Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Вячеслав Морочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

– Ничего серьезного, – заключила Винерт, осмотрев пострадавшего. – Можно сказать отделался легким испугом, – она уплыла за ширму готовить шприц и уже оттуда скомандовала Ивану: – Там сбоку на свитере есть молния. Расстегните ему ворот, чтобы тело дышало.

Конин нагнулся к Курумбе, нащупал на вороте ключик.

– Мне уже лучше, – дернувшись, замычал математик. – Не надо… Оставьте… Я – сам.

Из коридора донеслись ритмичные удары о палубу. Кто-то большой и блестящий ворвался в холл… И вновь перехвачен был яростный взгляд начальника станции. И опять колдовавший над воротом математика Ваня постиг всю нелепость происходящего. От досады и боли потемнело в глазах. Он успел лишь заметить, как Зевс распластался в прыжке, и кто-то рухнул в проходе.

Курумба уже не лежал, а сидел, сверкая белками глаз. На полу кун, терзал отключившийся робот. Подошла Винерт, подняла чемоданчик с пультом ЭксД.

«Придется опять нести в мастерскую».

– Нора, что происходит? – наигранно хныкал Курумба. – У тебя не палата, а комната ужасов?

– Засучи-ка руку, старый трусишка! – скомандовала женщина. Шприц мелькнул в ее пальцах блестящей игрушкой. Математик захлопал глазами, спросил, поправляя рукав: «Где Сергей Анатольевич? Я его только что видел… Он так торопился, что сбил меня с ног. По-моему, он – не в себе».

– Все мы тут – не в себе, – отозвалась из-за ширмы Винерт. Зевс поднял голову. Его острые уши вздрагивали, будто на них то и дело садилась муха. Пес вскочил, когда в дверях появился Строгов.

– Вот и он! – объявил Курумба. – Легок на помине.

Филолог вошел решительным шагом.

– Ну-ка выйдем отсюда! Слышите, это я вам говорю! – обратился он к Конину. Стало тихо… И все услышали голос.

– Оставьте его в покое. Он никуда не пойдет, – Маша приподнялась на локтях. – И вы тоже не уходите. Я так давно не видела всех вас вместе!

– Проснулась, умница! Тебе нельзя подниматься, – запричитала Винерт, хлопоча возле Маши. – Дай-ка я сделаю выше подушки…

– Спасибо, мне совсем хорошо, – сказала Ветрова.

Строгов смерил Конина взглядом.

– Что ж…придется разговаривать здесь. Я хотел объяснить самозванцу, каким был наш Ваня.

Конин не шелохнулся.

– Мы все любили его… Но думаю, что ему нелегко приходилось. Он был слишком добр. Такие, как он, умудряются чувствовать сразу и за себя, и за друга… и за муху на шее друга. Увидев, что причиняет ближнему боль, – он не смог с этим жить. Как он ушел, мы пока что не знаем. Но он это сделал… И вот являетесь вы и разыгрываете этот спектакль. Надо отдать вам должное: вы очень ловко играли. Даже Кун обманулся. Расчет был на то, что виновный в гибели координатора не устоит – не выдержит столь изощренной пытки и выдаст себя. Но вы не учли, что люди – не куны. Нас вам не одурачить!

– Правильно, – отозвалась Маша. – Я сразу его раскусила, – она замолчала, лукаво поглядывая в потолок.

– Я всегда говорил, что вы умница, – похвалил Сергей Анатольевич.

– Умница… – согласилась Маша, – потому что ни минуты не сомневалась, что Ваня жив.

– А я не поверила… – признавалась Винерт, – и только сегодня поняла, что ошиблась.

– Интересно, что же вы поняли? – лицо филолога выражало досаду и жалость ко всем, кто мыслил иначе, чем он. – Надеюсь, вы не хотите сказать, что наш Ваня и этот актер – одно и то же лицо? Разве не вчера он попал на станцию? Послушайте, это же сущий бред! Не может человек возвратиться туда, откуда не уходил, и начать что-то вроде нового дубля! Он выдал себя с головой, потому что не знал, где была каюта предшественника и спрашивал «Кто там плачет?», ибо даже не слышал о куне.

– Сергей Анатольевич, разрешите вопрос, – подал голос Курумба. – За что вы меня сбили с ног и вдобавок чуть не прихлопнули этим «БА»-лбесом? – математик ткнул черным пальцем в угол, где лежал поверженный робот.

– Я!? Сбил?! Не морочьте мне голову! Лучше скажите, откуда здесь «БА»?

– А это знакомо? – фрау Винерт подняла разбитый экспресс-диагнозатор. Филолог задумался.

– Странно. Неужели я поручил «БА» доставить сюда пульт ЭксД и совершенно об этом забыл?!

– Доставить?! – усмехнулась женщина. – Вспомни, может быть вы поручили ему проломить этой штукой мне голову?!

– Ну это уж слишком! – возмутился Строгов. – Что за странные шуточки!? Разве я похож на злодея?

– А что если, Сергей Анатольевич, это спектакль, и вы притворяетесь?

Строгов задохнулся от возмущения.

– Не обижайтесь. Вы сами начали с этого. Если что-то не укладывается в голове, мы теряемся. Когда выяснилось, что Ветрова снова жива, проще было объяснить все ошибкой реаниматора, установившего Машину смерть. Но только что на наших глазах вы дважды бросались на штурм лазарета… и дважды вас пришлось возвращать. Так, что, пользуясь вашими же словами, это третий ваш дубль появления здесь.

– Фрау Винерт, я вас отказываюсь вас понимать! – решительно заявил Строгов. – Кто меня возвращал? И зачем?!

– Тихо! – неожиданно крикнул Иван. – Что вы наделали!

Маша приподнялась и вскрикнула: «Ваня! Ваня!» Глаза ее широко раскрылись. Она ловила ртом воздух. Из горла вырвался хрип. Нора Винерт склонилась над ней, обняла, подкладывая сзади подушки, зашептала через плечо: «Скорее, Иван, умоляю, что-нибудь сделай! Ты можешь! – и вдруг как-то странно обмякла, всхлипнула, повалилась вперед и на мгновение окаменела… Точно кадр сменили. Все осталось как было… Только Маша, Конин и Зевс в новый кадр не вошли. Стало тихо. Казалось, в палате таится кто-то невидимый и не спускает с оставшихся глаз.

Первой зашевелилась Винерт. Она присела на одеяло, как будто желая прикрыть опустевшее место.

– Вы что-нибудь понимает? – тихо спросил филолог. Курумба, прямой и безмолвный, сжимал подлокотники кресла.

– Вы что-нибудь понимаете?

– Хватит! Никто не обязан все понимать, – промолвила Винерт – Но я в ответе за вас! – настаивал Строгов. Что происходит? Куда они делись?

– Ушли… – пожала Винерт плечами. – Куда-то…

– Не надо шутить! Только что на моих глазах они растаяли в воздухе! Что теперь будет? Послушайте, ведь есть же какие-то объяснения? Я готов поверить, что они уже – в другом времени!

– Оставьте Время в покое! осадила его фрау Винерт. – «Перемещение во Времени» – чушь! Такая же, как «перемещение в Любви!».

– Вы меня совсем запутали!

– Сделайте милость, Сережа, попробуйте представить себе временной промежуток между событиями, то есть отрезок времени, в который ничегошеньки не происходит. Трудно?! Нет! Невозможно! Потому что времени просто нечего будет отсчитывать. А ведь такого рода провал мог бы длиться как угодно долго!

– Значит Время утратило смысл, – изумился филолог, – что же тогда остается?!

– Я разве сказала, что Время утратило смысл!? – продолжая говорить, женщина поправляла на себе одежду и волосы. – Кроме Времени существуют еще катастрофы и праздники, взрывы и дуновения, сны и раздумья – то есть события – множество разных событий, потоки, лавины событий. Можно плыть среди них по течению, можно их изучать, а можно их… оседлать – научиться их контролировать и направлять!

– Так и есть! – рассмеялся Курумба, сидевший в углу. – Милая Нора, мы снова уперлись в твой «Вариатор событий»: только эта гипотеза в состоянии объяснить, как Иван мог исчезнуть, переиграв свой прилет, и два раза подряд отменить появление Строгова здесь, в лазарете.

– Ну, это уж слишком! – возмутился филолог. – Менять местами события, – нарушать их причинно-следственные отношения!

– Дорогой Сергей Анатольевич, – продолжал, широко улыбаясь, Курумба, – когда вмешиваются в сам ход событий… – возникают иные причины и следствия. Не трудитесь опровергать «Вариатор». Абсурдность его давно и фундаментально доказана. Вы здесь уже ничего не прибавите.

– А я бы рассуждала иначе, – сказала Винерт. – Если творятся вещи, объяснимые только с помощью «Вариатора», абсурдность надо искать не в гипотезе, а в ее «фундаментальных» опровержениях.

– Не ты ли сегодня призналась, что даже не знаешь, как к нему подступиться?

– Все так… Но хотим мы того или нет, смеемся или опровергаем, не дождавшись нашего разрешения «Вариатор» уже существует и действует. Только я здесь, увы, не при чем.

– Нора, – взмолился Курумба, – я вижу, ты что-то знаешь!

– Пожалуй, это всего лишь догадки… Вообразите себе, что технические средства, которыми располагают люди, – только упрощенные модели, естественных, не успевших еще проявиться возможностей человека. На этих моделях он учится думать и действовать, испытывается на зрелость, может быть, на человечность, – филолог хотел возразить, но Винерт не дала ему раскрыть рта. Волнение ее улеглось. Голос был тверд. – Эволюция продолжается… И настанет день, когда человек, наконец, пройдет испытания, выдержит до конца все проверки, и природа взорвется неслыханной щедростью, одарив нас возможностями, о которых не смели мечтать! Как в любом другом деле, здесь должны быть свои начинатели (первопроходцы), чтобы ответить природе, готовы ли мы принять ее дар!

– Вы хотите сказать, – не выдержал Строгов, – один из них – Конин?

– Именно это! – ответила Нора.

5

Город царапал небо шпилями. Над магистралью гудел разорванный воздух. А вокруг фонарей, как тысячу лет назад, клубились бабочки. На площади было много народа. Но Маше почему-то казалось, что все глядят в ее сторону. Возле пальмы под ноги ей бросился живой комочек. Маша присела: на теплом асфальте гарцевал маленький кун – веселый темно бурый щенок с козлиными ножками.

– Какой он милый! – поразилась она. Кун стрелял черными глазками и непрерывно вертелся: как всякий ребенок, он не мог ни секунды прожить без движения. Его короткая шерстка переливалась в лучах фонарей. Маша взяла щенка на руки и обратилась к спутнику: «Ну что, берем?» – Берем, – подтвердил спутник, хотел погладить зверька, но тот губами поймал его палец и принялся остервенело сосать.

– Есть хочешь, маленький, – сказал рыжий. – Потерпи. Мы тоже проголодались.

Пересекая площадь, они направлялись к аллее фонтанов. Кун не выпускал изо рта аппетитный палец, а Маша улыбалась, представляя себе, что несет на руках не щенка, а человечка, похожего на того, кто шел сейчас рядом с ней.

– В чем дело? – спросил рыжий, заметив у нее слезы.

– Ты чудо! – одними губами сказала Маша. Было неловко, что ее такую неправдоподобно счастливую разглядывают прохожие. Она посмотрела вокруг и увидела, что из боковой улицы на площадь вливалась толпа, движения которой напоминали медленный танец. Кто-то вежливо к ним обратился: «Будьте добры, отойдите в сторонку». Маша взглянула на спутника. Оба пожали плечами. На пути их возник симпатичный дядя и, улыбаясь, сказал: «Извините. Вы не могли бы освободить это место?»

– Какое? – спросила Маша. – Мы не стоим на месте.

– Нужно, чтобы вы поскорее ушли.

– Кому нужно? – спросил рыжий.

Проситель съежился и отстал. Конин шел осторожно, чтобы не дергать палец, который щенок ни за что не хотел отпускать. Было неудобно двигаться. Тем более, что с каждой минутой народу вокруг прибавлялось.

– Ну ладно – наконец, попросил человек, – отдай мой палец. Из него уже ничего не высосешь.

Кун выпустил – и взмахнул язычком: то ли зевнул, то ли доверчиво улыбнулся.

Они были уже шагах в сорока от фонтанов, когда кто-то рядом громко скомандовал: «Ну-ка, очистите место!» – Какой-то молодчик сделал попытку врезаться между ними, но ему пришлось извиниться и юркнуть обратно в толпу: рука спутника обнимала Машу за плечи. Кто-то крикнул: «Эй, убирайтесь! Сейчас здесь будет Ответственный!»

– Что еще за «ответственный»?! – удивилась Маша.

– Человек, удостоенный «знака ответственности», – разъяснил ей улыбчивый херувим.

– Он что, заразный?

– Это вы его можете заразить. Вы находитесь у него на пути, вы дышите его воздухом.

– А разве вы не дышите его воздухом? – спросил рыжий.

– Мы не дышим, – сказал херувим. – Мы только благоухаем.

– Кто вы?

– Мы – «БА».

– Ах, вот что. Наверно ваш программист известный оригинал? Хотелось бы на него посмотреть.

– Вы можете его поприветствовать… Только издалека.

– Почему не вблизи?

– С вашими маленькими заботами, этого не понять.

– Дефект программа, – догадался Конин. – Такое случается.

Они сделали еще шаг и оказались перед стеной из симпатичных благоухающих «БА». Автоматы улыбались… и, молча, напирали.

– Осторожнее! – попросила Маша. – Раздавите щеночка! – «БА» заулыбались еще ослепительнее, но продолжали напирать. Конин вежливо взял одного из них за руку и тихонько увел себе за спину. Потом то же самое проделал с другим, остальных раздвинул в стороны, давая Маше пройти. Стало просторнее, будто вышли на лужайку из чащи. На пустом пятачке, заложив руки за спину, расхаживал человек с ярким «Знаком ответственности» на впалой груди. Заметив людей, он остановился, заулыбался, что-то сказал и вдруг уставился на Ивана. Щеку «ответственного» украшала выдающаяся бородавка, похожая на второй «знак ответственности».

– Вот это встреча! – воскликнул рыжий, увидев знакомого., Утратив улыбку, «ответственный» скованно повернулся, вжал голову в плечи и неожиданно юркнул в толпу.

– Куда же вы, неисправимый шутник? – крикнул вслед ему Конин. Но человек, петляя уносил ноги Видимо, он хотел спрятаться, но «БА» почтительно расступались. «Шутник» метался в образовавшемся коридоре, а роботы приветствовали его кивками декоративных голов и двигались вслед за вожатым.

– Так всегда! – сказал Конин с досадой и махнул рукой. – Ну его! Идем ужинать.

– Подержи-ка малышку, – попросила она. Аллея фонтанов спускалась к морю. Конин нес задремавшего куна. А сзади на площади еще куролесил «шутник». Он долго метался, не находя себе места, пока не замер у обрамления магистрали. Здесь пахло озоном, гудел и посвистывал воздух. Мгновение «шутник» стоял неподвижно, потом бросил через плечо ошалелый взгляд, зажмурился… и прыгнул через барьер. Кроны деревьев, высокий кустарник и струи фонтанов заглушали шумы. Конин остановился.

– А что, если «знак ответственности» настоящий! – думал он вслух. – Откуда этот ловкач раздобыл его для своей новой выходки?

Над магистралью, над площадью взревел быстролет скорой помощи. Маша прижалась к спутнику.

– Что это? – спросил он, прислушиваясь к тревожному звуку, и мышцы его напряглись, словно чуя опасность. Рыжий нагнулся и осторожно поставил Куна на лапки. Щенок заскулил.

– Я сейчас, – сказал человек. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что осталась одна. Стало жутко.

– Вы где? – закричала она в темноту, готовая заскулить точно кун.

* * *

Оставьте мое ухо в покое, – попросил Конин, чувствуя, как напрягаются мышцы. В студенческом кафе было почти пусто и никто не смотрел в их сторону.

– Ну ты, законченный круглый добряк! Каша рассыпчатая! Ты мне еще будешь указывать? – «шутник» растопырил пальцы и полез пятерней в лицо. Иван отвел руку парня. Ему почему-то сделалось весело. Не поднимаясь, он взял «шутника» под мышки и усадил на стол к пирожкам. Парень наотмашь ударил, но попал запястьем в ребро ладони, подставленной Кониным, и заскрипел зубами от боли.

– Думаешь справился? – шипел он. – Ты еще не знаешь меня!

– А ты себя знаешь?

– Знаю. Испытывал и с другими сравнивал!

– Ну и как?

– Плохо! – неожиданно признался «шутник». – Самое простое дается с трудом. Но от того, что обделила природа, еще больше хочу переплюнуть счастливчиков! Мой девиз – «Вперед и только вперед!» Главное не упустить подходящий момент. Готов тысячу раз начинать сначала. Веришь, что я своего добьюсь?

– Ну конечно, – спокойно сказал Иван и потянулся к пакету. – Можно попробовать?

– К чертям пирожки!

– Напрасно, – заметил Конин. Он уже взял один и похрустывал корочкой. – Они достойны внимания. А начинка, скажу тебе, – пальчики оближешь! – улыбаясь, он смотрел в глаза парню и думал: «Признается в бездарности – значит не все потеряно». – У тебя в жизни не было порядочной привязанности. Я угадал?

– Мне это ни к чему, – «шутник» машинально взял пирожок, сунул в рот. Бородавка на щеке заплясала.

– Правда вкусно?

– Дерьмо! – огрызок полетел в урну.

– Ловко у тебя получается, – похвалил Конин.

– Смеешься? Посмотри на себя!

– Каждый день смотрю. А что, с непривычки жутко?

Парень расхохотался.

– Да нет… Вообще-то терпимо!

– Как? Только терпимо?! – Иван ощутил подъем.

Он вскочил с кресла, забегал возле стола. – Что ты смыслишь, младенец! Взгляни на эту роскошную шею, на этот неподражаемый чуб! Где ты еще такое мог видеть? Я создан для обожания! Я не из тех, кто сгинет в бесследности! Я воздвигну себе пирамиду… Такую, чтоб и Хеопс позавидовал! Ради этого я даже готов… похудеть! Не веришь? – распаляя себя, Конин носился возле стола. Лицо раскраснелось. В голосе – звон. В глазах – молнии. Рыжий чубчик – торчком. – Не веришь? – продолжал он. – Настанет день и обалдевшие от восторга вы будете бегать за мной табунами. Я всех вас заворожу. А когда моя слава достигнет небес… я возьму и начну тяготиться ею. Одни будут думать, – манерничаю. Другие примут это за здоровое отвращение к блеску. Но мало кому придет в голову, что тяготение – это новая стадия наслаждения славой. Она – как пальмовый плод: сначала в нем делают дырочку, чтобы испить терпкий сок, а затем выворачивают наизнанку, чтобы полакомиться нежной мякотью. Что ни говори, приятно умирать сознавая, что ты всех обскакал и теперь, испуская дух, извиваешься на виду у людей!

Икая от хохота, парень корчился на столе, дрыгал ногами, стонал, не выхвати Конин пакет, он улегся бы на пирожки.

– Возрадуйся, отрок! – глаголил Иван. – Я сейчас окажу тебе честь! Дай руку. Я посвящу тебя в рыцари «Ордена привязанности!» – на мгновение он придержал в ладони холодную руку «отрока» и, когда миновала последняя фаза обычного для него мучительного «прикосновения», уверенный, что «шутник» в самом деле уже посвящен в этот «орден», Иван распрощался: «До встречи у пирамиды!» Этот спектакль и это прикосновение его совершенно опустошили.

– Постой! – молил парень. – Кто ты? Мне кажется, я тебя знаю всю жизнь. Побудь со мною еще. Хоть чуть-чуть!

Извини – сказал Ваня… Парень уже смотрел сквозь него.

* * *

– Я сейчас, – сказал человек. Щенок заскулил. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что осталась одна. Стало жутко. «Вы где?» – закричала она в темноту, готовая заскулить точно кун. Над деревьями пролетал быстролет скорой помощи. Звук его плыл томительно медленно.

– Кому-то сейчас очень плохо, – подумала Маша и оцепенела: еще ни разу чужая беда не действовала на нее так сильно. Неожиданно в вышине что-то ухнуло. Стало светло. В звездном небе играли многоцветные всполохи. Все увидели висящий над парком феерверкер – постановщик «Праздника света». Но Машу праздник не радовал. Даже мысль, что она ошиблась, приняв феерверкер за скорую помощь, не успокаивала. Сердце сжало предчувствие непоправимой беды… Она уже видела свое Чудо опять. Рыжий сидел на корточках перед куном, чем-то его угощая. Зверек жадно ел. Человек поднялся и протянул пакет Маше.

– Берите. Горячие пирожки…

Маша не шелохнулась. Он стоял перед ней большой и растерянный, подперев одну щеку плечом, и, казалось, сам себя спрашивал: «Ну когда это кончится? Я не хотел, не хочу никому делать зло! Почему же я его делаю? Не желая того, постоянно делаю зло! Почему? Почему?

* * *

Прибрежные волны, закатываясь под плиты мостков, цокали, чмокали, точно обсасывая их снизу губами. Иван стоял на камне и улыбался. Он видел себя мальчишкой у края бетонной пустыни на астродроме детства. В те годы он завидовал всем, кто летал. С замиранием сердца следил, как из синевы, напоенной лучами, опускались «паромы», соединявшие Землю с околоземными астровокзалами, как эскалаторы выносили на горячий бетон путешественников, окунувшихся в космос.

Всматриваясь в их лица, мальчик искал отблеск счастья, которое должно было озарять каждого там, наверху. Ему казалось, что в глазах пассажиров он читает грусть от того, что приходится возвращаться на Землю. Иван улыбался этим воспоминаниям: нынче он сам готовился к Взлету.

Каждый день обнаруживал он в себе новые качества: все меньше сопротивлялись события, все отчетливее он помнил происходившее с ним во фрагментах, прожитых при иных обстоятельствах. В нем точно созрело чудесное зернышко.

– Скорее всего эти зерна заложены в каждом, – думал Иван. – Природа щедра, и такое же чудо может проснуться в любой живой клетке… если его разбудить.

Конин чувствовал, что и эта способность – будить – ему также дана. Он был совершенно свободен во всем. Но главное заключалось теперь в его даре делиться этой свободой с другими.

– Это и справедливо, и честно, – убеждал себя Ваня. – Наивысшая радость – дарить счастье всем!

Щедрость обрела для него самостоятельный смысл. Он чувствовал, как нарастает зудящая боль – мука, подобная голоду, вызванная желанием вмешиваться в существующий ход событий, и чтобы не он один, – все живое на свете так же, как он, сломя голову, бросилось в водоворот абсолютной свободы. Конин присел на корточки возле края плиты и коснулся ладонью ее скользкой зеленой одежды из микроскопических водорослей. Любое проявление жизни вызывало в нем гордость и нежность, как будто он сам был создателем или хранителем этого невероятного чуда.

– Как хорошо мне! – шептал он, присев возле камня и с нежностью гладя зеленую водоросль. – Я хочу, чтобы каждая клеточка стала свободна, как я! И пусть рухнут преграды, исполнятся вожделенные планы таинственной жизни, внедрившейся в шероховатости старой плиты…

Он едва успел отскочить: зеленая слизь отделилась от камня, вспенилась, вздулась огромным, во всю плиту, пузырем и, вдруг, почернела и лопнула с треском, похожим на выстрел, опала, рассыпалась мертвым налетом. Ветер унес темно-бурую пудру, оставив на камне ужасную плешь.

Человек брел понурившись, увязая в гальке босыми ногами, прислушиваясь к плеску волн, крикам чаек и крикам людей возле моря. «Вот что такое жизнь! – говорил он себе. – Дай ей все и… ставь точку: конец совместиться с началом… и нет ничего.» Над лодочной станцией в заходящих лучах кружились чайки – сотни, тысячи чаек. Тени их скользили по пляжу и по воде. Конин брел среди этого вихря, волоча за собою весла.

– Я попал в птичий праздник, – усмехнулся он, забираясь в лодку. – Слишком рано проросло мое «зернышко». Мне теперь – только бы щедро дарить.

На этот раз оба весла точно встали на место.

– Вы готовы? – спросил коричневый лодочник в красных трусах. – Не поднимайтесь. Я отвяжу.

Звякнула цепь и лодка свободно запрыгала на волнах.

– Учтите, у нас очень быстро темнеет, – предупредил «Аполлон».

На дне шлюпки плескалась вода. В ней дремало закатное солнце. Иван заставил себя улыбнуться прекрасному лодочнику и только тогда заметил девушку в белом, с короткими светлыми волосами. Она приближалась, осторожно ступая по плитам босыми ногами. Она еще не могла его знать, но он узнал бы ее среди тысяч. Ему показалось, какая-то сила толкает его ей навстречу. Во рту пересохло.

– Не надо меня торопить, – сказал он в пространство и взялся за весла. Лодка рванулась. Он греб торопливо, сосредоточенно, не поднимая глаз: так легче было бороться с искушением нарастающей щедрости. Он теперь знал, что жизнь может ждать от него. Дай ему волю – он одарит ее такой же потребностью в щедрости. И миллиарды непримиримых противоречий разрешатся враз, сами собой, обратив все живое в планетарную пыль. Это будет предел, пик свободы… и бездна распада.

Только отплыв метров сто, Конин взглянул на берег. Отсюда Маша была похожа на белую чайку. Он невольно взмахнул рукой и увидел, что девушка машет, отвечая ему.

– Вот мы и познакомились, – подумал Иван. Он греб теперь осторожно, постепенно набирая скорость, стараясь работать веслами так, чтобы фигурка на берегу была в створе с кормой. Лодка спешила в сторону низкого уже начавшего багроветь солнца, и девушка долго смотрела во след ей из-под ладони.

Конин вспомнил сейчас тот далекий день, когда впервые покинул Землю, расставшись с детскими заблуждениями и догадавшись, что пассажиры, оставляя корабль, не печалились о пустынном небе, а, наоборот, облегченно вздыхали от того, что больше не надо изображать из себя храбрецов в то время, как трясутся поджилки.

– Что будет, если во время полета случится беда? – спрашивал себя Ваня и сам себе отвечал: – Ничего ровным счетом. И потом во все времена будет так, словно ничего не случилось. Потому что живое извлекает из памяти только то, что требуется в настоящий момент.

Иван приналег на весла. Волны разбивались о борт и в облаке водяной пыли дрожала радуга. Чайки сизыми лепестками кружились над морем, то взмывая, то устремляясь к воде. Тысячи глаз их блестели капельками бурой смолы. Конин греб, не замечая усилий. Тоска от сознания нашей бесследности, ощущение невероятной хрупкости жизни заглушили все остальное. Он хотел жить и безумно хотел, чтобы этот кошмар оказался вдруг сном, от которого можно очнуться. И вместе с тем, он отдавал себе ясно отчет в том, что с ним происходит и в том, что может произойти с этим миром.

Скорлупка неслась, перепрыгивая с волны на волну, разрывая пенные гребни. А Ивану казалось, он не движется с места.

Шальная мутация – результат облучений или чудовищных травм, полученных на городской магистрали, сшибка непознанных закономерностей одарили его неожиданной властью над «порядком вещей» и нарастающей жаждой ею делиться… Он был чрезвычайно опасен!

У живого во всей Обитаемой Зоне оставался единственный шанс, заключавшийся в том обстоятельстве, что Ивану не продержаться на море больше минуты.

Не важно, – думал гребец, – какое весло хрустнет первым… Важно, что отчаянно краткая, даже после ретемперации больше похожая на прикосновение Жизнь не обманула, одарила мгновением, стоющим вечности, а теперь… полагается целиком на него.