Текст книги "Я был на этой войне"

Автор книги: Вячеслав Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Все командиры батальонов, их начальники штабов, заместители комбрига и офицеры штаба бригады склонились над картой. В темноте, у щели в оконном проеме, заложенном мешками с песком, курило человека четыре.

– Проходите, Миронов, как съездили?

– Все хорошо, товарищ полковник.

– Проходите, не мешайте, что неясно – спросите у окружающих, но потом.

Вновь он склонился над картой, водя по ней ручкой, как указкой. Я понял, что вопрос идет о штурме Госбанка. Значит, на карте бригада уже перебралась через мосты и успешно преодолела двести метров открытой местности под ураганным огнем противника, надо не забыть спросить, как это им удалось. Но это потом, сейчас не мешать командиру, придет мое время, и выскажу свою заготовку, так же, как и всякий присутствующий. Сначала будет говорить самый младший по званию и должности. Сделано это специально, чтобы не довлело над ним высказанное мнение старших начальников, а потом по возрастающей, и итог подведет командир. Задача оценивать обстановку, принимать решение, отдавать приказ и контролировать его выполнение возлагается только на одного человека в бригаде – на командира. Потом может и начальник штаба как-то боком здесь пролететь, но за все спрос только с командира. Так же будет и на местах. Почему батальон, рота, взвод не выполнил задачу? Виноват командир того подразделения, которое не выполнило задачу. Спрос строгий и короткий, долго разбираться не будут. В лучшем случае сдерут погоны и взашей, поднимать народное хозяйство, ладно, если выслуга для пенсии уже есть, а если нет?

А могут и под суд, а там и наград всех твоих лишат, и с позором в тюрьму. В нашей стране самая страшная приставка – это «бывший». Если не уважают и плюют, правда, заслуженно, на бывшего Президента, то уж на бывшего боевого командира любого ранга и подавно. А если еще и узнают, что он боевой, то тем более надо его утопить, он же кровью замазан, он, наверное, и мирных жителей убивал. Он военный преступник – ату его, ату!!! Мы сознательные граждане, никого не убивали, и если убивают наших соотечественников в какой-то дыре на юге страны, то, значит, так и надо. Чего еще изволите, господа правители? Отправить наших детей на очередную бойню? Ради Бога! Ведь мы же избрали вас, разве вы можете ошибаться и шельмовать? Ни в жизнь! Не так разве ты рассуждал, читатель? И продолжаешь рассуждать?

Чехов сказал, что ежедневно по капле необходимо выдавливать из себя раба, остается добавить, чтобы наши правители ежедневно выдавливали из себя хозяина.

Ведь только стоит посмотреть на карту, как возникает вопрос. Разве может республика, которой не видно на карте, угрожать суверенитету России? Нет, если только не поддерживать и не подкармливать этого опереточного генерала с его пылкими речами. Так, мелкий фюрер с кавказским акцентом. Когда необходимо было убрать Льва Троцкого, добрались до Мексики и даже не гранатой, а простым ледорубом, как бешеную собаку, завалили. А этого бывшего летчика? Не поверю, что не было возможности или желания его уничтожить, то же самое и сейчас.

Объяви вознаграждение, они сами принесут на блюде его голову, украшенную зеленью. Каждый человек стоит денег, если не можешь его купить, то можешь за половину этой суммы «заказать» его. При условии, если у него на тебя нет компрометирующих материалов или у вас не общий банковский счет в Цюрихском банке.

А мы, как бараны, пойдем вновь к урнам для голосования и будем голосовать за тех, кто будет поддерживать новые кровавые «разборки», устраивать их, расстреливать наших детей, заставлять ветеранов Великой Отечественной рыться на помойке, вытаскивая порожние бутылки.

И не идет речь о коммунистах, демократах, социалистах и прочих словоблудах, нет. Все они хотят сами есть кусок с маслом за наш с тобою счет, читатель. А для того чтобы не задумывались над этим грабежом, устраиваются и войны, и катаклизмы.

Тем временем совещание продолжалось, план был набросан, представлен. Пришло время высказывать свое мнение и видение проблемы. Подошел связист и позвал Сан Саныча к телефону. Все смолкли, может, нас отставят от этой бойни. Тот вернулся к столу мрачнее, чем уходил. Сел на стул, обвел всех беспомощным взглядом, мы молчали, только комбриг не выдержал:

– Говори, не томи.

