Текст книги "Лжедмитрий I"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Патриарх Иов, отправляя своего гонца к киевскому воеводе, называл Юшку Отрепьева «еретиком» и «богоотступником» и просил поймать самозванца, чтобы судить его церковным судом ¹⁹. Однако требования патриарха опоздали, самозванец был уже далеко и в прямом, и в переносном смысле. Константин Острожский не мог самостоятельно решить его судьбу, как это могло быть раньше, когда Григорий Отрепьев только-только появился в Киеве.

Гораздо большие надежды возлагались на другого гонца, отправленного в Литву. Им стал не кто иной, как дядя Григория Отрепьева – Смирной Отрепьев. Автор «Нового летописца» писал, что Смирного послали с посольством в Литву «обличати» племянника, но это не помогло и царь Борис вынужден был двинуть «к Литовскому рубежу воевод своих со многою ратью» ²⁰.

Казалось бы, уж кому, как не родному дяде, можно было усовестить племянника и заставить его отказаться от опасного дела, уберечь родственника от еще большего гнева раскручинившегося государя. Московские дипломаты так и говорили об этом в наказе послам князю Григорию Константиновичу Волконскому и дьяку Андрею Иванову в 1606 году: «…и бояре послали к паном-раде к польским и литовским в посланцех Смирного Отрепьева, а тот Смирной тому богоотступнику еретику родной дядя, отцу его Богдану родной брат; и к паном-раде бояре о том приказывали, чтоб они тому вору не верили, и велели б дядю его поставити с тем его племянником, которой называется царевичем Дмитреем с очей на очи, и он его воровство объявит».

Хороший план, однако по многим причинам неудавшийся. Смирной Отрепьев вернулся с отказом от панов-рады, сославшихся на то, что «они тому вору ничем не вспомогают и за него не стоят» ²¹. Но ко времени царствования Василия Шуйского в Московском государстве уже многое изменилось: самозванец был убит, царя Бориса Годунова официально обвиняли в убийстве настоящего царевича Дмитрия, а в Москве прославляли мощи нового святого. Поэтому из дипломатического документа можно вынести представление, что бояре Московского государства ранее как будто напрямую обращались к панам-раде Речи Посполитой. По справке же польско-литовских дипломатов оказалось, что Смирной Отрепьев, которому поручалось такое важное дело, был направлен, по сути, с тайным поручением! Красивой истории о том, как дядя должен был найти и усовестить племянника, не получалось. Как говорили посланники Станислав Витовский и князь Ян Соколинский в 1608 году, Смирной Отрепьев привез письма к виленскому воеводе (тогда им только-только стал Николай Радзивилл «Сиротка») и канцлеру Великого княжества Литовского Льву Сапеге. Письма извещали «о невыеханье судей» с литовской стороны для установления новой границы и попутно касались дел о грабежах и обычных пограничных раздорах. Еще одна грамота, посланная со Смирным Отрепьевым, должна была защитить московских купцов, с которых стали взимать дополнительные «пошлины». И все! «А над то в тых кграмотах о том деле, о котором вы теперь пишете, не токъмо и одного слова не было, але о самом Смирном, што его в гонцох посылали по обычаю не написано», – говорили польско-литовские дипломаты. Если это правда, то получалось, что в Москве лишь объявили, будто отправляют в Литву обличать Гришку Отрепьева его родного дядю. Однако Посольский приказ не сделал ничего, чтобы Смирной Отрепьев смог исполнить такое поручение. Эти обстоятельства были использованы для обличения самих московских бояр в измене Борису Годунову: «А што в том стороны Борисовы ни делали, то вместо оправданья больший его обличали, и якого ему конца жедали, на такий его сами и привели» ²².

Осенью 1604 года царь Борис Годунов перешел уже в настоящее дипломатическое наступление. Дело Григория Отрепьева, назвавшегося царевичем Дмитрием, оказалось более сложным, чем он полагал вначале. С ним не удалось справиться посылкой гонцов и тайными увещеваниями. Стало известно, что слухи о Дмитрии затронули не только Северскую украйну, но проникли на Дон. Знали об этом и в Крыму. Крымский хан Казы-Гирей прислал к Борису Годунову в гонцах «Онтона черкашенина» (запорожского казака), рассказавшего по воле хана («и словом приказывал»), что тот знал о появлении в Литве «царыка» Дмитрия Угличского. Обсуждать этот казус публично Бориса Годунова заставили попытки короля Сигизмунда III подтолкнуть крымцев к походу в Московское государство для поддержки самозванца. С крымской угрозой никогда не шутили, поэтому гневный окрик царя Бориса Годунова – «бесермян на крестьян накупает» – прямо прорывается сквозь сглаженные фразы посольских наказов.

В сентябре 1604 года, как раз в то время, когда отряды московского «царевича» готовились пересечь границу с Московским государством, для обличения Лжедмитрия и поддержавшего его короля Сигизмунда III в Литву был отправлен посланник Постник Огарев. Целью его посольства было извещение сейма Речи Посполитой о позиции Московского государства. В официальной грамоте из Посольского приказа, адресованной Сигизмунду III и сохранившейся в переводе на старобелорусский язык, использовавшийся в книгах Литовской метрики, говорилось:

«Ведомо нам учынилосе, што в вашом господарстве объявилсе вор, розтрыга, чернец, а наперод того был он в нашом господарстве в Чудове монастыре в дьяконех и в Чудовского архимандрыта в келейниках, чернец Грышко; а и Щудова монастыра для писма был у богомольца нашого Иева патрыарха Московского во дворе. А до чернечества в мире звали его Юшком Богданов сын Отрепеева. А як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, и воровал, крал, играл в зернью, и бражничал, и бегал от отца многажда; и заворовався, постригся у черницы и не оставил прежнего своего воровства, як был в миру до чернечества, отступил от Бога, впал в ересь и в чорнокнижье и прызыване духов нечыстых, и отреченья от Бога у него вынели. И богомолец наш Иев патрыарх, уведав про его воровство, и прызванье нечыстых духов и чернокнижья, со всим вселенским собором, по правилом светых отец и по соборному уложенью, прыговорыли сослати с товарышы его, которые с ним были в совете, на Белое озеро в заточенье на смерть» ²³.

Возможно, что именно отсюда почерпнул канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега сведения о самозванце, игравшем в кости («зернью»). Однако, осуждая плебейскую игру, правители и сановники с увлечением сами продолжали политическую игру вокруг имени погибшего царевича Дмитрия.

Московские дипломаты, пожалуй, были слишком усердны в собирании компрометирующих Юшку Отрепьева сведений. Трудно представить, что человек, известный столь порочными наклонностями – воровством, пьянством и пр., – легко мог поступить по сути в придворный Чудов монастырь. Из других источников известно, что там монашествовал дед Юшки Отрепьева Замятия, который и мог походатайствовать за внука, получившего сан дьякона. Конечно, ему не хотелось, чтобы внук повторил судьбу сына – стрелецкого сотника Богдана Отрепьева, зарезанного, как говорили, в пьяной драке в Москве.

Об отце Григория Отрепьева, кроме этого, обычно ничего и не вспоминают. Более того, грамота Постнику Огареву неожиданно говорит о непослушании Отрепьева своему отцу – видимо, в целях подчеркнуть еще один грех «расстриги». Несомненно, что отношения с отцом повлияли на сына, но каким образом? Например, распространенное имя Богдан («Богом дан»), которым могли назвать подкидыша или незаконнорожденного, – почему его носил отец Григория Отрепьева? К сожалению, история рода Отрепьевых так глубоко не прослеживается, и мотивы выбора Замятнею Отрепьевым имени Богдан для своего сына остаются для нас скрытыми. Идею «царственного» происхождения, в случае подтверждения версии о появлении у Отрепьевых незаконнорожденного ребенка, мог внушить Юшке отец Богдан Отрепьев. Он же мог объяснить сыну происхождение некоторых царских признаков, якобы имевшихся на теле самозванца, и даже передать ему какие-то реликвии – в том числе золотой крест, использованный, по некоторым известиям, самозванцем для утверждения своей версии. Уверенно же можно сказать об одном: живя со своей тайной, Юрий Отрепьев явно стремился поступать иначе, чем полагалось сыну обычного служилого человека…

В «Новом летописце», автор которого первым собрал многие рассказы о Смуте, тоже сохранилась одна из версий происхождения Лжедмитрия. Со временем эта летописная книга стала особенно популярной, на ее основе составлялись новые компиляции и своды, сам памятник сохранился во множестве списков XVII–XVIII веков. Многие исследователи видят в «Новом летописце» едва ли не официальную версию событий ²⁴. Тем интереснее содержащаяся здесь развернутая повесть о Лжедмитрии с красноречивым названием «О настоящей беде Московскому государству, о Гришке Отрепьеве».

