Текст книги "Встречи на Сретенке"

Автор книги: Вячеслав Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Предполагаю, – тут она улыбнулась.

– А я знаю! – воскликнул он. – И пусть Тоня выходит замуж за кого-нибудь из устроенных. Звонил ей при мне один такой... – презрительно бросил Володька.

– Мало ли кто ей может звонить, – спокойно сказала мать.

– Давай больше не будем об этом, мама, – попросил он.

– Хорошо, поговорим о другом... Решил ли ты, в какой пойдешь институт?

– Пока нет...

– Я хочу предложить тебе подумать о полиграфическом...

– Что это за институт? – удивился он.

– В нем есть редакционно-издательский факультет с двумя отделениями литературное и художественное. Ты поступай на литературное, но посещай и занятия по рисунку. Если что-то получится у тебя, переведешься. Художественный талант не в руке, Володя, а здесь, – она показала на голову и сердце. – Если не выйдет с рисунком, то, во всяком случае, получишь гуманитарное образование. И находится он недалеко, на Садово-Спасской.

– А что? Я подумаю, мама. Главное, недалеко.

– Подумай. Времени осталось не так много... Теперь еще одно... Звонила тетка твоего отца. Она обижена, что ты ни разу не навестил ее. Это раз. Во-вторых, заболела женщина, которая ей помогает по дому и ездит за пайком. Она просила тебя, если можешь, конечно.

– И ты сказала, что могу? – улыбнулся он.

– Сказала... Она совсем одинока, и ты должен ей помочь, тем более дел у тебя пока никаких.

– Ладно, мама.

Тут появился Витька-"бульдожка" с какой-то сумкой.

– Мать скороспелку посадила. Подкапывать уже начали. Попробуйте, – он передал сумку Ксении Николаевне.

– Зачем, Витя? – начала было отнекиваться она, но Витька решительно прервал:

– Ксения Николаевна, помните, обещал я. Никаких отказов.

– Сетку волейбольную не достал? – улыбнулся Володька.

– Не! Спрашиваю всех, никто не помнит. Кто-то из ребят взял, спрятал еще в сорок первом, а кто? Но я раздобуду.

Без особой охоты Володька поехал на другой день в Гнездниковский переулок, где жила тетка, боясь, что начнутся соболезнования, разные там "вздохи и охи"... Но ничего этого не случилось. Тетка, маленькая, сухонькая старушка с добрым лицом, но твердыми глазами, обняла его, поцеловала и сразу же усадила за стол.

– Сперва перекуси, Володя, а потом поговорим.

На небольшом столике с мраморной доской уже приготовлена была еда, да еще какая! Володька не стал ломаться и присел за стол. Уминая бутерброды, он оглядывал большую комнату с альковом, в которой давно не бывал. Целую стену занимали шкафы с книгами, где кроме художественной литературы в основном была литература политическая – собрания сочинений Ленина, Сталина, протоколы съездов партии. Тетка работала в институте Маркса – Энгельса – Ленина Сталина... Было много и ее собственных книг. Она лично знала Ленина, дружила с Крупской, с Фрунзе, участвовала в Московском восстании, занимала крупные должности в Иванове. В общем, живая история, и если бы Володька был полюбознательнее, то как много бы он мог получить от общения, но сейчас ему было не до этого.

– Почему ты не навестил меня тогда, в сорок втором? – спросила она.

– Даже не знаю... Понимаешь, я был под Ржевом – безудачные бои, огромные потери... Не хотелось об этом вспоминать.

– Да, потери... – задумчиво сказала тетка. – Скажи, Володя, что, на твой взгляд, помогло нам выиграть войну? Именно на твой взгляд.

– Патриотизм, тетя Варя... – не задумываясь, сказал он.

– Советский патриотизм?

– Конечно. Воевали ведь хорошо и те, у кого судьбы складывались трудно.

– Да? Это очень интересно... У тебя есть примеры?

– Сколько угодно.

И Володька стал рассказывать о тех, с кем воевал вместе... Тетка слушала внимательно, заставляя его повторять некоторые случаи, а со стены глядели на них прищуренные глаза Владимира Ильича, и казалось, будто и он прислушивается к Володькиным словам.

– Говорили вы на фронте о Сталине? – неожиданно спросила она.

– А как же? – удивился Володька. – В атаки с его именем ходили. Хотя... задумался он, вспоминая, – пожалуй, чаще кричали просто: за Родину...

– Скажи, чем вы объясняли неудачи первых месяцев войны?

– Чем? – Этот вопрос тоже удивил его. – Кто как... В основном, неожиданностью нападения, отмобилизованностью немецких войск, их техникой... Короче, каждый по-своему... – начал было он, но она прервала его:

– Расскажи теперь, как вообще живешь? Какие планы на будущее?

– С сентября институт...