– Получены данные от нашей разведки, оппозиция подтвердила, что во дворец свозятся все наши раненые и захваченные в плен. Просили соблюдать максимальную осторожность при штурме. В авиации отказано, артиллерию использовать только свою. «Ураганов» и «Градов» не будет.

В полной тишине послышалось кряхтение, звук передвигаемых стульев, шарканье ног и звонкий хруст ломаемого комбригом карандаша. Похоже было, что он сам даже не заметил, как переломил карандаш, продолжая вертеть в руках два обломка, уставившись в одну точку. Все были как парализованные.

– Нельзя штурмовать без артиллерийской и авиационной подготовки, людей положим, – начал комбат первого батальона.

– И нельзя штурмовать, когда там наши пленные, погибнут они. Все прекрасно понимаем, что при захвате с артиллерией или без оной они в большинстве погибнут, – продолжил мысль комбат танкового батальона.

– Либо духи их убьют, либо случайная очередь, взрыв гранаты, мины прекратит их страдания. Но не хочется, ой как не хочется становиться убийцей своих соплеменников. Ситуация патовая, что в лоб, что по лбу, – вслух рассуждал комбат третьего батальона.

– Пленных вряд ли спасешь, а подчиненных положим больше. Нельзя не учитывать возможность контратак со стороны противника, – подхватил нештатный заместитель комбрига, он же начальник артиллерии.

Пауза затягивалась. Комбриг отбросил обломки карандаша.

– Перерыв десять минут. Подчиненным ничего не говорить! После перерыва будьте готовы высказываться по существу, каждому не более трех минут.

Все повалили на улицу глотнуть свежего воздуха, сходить в туалет, перекурить, обсудить происходящее без командира.

– Полный звиздец!

– Что придумали, ублюдки.

– Теперь точно с ножом в зубах полезем на стены.

– Думать надо, а не орать, – казалось, что весь этот шум не касался командира танкового батальона. Он обратился к начальнику артиллерии и командирам артдивизионов, они стояли рядом:

– Вы сможете свои самоходки подтащить поближе?

– Вряд ли. Мосты не выдержат нас. У тебя танк сколько тонн весит? То-то. А мои САУшки потяжелее будут, да и боекомплект у меня меньше, надо постоянно подвозить, а скорость у них – сам знаешь, в три раза меньше. Нас поставить где-то недалеко на закрытых позициях, и через дома и ваши головы мы будем «класть», как скажете.

Но казалось, что «танковый» комбат его уже не слышал и бормотал себе под нос:

– Маленький боекомплект, скорость подвоза боеприпасов, револьвер. Надо сделать «револьвер», надо сделать карусель. Точно карусель. Сначала пехота, а затем ураганный огонь из танка. БМП не потянет, слишком маленький калибр.

Потом он позвал своего начальника штаба, и они что-то начали чертить, обсуждать. Время перерыва закончилось, и все пошли на заседание. Расселись на свои прежние места. Командир начал:

– Товарищи офицеры, нам всем ясна сложившаяся ситуация. И штурмовать нельзя, и не штурмовать тоже нельзя, мы позвонили во время перерыва Ролину и нашим соседям, с кем предстоит брать Минутку. Все предоставляют нам карт-бланш. Мы должны взять, а какой ценой, это наше дело. Прошу высказываться.

Повисла тишина. Слово взял «главный танкист»:

– Я понимаю так, что в связи с нахождением наших пленных в здании правительства артиллерию и авиацию применять нельзя, так?

– Так, – подтвердил комбриг.

– Тонкое жизненное наблюдение, – кто-то хихикнул из-за спины.

– У БМП слишком малый калибр и слишком тонкая броня, поэтому вести более-менее эффективный огонь с дальнего расстояния не получится, так?

– Так, – вновь подтвердил комбриг, еще не понимая, куда клонит комбат.

– У танков больше броня, больше калибр, но меньше боекомплект, и поэтому ведение огня также будет неэффективно из-за быстро заканчивающегося боекомплекта. Весь вопрос в скорости подвоза боеприпасов. Но загружать танк под огнем противника – это самоубийство, поэтому я предлагаю, чтобы танки сами ездили за боеприпасами. А чтобы огонь велся непрерывно, то предлагаю устроить танковую карусель.

– Какую карусель?

– А в этом что-то есть!

– Башка! Молодец.