Появление «окаянного чернца» Гришки представлено как наказание от Бога за грехи всей Русской земли. Рассказ о семье галичских дворян Отрепьевых начинается издалека, все старшие члены рода перечислены по именам, начиная с деда Замятии, его двух сыновей, Богдана и Смирного, и кончая сыном Богдана Юшкой, будущим Лжедмитрием. Автор летописи, безусловно, хорошо знаком с канонами житийного повествования и неожиданно использует его в рассказе о жизни Юшки Отрепьева, только резко сменив полюса. В житии святых обычно говорилось о ранних проявлениях святости, часто о книжном прилежании будущего святого. Эта черта, присущая праведникам, упомянута и в рассказе о начале обучения Юшки Отрепьева грамоте в Москве, но с оговоркой: «Грамота ж ему дася не от Бога, но дияволу сосуд учинися и бысть зело грамоте горазд» ²⁵.

Автор «Нового летописца», видимо, пытался установить, где будущий московский царь-расстрига принял монашеский постриг, но не преуспел в этом. Все, что он мог сообщить о Григории Отрепьеве, – это то, что он «во младости пострижеся на Москве, не вем где». По какой-то причине он отверг версию «Иного сказания», прямо указывавшего на то, что Отрепьев принял постриг в Москве под влиянием беседы с игуменом вятского Успенского монастыря Трифоном (в конце XVII века тот станет местночтимым святым). Во время знакомства с будущим чудотворцем Трифоном Григорию Отрепьеву было 14 лет. Другие известия «Нового летописца» и «Иного сказания» о пребывании юного чернеца в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, напротив, совпадают. Архимандрит Левкий, по словам летописи, «даде его под начало духовному старцу». Годичное послушание у старца тоже является свидетельством «правильной» монашеской биографии будущего самозванца. Однако дальше по неизвестной причине монах Григорий оставил Суздаль: «…из тово ж монастыря уйде и прииде в монастырь в Спаской на Куксу и жил ту дванадесять недель». Несмотря на эпический стиль повествования «Нового летописца», рассказано здесь о совершенно рядовом событии. Спасо-Кукоцкий монастырь находился около Гаврилова Посада, на расстоянии одного дневного перехода от Суздаля (дорога на Гаврилов Посад начинается сразу от стен Спасо-Евфимиева монастыря) ²⁶. Двенадцать недель – это почти три месяца. Проведя их в Спасо-Кукоцком монастыре, Отрепьев «вспомнил» о своем деде Замятие – постриженнике кремлевского Чудова монастыря. При этом в летописи сказано так, будто Лжедмитрий только тогда услышал про деда и познакомился с ним: «И слышаше о деде своем о Замятие, что пострижен в Чюдове монастыре, и прииде в Чюдов монастырь, и в Чюдове монастыре живущу ему, и поставлен бысть во диаконы».

Словом, из начальной биографии Григория Отрепьева автору «Нового летописца» было известно примерно о полутора годах, проведенных тем в суздальских монастырях. Поступление в Чудов монастырь при поддержке деда Замятии оказалось для будущего самозванца более чем успешным. Известия о его талантах быстро дошли до патриарха Иова, который «слышав про нево, что изучен бысть грамоте, и взят его к себе х книжному писму. Он же живяше у патриярха и начат сотворяти каноны святым». Здесь автор «Нового летописца» повторяет сведения, собранные Посольским приказом еще во времена Бориса Годунова в 1604 году, с одним важным отличием: в летописи полностью пропущено упоминание о службе Григория Отрепьева в келейниках у чудовского архимандрита Пафнутия, впоследствии митрополита Сарского и Подонского ²⁷. Умолчание более чем красноречивое, тем более что в «Новом летописце» приведены уникальные известия о том, как в Чудовом монастыре раньше всех столкнулись с «опасностями», идущими от Григория Отрепьева. Именно чудовскому архимандриту, должно быть, пришлось разбираться с разговорами, вызванными шутками Григория Отрепьева, опасно затрагивавшими царское имя. «Ото многих же чюдовских старцов слыхав, – записал летописец, скорее всего, со слов одного из монахов, если не самого настоятеля, – яко в смехотворие глаголаше старцом „яко царь буду на Москве“. Они же ему плеваху и на смех претворяху».

В «Новом летописце» содержится и рассказ о том, как началось преследование Григория Отрепьева, в результате чего он едва не оказался в ссылке. Причиной перемен в жизни патриаршего книжника и чудовского дьякона автор летописца называет донос ростовского митрополита Ионы. Вроде бы он первый заметил и сказал патриарху Иову, «яко сий чернец самому сатане сосуд есть». Патриарх, по версии «Нового летописца», не обратил внимания на слова ростовского митрополита, тогда тот донес на Григория Отрепьева уже «самому царю Борису». Царь Борис быстро распорядился отправить чудовского инока «на Соловки под крепкое начало». Исполнить этот приказ было поручено первому дьяку Приказа Большого дворца Смирному Васильеву, перепоручившему все дело другому дворцовому дьяку, Семейке (Семену) Ефимьеву ²⁸, оказавшемуся родственником Отрепьевых («той же Семейка тому Гришке свой»). Это и позволило Григорию Отрепьеву выиграть время и бежать из Москвы. Казалось бы, этим объяснением «Нового летописца» можно было бы удовлетвориться. Если бы не одно обстоятельство: митрополит Иона занял ростовскую и ярославскую кафедру только после 25 марта 1603 года, то есть уже тогда, когда Григорий Отрепьев находился в Литве!

В тексте «Нового летописца» маршрут бегства инока Григория обозначен слишком замысловато: сначала он бежал в родные галичские места, в Железноборский монастырь, где «поживе немного», оттуда переходит в муромский Борисоглебский монастырь. Дальше строитель Борисоглебского монастыря выдал ему монастырскую лошадь и отпустил в дорогу на Северу. (Вообще-то «строителями» называли основателей монашеских обителей, а в этом монастыре архимандриты были известны уже с середины XVI века, да и Северская дорога шла не через муромо-рязанские земли, а тульские и калужские города!) Летописец знал о том, что вместе с будущим Лжедмитрием находился «Мисайло Повадин с товарыщем», но ничего не написал о Варлааме Яцком, «Извет» которого совершенно по-другому рассказывал об обстоятельствах знакомства и ухода из Москвы трех чернецов. Единственное, в чем совпадали «Новый летописец» и «Извет» Варлаама, это в том, что «Гришка» в итоге оказался в новгород-северском Спасском монастыре, откуда и ушел в Литву в сопровождении своих спутников.

Вообще, сравнивая свидетельство поздней летописи с другими документами «розыска» о Лжедмитрии, можно заметить очень мало совпадающих деталей. Подчеркну лишь, что авторы посольской грамоты, отправленной польскому королю Сигизмунду III с Постником Огаревым в 1604 году, признавали незаурядные таланты дьякона Чудова монастыря Григория, за которые тот и попал в келейники к чудовскому архимандриту и был взят для письма на Патриарший двор. Более того, считается, что Григорий Отрепьев сочинил в Чудовом монастыре службу митрополиту Петру. И хотя сам текст этой службы не разыскан, факт литературного творчества Григория Отрепьева не подвергается сомнению ²⁹. Еще более интересно было бы узнать, почему будущий самозванец составлял службу именно этому московскому чудотворцу. Возможно, что здесь присутствовал некий «заказ» патриарха Иова, если не самого царя Бориса Годунова. Когда в 1598 году была составлена «Утвержденная грамота» об избрании Бориса Годунова на царство, то один ее экземпляр был положен в раку митрополита Петра! Крестом митрополита Петра благословили на царство в 1605 году царевича Федора Борисовича Годунова ³⁰. Позднее Борису Годунову припомнят потревоженные из-за светских дел мощи чудотворца и обвинят его в кощунстве. Но когда он сидел на престоле, новая служба святому митрополиту Московскому Петру должна была подчеркнуть силу небесного покровительства русским самодержцам. И записал слова этой службы, по всей видимости, чудовский чернец Григорий Отрепьев!

Грамота, выданная Постнику Огареву, показывала большую осведомленность Посольского приказа в том, что происходило в Литве с «царевичем» Дмитрием. В ней прямо обвинялись князья Вишневецкие в поддержке самозванца, и связывалось это с пограничными конфликтами. Известно было в Москве о ходивших в Северской украйне «воровских грамотах» и о том, что к самозванцу потянулись казаки с Дона. Возмущение вызывало то, что самозванец послал к ним свое знамя, «подкупаючы их на наши украинные места» ³¹. Но главным и прямым обвинением королю Сигизмунду III были попытки «накупить» на Московское государство крымских людей. Царь Борис Годунов выражал сильное недоумение и обвинял короля: «…крестьянского кроворозлитья жедаешь, и ведомого вора богоотступника и геретыка розтрыгу называешь господарским сыном… И крестьянскым господарем так делати не годитца» ³².

Конечно, в Москве были готовы и к более серьезным угрозам со стороны Османской империи и не пугались их («хотя ты и Турского на нас учнешь накупати, не только Крымского»), но о нарушении «мирного постановленья» и начале «кроворозлития» обещали немедленно известить еще и императора «Священной Римской империи» (ему подчинялись земли Австрии, Германии, Италии, Чехии и ряд других королевств), а через него папу римского и другие государства. И это обещание было выполнено.

В ноябре 1604 года, когда в Северской земле уже началась война с самозванцем, из Москвы в Прагу был отправлен гонец к римскому императору Рудольфу II. Он вез грамоту, в которой снова рассказывалось о расстриге. Однако чем сильнее хотели избавиться от Отрепьева, тем более увязали в этой истории. Беглого монаха Григория и его «фантазии» должны были обсуждать при всех европейских дворах. В зависимость от его дальнейшей судьбы, от того, кто его поддерживает, ставилось заключение общего союза христианских стран против османской угрозы. Такая связь судьбы названного Дмитрия с одним из самых важных вопросов европейской дипломатии того времени поневоле должна была казаться неслучайной.

В Праге еще до получения грамоты царя Бориса Годунова уже знали о появлении «Дмитрия» в Речи Посполитой и о той поддержке, которую он получил. В донесении Гейнриха фон Логау императору Рудольфу II в мае 1604 года рассказывалось, что король Сигизмунд III якобы успел даже заказать для сына московского царя «несколько сотен блюд» и комплект другой «серебряной утвари с вырезанным на всех предметах гербом». При этом король Сигизмунд будто бы каждый день встречался с «молодым князем» у королевича Владислава! ³³Несмотря на эти преувеличения, истинная цель поддержки самозванца была хорошо понятна дипломатам Священной Римской империи, видевшим, как с помощью этого претендента в Речи Посполитой хотели свергнуть московского царя.

В конце 1604-го – начале 1605 года в Праге получили просьбу вмешаться в спор Московского государства и Речи Посполитой и известить обо всем папу Климента VIII. Просьба исходила непосредственно от царя Бориса Годунова, по сути предупреждавшего о начале войны между двумя государствами из-за одного «негодного плута Григория». В этой грамоте, как и в документе, выданном ранее Постнику Огареву, содержалась официальная версия московского правительства о Григории Отрепьеве. Рассказ о самозванце в ней совпадал в основных чертах с тем, о чем московские дипломаты писали ранее в Речь Посполитую, хотя получалась какая-то непонятная путаница с именами. В одной грамоте говорилось, что «в монашеском чине» Лжедмитрий был назван Григорием, а в другой – Георгием. К тому времени выяснилось, что расстрига Григорий служил ранее во дворе у Михаила Никитича Романова (погибшего в ссылке и опале, постигшей весь род Романовых). Точная отсылка к службе у Романовых имела для Годунова большое значение. Известно, что царь Борис, узнав о появлении самозванца, сразу же стал обвинять бояр в том, что это они направляли его «плутовские» действия. Поэтому свидетельство о службе Григория Отрепьева в холопах у одного из Романовых и было включено в текст грамоты. Борис Годунов продолжал утверждать свою власть и хотел иметь на будущее еще один предлог для обвинений опальному роду.

В грамоте императору Рудольфу рассказывалось, как Григорий Отрепьев отказался не только от монашеского одеяния, но и «изменил наружность» (значит, в Чудовом монастыре у него могли быть длинные волосы и борода?). Но были и более существенные детали. В тексте грамоты помимо косвенных упреков Романовым содержалось прямое обвинение короля Сигизмунда III, который «по совету чинов» воспользовался беглым монахом и «подучил» его назваться именем царевича Дмитрия, погибшего в Угличе в 1591 году. В адрес самозванца прозвучали развернутые обвинения в «чернокнижничестве», в «вызывании злых духов», составлении каких-то «писаний». Правда, становилось непонятно: как человек, пользовавшийся столь дурной славой в миру, был «рукоположен в священники» в Чудовом монастыре и взят патриархом Иовом «для писания книг»?

Желание расправиться с неуязвимым и неуловимым противником было столь сильно, что зачем-то в грамоте стали рассуждать об отсутствии прав на престол у настоящего царевича Дмитрия. Напоминали, что он «родился от седьмой жены, взятой по склонности, но вопреки всем законным правилам церкви», после чего был отправлен на удел в Углич вместе с матерью. Совсем неудачен был в ряду упреков королю Сигизмунду III речевой оборот с предположением о возможном спасении угличского удельного князя: «…и даже допустив, что у них пребывает оказавшийся в живых истинный князь Димитрий Углицкий, а не злостный мошенник Григорий, именующий себя князем Димитрием, все же ради него не подобало бы им нарушать заключенного на известное число лет мира и начинать кровопролитную войну, а следовало бы по поводу всего этого предварительно снестись с нами» ³⁴. «Некий беглый отступник Григорий Отрепьев» лишь однажды был упомянут в ответном письме Рудольфа II, которого больше интересовало единство христианских государств перед «все большим распространением турецкого могущества и тирании». Император соглашался выступить арбитром в ссоре Бориса Годунова и написать увещевательное письмо Сигизмунду III, чтобы тот перестал поддерживать самозванца, «придававшего себе титул князя Димитрия Углицкого». Впрочем, официальный ответ из Праги сильно запоздал. Он датирован 16 июня 1605 года, то есть тем временем, когда ни Бориса Годунова, ни Лжедмитрия уже не было в живых ³⁵.

Совпадало ли то, что сообщали о Гришке Отрепьеве в дипломатической переписке, с грамотами, рассылавшимися внутри страны? В разгар войны с самозванцем к обличению Григория Отрепьева снова подключился патриарх Иов, обратившийся к пастве с окружным посланием, подтвержденным авторитетом освященного собора ³⁶. 14 января 1605 года была отправлена патриаршая грамота в сольвычегодский Введенский монастырь, в которой содержались те же обвинения королю Сигизмунду III, что и в текстах дипломатических грамот: «…преступил крестное целованье и мирное постановление порушил… умысля с паны радными, назвал страдника, вора, беглеца государьства нашего, черньца ростригу Гришку Отрепьева, будтось он князь Дмитрей Углецкий». Впрочем, эти обвинения еще не были такими прямолинейными, как станут позднее. Патриарх Иов признавал, что король «мимо себя» послал воевод вместе с литовскими людьми и запорожскими казаками, чтобы помочь самозванцу. То есть, по сути, в Московском государстве было известно об отсутствии официальной поддержки у военного предприятия расстриги Григория Отрепьева. Хотя на такие частности мало кто должен был обратить внимание, слишком серьезным оставалось главное обвинение – в нарушении мира и начале войны в Северской земле.

Что же сообщали в стране о Лжедмитрии? Главное, что это был «страдник, росстрига и ведомой вор, в мире звали его Юшком Богданов сын Отрепьев». В подтверждение рассказывали некоторые подробности его биографии. Во-первых, что он жил «у Романовых во дворе» (напомним, что императору Рудольфу II написали более точно, назвав имя Михаила Никитича Романова). Романовы были в опале, поэтому в дополнительное свидетельство их вины могли легко поверить. Следующая, «монашеская» часть жизни Григория Отрепьева освещена в самом общем виде и с явными противоречиями. Якобы Григорий Отрепьев, «заворовався от смертныя казни, постригся в чернецы». Королю Сигизмунду III и императору Рудольфу, наоборот, писали о том, что самозванца осудили на «пожизненное заточение» в Белоозеро или «на смерть», что и стало причиной его побега из Москвы. Это, конечно, более похоже на правду, учитывая карьеру, сделанную Григорием Отрепьевым. По словам патриаршей грамоты, Лжедмитрий побывал «по многим монастырем и в Чюдовом монастыре во дьяконех». Не смог скрыть патриарх службу Отрепьева на патриаршем дворе: «Да и у меня Иева патриарха во дворе для книжного писма побыл во дьяконех же».

Из этих грамот стали также известны имена еще двух людей, ушедших в Литву вместе с Григорием Отрепьевым, – Варлаама Яцкого и Мисаила Повадина ³⁷.