– Да, твоя мать говорила... Вот видишь, сразу в институт, а кто-то сразу на завод пойдет. К счастью, после этой войны не будет того, что получилось после первой мировой.

– А что было после той?

– Разве не знаешь? Не читал?

– Да, вспомнил... Инфляция, безработица, люди пришли с войны и не могли найти себе места.

– Именно, – подтвердила тетушка. – Ты наелся?

– От пуза, говоря по-солдатски, – улыбнулся он.

– Так вот, Володя, карточки... Поедешь, я тебе дам адрес, и там на первом этаже найдешь, где выдают продукты. Захвати рюкзак, а то в одной руке тяжело будет нести. Паек на целую неделю.

– У меня вещмешок.

– К тебе еще одна просьба. Ты сможешь приходить хотя бы два раза в неделю и читать мне? Я сейчас очень плохо вижу, а для своей книги мне нужно кое-что перечитать. Я буду платить тебе или отдавать часть пайка. Как захочешь.

– Что ты, тетя Варя, зачем? Я и так...

– Не спорь. Это работа, и ты должен получать за нее вознаграждение. Договорились?

– Да, но, право, ни к чему какая-то оплата, мы же родственники.

– Повторяю, не спорь. Я упрямая старуха. Будет так, как я решила. – И в нотках ее голоса пробилась старобольшевистская твердость.

На обратном пути Володька не раз поправлял вещмешок, оттягивающий спину. Когда приволок все это в теткину квартиру, она, поблагодарив, стала откладывать часть продуктов для него. Володька пробовал протестовать, но тетка не желала ничего слушать.

– Грудинку я не ем, Володя... Жирную рыбу тоже. Это мне не нужно. Крупа у меня осталась... – и так далее и тому подобное.

Половина принесенного попала в его вещмешок. Это было целое богатство, и хотя чувство некой неловкости присутствовало при этой дележке, все же он был рад, что принесет что-то в дом, тем более никаких прибавок к карточному пайку у него не будет.

Но мать этой радости не разделила, наоборот, возмутилась тем, что Володька принял подношение.

– Ты обязан помочь ей без всякой "благодарности" с ее стороны. Больше этого не делай, – сказала она с необычной для нее резкостью.

– Я отказывался, мама...

– Значит, плохо отказывался!

– Но она предложила мне работу: приходить к ней два раза в неделю и читать нужные ей книги. Сказала, что каждая работа должна быть оплачена. Возможно, то, что я принес, аванс, так сказать...

– Это другое дело.

...Теперь Володькина неделя была заполнена двумя вечерами у тетки и днем получения продуктов. Однажды, выходя из ворот серого дома на набережной, он натолкнулся на пьяного инвалида, который попросил прикурить, а прикурив, бросил взгляд на Володькин мешок.

– Оттуда прешься? – спросил хмуро.

– Это я для тетки...

– Знамо, не для себя... Кто у тебя тетка-то? Начальство какое?

– Старушка она, персональный пенсионер. Революцию делала.

– Революцию, говоришь, делала? Старенькая уже, значит... Ну, она-то заслужила, – сказал инвалид. – Ладно, бывай...

Тянуть с институтом больше было нельзя, и Володька отправился на Садово-Спасскую поглядеть полиграфический, поговорить с поступающими, разузнать все подробно и, если понравится, подать заявление о переводе. Он потолкался среди будущих студентов, в большинстве сопливых девчонок, худеньких, неважно одетых, некоторых с косичками – прямо детский сад. Он старше их на семь лет, это же чертовски много! Закончит институт в тридцать! Тридцатилетние на фронте казались уже пожилыми мужчинами – и жены были почти у всех, и детишки. А он, Володька, только на ноги встанет, только институт к этим годам окончит.

Он прошел по институтским коридорам, заглядывая в аудитории, и как-то не представлялось, что скоро сидеть ему за столом с карандашиком и записывать лекции... Все это казалось смешным и страшно несерьезным... Он тоскливо огляделся в надежде увидеть хоть одного фронтовика, чтоб перекинуться словом, и наткнулся на парня, стоящего у стены, в форме, в "кирзяшках" и с палочкой. Тот тоже выглядывал, вытянув шею, кого-то из фронтовой братии и, заметив Володькин взгляд, заковылял к нему.

– В какой курятник попали! А? Хотя чего я, не курятник – цыплятник, сказал он, кивнув на щебечущих в коридоре девчушек.

– Да, чудно... – вздохнул Володька, улыбнувшись.

– Ты на какой факультет поступаешь?

– Я перевожусь... Из архитектурного. Наверное, на редакционно-издательский пойду.

– На художественное отделение?

– Видишь, – протянул Володька руку. – Пока на литературное, если что выйдет, научусь левой, перейду.