Почти все поняли суть идеи, предлагаемой танкистом. Он подошел к карте и начал рассказывать и показывать:

– Вот здесь первоначально по мосту выкатываются на противоположный берег два танка, один ведет интенсивный огонь, второй вяло поддерживает, но больше молчит, третий танк стоит посередине моста и ждет своей очереди. У въезда на мост, на нашем берегу, стоит четвертый танк, пятый под загрузкой. Первый ведет интенсивный огонь по цели, расстреляв свой боекомплект, он возвращается на наш берег для погрузки боезапаса. Танк, стоящий посередине моста, занимает положение для стрельбы и открывает огонь. Третий, что в начале моста, выезжает на середину. Во время всех этих перемещений танк, стоявший и не стрелявший, открывает огонь и не дает противнику уничтожить передвигающиеся танки. Тем самым мы обеспечиваем плотность огня, точность, поддержку пехоты. Работаем за артиллерию. Артиллерия может бить по площадям, а мы можем и по форточкам, – закончил под одобрительный смех присутствующих.

– Вот это здорово!

– Молодцы танкисты!

– Спасибо за идею, – комбриг пожал руку танкисту.

– У меня тоже идея есть, – вперед выступил командир третьего батальона. – Я предлагаю воспользоваться канализационным коллектором для проникновения внутрь здания.

– А что, мудро.

– И людей сохраним, и, может, пленных освободим.

– А если засада? Перебьют как куропаток.

– Это здорово, но стремное дело.

– Идея хороша, но мы не знаем, куда и как он может вывести нас. Это первое, второе – чечены и так уже активно используют канализацию как пути подхода и отхода при совершении диверсионных вылазок против нас. Так что там можем нарваться на засаду. Поэтому за идею спасибо, но надо взорвать коллектор, завалить его, чтобы духи к нам в тыл не зашли. Согласен?

– Да, согласен, – со вздохом разочарования сказал комбат и сел на место.

– Еще предложения?

Многие высказывали предложения, но более радикального, чем танкисты, не смогли придумать. Гостиницу «Кавказ» не смогли взять сегодня, и поэтому, по согласованию с «Северным», ее передали для осады и штурма морским пехотинцам. Людей отвели поближе к КП. Было принято решение максимально дать людям отдохнуть, подготовить их и технику к предстоящим боям. В заключение совещания слово взял заместитель командира бригады по воспитательной работе, по-старому «замполит», подполковник Казарцев Сергей Николаевич.

Роста он был где-то метр шестьдесят пять, сам был не худой, а, как многие пехотинцы, жилистый. Воевал в Афганистане. Его выгодно отличало от многих его соплеменников по прежней политработе то, что он не делал людям гадостей, не бегал по мелочам к командирам и своим кураторам, а просто выполнял свою работу. Умел находить общий язык с людьми, ладить с ними. Среди как офицеров, так и солдат он пользовался авторитетом. Уважали его и за Афганистан, и за способность работать спокойно с окружающими.

– Товарищи офицеры, позвонили с «Северного» – два московских банка готовятся праздновать свой юбилей и отложенные «бабки» решили пустить на «гуманитарку» для войск в Чечне. Поэтому завтра надо будет отправить транспорт на «Северный» за посылками. В каждой находится спортивный костюм, кроссовки, туалетные принадлежности, блок сигарет, для офицеров по две банки пива, а для бойцов – две банки «колы» или еще чего-то.

– Хорошо!

– Пиво!

– Вот это халява!

– Повезло тем, кто распределяет гуманитарку.

– Бери больше – и на раненых, и на погибших!

– Да, да, берите больше.

– Помощь нужна?

– А что за банки?

– «Менатеп», «Инком», – перекрывая шум, ответил Казарцев.

– Значит, «менатеповские и инкомовские пайки».

– «Менатеповские» звучит лучше, почти как «натовские».

– Сигареты!

– Кто не курит? Покупаю его сигареты.

– Подожди, там, может, «Астра» или «Нищий в горах» будет.

– Правильно, на «Северном» могут подменить.

– Да, те могут закрысить.

– Не замылят, мы же на Минутку идем.

– А им какая разница. Для них было бы лучше выдавать гуманитарку после штурма, себе больше можно оставить.

– Тихо! – перекрыл шум баритон комбрига.

Шум почти сразу стих, люди были рады отвлечься от мысли о предстоящем.

– Тихо! – вновь повторил командир. – Работы у каждого много, и не тратьте время попусту. Вопросы?

Вопросов у всех было много, но большинство из них были риторическими, и поэтому, зная, что не получишь вразумительного ответа, кроме как «пошел на хрен» и «не умничай», охотников не нашлось. Все разошлись, обсуждая предстоящую халяву. Это сладкое слово «халява»!

С Юркой мы подошли к Казарцеву:

– Серега, ты про нас не забудь, когда посылки будешь делить. Самое главное – это сигареты. Может, кто курить не будет.

– Мужики, вы уже не первые. И еще много ко мне подойдет. Имейте совесть!

– Юра! Это он о чем?

– О совести.

– А что это?

– Не знаю. Почки знаю, печень знаю, желудок тоже знаю, а вот совесть? Нет, не знаю. А ты, Слава?

– Не слышал.

– Серега, у нас есть почти абсолютная монополия на спирт, и неужели ты своих соседей отфутболишь? Нехорошо все это.

– Ты представляешь, как мы будем в отместку мочиться на колеса твоего автомобиля, да какать нам тоже придется под твоей дверью. Ты представляешь?

– И так всю оставшуюся войну.

– А это дурная привычка и может перейти и на мирное время. Будем гадить перед дверями твоей квартиры.

– Ты только представь себе, выходишь ты утром на службу и падаешь, поскользнувшись на дерьме. Весь такой красивый – и в дерьме. Обидно, да?

– И все это из-за каких-то сигарет.

– Придурки.

– Слава, по-моему, мы недавно это уже слышали.

– Кстати о птичках, когда будешь на «Северном», передавай привет коменданту Сашке, пусть положит нам побольше сигарет и чего-нибудь от себя.

– Он вас и не вспомнит.

– Вспомнит, куда он денется.

– Так насчет твоего выбора?

– Какого выбора?

– Или до окончания службы ты будешь скользить на дерьме, или дашь нам сигарет. С пенсионерами мы не воюем.

– Да пошли вы…

– Юра, он выбрал дерьмо.

– Определенно. Начнем сегодня вечером. Пашка нам поможет.

– Вас что, специально по всему СибВО искали и поселили в одном кунге?

– Не только по СибВО. Я из ставки ЮЗН приехал, а Юрка – со СКВО. Поэтому – это судьба, Сергей Николаевич. И придется тебе постоянно нести свой крест.

– Поскальзываясь на дерьме. Но этого можно избежать…

– Если подбросить нам сигарет.

– И тогда мы будем всегда тебя рады видеть.

– И детям своим будем рассказывать, какой ты замечательный и сердечный человек. А если нет, то тоже расскажем. Что ты дерьмо.

– Идиоты.

– Клиент еще не созрел.

– Ничего, как пару раз упадет – созреет.

– Так как?

– Завтра поговорим.

– Так бы сразу. Спасибо.

– Клиент созрел. Спокойной ночи.

Мы пошли спать в свой кунг. Постепенно навалилась усталость, страшно хотелось спать. Придя «домой», мы застали Пашку за накрытым столом. Он сиял словно новогодний пряник на елке, завернутый в фольгу. Счистив налипшую на ботинки грязь, сделавшую их похожими на огромные бахилы, мы ввалились в кунг.

– Ты что сияешь, как приз выиграл? – спросил Юрка у Пашки. Я молчал, в голове крутилась какая-то мысль, не оформившаяся до конца, но казалось, что очень важная.

– Так, я наслышан, что вы сотворили на «Северном»…

– Молчи. Молчи и никогда никому об этом не говори. Ничего не было. Ты понял? – жестко я оборвал его. Не было желания даже вспоминать, а обсуждать это – тем более. – Доставай, что есть у нас в заначке. А мы пойдем руки вымоем.

Оставив оружие и раздевшись, мы вышли с Юркой на улицу с чайником теплой воды. Поливая друг друга и отфыркиваясь, мылись долго и тщательно. Кожа вновь задышала. Вытерлись жесткими армейскими вафельными полотенцами. Присели на лесенку, закурили, подставив лица не очень холодному ночному зимнему ветерку. Было желание вот так долго сидеть. Просто сидеть и ни о чем не думать. Сидеть и курить. В кулаке разгорается от затяжек огонь сигареты, обжигая ладонь. Благодать. Юрка вмешался в мое мажорное настроение:

– Ты что на Пашку напустился?

– Нечего попусту языком трепать. Что было, то прошло, а обсуждать, из пустого в порожнее переливать, тем более солдату, ни к чему. Сейчас будет ходить, трепать по КП то, что мы ему расскажем. Пусть обижается, но молчит. Я думаю, что если выберемся, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, то у нас еще на дыбе спросят, что это вы, сукины дети, замышляли. Просто в бой не идти, или хотели мятеж поднять. Поэтому и тебе советую заткнуться и не вспоминать об этом.

– Испугали ежа голой задницей.

– Мы с тобой, родной ты мой, не на Великой Отечественной, а в войне за чью-то собственность. И вот хозяин этой собственности и спросит нас, не против него ли мы собирались повернуть вверенное оружие. Технику и людей. Юра, мы с тобой участники такого дешевого водевиля, что если бы не было так страшно, то можно было бы просто посмеяться. Вот ты знаешь, для чего ВСЕ это?

– Брось, Слава, крыша поедет.

– Она у меня уже съехала, раз я начал задавать такие вопросы, – я достал новую сигарету и от окурка прикурил, потом бросил его под ноги и затушил каблуком.

– Вот так и нас с тобой, придет время, а оно придет раньше, чем мы предполагаем, выбросят. Вытрут ноги и выбросят. И как ты, когда покуришь, сплевываешь, так и нам вслед плюнут. Попомни мои слова. Если мы сейчас посмели командующему показать свои зубы, так и не побоимся показать, а если надо, то и перегрызть глотку – начальнику, командиру. Мы привыкли к крови, к смерти. Я не могу спать, если ночью тихо. Когда работает артиллерия, то сплю как младенец, а когда авиация, еще лучше.

– Я тоже, – тихо заметил Юрка.

– Вот ты ответь на один простой и глупый вопрос, что такое национальность?

– Как что? – не понял Юрка. – Ты с ней родился. Если хочешь, то Богом она дана тебе.

– А если, допустим, чеченца в младенчестве вывезли во Францию. Всю жизнь скрывали от него, кто он. Дали свою фамилию, воспитывался он в той среде. Обучался в нормальной французской школе, потом в ихнем институте, постиг их культуру. Кто ОН? Если тебе легче, то не чеченца, а русского вывезли во Францию. Жаль, что не меня. Так, Юра, КТО ОН?

– Получается, что француз, – неуверенно произнес Юра.

– Так вот и получается, что национальность – это не биологическая категория, а социальная. То есть люди сами создали себе проблему, придумали национальный критерий и, прикрываясь им, стравливают нас. Древние придумали аксиому, которая действует: «Разделяй и властвуй». Ты вспомни, что даже в советские времена, когда был провозглашен лозунг о равенстве наций и народов, русские служили на национальных окраинах, а «чурки» – в Прибалтике или в России, прибалты – на Украине, в Молдавии. Тем самым получалось, что стрелять, в случае бунта стрелять в соплеменников тяжелее, чем в аборигенов. А отцы-замполиты искусственно подогревали национализм.

– А как же патриотизм? Любовь к Родине?

– К Родине?

– Да, именно, к Родине, – Юрка торжествовал. Вопрос был трудный.

– А что такое Родина, Юра? – тихо спросил я. – Я не цыган, не еврей и не какой-нибудь кочевник. Но ты мне объясни, что такое Родина. Какой смысл ТЫ вкладываешь в это понятие. Раньше солдаты кричали «За Бога, Царя, Отечество!», потом «За Родину, за Сталина!» А сейчас? «За Родину и Президента!», «За Родину и Грачина». – Я сплюнул. – Лет через двадцать, может, в каком-нибудь фильме и покажут, как идут цепью на пулеметы с таким идиотским криком. И как говорил Грачин, что мальчики умирали с улыбкой на устах, всадил бы я ему грамм тридцать свинца в брюхо и посмотрел, как он бы умирал с улыбкой на устах. Так что такое Родина? Это Президент, который развалил Союз, а потом бросил нас с тобой в одно пекло, в другое, третье. А в личном деле даже отметки забыли поставить. Разве Родина, которая любит своих сыновей, пошлет их на смерть? Разве нельзя было хирургически уничтожить опухоль – Дудаева? Молчишь. Можно, все можно. И мы, и весь мир хлопали бы в ладоши, что так аккуратно все провели. Все можно, если ты не в сговоре с Дудаевым. Патриотизм? Оскар Уайльд, был такой толковый англичанин, сказал, что патриотизм – это последнее прибежище негодяев. Самый главный парадокс заключается в том, что я люблю Россию, люблю эту территорию, но не люблю правительство. А данный парадокс рождает ненависть к понятию «Родина». Трудно жить в стране, которую ненавидишь.

– А зачем ты воюешь? И, на мой взгляд, неплохо воюешь.

– Не подлизывайся. Сам не знаю. Родину защищаю. Парадокс. Дурдом. Здесь все просто. Черные и белые. Индейцы и бледнолицые. Мы защищаем свою Родину, которую они пытаются разорвать. Крыша едет от таких мыслей. Знаешь такой анекдот: приезжает в часть генерал и ходит, проверяет. Потом говорит командиру: «Мрачно у тебя здесь, покрась забор во все цвета радуги». Командир под козырек: «Есть!» Идут дальше. Генерал: «Поставь кровати в шахматном порядке, все веселей будет». Командир опять: «Есть, товарищ генерал!» Генерал: «Ты что, командир, личного мнения не имеешь? Под всякую чушь, ерунду отвечаешь «Есть»?» Командир: «Мнение-то я имею, а вот выслуги у меня нет, а то бы я тебя, генерал, с твоей чушью на хрен послал». Нет у меня, Юра, выслуги. А то бы не было раздвоения личности у меня.

– Так, может, тебе к психиатру сходить?

– И он мне объяснит, что такое Родина и чьи интересы я здесь защищаю? И почему нефтеперегонный завод мы не можем взорвать? А руки так и чешутся. Устроить кому-нибудь большое западло. Вот только если бы восстанавливали потом только они из своего кармана, то было бы хорошо, а то ведь за счет бюджета. Кстати, Юра, ты ведь знаешь, что авиация в первую очередь дотла разнесла местное министерство финансов?

– Знаю, ну и что?

– Давай спорить, что сейчас авиация не дворец Дудаева в темноте долбит и не склады с боеприпасами и казармы духов, а чеченский Госбанк.

– Да ну, вряд ли, – протянул Юрка, – хотя если эти уроды сначала Минфин, а затем, по логике, накануне штурма… Вполне могут. Тем самым они предупреждают, что скоро штурм. Во гады!

– А я о чем. Так что такое Родина, Юра?

– Пошел на хрен. Софист несчастный. Тебе в замполиты надо было идти.

– У меня папа бывший военный, так я от него перенял стойкую антипатию к замполитам, хотя и там иногда попадаются порядочные люди. Редко, но бывают.

– Пошли жрать, а то околеем. Напьемся?

– С радостью, но не получится. Тем более что и день был тяжелый. Вспомни, мы с тобой выкушали по полкилограмма водки на нос, закусывая только «курятиной», и хоть бы хны.

– Было дело, – Юрка мрачно сплюнул. – Бля, во жизнь! Захочешь напиться и не можешь. Приеду домой – нажрусь до зеленых соплей и мордой в салат.

– Точно. В салат. В «зимний». По самые уши. Вот только как бы не захлебнуться.

Мы засмеялись. Когда задаешь глупые вопросы, на которые у тебя нет ответов, и ты ничего не можешь изменить, остается только плыть по течению, держаться за напарника. Мы вошли в кунг. Пашка накрыл стол и поставил в центре открытую бутылку водки.

– Коньяк остался?

– Остался.

– Так ставь его на стол. Радуйся жизни.

Юрка укоризненно посмотрел на меня. Было понятно – неизвестно, доведется ли нам выпить коньяк этот позже, но взгляд его красноречиво говорил, мол, зачем я свои гнилые мысли на бойце вымещаю. Пашка, не убирая водку, поставил коньяк. Я взял, открыл и почти полные налил стаканы. Было дикое желание напиться.

– Поехали! – я поднял свой пластмассовый стаканчик.

Остальные последовали моему примеру. Сдвинули свои «кубки», они прошелестели, темная жидкость коньяка в них заколыхалась, когда мы чокнулись. Опрокинул. Тяжелая, вязкая жидкость потекла вниз. Я зажмурился от удовольствия. Вот она дошла до желудка и начала там растекаться теплом. Принялись закусывать. Молча, без слов. Нечего говорить. Все уже определено, решено без нас. Можно написать рапорт и уехать домой, но такой мысли даже не возникало.

