Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 1"

Автор книги: Вячеслав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

7

Приближался праздник Октября и осенние каникулы. В младших классах уже шли утренники и сборы. Все готовились к торжественной линейке. В пятницу школа расцвела, как летом. Это октябрята пришли в своей праздничной форме: светло-коричневой, зеленой, голубой и даже оранжевой. В серой толпе старшеклассников будто взорвались гроздья веселого салюта.

Больше всего октябрят было в голубом. Коридор на втором этаже каждую перемену словно заливала морская волна. После звонка голубые с белыми проблесками потоки выхлестывали из классов и шумным прибоем докатывались до дверей шестого «А».

Кончился четвертый урок – география. Татьяна Михайловна отпустила ребят пораньше, и звонок грянул, когда Серёжа был уже в коридоре. Первой распахнулась дверь третьего «Б». Очень загорелый, но светловолосый мальчишка выскочил из класса и помчался вдоль коридора. Набрав скорость, он проехал на подошвах по паркету, затормозил, нагнулся и стал подтягивать парадные белые гольфы.

В этот миг сзади налетела толпа одноклассников. Мальчишку сбили, и тут же на полу взгромоздилась куча мала. Радостно орущий голубой ком, из которого во все стороны торчали дрыгающиеся тощие ноги.

В конце коридора показался директор. Высокий, похожий на циркуль, он шагал широко и медленно. Резвая малышня притихла и почтительно расступалась. Только веселая куча самозабвенно вопила, не чуя опасности.

Директор подошел и остановился, возвышаясь над свалкой. Серёжа с любопытством ждал, что будет. Директор снял очки и почесал ими кончик носа. Потом близоруко взглянул на Серёжу. Глаза его без очков были непонятные.

– У меня к тебе большая просьба, – сказал он серьезно. – Постарайся, чтобы эти гвардейцы обошлись без синяков и вывихов.

Он чуть заметно усмехнулся, утвердил на носу очки и прошагал дальше.

– Хорошо, – сказал вслед ему Серёжа.

Он сдернул с чьей-то ноги мягкую спортивную тапочку и слегка хлопнул ею по чьей-то спине.

– Эй, вы, пираты! А ну кончайте!

Взъерошенный хозяин тапочки кормой вперед выбрался из схватки и дерзко уставился на Серёжу:

– А ты кто? Дежурный?

– Хуже. Я уполномоченный директора, – сказал Серёжа.

Услышав о директоре, третьеклассники быстренько расцепились и стали подниматься с пола. Последним поднялся загорелый мальчишка. Он деловито одернул голубой жилетик, отряхнул белые рукава рубашки и весело сказал:

– Во психи! Чуть меня по паркету не размазали.

И поднял лицо.

– Димка! – изумленно сказал Серёжа.

– Ой… это ты, – медленно проговорил мальчишка, и его зеленые глаза стали лучистыми.

– Где ты пропадал? – спросил Серёжа. – Я думал, ты в другую школу перешел.

– Не-е-е… У мамы с папой отпуск был два месяца. Мы в Анапе жили, я там учился. Ух, там до сих пор лето!…

– Ты мое письмо получил тогда в лагере? – спросил Серёжа.

– Ага! А ты мое?

– Нет. Димка, а ты писал?

Он серьезно кивнул.

– Я писал. Я про все писал. Тебя там потом на линейках ругали. Несколько раз. За то, что ушел из лагеря. А я наших ребят подговорил, и мы как закричим на линейке: «Неправда, неправда!» – Он улыбнулся и весело тряхнул разлохмаченной головой. – А нам за это все равно ничего не было!

– Спасибо, Димка, – задумчиво сказал Серёжа. – Обидно, что письмо не дошло…

– Ну ничего, – утешил Димка. – Вот…

Он полез в кармашек, что-то достал и сунул Серёже в ладонь, а ладонь закрыл. Оглядел столпившихся одноклассников и сказал:

– Все. Последний.

Потом объяснил:

– Я их десять штук привез из Анапы. Уже все раздарил, а они за мной гоняются и гоняются, выпрашивают… Ну, мы побежали, у нас репетиция сейчас.

Они ускакали. Серёжа, улыбаясь, разжал пальцы. На ладони лежал маленький синий краб из блестящей пластмассы. С красными капельками-глазами. С булавкой на обратной стороне, чтобы прикалывать к одежде. Славный такой крабий малыш.

