355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вячеслав Крапивин » Избранное в 2 томах. Том 1 » Текст книги (страница 25)
Избранное в 2 томах. Том 1
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 22:36

Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 1"


Автор книги: Вячеслав Крапивин


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

6

Случилось чудо: Серёжа получил пятерку по алгебре. Весь класс ломал голову над хитрой задачкой, а Серёжа присмотрелся и увидел, что задачка совсем простая. Только решать ее надо не так, как прежние, а другим способом. Он так отчаянно запросился к доске, так затряс рукой, что Антонина Егоровна взвела брови и почти простонала:

– Каховский! Что с тобой?

– Но ведь совсем просто! Как дважды два!

На доске он писал быстро и с таким треском, что осколки мела сыпались, как скорлупа ореха. А орехом была задачка, которую Серёжа расщелкал.

Антонина Егоровна торжественно внесла пятерку в клетку классного журнала. Эта пятерка придавила и заслонила чахлые тройки и подлую двойку, полученную две недели назад. Серёжа вернулся на место, как после трудной и блестящей победы на фехтовальной дорожке. Кузнечик обернулся, мигнул ему и показал большой палец. Мишка Маслюк, недавно перебравшийся на парту к Серёже, грустно сообщил:

– А я все равно ничего не понял.

Антонина Егоровна вдохновенно заговорила о том, как много значит в математике интерес и старание. Вот Каховский всегда утверждал, что у него нет математических способностей, а сегодня заинтересовался необычной задачей, сделал усилие и…

– Каховский, ты меня слушаешь?

Серёжа не слушал. Дверь класса была приоткрыта, и в ней стоял Василек Рыбалкин, по прозвищу Негативчик, сокращенно – Нега. Данилкин барабанщик. Удивительное большеглазое создание со светлой пушистой головой и постоянно загорелым лицом – как портрет на негативной пленке.

Что он здесь делает? Во-первых, он учится в ту же смену, что и Серёжа, значит, должен быть на уроках. Во-вторых, он из другой школы. В-третьих, он вообще не должен быть ни в какой школе, а обязан сидеть дома, потому что у него ангина.

Василек встретился глазами с Серёжей, поманил его ладонью и отступил за дверь.

– Антонина Егоровна, разрешите выйти!

– Что с тобой?

– Ну, очень надо!

– Ты что, переволновался у доски? Ну… иди, пожалуйста.

Встревоженный взгляд Кузнечика: «Что?»

Ответный взгляд: «Не знаю. Кажется, тревога».

Нега ждал у двери. Сиплым от простуды голосом сказал:

– Мой велосипед внизу, в коридоре. Отряд громят. Жми. Там Митька.

Данилка научил своих барабанщиков говорить коротко и четко. Олег научил фехтовальщиков «Эспады» действовать быстро.

Уже на Октябрьской улице, на спуске, с замирающим от тревоги и скорости сердцем Серёжа сообразил: правую штанину он ничем не защемил. Если попадет в цепь, будет много грохота. Но скорость не снизил. Все обошлось.

Один из слесарей отдирал от стены доски стеллажей. Другой срывал дополнительную электропроводку, которую ребята протянули для освещения во время киносъемок. Еще двое рабочих вытаскивали декорации и вносили столы и шкафы. Они подошли к двери кают-компании и хотели взять фанерную спинку королевского трона, стоявшую у косяка.

– Назад! – сказал Митя Кольцов.

Он стоял на пороге кают-компании, загораживая дверь. Кулаками упирался в косяки. В левом кулаке была зажата рапира – Митя держал ее за клинок под рукояткой, концом вниз.

– Ну-ка ты, подвинься, – хмуро сказал небритый дядька и потянулся к декорации.

Митя не подвинулся. И вообще не двинулся с места.

– Назад! – четко повторил он.

– Отойди, отойди, – поспешно сказал дядьке домоуправ Сыронисский. – Не трогай, это потом. Опять скажут, что мы на детишек бросаемся.

Слесари ухватили фанерную колонну дворцового зала и поволокли к выходу.

– Назад! – сказал Серёжа, появляясь на пороге.

Слесари нерешительно остановились. Один все-таки сказал:

– Отойди с дороги, малявка…

Серёжа только что прошел мимо сваленных в грязь у крыльца декораций, над которыми ребята трудились больше месяца. Увидел грязные следы сапог на полу в коридоре. Заметил царапины на разрисованных стенах спортзала – от острых углов домоуправленческой мебели. Вырванные с гвоздями полки, сорванные провода. И тут еще «малявка»! Он ощутил такую злость, какой не чувствовал никогда в жизни. Он даже испугался. Испугался, что забудет обо всем на свете и сделает что-то страшное.

Стоп. Стоп, так нельзя. Нельзя забывать одного: что ты капитан «Эспады». Надо отдышаться. Надо сосчитать хотя бы до десяти. И обратно: пять… четыре… три…

Слегка сбивчиво, но уже почти спокойно он сказал:

– Кто вас сюда пустил? Вы находитесь на территории пионерского отряда «Эспада». Прекратите погром!

Сыронисский повернулся к человеку с приветливо-скучным лицом и большой нижней губой.

– Видите, товарищ Стихотворов? Так они все и воспитаны.

Тот сокрушенно покачал головой. Видимо, соглашался, что воспитаны кошмарно.

– Между прочим, – сказал Сыронисский Серёже, – ты бы постеснялся. Это товарищ из районо.

– Между прочим, догадываюсь, – резко ответил Серёжа. – Странно, что он разрешает вам громить пионерский отряд.

– Это не погром, а подготовка к ремонту. В ваших же интересах, – сладко сказал инспектор Стихотворов.

– Я вижу, – сказал Серёжа.

Он повернулся к Мите:

– Ключ от кают-компании у тебя?

– В кармане, – откликнулся Митя, продолжая загораживать дверь.

– А где Олег?

– В институте задержался. Я уже позвонил.

Серёжа ушел из прохода. Пусть уносят колонну, не в ней дело.

Он подошел к Мите и загородил его.

– Запрись изнутри, – велел он. – Набери по телефону ноль-два, вызови милицию. Скажи: взрослые люди громят пионерский клуб.

– Я уже вызвал, – сказал Олег. Он встал в дверях спортзала, запыхавшийся, в расстегнутом пальто.

За ним стояли Василек Рыбалкин, Рафик Сараев, Данилка и Генка с двумя портфелями – своим и Серёжиным. Видно, понял Кузнечик, что сегодня уже не быть им с Сергеем на уроках.

– Я вызвал милицию, – повторил Олег. – Сейчас приедут.

Потом он обратился к Сыронисскому:

– Конечно, я знал, что вы способны на всякое хамство. Но не думал, что осмелитесь на такую открытую наглость.

– Я не понимаю… – начал Сыронисский.

– Я тоже не понимаю, – поддержал инспектор Стихотворов. – Вы заняли странную позицию, Олег Петрович. Все происходит совершенно законно.

– Подлость по отношению к детям не может быть законной, – сказал Олег.

Стихотворов оскорбился:

– Вы все-таки выбирайте выражения.

– А что? Я неточно выразился?

– Воспитатель! – сказал Сыронисский.

Олег спросил у Серёжи:

– Никого из вас не задели?

– Никого, никого! – уверил Сыронисский. – Это они успели всем нагрубить. А мы к вашим воспитанничкам даже не подходили. Упаси господи! Себе дороже…

Олег усмехнулся:

– Вот именно.

Постукивая каблуками, вошел смуглый, похожий на кавказца, лейтенант и два милиционера. Не обращаясь ни к кому в отдельности, лейтенант спросил:

– Что случилось?

Сыронисский подкатился к нему колобком.

– Домоуправление намерено проводить в помещении ремонт в соответствии с утвержденным графиком. А руководитель детского клуба всячески препятствует, настраивает ребят. Дело доходит до вооруженного сопротивления.

Насчет вооруженного сопротивления лейтенант пропустил мимо ушей. Слегка поморщился и спросил у Олега:

– Вы руководитель клуба?

– Да.

– Разве вопрос о ремонте с вами не согласован?

– Конечно, нет! Какой может быть ремонт в разгар занятий с ребятами! Речь идет не о ремонте. Они просто хотят вытряхнуть нас и устроить здесь бухгалтерию.

Лейтенант вопросительно повернулся к Сыронисскому. Тот поспешно сказал:

– Мы дали это помещение для клуба временно. По просьбе райкома комсомола. Но вопрос о бухгалтерии еще не решен окончательно. Пока мы собираемся просто ремонтировать.

Лейтенант окинул взглядом помещение.

– Если вопрос не решен, почему сюда вносят столы и шкафы?

Сыронисский слегка обиделся:

– Простите, это уж наше дело. Шкафы – для хранения кистей и красок. Столы – вместо стремянок для штукатуров.

– Чушь какая, – сказал Олег.

Ребята подошли к нему и встали сзади полукругом.

Только Митя остался на посту у дверей.

К лейтенанту подошел Стихотворов. Он заговорил негромко и доверительно:

– Видите ли, товарищ милиционер, у районного отдела народного образования к товарищу Московкину есть ряд вопросов. Мы полагали, что пусть домоуправление делает ремонт, а специальная комиссия в этих вопросах за данный отрезок времени разберется. Есть мнение, что товарищ Московкин…

Олег перебил:

– Это ваше личное мнение. А мнение комсомольских органов вы спрашивали?

– Но позвольте…

Лейтенант перебил Стихотворова:

– Простите, это не мое дело. Я хотел бы выяснить: согласован ли вопрос о ремонте с руководителем клуба?

Сыронисский внушительно сказал:

– Этот вопрос согласован с райисполкомом.

Лейтенант повернулся к Олегу:

– У вас есть телефон?

– Да.

– Позвоним председателю, выясним.

– Председатель в отпуске, – поспешно известил Сыронисский. – А заместитель на совещании. А этот вопрос я согласовывал с товарищем Подолякиным.

– Я не знаю никакого Подолякина, – сказал Олег.

– А я знаю, – со скрытым торжеством сказал Сыронисский. – И звонить ему незачем. Во-первых, он тоже на совещании, во-вторых, у меня есть график, им подписанный. С печатью. Вот.

Он полез за пазуху и вытащил мятую бумагу с лиловым, отпечатанным на машинке текстом.

– Пожалуйста. Детский клуб, улица Красноармейская. Срок ремонта – март – апрель.

– Этот товарищ Подолякин и не подозревает, что нас хотят отсюда выставить. Подмахнул подпись – вот и все, – сказал Олег.

Лейтенант взял бумагу и очень внимательно просмотрел ее. Отдал Сыронисскому и повернулся к Олегу. Сказал чуть виновато:

– Я вас понимаю. Но это документ, и этот человек – должностное лицо. Не могу ему препятствовать.

– Но это должностное лицо ведет себя как погромщик, – возразил Олег. – Посмотрите, что они натворили.

Лейтенант посмотрел.

– Действительно, – сказал он Сыронисскому. – График графиком, но что за разгром? Имущество клуба, декорации в грязь свалили. Это что, тоже необходимость?

– Ошибочка, – поспешно объяснил Сыронисский. – Результат спешки и недосмотра. Сейчас исправим. Толя, Саша! Все барах… все имущество поставить аккуратно. Потом уберем в сарай… Учтем, товарищ лейтенант… А товарищ Московкин пусть отопрет вон ту комнату.

– Не отопру, – сказал Олег.

– То есть это как? На каком основании?

– На таком основании, что у нас там вещи, принадлежащие отряду, а не вам. Спортивное оружие, барабаны, документы. Флаг отряда.

– Так забирайте их!

– Куда? Предоставьте помещение.

– У меня нет для вас помещения.

– У меня тоже нет, – сказал Олег.

Домоуправляющий помолчал и ледяным тоном потребовал:

– Отоприте замок.

– Не отопру, – хладнокровно откликнулся Олег.

– Не имеете права. Я на службе.

– Имею, – язвительно сказал Олег. – Этот замок – моя собственность. Я купил его на свои деньги и врезал своими руками.

Данилка неожиданно фыркнул. Серёжа почувствовал, что и ему смешно. Дело получается грустное, а все равно смешно. Только смех этот – злой. Сыронисский позеленел.

– Но дверь не ваша собственность! Она – имущество домоуправления. Я имею право открыть ее, когда считаю нужным!

– Открывайте, – сказал Олег. – Но учтите, что перед дверью, охраняя отряд, стоит мальчик со шпагой. А он не является вашим имуществом.

– Так уберите этого мальчика!

– Зачем? Он на своем посту.

– Товарищ Московкин, – негромко начал Стихотворов, – согласитесь, что это…

– Это хулиганство! – взвился Сыронисский. – Товарищ лейтенант, я требую! Пусть мальчишка уберется и отдаст ключ.

Лейтенант пожал плечами.

– Скажите это руководителю клуба.

– Но вы обязаны наводить порядок!

Серёже показалось, что лейтенант заговорил со скрытым удовольствием:

– Видите ли, если бы здесь было нарушение законов, пьянство, драка, дебош, я бы вмешался. Но здесь два руководителя разных организаций не могут прийти к одной точке зрения. Это ведомственный спор. Я тут ни при чем.

Он кивнул милиционерам:

– Пошли.

Сыронисский сказал вслед:

– Тогда мы уберем мальчишку сами!

Лейтенант оглянулся.

– Не советую, – веско произнес он. – Очень не советую. Вы можете нечаянно толкнуть или поцарапать мальчика.

– Тогда что же мне делать?

– Договаривайтесь, – обронил лейтенант и вышел.

Сыронисский опустился на стул.

– Хорошо, – покладисто сказал он. – Мы будем ждать, пока вашему часовому не надоест.

Митя впервые вмешался в разговор.

– Нас сорок восемь человек, – вежливо сказал он. – Мы можем меняться через полчаса. Круглые сутки.

Минуты три все молчали.

– Ладно, ребята, – сказал наконец Олег. – Выйдите во двор, подойдите к окну кают-компании.

Ребята послушались. Серёжа задержался. Олег подошел к Мите:

– Дай ключ.

Он открыл дверь, подтолкнул Митю в кают-компанию, зашел сам. Замок щелкнул изнутри. Серёжа выскочил во двор.

Олег распахнул окно.

– Принимайте вещи, – хмуро сказал он. – Не можем мы, в самом деле, дежурить день и ночь. Пока заберем, что нужно, а потом пойду к начальству.

Он стал подавать барабаны. Данилка, Рафик, Нега повесили их на себя. По две, по три штуки. Но скоро подоспели остальные барабанщики, разобрали свои инструменты.

Олег стал подавать рапиры.

Сыронисский и Стихотворов вышли на крыльцо.

– Между прочим, ваше оружие куплено на деньги домоуправления, – заметил Сыронисский.

– Не все, – сказал Олег. – Восемь рапир – мои.

– Странно вы себя ведете, Олег Петрович, – мягко заговорил Стихотворов. – Только усугубляете дело. Комиссия все это будет учитывать.

– Представляю, что это за комиссия, – усмехнулся Олег.

– Обычная. Товарищи из уличного комитета, методисты, представители…

– И ни одного комсомольского работника. Ни одного человека из родителей наших ребят!

– Вы что же, не доверяете нашей общественности?

– Я не доверяю Сенцовой и ее приятелям. Вам, кстати, тоже.