– А у меня кость на ноге раздроблена. Гноится до сих пор рана. Говорят, надолго это. Ну, давай знакомиться. Коншин... Лешка. Пойдем перекурим это дело, – он улыбнулся и взял Володьку за локоть.

Они вышли на улицу... К Коншину подошла девушка в военном, но без погон.

– Ну как, Леша, решил? – спросила она.

– Решил, – почему-то грубо ответил тот и добавил: – Иди домой, я вот с товарищем поговорю.

– Я подожду, Леша, – она отошла в сторону.

– Зачем ждать. Иди домой, – опять удивил он Володьку своим грубоватым, пренебрежительным тоном.

У девушки повлажнели глаза. Она резко повернулась и пошла от них. Володька хотел было спросить, почему Коншин так, но постеснялся. Коншин начал сам:

– Вот не знаю, что делать. Понимаешь, в одной части служили, ну и любовь... А ранило меня, ни одного письма в госпиталь не прислала. Зато дружок мой один все обрисовал... Со всеми подробностями – с кем, когда и где... Она клянется, что наврал тот, а у меня нет оснований не верить – фронтовой дружок-то. Ну зачем ему врать? Зачем?

– А может, сам пытался? Не вышло, и со зла... – предположил Володька.

– Она то же самое говорит. Так кому верить-то?

– Ну уж это тебе самому надо решать, – сказал Володька и начал свертывать цигарку.

– Ловко у тебя получается. Кстати, когда я был в руку ранен, тоже научился. Под Ржевом долбануло.

– Под Ржевом?! – воскликнул Володька. Я же там в сорок втором был!

– И я в сорок втором. Вот здорово-то!

И выяснилось в разговоре, что были не только подо Ржевом, но под одними и теми же деревнями и в одно и то же время, только в разных стрелковых бригадах. А было в этих бригадах уже так мало народу, что ни Володька, ни Коншин не заметили и не знали, что в том черновском лесу, не таком уж большом, километра три в длину, а в глубину и меньше километра, находились две стрелковые бригады – 132-я и 136-я.

– Ну, Володька, вместе нам надо быть. Такое, что там было, не забыть, да и не все выбрались. Мы с тобой счастливчики, – сказал Коншин, горячо пожимая Володькину руку на прощание.

– Да, конечно, Леша... Как здорово, что в институте хоть один свой парень будет, – радовался Володька, решив, что раздумывать нечего, надо в институт переводиться, и никаких гвоздей!

Они простились, договорившись о встрече.

На другой день Володька принес в институт документы и встретился с Коншиным. Около комнаты приемной комиссии они познакомились еще с одним фронтовиком, бывшим лейтенантом Игорем Степным. У того было тяжелое ранение в позвоночник, он сильно хромал, но настроение бодрое.

– Я, ребята, учусь уже. В Тимирязевке на экономическом, но решил и сюда, на заочный. Хочется параллельно и гуманитарное получить, – сказал Игорь, когда они вышли на улицу и пошли вниз по Садовой.

– А зачем тебе гуманитарное? – спросил Володька.

– Хочу о войне писать...

– Вот оно что, – протянул Коншин.

– А написал что-нибудь? – поинтересовался Володька.

– Нет еще. Если бы написал, я в Литературный подал бы. Но в голове столько всего...

– У нас у всех полна войной голова, – заметил Коншин. – Да разве сумеешь описать все.

– Надо! – горячо воскликнул Игорь. – Вот в теории подкуюсь малость и начну.

Дойдя до бывшей Мясницкой, ребята повернули, решив проводить Игоря до дома, расставаться не хотелось. Жил он в Комсомольском переулке, и по дороге можно было еще о многом поговорить. Игорь начал высказывать свои мысли.

– У меня друг есть, в медицинском учится, так мы надумали после окончания куда-нибудь на периферию податься, в какой-нибудь небольшой городок...

– И бросишь Москву? – недоверчиво спросил Коншин.

– Что Москва? Тут народа хватает.

– Понятно, – засмеялся Володька. – Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе.

– Нет, ребята, другие соображения. Хотя, конечно, в провинции выделиться легче. Но мы поедем, потому что просто там мы нужнее. Хотим создать кружок местной интеллигенции...

– Это ты серьезно? – усмехнулся Коншин.

– Вполне...

Проводив Игоря, они пошли обратно. Коншин несколько скептически отнесся к мечтам Игоря, но Володьке тот понравился, он верил в его искренность. Расставшись на Колхозной с Коншиным, Володька двинул к родной Сретенке, на которой что-то давно не бывал... Первым встретился ему ковыляющий Деев.

– Как жизнь, Вольдемар? – весело спросил Володька, протягивая руку.

– Хреновая, – мрачно ответил Деев. – В троллейбус залезть проблема, пройтись куда-нибудь – тоже. Костыли эти очертенели, а без них никуда. – Деев сплюнул, махнул рукой, а потом вдруг мечтательно протянул: – Знаешь, что я часто вспоминаю как самое необыкновенное и приятное из довоенной жизни?

– Что?

– Помнишь, мы из школы к своим шефам в Наркоминдел на вечера пробежки делали? По Первой Мещанской, по Сретенке, всю Лубянку, и все бегом... Даже во сне снится.

– Помню, – сказал Володька.

Больше ответить ему было нечего, не слюни же разводить по этому поводу? Тут Деев взял и начал крутить пуговицу на его гимнастерке, была такая привычка противная у него, и чем дольше он ее крутил, тем яснее становилось Володьке, что Деев намеревается сказать что-то наболевшее, но не решается.

– Отцепись. И говори.

– Слушай, Володька, – начал Деев, отпустив пуговицу. – Нет у тебя на примете какой-нибудь знакомой девахи, с которой можно было бы по-простому, без всяких там антимоний... Понимаешь?

– Понимаю, но нет такой.

– Жаль... – протянул Деев. – Я знакомиться не умею. Застенчивость идиотская до сих пор. Вроде мужик уже, а подойти не могу, заговорить боюсь.

– Найдет тебя какая-нибудь, – обнадежил Володька.

– Ну да, найдет! Не очень-то я такой нужен, – скривил губы Деев.

– Брось ты! Какой такой?

– Значит, никого нет на примете? – повторил Деев. – Ну, ладно, пока, – и тяжело заковылял на непривычных еще костылях.

Поздно вечером неожиданно позвонила Надюха:

– Выручай, Володя, Гошку забрали! В двадцать втором сидит. Приходи скорей!

Володька, как по тревоге, влез в свои "кирзяшки", схватил ремень и бегом, буркнув что-то на вопрос матери "Куда ты?".

У отделения милиции его ждала растрепанная Надюха.

– Поговори с начальником. Подрался Гошка в пивной. И забежал-то на минутку, ждала я его... Смотрю, с милиционером выходят. Финка при нем, понимаешь?

Володька бросился в кабинет к начальнику. Вытянулся, щелкнул каблуками.

– Разрешите обратиться, товарищ майор? Старший лейтенант Канаев, бывший командир взвода разведки, где служил Георгий Селюков, которого вы задержали. Вот мои документы, – протянул Володька.

Майор мельком взглянул на документы, поднял глаза.

– Плохо вы воспитывали своих солдат... Что же это получается? Трех человек изувечил. Мало того, холодное оружие при нем оказалось. Да и меня матом обложил... Судить завтра будут вашего разведчика: за хулиганство по 74-й и за ношение холодного оружия.

– Товарищ майор, ведь вы, наверное, тоже фронтовик. Гошка, то есть Селюков, лучшим разведчиком был. У него наград полно.

– Знаю. Бахвалился он. Может, суд учтет. Но зачем финку, дурак, таскает?

– Память же фронтовая... Он с ней в разведку ходил.

– Сейчас-то он не в разведку с ней направился, а в пивную. Вот такое дело, старшой... Кстати, у самого-то оружия дома нет?

– Нет.

– А то навезли, черти, трофеев. У кого "вальтер", у кого "браунинг", у кого "ТТ", а у кого и "парабеллум". Разбирайся тут с вами. Вызывали одного, сигнал получили, что пистолет у него. Говорю, сдай добровольно, ничего не будет. Ан нет, отрицал. Пришлось с обыском, ну и что? Лежит пистолетик, заржавелый весь, хоть бы в тряпочку масленую завернул. На кой ляд он ему нужен? Оформили, сидит. А инженер, вроде с понятием человек, не бандюга, дался ему этот пистолет.

– Товарищ майор, – просительно начал Володька. – Может, без суда обойдется? Ну, навешайте Гошке пилюль, заберите финку и штраф там влепите. А, товарищ майор?

– Не могу. Оформлено дело. Идите завтра в суд к десяти ноль-ноль. Может, выслушают, как бывшего командира, учтут боевые заслуги вашего Гоши... Вот и все, что могу.

– Товарищ майор... – заскулил опять Володька.

– Все, старшой. А если пистолетик имеется, советую немедля в свое отделение сдать.

– Да нет у меня...

– Что-то не очень уверенно говорите. Смотрите, два года – не малина.

Володька вышел к заплаканной Надюхе.

– Ничего не вышло. Завтра в суд пойдем.

– Засудят его, засудят... Финка еще эта, – запричитала она.

– Не реви. Мне с другом посоветоваться надо. Иди домой, я сейчас ему позвоню, а завтра в суде встретимся. В десять утра.

Надюха пошла домой, а Володька бросился искать телефон-автомат. Позвонил Сергею, рассказал про Гошку.

– Мда... Значит, так. Райку из нашего класса помнишь? Она юрист. