Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Вячеслав Морочко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Марина Васильевна даже обрадовалась, узнав репродукцию со знаменитого полотна художника Иванова. Присутствовало ощущение «озонной свежести» чуда, а мужская нагота, как и на подлиннике, поражала естественностью. Умиленные лица мальчика, старца, раба, группки расположившихся для крещения в Иордани странников возбуждали гипнотические волны «коллективного просветления», звучащие в душе Марины Васильевны как «мощное храмное многоголосие», готовое вознести ее над «Этим непонятливым человечеством». Но в смешении нагих тел, пурпурных, белых, голубых и зеленых одежд тревожило что-то краем глаза ухваченное, и пока еще не сознаваемое. Облаченный в шкуры и плащ Иоанн-Креститель, возвышаясь над всеми, торжественно простирал свою длань в направлении сухого пригорка, где как раз объявлялся Христос… Но, вглядевшись получше, женщина ахнула: вместо сына «пречистой девы Марии» на фоне голубого с алым отсветом неба и синих в дымке холмов «являлось народу» нелепое существо с франтоватыми усиками, большими глазами, в смешном пиджачке, необъятных штанах, в громадных ботинках с загнутыми носами… и с тросточкой.
Надругательская эта подмена поначалу оскорбила Марину Васильевну.
– Тьфу! Черте что намалюют! – ворчала она, заметив нескладного человечка, невесть какими судьбами попавшего на «библейскую» землю.
Марина Васильевна то вглядывалась в благоговейные лица «узревшие чудо», то в смущенного Чарли, в знак приветствия приподнявшего над головой котелок. Ища объяснение баловству копииста, она вдруг подумала: «Человечек приходит, чтобы немного пожить, а его так затыркают, так замордуют, что он и не рад, что пришел».
– О, Господи! – вдруг осенило ее. – А ведь тот, кто на этой картинке и там – на большой… они оба – из одного рода-племени!
Врач пронесся мимо Ивана по коридору и исчез за последней дверью налево. Почувствовав, что стало мутить (как с похмелья), Ковалев прислонился к стене. Состояние было привычным, и ему захотелось взглянуть на сестру. Сделав шаг, ощущая в конечностях дрожь, он слегка приоткрыл створку двери и… замер, не смея пошевелиться.
Марина стояла боком к нему, заложив руки за спину, вытянувшись, точно подросток (пятки вместе, носочки врозь) и, вглядываясь в картинку на белой стене, покачивала осуждающе совершенно седой головой… Потом, вдруг, вся подалась назад. Глаза широко раскрылись. Лицо размягчилось и потеплело. Грудь задрожала от прерывистого дыхания. Руки сначала уперлись в бока, а затем, полусогнутые, повисли вдоль тела, сотрясаясь с ним в такт.
Она смеялась, закатывалась от смеха. Пыталась остановиться, однако «поток прорывал запруду». Да можно ли было назвать это «смехом». Брызнули слезы, сопровождавшие радостное и мучительное толчками идущее из глубины извержение чувств. С ней что-то происходило. Тело, будто во сне, обретало легкость пугающую. Все погружалось в туман. Ей казалось, она умирает.
Ноги Ивана вросли в половицы: перед картиной, то замирая, то содрогаясь в предчувствии невыразимого счастья, привстала на цыпочках хрупкая девочка с утренним светом в глазах.
Ковалев обернулся на звуки сливного бачка. В последней комнате слева что-то ударилось об пол, дверь распахнулась, и…, путаясь в белых одеждах, выполз большеголовый малыш. Неожиданно сразу во всех помещениях слева и справа послышались детские крики и визг. Голоса нарастали. Двери раскрылись… Из них повалила гурьбой малышня. Потолок «рванул» вверх, а стена отодвинулась. Ковалев вдруг почувствовал, что теряет штаны, а точнее, – сам в них теряется. Девочка, «из-под картины», выпорхнув в дверь, помогла карапузу освободиться, взяла за руку, потянула его за собой. Шумной массой со всех этажей детвора проносилась по лестницам вниз и, «вываливаясь» из Скучного Дома, «растекалась» по городу в разные стороны, беззаботно топча ею только что брошенные «кровавые» стяги, транспаранты, портреты усатых и бородатых покойников.
Разбуженный телефонным звонком, он поднес трубку к уху и, услышав гудки, встрепенулся, обнаружив, что находится дома, в кресле, и все это время не то дремал, не то пребывает в прострации.
– Неужто вчера перебрал?! – подумал Владимир Владимирович, вспоминая всенощный пасьянс накануне, закончившийся небольшим «возлиянием». Тужился «мысленно восстановить ход событий», однако все виделось как сквозь туман. Помнил: утром спустился в метро, сел в вагон и блаженно дремал, положив «дипломат» на колени, а рядом прижался к нему паренек, совсем мальчик с игрушечным «кейсом». Пассажиры входили и выходили. Он, видимо, крепко заснул и проспал до «конечной». Вышел, поехал обратно и уже не мог вспомнить, как добрался домой. По времени судя, было похоже, что весь этот день – проспал в кресле. Ничего не болело. Напротив, он чувствовал бодрость. Приняв освежающий душ, глядя в зеркало, сказал себе: «Молодец!» – с иронией, но не без кокетства. И тогда… позвонили опять.
Гаркнул в трубку: «Внимательно слушаю! « – Офтень рад, фто вы дома, – услышал он Марка Макаровича. – Фтут Офтябрина Антоновна хофчет вам что-фто скавать.
– Марк Макарович здравствуйте! Я рад вас слышать! Что там ей нужно?
– Она сейчаф скавет фама.
– Послушайте! Что вы себе позволяете! – зазвучал прокурорский голос инспектора. – Это вам с рук не сойдет!
– В чем дело, Октябрина Антоновна? Чем я опять провинился?!
– Еще смеете спрашивать!? Учинили скандал… А потом раньше времени уматали домой!
– «Скандал»!? Извините, сегодня мне было так плохо, что я не пошел в институт и даже не мог позвонить. Вот только сейчас оклемался… более или менее.
– Не морочьте мне голову! Вы вломились ко мне как…
– «Вломился»!? Окститесь! Да я сидел дома! Спросите Марка Макаровича, разве я приходил на работу?
– Приходили. Ей богу! – смеялся в трубку сосед.
– Да вы там сдурели все, что ли!? – не выдержал Владимир Владимирович.
– Ах, вот как ты с нами заговорил! – как будто обрадовалась Октябрина Антоновна. – Теперь, «Сопляватый», пеняй на себя! Я это так не оставлю!
– А идите вы все… в одно место! – начал было Владимир Владимирович и поперхнулся, почувствовав, что на другом конце провода что-то не так.
– Володенька, милый! Куда нам идти? – раздался девчоночий голосок. – Володька! Ты где? Куда делся? Вова – корова! Вова – корова! Ау! – он услышал хихикание, а затем – бормотание: «Ва-ва-ва-ва…»
– Алло! Алло! Кто там влез! – возмущался Владимир Владимирович.
Между тем, в трубке треснуло что-то, зажурчало, как будто бы ее кинули на пол и еще… поливали. Даже чудился запах. Плакал ребенок, а голос Марка Макаровича увещевал: «Ай-ай-ай! Мы намоканы! Ну не плафть… Все уладитфя. Ну иди фюда, и давай вытвем флефки. Вот фтак!» Владимир Владимирович в сердцах бросил трубку. Тут явно был розыгрыш – «шуточки институтской братвы». «Артисты!» – думал он, успокаиваясь, ибо знал уже, как ему быть.
Пляноватый раскрыл холодильник, достал запылившуюся бутылочку «КВВК», обтер мокрой тряпкою, откупорил, плеснув сразу нужную дозу в хрустальную рюмку, удобно устроился в кресле, потом очень медленно, точно свершая обряд и чувствуя, как «разливалось тепло», тянул с наслаждением, убеждаясь в который уж раз, что приличный коньяк… устраняет любые проблемы.
Если б не подпиравшая масса людей в вагоне метро, «командированный» рухнул бы на убегающий пол. Когда больше не было силы держаться за штангу, кто-то тронул его за рукав. Он увидел весьма миловидную женщину лет сорока, как две капли похожую на Алевтину.
– Дедушка, тут свободное место, – сказала она, – Садитесь пожалуйста! – и помогла ему сесть.
– Дай тебе, внученька, бог здоровья! – прошамкал он, удивляясь себе, убедившись теперь, что это и есть Алевтина. Она не узнала. А в нем только ухнуло что-то, как сонное эхо в колодце… И все… И она растворилась в толпе.
Он был Исполнитель – простой исполнитель, задача которого состояла лишь в том, чтоб дожить, «дотянуть» до момента, когда «исполнение» станет возможным. На время мучительного выжидания он «был»… собственным сыном: родство генетическое, по-видимому, упрощало задачу. «Время действия» определяет «Связующий», к которому поступают нужные сведения. Он и дает Исполнителю «старт». И теперь, когда Пляноватый дожил, «дотянул» и… «исполнил» он, наконец, мог уйти.
Поезд метро, точно поршень, гнал воздух в цилиндре туннеля, а следом за ним по Стране, по Земле шла Волна Возвращенного Детства. Люди с восторгом и нежностью принимали Детей… и с печалью, ибо не многое по прошествии лет удавалось «вернуть». Когда дети соединялись с детьми, пробуждались задатки добра, и «прилипшая» к весям и градам хмурая дымка постепенно рассеивалась.
Мысленно он молил простить его тех, кто по разным причинам: несоответствию возраста, стечению обстоятельств или особенности натуры все еще не подлежал «возвращению». И таких было много… Но он был уверен, что и за ними придут.
Перед глазами его стоял образ матери сына-Володьки, Натальи, – божественно сложенной, но изменившейся с возрастом. Беды, заботы, тяжелые сумки ссутулили и оквадратили тело. Затылок врос в спину. Она уже не порхала, как раньше, а переваливалась точно уточка, выставив подбородок вперед… Но такая Наташа была нужна ему еще больше: не из рассудочного стариковского милосердия, а из Счастья изобретенной самою Природой «Второй окончательной Главной Любви». Если «Первая» – это любовь опыления, умножения рода, чтоб действовал хитрый «животный конвейер», то «Вторая» – влечение мощных глубинных корней для защиты и сохранения нежных побегов. Корни, сцепляясь, сдвигая широкие кроны, позволяют достичь высшей зрелости среди грозных стихий. Только слово «Любовь» в языке разговорном отсутствует. Мы произносим его лишь в интимном значении: «заниматься любовью»… «Дальнозоркость» старых людей позволяет увидеть то, что уже отодвинулось «за горизонт». От Алевтины, как от чего-то чужого, к примеру, остался теперь только липкий туман, да еще – теленомер редакции, в точности так же, как отзвуком жизни во рту был вкус последнего зуба, который он выплюнул в урну на станции. Пляноватый заметил, чем хуже было ему, тем желаннее становилась Наталья – воплощение Божества – Берегини, подобной раскидистому, жизнеобильному древу, под сенью которого только и можно спастись. Этот образ нес утешение и утоление боли. Вспоминая обиды, которыми отплатил ей за преданность, командированный ощущал подступающий к горлу комок и слезу, прокатившуюся по «оврагам» морщин. Мысль о Женщине, эта счастливая мысль была так сладка, что, шамкая, Пляноватый твердил ее имя, точно мял полустертыми деснами лакомство.
Только теперь он почувствовал, как мучительно весь этот день тосковал без нее. Он уверен был: и она его ТАМ заждалась, торопился, гнал время, хотя от него уже ничего не зависело. А душа ликовала: «Скоро! Скоро они будут вместе! Наташе будет приятно узнать, что, при всех недостатках, ее сынВолодька – не так уж и плох!» Мысль, успокаиваясь и меняя дыхание, подбиралась к пределу. Поезд бежал по поверхности. Пляноватый чувствовал: тяжесть «сползает» с него, точно свежие ветры срывали одежды, и празднично освещенный вагон, сияя зеркальными поручнями, завершал свой маршрут. Золото вечера раздвигало пространство. И стало легко… И уснул Он с надеждой…
Пустой метропоезд от станции «Выхино» покатился в депо. В воздухе рядом с вагоном синело его отражение. Вот оно заклубилось и, отделившись, поплыло в вечернем просторе сгустившимся лоскутом синевы. Постепенно таяла дымка хмурого дня. Над Землею, мерцая, вставал чистый свет Возвращенного Детства. «Лоскут» плыл над городом, все отдаляясь. Когда взгляд прохожего на него «натыкался», человек цепенел: из «небесного ока», казалось, глядели на Землю… все прежние жизни.
ИНСПЕКТОР КОРРЕКТНОСТИ
Фабулу драматической фантазии «Инспектор корректности» можно обозначить словами из апокрифа от Филиппа: «Ибо, пока корень зла скрыт, оно сильно. Но если оно познано, оно распускается, и, если оно открылось, оно погибло.»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
АЛЕКСАНДР – палеонтолог-теоретик.
АННА – его жена.
ЛИЗА – их дочь (девочка лет одиннадцати).
СПАРТАК – палеонтолог-изыскатель.
АССИСТЕНТЫ – помощники Спартака /числом от четырех и более/.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
МУЖСКОЙ ГОЛОС /до поднятия занавеса в полной темноте произносит слова из апокрифа от Филиппа/. «Ибо, пока корень зла скрыт, оно сильно. Но если оно познано, оно распускается, и, если оно открылось, оно погибло.»
На сцене – гостиная в доме АЛЕКСАНДРА. Кушетка. Два кресла. На невысоком столике – поднос со стаканчиками, сифон, пепельница, радиотелефон. Справа – арочный выход в переднюю. В глубине – большое окно, с цветами на широком подоконнике. За окном – сад в весеннем уборе. Левее окна – неплотно прикрытая стеклянная дверь в детскую. На стене между окном и дверью – несколько акварелей. Слева – арочный проход в другие помещения дома. Утро. Все в комнате напоено изумительным светом так, будто это не просто гостиная, а некая пристань небесная. АННА, одетая по домашнему молодая красивая женщина, ухаживает за цветником на окне: рыхлит землю, высаживает рассаду, поливает из небольшого кувшина. Работая, АННА прислушивается к голосам из детской.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Ой, папочка! /Заливается смехом./ Ты уронишь меня!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. А вот и не уроню.
ГОЛОС ЛИЗЫ. У тебя же ножка болит.
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. С тобой у меня ничего не болит!
ГОЛОС ЛИЗЫ. Совсем, совсем?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Совсем, совсем.
ГОЛОС ЛИЗЫ. В то утро я так за тебя испугалась!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Лиза, давай сядем в креслице… Отсюда – виднее.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Ой! Что это, папа? Какой нежный цвет!?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Это персики.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Вчера еще не цвели!?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Я их попросил.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Смеешься!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Ну вот, – опять слезы! В чем дело, малышка?
ГОЛОС ЛИЗЫ. Ты так стонал… когда тебя привезли!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Давай успокоимся… Ты же умница, Лиза!
ГОЛОС ЛИЗЫ. Я слышала, кто-то очень не хочет, чтобы ты жил… Это правда? Ну, почему ты молчишь? Кто тебя может так не любить? Папа, мне страшно!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА /тихо/. Мне – тоже.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Какой же ты у меня – не как все!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. «Не как все»!?
ГОЛОС ЛИЗЫ. Ну да. Какой же мужчина признается женщине, что ему страшно?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА /с нежностью /. Ах ты, моя женщина!
ГОЛОС ЛИЗЫ. Его еще не нашли… – ну того, кто тебя тогда сбил на дороге? /Пауза./ Молчишь… Погляди на меня! Так и знала, ты плачешь! /АННА ставит на подоконник кувшин, опускается в кресло и, спрятав в ладони лицо, беззвучно рыдает./ И мамочка – тоже… Я чувствую… Что же мне делать, если у вас нехорошая дочка? Одиннадцать лет ее возят в колясочке… Но не плачьте! Я научусь! Вот увидите… Буду, буду ходить!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Обязательно будешь.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Папочка, ну улыбнись! Эти взрослые редко при мне улыбаются! Что ли им скучно со мной?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. В самом деле, их трудно понять: даже когда улыбаются… это не значит, что им очень весело.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа, милый, сыграй мне на флейте… нашу любимую.
Слышится сильный подземный удар, потом – затухающий гул.
Снова бабахнуло! Что это? Словно гроза под землей…
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Верно…Похоже… Я объясню. Когда-то в этих краях было много угольных шахт… Потом уголь кончился – шахты закрыли. В них больше никто не спускается… Кроме, разве что, изыскателей, которые ищут в разломах породы ответ на извечный вопрос: «Откуда взялась наша жизнь?» Так вот… временами в заброшенных шахтах случаются взрывы… из-за скопления газов.
ГОЛОС ЛИЗЫ. «Скопления газов»! Ну да! Я читала про это в одной старой книжке! Там сказано: «…крохотной искры достаточно, чтобы Земля содрогнулась до самого «корня глубин»!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Умница! Но побереги свои глазки. По-моему, ты слишком много читаешь… /Звучит мелодичный телефонный вызов./ Кто-то звонит…
АННА /встает, берет со столика телефон/. Да. Анна слушает. Кто говорит? Кто? Это вы?! Что вам нужно?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Это – меня…
Из детской, слегка сутулясь, появляется АЛЕКСАНДР. Он – в свитере и в чем-то, напоминающем джинсы. У него вид человека сорока пяти лет и немного «не от мира сего».
АННА /в микрофон/. И все-таки, что вы хотите?
АЛЕКСАНДР. Кто это, Анна?
АННА./АЛЕКСАНДРУ/. Егуда. Просит тебя.
АЛЕКСАНДР. Скажи, что мне не о чем с ним разговаривать!
АННА /в микрофон/. Слышите? /АЛЕКСАНДРУ/. Настаивает.
АЛЕКСАНДР. Как мне не хочется с ним говорить! /Вздыхает/ Ладно… давай. /Сочувственно глядя на мужа, АННА передает ему телефон./ Алло… Это я – Александр… Здравствуйте, коли не шутите… Вам кажется, что я «чем-то расстроен»!? Как бы вы веселились, если бы вас попытались убрать? Да, представьте себе: я «дрожу» за свою «драгоценную жизнь»! А что, ваша – вам безразлична? Ладно, допустим, я заблуждаюсь. Есть ведь корректные методы убеждения… Ах, «почему подозрение пало на вас!?» Объясню. Ну, во-первых, чтобы вы знали, из всех видов транспорта я признаю только велосипед… «Одобряете!?» Не морочьте мне голову! Я узнал вас Егуда! В машине, которая сбила меня, были вы! А причем здесь Спартак!? Он как раз ожидал меня в палеошахте… «Зачем ожидал?» Перестаньте, Егуда! Вы все это знали и не могли допустить, чтобы я туда прибыл и подписал протокол как «инспектор корректности»… Да, Спартак – резковат. Я не спорю. Но это еще не причина… Ну вот, вы опять – за свое! А проклятые взрывы на шахтах… Вы и тут ни при чем?! Послушайте, старые шахты сто лет никому не мешали. Но стоило там изыскателям что-то найти… – все как будто сорвались с цепи! Похоже, эти находки кому-то спать не дают! И потом, в методичности, с которой уничтожаются шахты, виден расчет… Но я и не думал вас оскорблять… Что может быть проще – собраться, все обсудить… «Не получится»? Почему!? Что вам сделал Спартак? Послушайте, как изыскателю ему вообще равных нет! Что!? «Надоел разговор»!? Извините, не я его начал… /АННЕ./ Отключился. /Кладет телефон на место./ АННА /взволнованно/. Александр, зачем ты позволил втянуть себя в эту «инспекцию»? Что это значит: «Инспектор корректности»? Я понимаю «корректность» как правильность, вежливость, точность и благородство манер… Но если с инспектором можно так просто разделаться…
АЛЕКСАНДР. Извини меня, кроме «хороших манер», «корректными» называют исследования, соответствующие стандартам науки… в отличие от «некорректных», – способных ввести в заблуждение…
АННА. Да! «заблуждение»! Боже мой, что кроме этого может наука, если она не способна помочь нашей девочке?
АЛЕКСАНДР. Думаю в корне всякой болезни как раз лежит «некорректность» – какое-то несоответствие, ложь, в своем роде, а, может быть, и… преступление. /Прижав к груди кулачки, АННА со стоном опускается на пол./ Что ты, родная!? /Поднимает, усаживает – в кресло./ Пожалуйста, успокойся… /Наполняет стакан из сифона, подносит жене./ Анна, выпей…
АННА /стонет/. А-а-а-а! Мне не будет прощения! /Отпивает глоток./ АЛЕКСАНДР. Значит, мне – тоже… /Ставит стакан на стол./ АННА /тихо/. Ты – ни при чем…
АЛЕКСАНДР. Анна, я верю, что наша малышка поправится.
АННА /успокаиваясь, достает платок, вытирает слезы/. Ну что ты за человек, Александр!? Я слышала, как ты признавался ей… в трусости.
АЛЕКСАНДР. Не могу притворяться.
АННА. Ну да, ты – хороший… Одна я у вас – дрянь! Я – дрянная! Дрянная!
АЛЕКСАНДР. Ты – славная!
АННА. Ради бога, оставь!
Звучит телефонный вызов.
АЛЕКСАНДР /берет телефон/. Алло! Кто это? Вас плохо слышно! Спартак? Вы – из шахты? Из префектуры?! Как из-под земли! Да… теперь вроде – лучше. Что!? Нападение!? Бог мой! Есть раненый!? Не удалось задержать!? Хорошо еще, их не пустили на шахту… Егуда? Он только что мне звонил… Бранился, нес вздор, а потом отключился… Что?! Что?! Вы готовы ему все простить!? Даже взрывы на шахтах? /Смеется, обращаясь к жене./ Говорит: «Не пойман – не вор». Вот Спартак! /В микрофон./ Извините, это я – Анне.
АННА. Александр, ты – просто ребенок!
АЛЕКСАНДР /в микрофон/. Если вам по пути, – заезжайте… На минутку хотя бы… /Кладет телефон./ Так плохо слышно… как будто из преисподней!
АННА. Я бы не удивилась…
АЛЕКСАНДР /перебивая/. Спартак удивительный человек!? В нем, в самом деле, есть что-то античное – героическое… Эти люди нередко скрывают ранимые души за напускной простотой…
АННА. И с ними тебе – не так страшно?
АЛЕКСАНДР /печально улыбаясь/. О, если бы… Я боюсь, что…
АННА. Опять ты чего-то боишься! Твое «чувство самосохранения»…
АЛЕКСАНДР. Это у других – «чувство»… У меня – конец света!
АННА. Ну, почему ты – такой, Александр?!
АЛЕКСАНДР /достает портсигар, спички, закуривает/. По-видимому, от избытка каких-нибудь заполошных гормонов… Я думал об этом. Страх нужен для выживания. Он гонит животное от опасного места, чтобы спасти… Но душу, наделенную воображением, он же низводит до животного состояния. Каждый, кто бы он ни был, приговорен к «высшей мере»! И без права обжалования… Как с этим жить? Только вера в «Загробное Царство» выручает людей от безумия с незапамятных дней… Богословы любили потолковать о ТВОРЦЕ, о СОЗДАТЕЛЕ и ПРОВИДЕНИИ, пускаясь на хитрости, только бы не поминать «всуе» имени БОГА, которого чем больше ищешь, тем меньше «находишь»… «Блаженны нищие духом!» – вот лозунг «зверопитомника»… Однажды «прозорливый питомец» постигнет СМЫСЛ БЫТИЯ… Думать об этом невыносимо!
АННА. Но есть же что-то святое!
АЛЕКСАНДР. Свята жизнь, подарившая мне тебя и малышку! А мысль человеческая пока… едва брезжит. Мы как будто уже не нуждаемся в БЛАГОТВОРНОМ ОБМАНЕ, но попытка прожить только разумом всякий раз почему-то обходится дорогою ценой.
АННА. Я тоже не верю в «Потустороннюю Жизнь».
АЛЕКСАНДР. Очень многие так говорят… но в душе все же теплится «искра»… Я лишен даже этого. /Гасит сигарету в пепельнице./ АННА /обнимает мужа, гладит его вихры/. Горюшко ты мое, Александр! Может быть, все от того, что ты слишком любишь уединяться? Чего только ни приходит на ум, когда ты – один!
АЛЕКСАНДР. Есть право личности на «суверенное» пространство, куда не дано вторгаться постороннему. Нигде так не чувствуешь себя одиноким, как в шумной толпе… А спасительные ответы приходят, как правило, в уединенной тиши.
АННА /опускает руки/. О чем же можно додуматься в одиночку? /Пауза./ Мне кажется иногда… ты не тот, за кого себя выдаешь. Неуклюжий, рассеянный, робкий… ты бываешь безумным в любви. Кто же ты, мой хороший: «неведомый ангел», «посланник небесный»? Такие как ты лишь смущают наш ум…
АЛЕКСАНДР. Смеешься?
АННА. Я знаю, что принесла тебе горе… Я не достойна тебя. Давно собиралась уйти… Не могу оторваться… Но чувствую, скоро все кончится…
АЛЕКСАНДР. Расстаться с тобой!? Немыслимо! Анна, где бы я ни был, я слышу твой голос и вижу тебя…
АННА. Галлюцинации? Мне тебя жаль.
АЛЕКСАНДР. Нет! Счастье не обмануло меня!
АННА. Что ты имеешь в виду?
АЛЕКСАНДР. Просто счастье – нормальное состояние жизни… где каждая клеточка тела поет.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа! Папа! Ты где? Подойди ко мне, папа! Мне скучно!
АННА /опускается в кресло/. Ты слышишь? /В голосе Анны – скрытая ревность./ Она зовет папу. Ей скучно. Ступай.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа! Папа!
АЛЕКСАНДР. Иду! /Удаляется в детскую./ ГОЛОС ЛИЗЫ. Сыграй же мне… нашу любимую.
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Что с тобой делать, конечно, сыграю…
Свет гаснет. Доносится удар колокола. Кружатся, пляшут багровые сполохи. А когда они затухают, перед нами – та же гостиная. Все – как прежде… Только ушло «настроение утра». Из неплотно прикрытой стеклянной двери льется мелодия для флейты из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей и Эвридика». Некоторое время Анна, понурившись, сидит в кресле, затем встает, медленно удаляется в детскую. Из прихожей появляется человек атлетического сложения в облегающей кожанке. Прислушиваясь, он морщится, словно от боли. Флейта смолкает.
ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа, играй!
ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. По-моему кто-то пришел… Я взгляну.
АЛЕКСАНДР /появляется в холле, замечает человека в кожанке/. Спартак! Я так рад, что вы заглянули!
СПАРТАК. Я – на минуту… Ты даже не запираешь дверей! Дождешься, – придут и сюда!
АЛЕКСАНДР. Как это все неприятно!
СПАРТАК. «Неприятно»!? Да если бы этих ублюдков пустили на шахту, меня бы тут уже не было! /Пауза./ Слушай… а ты славно дудишь!
АЛЕКСАНДР. Вам нравится?
СПАРТАК /со скрытой иронией/. Слеза прошибает…
АЛЕКСАНДР. Красивая музыка – редкое счастье! Когда-то это играли в проходах метро… Флейтистам из милости подавали на жизнь.
СПАРТАК. Вот, вот…Если шайке Егуды удастся нас одолеть… то ты со своею пиликалкой сможешь спуститься в метро… Ну а мне куда деться прикажешь?
АЛЕКСАНДР /достает портсигар, спички/. Я закурю?
СПАРТАК. Ты хозяин.
АЛЕКСАНДР /закуривает/. Не торопите меня… Дайте с духом собраться.
СПАРТАК. Так я и думал! Канальи! После того, что они с тобой сделали там, на дороге, ты не решишься приехать на шахту! На это и был их расчет!
АЛЕКСАНДР /печально опускает голову/. Я приеду…
СПАРТАК. Ну, ну… А чего ты, вдруг, скис?
АЛЕКСАНДР /тихо/. Лиза… Что будет с ней?
СПАРТАК. Да… Тут вышел прокол.
АЛЕКСАНДР. Это что-то наследственное… Я часто хвораю… Мне нельзя было даже мечтать о ребенке!
СПАРТАК. «Наследственное»!? Не болтай ерунды!
АЛЕКСАНДР. Вы так говорите… как будто вам что-то известно!
СПАРТАК. Хоть в чем-нибудь, Корифей, я могу разбираться? Или ты уже узурпировал право на ИСТИНУ!
АЛЕКСАНДР /тихо/. К ИСТИНЕ можно лишь без конца приближаться…
СПАРТАК. Нет же! ИСТИНА – «барышня», нуждающаяся в ласке и покровительстве! /Смеется./ АЛЕКСАНДР /замечает появившуюся из детской жену/. Вот и Анна!
АННА /прижимает палец к губам/. Т-с-с-с… Она засыпает.
АЛЕКСАНДР /понизив голос, обращается к жене/. Знакомься. Это и есть наш Спартак.
Анна и СПАРТАК молча обмениваются кивками.
ГОЛОС ЛИЗЫ /капризно/. Папа! Папочка, где ты? Ну, подойди же!
АЛЕКСАНДР /громко/. Иду, моя крошка! /Гасит сигарету в пепельнице./ Простите. Я на минутку. /Удаляется в детскую./ СПАРТАК /АННЕ/. Ну, здравствуй… Как ты тут… с ним? /Пауза./ Молчишь? Понимаю… И ты меня тоже пойми: ведь тогда я не мог знать всего…
АННА /приближается к СПАРТАКУ/. Негодяй! /Дает гостю пощечину./ СПАРТАК /спокойно/. Сама виновата: поторопилась с ребеночком.
АННА. Подлец! /Снова бьет СПАРТАКА по лицу./ СПАРТАК. Бей, бей… Но учти, с твоим Александром мы – в «общей упряжке».
АННА /отходит к окну/. Господи! Что между вами может быть общего!?
СПАРТАК. Мы делаем Правое Дело.
АННА. «Правое»!? Я сожалею, что так мало смыслю в ваших делах!
СПАРТАК. И не нужно… «Любящей женушке» – не к чему «смыслить»?
АННА. Да, «любящей»! Только ты тут при чем!
СПАРТАК. Когда-то не так ты со мной разговаривала!
АННА. Всю жизнь себя буду казнить!
Из детской появляется АЛЕКСАНДР.
АЛЕКСАНДР. Она спит… /Спартаку./ Вам – чай? Кофе?
СПАРТАК. Горячего не выношу!
АННА. Мне надо идти. /Прихватив кувшин с подоконника, удаляется влево под арку./
АЛЕКСАНДР немного растерянно провожает глазами жену, потом внимательно смотрит на гостя.
СПАРТАК. Вот от холодненького не откажусь. /Приближается к столику, бесцеремонно наполняет стакан из сифона./ АЛЕКСАНДР. Спартак, вы, случайно, не заболели?
СПАРТАК. Что-то путаешь, корифей. /Смеется./ Это ты у нас – «вечно больной»! /Пьет./ АЛЕКСАНДР. У вас горят щеки…
СПАРТАК. Такая жарища, а пойло… – без кубиков льда!?
АЛЕКСАНДР. Льда не держим: чуть что, у меня болит горло…
СПАРТАК. А я вот привык к сквознячкам. /Ставит стакан на место./ АЛЕКСАНДР. Стараюсь их избегать. /Достает портсигар, сигарету, собирается чиркнуть спичкой./ СПАРТАК. Постой… я тут чуть не забыл! /Извлекает из кармана зажигалку, «высекает» огонь, дает АЛЕКСАНДРУ прикурить./ АЛЕКСАНДР. Благодарю!
СПАРТАК. Я тоже когда-то курил… Хватило ума это бросить… Осталась вещица. Красивая, правда? Держи, корифей. На, дарю! /Вкладывает зажигалку в ладонь АЛЕКСАНДРА./ АЛЕКСАНДР /рассматривает подарок/. В самом деле – красивая! Я ваш должник.
СПАРТАК. Ты бы лучше исполнил свой долг, как инспектор! Ну, ладно… Мне надо идти. Жду на шахте. Тепличных условий не обещаю: вся техника «дышит на ладан». Ни дня – без поломок… Приедешь – сам убедишься. Пока! Выше голову! И не слушай «лукавых»! /Жмет АЛЕКСАНДРУ руку, удаляется в сторону прихожей./
АЛЕКСАНДР в задумчивости стоит у окна, курит. Появляется АННА.
АЛЕКСАНДР /всматривается в лицо жены/. Опять слезы?
АННА. /игнорируя замечание/. Какое у тебя «общее» дело с этим человеком?
АЛЕКСАНДР. Со Спартаком?! Ну… прежде всего, у нас с ним – «общая» «альма-матер»: мы заканчивали одну академию… А что такое?
АННА. Какой-то шутник придумал недавно ученое звание «корифей»… И первым его удостоился ты. Все нелепое почему-то липнет к тебе.
АЛЕКСАНДР. Ты слишком строга.
АННА. Не люблю, когда над тобой потешаются! /Переводит дыхание./ Александр, я знаю, что область науки, где ты подвизаешься, носит название ПРОТОЖИЗНЬ… Это что-то вроде «преджизни» – так ведь?
АЛЕКСАНДР. В общих чертах…
АННА. И что вы там намудрили?
АЛЕКСАНДР. Видишь ли… там, где, как ты выражаешься, я «подвизаюсь», существует досадная разноголосица мнений. Одни утверждают, что жизнь занесли на планету метеориты. Другие, – что дело не обошлось без пришельцев извне. Третьи настаивают на едином ТВОРЦЕ. Четвертые видят здесь козни бездельников из СОПРЕДЕЛЬНОГО ИЗМЕРЕНИЯ. И так без конца… Нам хотят доказать, что о сущем мы знаем не больше слепого котенка…
АННА. А вы?
АЛЕКСАНДР. Как и прежде, стоим на естественном происхождении жизни…
АННА. А Егуда?
АЛЕКСАНДР. Егуда ведет настоящую травлю «естественников»… Ну да Бог с ним… Важно другое: «букет» разногласий, в последнее время свелся к вопросу: что было до появления на Земле материала, из которого «слеплена» жизнь. Я имею в виду белок – ПРОТЕИН.
АННА. «Что было до появления…»?!
АЛЕКСАНДР. Да… В свое время лабораторным путем из аминокислот получили так называемые «коацерваты» (переводится как «загребатели») – добелковые соединения, уже обладающие, правда в зачаточной форме, обменом веществ и отбором…
АННА. «Лабораторным путем…»?!
АЛЕКСАНДР. В этом – суть! Потому что, случись обнаружить природные «коацерваты», точнее, следы их былой жизнедеятельности… – мы имели бы ключевой аргумент в пользу естественного происхождения жизни…
АННА. И Егуда с компанией были бы посрамлены?
АЛЕКСАНДР. Ты сейчас говоришь как Спартак.
АННА. Кстати, а какова его роль в этой «склоке»?
АЛЕКСАНДР. Наверно, ты слышала, старые шахты, где роются палеонтологи, называют «палеошахтами»…
АННА. Ну?
АЛЕКСАНДР. Так в одной из них ассистентами Спартака обнаружен был след, чрезвычайно похожий на…
АННА /улыбается/. «Ключевой аргумент»?
АЛЕКСАНДР. Хотелось бы верить…
АННА. А что, есть сомнения?
АЛЕКСАНДР. Сколько угодно. Мне как раз и вменяется, как инспектору, подписать протокол о корректности этой находки.