Серёжа сразу понял, что с ним сделает. Он не будет его таскать на куртке. Он приклеит краба над воротами своего пенопластового замка, который уже почти готов. Пусть хозяин замка называется Рыцарь Синего Краба. А что? Неплохо.

Здорово, что встретился хороший человек Димка!

Поднимаясь на третий этаж, Серёжа размышлял о Димке, о лагере. Вспомнил костры и песню про горниста. Про всадников. И вдруг подумал: почему ни разу не сказал про эту песню Кузнечику? Может быть, он ее знает? А если не знает, можно его научить. Ну, петь Серёжа толком не умеет, но слова-то он помнит и насвистеть мелодию сможет.

Генку ребята уговаривают выступить на вечере. У шестиклассников будет первый в жизни вечер, все готовятся. Генка пока отбрыкивается, но, наверно, согласится. Вот бы спел эту песню!

Серёжа вернулся в класс и узнал, что расписание «полетело кувырком». Из-за разных мероприятий уроков сегодня больше не будет. Ну и прекрасно!

– А где Кузнечик?

Оказалось, что Генка ушел к «вэшникам» – ребятам из шестого «В». Выступать на вечере он уже согласился, а теперь помогает готовить какой-то номер соседнему классу. В порядке обмена опытом.

«Балда, нашел время влюбляться», – добродушно подумал Серёжа.

В шестом «В» училась Наташа.

То, что Наташа ему «нравится больше всех на свете», Кузнечик признался Серёже еще неделю назад, сразу и честно. При этом он краснел, кусал губу, но не опустил глаза.

– Ну… хорошо, – растерянно проговорил Серёжа. – Что же теперь делать… Я-то при чем?

– А ты… не обижаешься?

Серёжа великодушно улыбнулся:

– Да чего уж там…

Наташка была как сестра. А братья не обижаются на тех, кто влюбляется в сестер.

В самом хорошем настроении Серёжа пустился отыскивать классную комнату, где устроились «вэшники».

Но не всем было весело.

У дверей второго «А» стоял и плакал Стасик Грачёв.

Серёжка знал, что Стасик может плакать просто так, по пустякам. Или чтобы не попало. Или чтобы пожалели. Но так он плакал в окружении людей, громко, напоказ. А сейчас он был один в опустевшем коридоре. И Серёжу, который свернул сюда от лестницы он не заметил. Стасик стоял, прижавшись плечом и головой к дверному косяку, молча вздрагивал и ронял крупные слезы. Он был совсем несчастный. И одет он был не в праздничную форму, а в обычный серый костюм.

Серёжа подошел.

– Ну что с тобой опять? Стаська!

Тот поднял мокрое лицо. Потом, не сказав ни слова, взял Серёжу за рукав и завел в класс. Указал на стену.

Там, против окон, блестели стеклами две витрины. Два небольших плоских шкафа, в которых выставляют спортивные трофеи, наглядные пособия, коллекции и книжные новинки. Эти витрины Серёжа и раньше видел в Стаськином классе. Там располагались разные коробочки, корзинки и пластилиновые фигурки, которые ребята мастерили на уроках труда.

Но сейчас все было убрано, а за стеклами стояли развернутые дневники. К левой витрине сверху была приколота полоса ватманской бумаги, и на ней красной тушью написаны слова:

МЫ ИМИ ГОРДИМСЯ

Дневники за стеклами пестрели пятерками.

Но Стасик показывал на правую витрину. На ней, на такой же бумажной ленте, были черные слова:

ОНИ НАС ТЯНУТ НАЗАД

Дневников там было всего четыре, не то что в левой.

– Ясно, – мрачно сказал Серёжа. – А который твой?

Стасик ткнул в левый верхний.

Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным «неудом» за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая красная запись: «Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!» Восклицательный знак был высотой со спичку. Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос.

– Да уймись ты! – с досадой сказал Серёжа. – Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли?

Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:

– Хорошо говорить «пускай». Отец знаешь как налупит…

– Тебя?! – воскликнул Серёжа. И чуть не добавил: «Такого цыпленка!»

– Да. Ты не знаешь, – сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.

Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.

– Ну за что налупит? Он же не знает.

– Узнает. Сегодня собрание для родителей. Это для них такую выставку сделали.

– А может, он не придет.

– Да, не придет! Он всегда ходит.

– И лупит? – с недоверием спросил Серёжа.

Стасик шумно шмыгнул носом.