– И это вы говорите при детях!

Олег подал Мите кинопроектор. Затем протянул Генке зачехленный флаг. Генка взял его на плечо. Митя и Серёжа встали по сторонам от Кузнечика. Олег оперся ладонями о подоконник и легко выпрыгнул на улицу. Сыронисский подошел и протянул растопыренную ладонь.

– Все? Теперь прошу ключ.

Олег молча поднял на шнурке плоский ключик. Он качался над ладонью Сыронисского, и пальцы у того выжидательно шевелились.

Олег зашвырнул ключ далеко-далеко. За тополя, за забор.

– Мальчишка! – крикнул Сыронисский.

– Ломайте дверь, – сказал Олег. – Вам не привыкать.

Они шли к дому Олега. Их группа напоминала остатки разгромленной армии. Олег молчал. Ребята тоже молчали. «Как во сне, – подумал Серёжа. – Идем, смотрим, а все будто ненастоящее». Действительно, то, что случилось, даже в голове не укладывалось. Жили, работали, смеялись, сражались, радовались. Никто не верил, что может так: трах – и кончиться.

Димка подошел к Серёже и шепотом спросил:

– Как мы теперь?

Олег услышал.

– Барабаны возьмете себе домой, – сказал он. – Рапиры потом возьмут капитаны. Ну… и все остальное распределим. А там посмотрим.

Их догнала желтая милицейская машина. Выскочил на тротуар смуглый лейтенант.

– Олег Петрович, подождите… Вы не помните меня? Мы встречались.

– Да? – сухо сказал Олег.

– Вы, наверно, забыли. Я к вам в интернат, в Красный Берег, двух пацанов привозил.

– А, помню, – сказал Олег. – Было дело.

Все медленно двинулись дальше, и лейтенант пошел рядом с Олегом.

– Я все понимаю, – сказал он. – Только ничего нельзя было сделать… Я, когда мальчишкой был, у нас такие деятели во дворе волейбольную площадку загубили. Куры, говорят, пугаются и белье сушить негде. Мы – знаете что? – в газету тогда пошли. Почему бы вам не пойти в газету?

Серёжу словно толкнуло! Как он мог забыть! Газета! Алексей Борисович!

Всадники…

– Олег! Я знаю, что делать! Я завтра же…

7

Утро было ветреное, влажное, с проблесками солнца, которое то и дело выскакивало из-за быстрых клочковатых облаков. На газонах, среди рыжей травы, дотаивал ноздреватый снег.

Асфальт был мокрый. Двухэтажный особняк, в котором помещалась редакция, отражался в нем, как белый пароход в темной реке. А несколько разнокалиберных автобусов, стоявших у редакции, были похожи на катера.

Серёжа перешел дорогу и толкнул тяжелую дверь.

«Лишь бы Алексей Борисович никуда не уехал», – подумал он.

В бледно освещенном вестибюле было много людей. Одни стояли группами, другие суетливо проходили в разные концы. И Серёжу кольнула тревога. Было что-то непонятное в поведении людей. И только через несколько секунд Серёжа понял: они все молчат или говорят очень тихо. Столько людей – и такая приглушенность. Словно все боятся чего-то.

«А может быть, так полагается, – подумал Серёжа. – Может быть, нужно для работы, чтобы всегда в редакции стояла тишина?» Но как-то не вязалось это с Алексеем Борисовичем, с его веселым характером, с его улыбкой.

Серёжа оглянулся. Никто не обращал на него внимания. Он подошел к высокой худой женщине, которая одиноко стояла у колонны и курила.

– Простите… Алексей Борисович, товарищ Иванов… он сейчас здесь?

Женщина слегка вздрогнула, приподняла подкрашенные брови и напряженно посмотрела на Серёжу. Словно не поняла его, но очень старалась понять. Наконец она кивнула, странно моргнув при этом, и медленно показала на лестницу.

«Что с ними со всеми?» – еще раз подумал Серёжа. Но главное, что Алексей Борисович был в редакции. Серёжа двинулся к лестнице.

– В третьей комнате, – хрипловато сказала ему вслед женщина и закашлялась.

В коридоре второго этажа, как и внизу, стояла напряженная тишина.

Дверь в третью комнату была открыта, но вход загораживали спины неподвижно стоявших людей. Так бывает, когда идет большое собрание и не всем участникам хватило места. Серёже показалось, что сейчас из-за спин донесется голос выступающего. Но в комнате было тихо.

Он подошел, не очень надеясь что-нибудь рассмотреть и понять. Но кто-то оглянулся на него, кто-то вполголоса сказал:

– Пропустите мальчика…

И спины раздвинулись перед ним.

С дико нарастающей тревогой, ощущением непонятной, но большой беды Серёжа пошел вперед среди молча расступившихся людей…

Он сразу узнал Алексея Борисовича, хотя сейчас лицо у него было очень худым. Голова тяжело вдавилась затылком в подушку, а большой подбородок приподнялся и от этого казался еще более острым.

Боковая стенка гроба почти сплошь была закрыта цветами и зеленью. И сверху тоже были цветы. И если бы не белая, нелепая какая-то подушка, могло показаться, что Иванов упал навзничь в траву от выстрела в упор…

Когда случается неожиданная и большая беда, человек падает в нее, как в пропасть. Все, что есть вокруг, становится расплывчатым, неважным, ненужным и пролетает мимо, не оставляя следа.

В Серёже словно отключился механизм, отсчитывающий время. Совершенно не знал он, прошла минута, или час, или три. Серёжа порой встряхивался и замечал тогда кое-что вокруг. Один раз он обратил внимание, что полной тишины все-таки нет: шепотом переговаривались люди, где-то очень глухо играла хмурая тягучая музыка. Потом он увидел, как у гроба меняется почетный караул – четыре человека с черно-красными повязками на рукавах. Вот встали трое мужчин и девушка с повязкой на рукаве пушистого синего свитера. Девушка вдруг закрыла руками лицо и пошатнулась. Ее быстро подхватили под локти. Но она тряхнула головой, опустила от щек ладони и осталась стоять с мокрым затвердевшим лицом…

Вот такие отдельные вещи иногда замечал Серёжа. А потом опять словно тонул в ощущении полного и непоправимого несчастья.

В этом несчастье была не только смерть одного человека. В нем крылась гибель отряда, потому что человек, на которого была главная надежда, лежал мертвый. Будто убитый из предательской засады.

Время от времени Серёжа спохватывался: как можно думать о своих делах, когда здесь такое горе? Но скоро мысли возвращались к «Эспаде». Смерть Иванова и судьба отряда сплетались в один клубок. И возникало чувство окончательного поражения. Такую безнадежность испытывает, наверно, командир, который, отступая, надеется на последний резерв и вдруг узнает, что резерв разгромлен: лагерь сожжен и солдаты мертвы. Наступать не с кем и отступать некуда…

Кто-то взял Серёжу за плечо. То ли просто так, то ли чтобы опереться. Он оглянулся. Это была женщина, с которой Серёжа разговаривал внизу. Она смотрела на Серёжу темными, очень глубокими глазами. Потом спросила медленным шепотом:

– Ты… его знал?

– Да, – прошептал Серёжа. И тут ему стало очень обидно, что обещал он Алексею Борисовичу зайти или позвонить, да так и не собрался. А теперь уж ничего не поделаешь.

– Я ведь не знал… – с раскаянием прошептал Серёжа. – Я к нему по делу пришёл, к живому…

Женщина не удивилась. Она тихо покашляла и сказала:

– Многие не знали… Он работал до последнего дня, а лечиться все было некогда. Торопился книжку закончить. А что болеет, почти не говорил.

– Почему он умер?

– Сердце…

Люди задвигались, стали выходить, и Серёжа понял, что ему тоже надо идти. В дверях он оглянулся. И только сейчас увидел на стене большой фотопортрет Иванова. Алексей Борисович улыбался знакомой-знакомой улыбкой, как тогда, на станции. Серёжа вдруг подумал, что, может быть, последний раз видит живое лицо Алексея Борисовича. Он остановился, но его мягко подтолкнули, и пришлось выйти в коридор.

Женщина вышла вместе с ним.

– Ты поедешь на кладбище? – спросила она.

Серёжа не знал, надо ли ехать. Но сейчас ему показалось, что если не поедет, то опять обманет Алексея Борисовича. Как тогда: обещал навестить и забыл.

– А можно? – спросил он.

– Да.

– А как ехать?

– Садись в автобус. В любой.

Серёжа вышел на улицу. Автобусы стояли вереницей. Серёжа забрался в самый дальний. Он приткнулся на заднем сиденье и стал смотреть в окно. Из дверей редакции выходила молчаливая толпа. Стали выносить венки, потом вынесли крышку гроба. Ухнул и тягуче заиграл оркестр. Серёжа отшатнулся от окна и не стал смотреть и слушать. Однажды тетя Галя рассказывала, как хоронили ее подругу, и говорила о небритых подвыпивших музыкантах, которые торговались из-за лишней десятки. Серёжа не хотел видеть такой оркестр. Зачем он здесь?

В автобус начали садиться люди. Послышался обычный громкий разговор, кто-то даже рассмеялся. Это было дико. Серёжа приткнулся в угол и молча ехал до самого кладбища.

Автобус шел долго. Потом вереница машин остановилась, и люди пошли в распахнутые высокие ворота, мимо церкви, у которой был какой-то очень праздничный купол: синий с золотыми звездами. На высоком церковном крыльце сидели старухи в черных платках. Время от времени они крестились. На нижней ступеньке крыльца примостилась серая кошка. Она умывалась и равнодушно глядела на проходивших.

Серёжа впервые оказался на кладбище. Вслед за незнакомыми людьми он шел по раскисшей дороге, потом пробирался среди могильных оградок, решетчатых обелисков со звездами и крестов. Почти всюду лежал еще серый снег. А там, где он сошел, виднелись прошлогодние листья и поблекшие стружки искусственных цветов.

Наконец подошли к могиле. Она Серёже показалась похожей на окоп с двумя глинистыми брустверами по краям.

На краю могилы поставили гроб. Серёжа не решился подойти близко.

Стали говорить разные люди. И говорили, в общем-то, одно и то же: о том, какой хороший человек был Иванов и как много он работал. И что его не забудут. Это была правда. По крайней мере, Серёжа никогда не забудет, хотя видел Алексея Борисовича один раз в жизни. Ну и что же, что один раз? Иных видишь каждый день, а лучше бы не видеть совсем…

Серёжа тоже мог бы сказать, что за человек был журналист Иванов…

Опять заиграл оркестр. И Серёжа наконец заметил музыкантов. Это были совсем не те музыканты, каких он боялся. Серёжа увидел серые шинели, шапки со звездами и голубые погоны. И марш был не обычный похоронный марш, изматывающий душу. Это была сдержанная, суховатая какая-то музыка. Сквозь негромкие голоса труб иногда пробивалась четкая, почти маршевая дробь барабана.

Рядом с Серёжей стоял грузный мужчина в плаще и помятой шляпе. Он посмотрел по сторонам, словно искал кого-то, заметил Серёжу, отрывисто сказал:

– Теперь что? Играй не играй… Теперь все равно…

– А почему такой оркестр? – спросил Серёжа. – Разве Алексей Борисович был военный?

– Нет, – откликнулся мужчина. – Но он писал о них много. Особенно о летчиках. Они его помнят.

Снова коротко простучал барабан, и Серёжа вспомнил о барабанщиках «Эспады». И опять ему стало неловко перед собой, что думает он об отряде, а не об Алексее Борисовиче. Но ничего он не мог поделать.

Через спины тех, кто стоял впереди, Серёжа увидел, как замелькали лопаты. Кое-кто стал расходиться. Пошел и Серёжа. Ему навстречу дул мягкий ветер. В этом ветре медленно качались вверху темные, почти черные сосны. А небо над ними было серое.

Серёжа вышел с кладбища. Сесть в автобус он не решился: мало ли куда они поедут. Он подумал, что отыщет остановку любого троллейбуса и доберется куда-нибудь ближе к центру. А там до дома недалеко.

Он пошел по краю асфальтовой дороги. Шел и смотрел на свои ботинки. К левому ботинку прилип коричневый листик с тремя отростками. Похожий на отпечаток птичьей лапы. Это был мертвый листок. Серёжа тряхнул ногой, но листок держался крепко. Пожухлый, прошлогодний…

Неужели когда-нибудь снова будет летнее небо с желтыми облаками, живая трава, лиловые метелки иван-чая, пунцовые лампочки клевера и звон шмелей?

А если и будет, никогда не пойдут по этой траве загорелые барабанщики «Эспады»…

Серёжа отчетливо вспомнил вечер на реке, огоньки по берегам, стук мотора и густой запах трав, пришедший с лугов. Будто вот сию минуту стоял Серёжа на палубе, прижимался коленями к металлическим прутьям поручней, а рядом был Алексей Борисович и держал на Серёжином плече крепкую узкую ладонь.

И как ответ на это воспоминание, легла ему на плечо тяжелая рука. Серёжа вздрогнул и обернулся.

Он увидел узкое, похожее на топор лицо и печальные, не подходящие для такого жесткого лица глаза.

– Узнал? – спросил мужчина.

– Да, – сказал Серёжа. – Вы тогда приходили в школу.

– Верно. Это я писал о тебе заметку.

– А… – откликнулся Серёжа. Но что еще сказать, не знал. Не говорить же «спасибо».

– Я думал тогда, вы из милиции, – сказал он наконец.

– Нет, я работал с Алексеем, – проговорил мужчина, медленно шагая рядом. – А теперь… Вот ведь какая беда у нас… Ему бы жить да жить. Сколько еще мог написать…

– Он успел закончить книгу? – спросил Серёжа.

– Успел… Печатается уже. Не пропусти смотри. В магазинах она не залежится, это я точно говорю.

– А как называется?

– Как называется? «Верьте всадникам». Разве ты не знал?

– Нет.

– Там про разных людей рассказы. Про разные встречи. И про тебя.

– Про меня?

– Ну да. Про тот случай на станции. Ты помнишь?

– Еще бы, – сказал Серёжа. – Но… чего же там про меня-то писать?

– Да уж Алексей знал чего… Разве он тебе не говорил?

С тихим отчаянием Серёжа сказал:

– Я его не видел с тех пор. Если бы я знал! Я ведь и сегодня пришёл, потому что беда случилась.

Товарищ Алексея Борисовича помолчал. Потом проговорил, словно успокаивая Серёжу:

– Бывает и так. Суетишься, бегаешь, некогда с хорошим человеком увидеться. И приходишь только тогда, когда узнаешь, что с ним несчастье.

– Да не так, – все с той же горечью сказал Серёжа. – Я же не знал про Алексея Борисовича ничего. Я к нему к живому шел, со своей бедой. Вернее, с нашей…

Ничего не изменилось на первый взгляд. Но сразу будто тверже стала рука мужчины на Серёжином плече.

– А что произошло? – спросил он уже по-иному, быстро и четко.

– Да не все ли равно? – откликнулся Серёжа. – Теперь-то уж…

Мужчина придержал его за плечо, зашел вперед и глянул в лицо. Глаза у него были теперь точными, как у снайпера.

– Да ты что, мальчик… У Алексея же остались друзья!… Ведь есть же газета!…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю