доброту и мудрость. Многие, не сумевшие превозмочь время, предпочитают встать в стороне, и лишь единицы бросают вызов мельничным жерновам. Может быть, и мне, сидящему в стороне, сподобится убить дракона. Пока же короткие реплики, сказанные миллионам, успокаивают мою совесть. Это дает мне право назвать себя в некотором роде писателем. Надеюсь, что когда-нибудь у меня хватит сил написать стоящую книгу, где я попробую сказать: "Я часть загнивающей цивилизации, которая никого не любит и не боится, разве что мазохистски страдает от сознания собственной ненужности и меланхолии". Когда-нибудь я не дам нажать на кнопку всей этой банде педерастов и отсидеться в теплом клозете противоатомного логова. В этом году, после долгих проволочек и проверок, мне удалось побывать на нашей ракетной базе, расположенной на территории одной из союзных республик. Пожалуй, сейчас меня волнует только эта тема: соотношение полной покорности и нищеты, с одной стороны, и превосходство номенклатурной тупости – с другой. Но, думаю, не надолго, вот только допью свое пойло, залимоню глаза и прикорну у материнской груди нашей самой... демократии. Выпей за меня, выпей за свое здоровье. Это верное средство против скуки, да и против нас самих. Не увлекайся этим, дружок, как бы тебя не пинала жизнь, хотя бы из чувства противоречия. И спаси тебя господь от равнодушия, лени и меланхолии, а подлость тебя сама найдет. Аминь.

И Гудвин, не прощаясь, довольно бодро протопал на выход, заказав мне по пути литровый бокал лимонного сока. Равнодушная соседка не вынесла долгого ожидания и одиночества, и, видимо, находясь под впечатлением его логики, рванула за ним, слегка обернувшись у дверей. Но меня устраивала дармовая выпивка, и я навязываться к ним в компанию не стал. Вскоре ко мне причалила другая птичка, которой я скормил нетронутое пиво, поцеловал в щечку и тронулся в путь.

Вечер. Холодный дождь смыл весь туман, обнажив каменный остов огромного города, подрумяненного в покойницкой рекламной зари. Нескончаемое море соблазнов сулили сияющие надписи в выси, но я к ним быстро привык после того, как чуть не расшиб лоб, изучая рекламу противозачаточных средств. В общем, все складывалось как нельзя лучше. Я был включен в список студентов первого семестра, обеспечен неплохим жильем из двух просторных комнат, выходящих окнами в пригородный сад, наличной суммой в размере ста с лишним талонов и оптимизмом, положенным мне в этом возрасте. Я шел по скользящему вниз тротуару, насвистывая немудреный мотивчик песни-однодневки, и желал себе хотя бы таких же успехов в ближайшие пару веков. Но я не особенно пыжился, понимая, что время и люди преподнесут мне еще немало сюрпризов, наверняка более неприятных, чем нужных мне. Поэтому я, несмотря на свой бесшабашный вид, был готов в меру своей подготовки дать отпор окружающим нас соблазнам и злу, помогая Джеймсу Гудвину в его проповедческой миссии укрепления духа в собственном лице. Где-то он сейчас, бедняга, мается? В роскоши собственной виллы, у семейного очага, в окружении близких друзей? Представляю, как он заморил их своими антиобщественными разговорчиками, пессимизмом и антиалкогольной болтовней. То-то он боится выходить в люди без грима и в парадном барахле. Да, не всякий его поймет. Тем паче, что большинство вообще не понимает никого, и не желает понимать. Сложно ему, недотепе, разве что остается книжки кропать. Вот только те, кто развел этот бардак, его бредней в упор не читают, а те, кто читает, императорами не станут, и ничего не смогут изменить. И подбадриваемый этими веселенькими мыслями, я рванул по распрекрасной Гороховке в дежурный кинотеатр, где два сеанса подряд любовался Бондом Д. в боевике "Секретная служба": уж он-то знал с какой стороны смотреть на мир.