– Ну, пойдем, – сказал Серёжа.

– Куда? – испугался Стасик.

– «Куда-куда»… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.

Стасик вздохнул.

– Не пойду. Я ждать буду.

– Кого?

– Когда Неля Ивановна придет.

– А где она?

– А все уехали, и она тоже. На завод к шефам. Там наш класс на концерте выступает.

– А почему ты не поехал?

– Я же сорвал… – Он опять подозрительно завсхлипывал. – Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал.

– Не выучил?

– Да выучил! – с отчаянием сказал Стасик. – Только одет не по-праздничному.

– Из-за этого тебе и запись сделали?

– Ну да! – сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.

– Не гуди, – попросил Серёжа. – Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?

– Ну-у-у…

– А ты ее раньше просил?

– Ага-а-а…

– А что она сказала?

Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил:

– Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: «Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!» А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.

«Кому концерт, а кому слезы», – подумал Серёжа и взял Стасика за плечо.

– Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.

Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.

– Так я и знала. Снова несчастье? – сказала Наташа, едва увидев Стасика. – Что опять?

Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:

– Он правду говорит, что отец дерется?

Она незаметно кивнула. Потом сказала:

– Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный.

Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет.

Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.

– Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: «Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!»

– Он кто? Дурак или пьяница? – спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.

– Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. – Наташа поморщилась. – Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: «Папочка, папочка!» Наш папа один раз не выдержал… – Наташа слабо улыбнулась. – Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: «Если еще раз ребенка тронешь…»

– Так и надо, – сказал Серёжа.

– Думаешь, очень помогло? – спросила Наташа. – Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.

– Этого Грачёва… его же повесить мало! – сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. – Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…

Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.

…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом – свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться…

Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?…

Вернулись Генка и Стасик.

Генка озабоченно взглянул на Серёжу.

– Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.

– Думаю, – зло сказал Серёжа. – Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь.

– На дуэлях иногда и скоты побеждали, – возразил Кузнечик.

– Не верю.

– А Дантес?

Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник.

За окнами уже густели сумерки.

– Может, нам самим дождаться его Нелю Ивановну и поговорить с ней? – предложил Кузнечик.

– Да откуда вы взяли, что она сюда вернется? – спросила Наташа. – Наверняка она распустит ребят у завода, а сама уедет домой до собрания. Сейчас еще шести нет, а собрание в восемь… Да и не будет она никого слушать. Вы ее знаете?

Серёжа вспомнил Нелли Ивановну: молодую, с громким, раздраженным голосом, с желтым тюрбаном прически. Когда она шла по коридору, тюрбан колыхался, а каблучки стучали отчетливо, как дятел в утреннем лесу.

Стасик опять подозрительно притих и заморгал.

– Проводите его домой, – сказал Серёжа. – Я знаю, что делать.

– Не пойду я, – заупрямился Стасик.

Мучаясь от жалости и злости, Серёжа сказал как можно мягче:

– Ты иди. Я сделаю так, что все будет хорошо.

Стасик нерешительно моргал.

– Иди. Я тебе обещаю, – очень твердо сказал Серёжа.

– Ты что придумал? – шепотом спросил Генка.

Так же шепотом Серёжа ответил:

– Пока ничего. Главное, пусть он уйдет, иначе опять начнет реветь. Помоги Наташке его увести, а то он по дороге может ей концерт выдать. Потом вернетесь, и мы что-нибудь придумаем.

Серёжа правильно рассчитал: Генку не пришлось уговаривать идти с Наташей, это он всегда готов. И хорошо, что ушел. Не надо ему лезть в это дело. Завтра Кузнечику на вечере выступать, и неприятности ему ни к чему.

Серёжа знал, что идет на громкий скандал, но не колебался. В нем уже звенела «система отсчета»: девять, восемь, семь…

Он вернулся в Стаськин класс. Пошатал дверцы витрин. Они были, конечно, заперты. Серёжа спустился на первый этаж и отыскал гардеробщицу тетю Лиду.

Тетя Лида владела богатейшей коллекцией ключей, про это знала вся школа. Когда терялись или портились ключи от классов, мастерских, от шкафов и ящиков, все сразу шли к тете Лиде. Иногда к ней прибегали несчастные люди, потерявшие ключ от квартиры.

– Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, – сказал Серёжа. – Наверно, кто-то запер, а ключа нет.

Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку.

– Какой шкаф-то?

– Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить…

Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом «пятерочные» дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: «Мы ими», а на другой «гордимся». Эти половинки он опять приколол над витринами.

Дневники тех, кто «тянет назад» и ленту с черной надписью он положил в портфель. А куда их было девать?

После этого Серёжа запер дверцы и отнес ключи.

Больше в школе делать было нечего. Серёжа зашагал к Наташиному дому, чтобы встретить друзей.

Он повстречал их на углу Октябрьской и Пристанской. Генка и Наташа спешили назад, в школу.

– Ты куда? – удивился Кузнечик. – А дневник?

– Все в порядке. – Серёжа хлопнул по тугому портфелю.

Наташа удивилась:

– Она отдала?

– Я ее не видел. Поэтому не спрашивал.

Наташа опустила руки и широко открыла глаза.

– Ты сумасшедший, – сказала она печально. – Ты представляешь, какой крик поднимется?

– Приблизительно представляю, – сказал Серёжа.

– Мы скажем, что вместе это сделали, – решительно вмешался Кузнечик.

– Зачем? Не надо, – возразил Серёжа.

– Надо. Вдвоем легче отвечать.

– Да за что отвечать?! – вдруг разозлился Серёжа. – За то, что пацаненка из беды выручили? А такие выставки устраивать, чтоб ребят лупили, это правильно?

– А ты думаешь, теперь его не тронут? – спросила Наташа. – Нелюшка увидит, что дневник пропал, еще больше разозлится. Такого отцу наговорит, что хуже будет.

– Не дневник, а дневники… И не наговорит она, – сказал Серёжа. – Я пока не могу понять, отчего это, но думаю, что не наговорит…

– А как тебе завтра влетит, понимаешь? – спросила Наташа.

– Ну… влетит. По крайней мере никто меня пальцем не тронет. Не то что Стаську.

8

На следующий день Серёжа пришёл в школу пораньше. У дверей учительской он дождался Татьяну Михайловну. Она сразу обеспокоилась:

– Ты меня ждешь, Серёжа? Что случилось?

– Я хочу вас попросить… Передайте, пожалуйста, вот эти дневники Нелли Ивановне, учительнице второго «А».

– Так… Значит, это ты?

– Я.

– Зачем ты это сделал?

Серёжа вздохнул и приготовился рассказывать.

Мимо них в учительскую прошагала завуч второй смены Елизавета Максимовна. Из-за двери донесся ее трубный голос:

– Татьяна Михайловна! Можно вас на пять минут?

Татьяна Михайловна досадливо оглянулась на дверь.

– Ты меня подожди, – попросила она. – Или нет, иди в класс. А на перемене все мне расскажешь. Хорошо?

Серёжа кивнул.

Но дожидаться перемены не пришлось.

Едва начался урок и Серёжа поднял руку, чтобы его вызвали, как в дверь заглянула тетя Лида.

– Кто тут Каховский? Ну вот, ты и есть… К директору.

– Иди, – с сожалением сказал Сергей Андреевич. – А я тебя спросить хотел. А то ведь троечка будет за четверть.

Как будто Серёжа сам напросился к директору.

Кузнечик рванулся было за Серёжей.

– А ты куда? – возмутился Сергей Андреевич.

– Я тоже должен…

– Если должен, позовут. Сиди.

Директор был новый, работал в этой школе первый год. Серёжа его не знал и никогда с ним не разговаривал, если не считать случая с Димкой. Директор преподавал у старшеклассников математику, и те прозвали его «А» в кубе». Имелась в виду буква «А» в третьей степени. Потому что имя, отчество и фамилия начинались у директора с буквы «А»: Анатолий Афанасьевич Артемьев.

Что он за человек? Однажды Серёжа слышал, как десятиклассники говорили: «Во мужик! Все объясняет, как семечки щелкает!» Он-то объясняет. А ему самому что-нибудь можно будет объяснить?

Серёжа постучал в дверь директорского кабинета, услышал «войдите» и вошел.

Ну конечно! Желтый тюрбан Нелли Ивановны возвышался у директорского стола.

Татьяна Михайловна тоже была здесь.

«Сейчас начнется», – подумал Серёжа и почувствовал противную пустоту под сердцем.

Началось.

– Вот он! – произнесла Нелли Ивановна. Голос ее был твердо деревянный, как стук каблучков. – Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич. Это и есть Каховский.

Директор несколько секунд смотрел на него молча. Он вертел в пальцах неочиненный карандаш и постукивал им по настольному стеклу. То одним концом, то другим.

Наконец сказал:

– Полюбовался. Проходи, Каховский, садись.

Он кивнул на свободный стул.

– Спасибо.

У Нелли Ивановны удивленно шевельнулись брови.

Татьяна Михайловна сидела подальше, у стены. Из-за плеча Нелли Ивановны она смотрела на Серёжу, как на маленького мальчика, разбившего банку с вареньем.

– Объясни нам, зачем ты устроил этот загадочный трюк с дневниками? – ровным голосом потребовал директор и положил карандаш.

– Из-за Грачёва, – сказал Серёжа.

– Вот-вот! Я так и знала! – взвилась Нелли Ивановна. – Он уже не первый раз выделывает такие фокусы из-за этого хулигана!

– А какой? – поинтересовался директор.

«Третий, – подумал Серёжа. – Первый раз – это с Мадам Жирафой. Второй – когда одноклассники лупили его у буфета, а мы с Наташкой их разогнали. Но про второй она не знает».

– В сентябре был такой возмутительный факт! – гневно продолжала Нелли Ивановна. – Я отправила этого Грачёва к вам, а он… – она ткнула острым ногтем в Серёжу, – он со своими дружками силой отбил его у дежурной…

Серёжа слегка разозлился и перестал бояться.

– Не силой, – возразил он. – Можно, Анатолий Афанасьевич, мне сказать?

– Ну?

– Это дежурная сама силой тащила Грачёва, а он так ревел, что все сбежались. Он от рева даже заикаться начал. Мы его потом к врачу отвели… Татьяна Михайловна, помните, я тогда еще опоздал?

– Да, действительно. – Татьяна Михайловна кивнула. – Я помню. Вообще-то Каховский никогда не опаздывает.

«Один – ноль» – подумал Серёжа. И стал ждать. В споре главное – не спешить. Пусть другой человек скажет все до конца. А потом надо отвечать – коротко и четко. Как защита клинком. Когда защита, а когда и контратака. А если возмущаться, перебивать, скажут, что грубишь, вот и все. И тогда, хоть лопни, не докажешь ничего.

Директор снял очки и так же, как карандашом, стал постукивать по столу.

– А скажите, Нелли Ивановна, – спросил он, – зачем вы этого… Грачёва… направили ко мне с дежурной?

Глаза у Нелли Ивановны сделались круглыми и несчастными. Она поднесла к груди сжатые кулачки.

– Да потому что сил моих нет! Я с ним воюю второй год! Это не ученик! Это… какое-то чудовище! Он делает все, что вздумается! А тут находятся дружки, которые его покрывают.

– Какой он мне дружок, – снисходительно сказал Серёжа. – Он еще маленький.

– А ты помолчи! – отрезала она. – Будешь говорить, когда тебя спросят.

Возражать было нельзя. А промолчать – значит показать, что виноват. Серёжа секунду подумал и покладисто сказал:

– Хорошо.

Директор и Татьяна Михайловна переглянулись.

– Вернемся к нашему главному вопросу, – предложил Анатолий Афанасьевич. – Ты, Каховский, утверждаешь, что убрал дневники ради Грачёва? Зачем? Спасал его, так сказать, от позора и бесчестья?

– От битья, – сказал Серёжа, и все внутри у него натянулось. – Его отец излупил бы за эту выставку, как… ну, не знаю даже. Как зверь.

– Это неправда! – возмутилась Нелли Ивановна.

– Это правда! – со звоном сказал Серёжа. – Если не верите, спросите Наташу Лесникову. Они с Грачёвым в одной квартире живут. Отец его все время бьет!… А потом все удивляются, почему он такой псих…

– Серёжа, Серёжа, – предупреждающим тоном сказала Татьяна Михайловна.

Нелли Ивановна слегка растерянно произнесла:

– Я этому не верю, Анатолий Афанасьевич. У Грачёва такой деликатный папа. Я, наоборот, хотела его в родительский комитет…

Чувствуя, как летят все тормоза, Серёжа наклонился на стуле и, глядя прямо в рассерженные очи Нелли Ивановны, отчетливо сказал:

– Этот деликатный папа недавно так отделал Стаську, что он в синяках от шеи до пяток. А вы пишете: сорвал выступление.

– Вы это знали, Нелли Ивановна? – спросил директор.

– Я ничего не знала! Я повторяю, что не верю ни одному слову этого… этого…

– Серёжи Каховского, – сухо подсказала Татьяна Михайловна.

– Можно проверить, – сказал Серёжа. – Синяки не краска, за день не отмоются.

– А зачем ты убрал другие дневники? – спросил директор.

Он опять надел очки. Лицо у него было непонятное. То ли ему было все равно, то ли он сердился, но скрывал это. И если сердился, то на кого?

Серёжа не ответил на вопрос. Он сам точно объяснить не мог, зачем целиком опустошил «двоечную» витрину.

– Зачем же? – повторил директор.

– Как-то нехорошо было бы, – неуверенно сказал Серёжа. – У одного убрали, а у других стоят. А я ведь не знал, вдруг им тоже попадет…

– Вот как?… – сказал директор. – А почему ты решил, что имеешь право вмешиваться в дела учительницы, изменять ее решение?

Серёжа даже удивился:

– Я и не думал, что имею право. Просто выхода не было.

– Не было? А разве ты не мог поговорить с Нелли Ивановной? Не мог объяснить ей?

– Нелли Ивановны в школе не было. Да и вообще…

– Что «да и вообще»?

Серёжа решительно сказал:

– Я думаю, она не стала бы меня слушать.

– Не «она», а Нелли Ивановна, – строго поправила Татьяна Михайловна.

Серёжа промолчал.

– Ладно, допустим, – сказал Анатолий Афанасьевич. – А про других учителей ты тоже так думаешь? Почему ты не посоветовался с Татьяной Михайловной? Мог бы и ко мне прийти. Ты решил, что и мы не будем тебя слушать?

– Нет… – растерянно откликнулся Серёжа.

– Так почему же? – с нажимом спросил Анатолий Афанасьевич.

– Я не догадался.

Директор откинулся на спинку стула и ладонями прихлопнул по столу.

– Вот видишь! Не догадался. И что же получается теперь? Ты хотел выглядеть борцом за справедливость, а стал нарушителем дисциплины. Причем грубым нарушителем.

Если он думал, что от этих слов Серёжа раскается и сникнет, то зря. Серёжа вскинул голову и посмотрел прямо в директорские очки.

– Я никак не хотел выглядеть! Я вообще про это не думал. Я думал про Грачёва и больше ни про что… Ну можно, я сейчас спрошу?

– Ну давай, – сказал директор, и Серёже показалось, что за очками мелькнули веселые искры.

Серёжа хотел точно подобрать слова, но получилось сбивчиво:

– Вот если вы идете по улице… А там бьют вот такого, вроде Грачёва… Ну, маленького. Вы же все равно полезете заступаться, правда? Вы же не будете думать, как тут выглядишь? А вчера ведь так же было. Ну, почти так же…

Директор опять взял карандаш.

– Логично, – сказал он вполголоса.

Потом спросил у Серёжи:

– А чего ты добился своим поступком? Убрал дневники, ладно. Однако ты же не мог помешать Нелли Ивановне рассказать на родительском собрании о плохом поведении этих ребят. Нелли Ивановна, очевидно, так и поступила. – Он повернулся к ней: – Я прав?

Нелли Ивановна раздраженно ответила:

– Ничего я не стала говорить и собрание скомкала. Объявила итоги четверти, вот и все… Я просто не знала, что подумать! Четырех дневников нет, все переставлено, переделано… В конце концов, откуда я знала: может быть, это вы или Елизавета Максимовна распорядились.

Она вдруг поняла, что сказала лишнее, и почти испуганно взглянула н Серёжу. И тут же рассердилась. И на себя за свой испуг, и опять на Серёжу.

– Ну что ж! Возможно выставка дневников – это была не лучшая выдумка. Но если все хулиганы из шестых классов будут лезть в учительские дела, как работать?

– Нелли Ивановна, – мягко сказала Татьяна Михайловна, – может быть, поступок Серёжи не следует называть хулиганством? Возможно, это горячность, ошибка, своеволие, но… Я учу его третий год и никогда не сказала бы, что Каховский хулиган.

– Нет, хулиган! – резко возразила Нелли Ивановна. – Если уж пошла об этом речь, я скажу. Бывают такие тихенькие до поры до времени, особенно в школе. А за стенами школы что они творят! Вы знаете, что выкинул Каховский летом? Со мной в институте учится Гортензия Павловна Кушкина, она старшая вожатая в девятнадцатой школе, а летом была вожатой в лагере «Смена». Она мне рассказала, как этот Каховский при всех, на линейке оскорбил начальника лагеря, а потом самовольно отправился домой. А когда за ним послали физрука, этот… «нехулиган» натравил на него собаку!

Серёжа вцепился в сиденье стула. Он посчитал про себя до семи. Но полностью сдержаться не смог.

– Все очень похоже на правду, – сказал он тихо, но язвительно. – Все почти так и было. Только чуть-чуть не так.

– Нет, так! – Нелли Ивановна даже притопнула. – И я не понимаю, почему из лагеря не сообщили в школу.

– А я понимаю, – сказал Серёжа. – Стыдно было. Им пришлось бы объяснить, почему я ушел.

– А почему? Ну-ка, скажи!

– Не будем отвлекаться, – перебил их директор. – Насчет лагеря мне известно, это другой вопрос. А сейчас вот что. Я думаю, Каховский извинится перед Нелли Ивановной за свой поступок и отправится в класс. Он и так уже пропустил пол-урока.

– Я не извинюсь, – негромко, но решительно сказал Серёжа.

– Каховский! – воскликнула Татьяна Михайловна.

– Почему? – сухо спросил Анатолий Афанасьевич.

– Потому что извиняться надо, если виноват. А если просто так, то зачем?

Директор поправил очки и спросил не сердито, а скорее с любопытством:

– Ты что же, считаешь, что ничуть не виноват?

– Может быть, виноват, – сказал Серёжа. – В том, что не догадался к вам пойти, чтобы сказать о дневниках… Но сейчас я извиняться не буду. Я не люблю, когда меня обзывают хулиганом и рассказывают про меня всякое… чего не было.

– Ты не любишь правду! – торжествующе заключила Нелли Ивановна. – Недаром ты и твои дружки в вашем клубе выгнали Сенцова. – Она повернулась к директору: – Это прекрасный ученик в седьмом «Б», вежливый, дисциплинированный. Его брат учится в моем классе. Я говорила с матерью, она места себе не находит от возмущения! Они выгнали его за то, что он отказался участвовать в уличной драке и честно сказал об этом.

– Его выгнали за трусость. И не я, а совет, – сказал Серёжа. – Они трое, такие здоровые, бросили в беде одного пятиклассника, самого слабого.

– Зато ты, я смотрю, ух какой смелый! Вроде тех смельчаков, которые гривенники у первоклассников отбирают по дороге в школу… И не старайся, мне твои извиненья не нужны!

Серёжа сжал зубы.

Анатолий Афанасьевич взглянул на часы.

– Каховский, у вас какой сейчас урок?

– Физика.

– Как у тебя дела с физикой?

– Не очень. Надо сегодня тройку исправить.

– Ладно. Иди в класс.

Серёжа встал. «Выходит, все?»

– До свиданья, – сказал он.

Директор молча наклонил голову.

Серёжа пошел к двери.

– Анатолий Афанасьевич! Значит, вы ему больше ничего не скажете? – раздался за его спиной взвинченный голос Нелли Ивановны.

Серёжа остановился, думая, что его окликнут.

– Пока нет, – устало сказал директор. – Иди, Каховский, иди.

Серёжа закрыл за собой дверь. И тогда услышал, как там, в кабинете, неожиданно окрепшим голосом директор спросил:

– А что я должен ему сказать, уважаемая Нелли Ивановна?

На урок Серёжа сразу не попал. На лестнице его встретила Юля, старшая вожатая.

– Взгрели? – сочувственно спросила она.

«Все уже знают про эту историю», – подумал Серёжа. И сказал:

– Обошлось.

– Ну и хорошо. Слушай, Каховский, поддержи идею.

– Какую?

– Давай назначим тебя октябрятским вожатым к второклассникам.

– Юля, – с укором произнес он, – мне сейчас по физике отвечать, а ты страшные вещи говоришь.

– Да я серьезно!

– И я серьезно. Нельзя же так пугать человека.

– Серёженька, у тебя получится. Ты вон как за них заступаешься!

– Одно дело – заступаться, другое – командовать.

– Ну ты же командуешь в клубе «Эспада». Ты там, говорят, не то адмирал, не то капитан.

– Это же в «Эспаде». Там у меня в группе нормальные люди, а не малыши. Они сами знают, как что делать, даже и не надо командовать. А к маленьким подход нужен.