Мы быстро жевали, как только тепло начало в желудке проходить, я разлил остатки коньяка. Юрка быстро взял свой стаканчик:

– У нас что, просто пьянка? Пьем без тостов.

– Нет, мы просто ужинаем, но если хочешь что-то сказать, то говори, но покороче, а то коньяк горячий, а тем более водку, я не пью.

– Я предлагаю выпить, – начал Юра, – за то, что Бог нам помогал раньше. Я хочу выразить общую надежду, что удача нас не оставит и мы выберемся из этого пекла…

– Чтобы через пару лет попасть в новое… – перебил и продолжил я.

– Может, и попадем, но сейчас, а может, и через день, нам предстоит идти на Минутку, и поэтому, Господи, пошли нам удачу. За удачу!

– Юра, ты служишь в армии?

– Ну и что?

– А то, что в армии единоначалие и субординация, а ты, минуя командира, напрямую обращаешься к Богу. За это можно получить взыскание.

– Пошел на хрен, идиот! – Юрка выдохнул и опрокинул, выпил коньяк.

Мы с Пашкой тоже опрокинули. В голове что-то зашумело. Неужели хмель появился?! Это здорово. Я боялся спугнуть это чувство и сидел, не шелохнувшись. Наступило легкое опьянение, оно нарастало и нарастало.

– Слава, ты что? – испуганно спросил Юра.

– Ничего, – я нехотя открыл глаза, – гад, ты мне хмель спугнул.

Голова стала абсолютно ясной и чистой:

– Тьфу на тебя. Тьфу на тебя три раза.

– Чего спугнул? – недоуменно спросил напарник.

– Чего-чего, – передразнил я его, – хмель, гад, спугнул ты мне. Я сижу и чувствую, как начинаю пьянеть, а тут ты лезешь со своими вопросами.

– Я смотрю, что ты сидишь и как кот, который гадит, в одну точку уставился, а потом и вовсе закрыл глаза. Ну, думаю, может, поперхнулся. Извини, что кайф тебе сломал. Может, еще догонишь?

– Хрен его догонишь, – досада меня разбирала, – но можно попробовать, наливай.

Я взял бутылку водки, которую Пашка вначале поставил на стол, и разлил по стаканам. Мы с Юркой не закусывали. Может, после смешения водки с коньяком удастся немного опьянеть. Я встал, держа стакан с водкой.

– Третий тост.

– Третий, – подхватил Юрка.

– Третий, – эхом отозвался Пашка.

Немного постояв молча, мы почти одновременно выпили и, не закусывая и не запивая, сели на свои места. Молча, не торопясь начали закусывать.

– Это правда, что в лоб будем Минутку брать? – спросил Пашка с набитым ртом.

– Правда, сынок, правда, – ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли «сынком». Пашка взвился:

– Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.

Подумал и добавил:

– А может, дочка. А вы – «сынок, сынок».

– Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо – это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.

– Почему не сделали? – Пашка уже весь ощерился.

– Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?

– Да, – я подхватил, – пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием – преступник. Значит, ты пособник.

– Какой пособник?

– Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, – я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.

– Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.

Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.

– Значит, так, Паша, – начал я, – пока нас не будет…

– А куда вы денетесь? – перебил меня Павел.

– В подвале будем сидеть, – огрызнулся я. – Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то… – я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, – если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?

– Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носков, ничего и нет.

– Вот ты их и постираешь.

– Еще чего, – Пашка фыркнул.

– Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.

– Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.

– Паша, – вмешался Юра, – у нас уже своеобразный ритуал: когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы – стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?

– Вот еще! Я когда «молодым» был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, – Пашка уже буквально кипел.

Его злость нас раззадоривала.

– Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля – закон. Слышал?

– Ну?

– Так вот, – голос мой стал торжественный, – наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.

– Так вы еще не помираете.

– А вдруг…

– Ничего я не буду вам стирать! – Пашка стал угрюмым и насупился.

– Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, – сказал Юра.

Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.

– Двадцать две, – сказал Юра, нарушив тишину.

– Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, – вмешался я.

Взяли нашу пластмассовую тару.

– Что день грядущий нам готовит? – спросил Юра, обращаясь к нам.

– Хрен его знает, – ответил за всех Пашка.

– Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! – сказал я.

– Правильно! – поддержал меня Юра. – За Судьбу и Случай.

Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:

– К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, – и выпил.

– Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, – повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.

Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.

– Про какую вы чашу говорили? – спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.

– Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, – пояснил я. – Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.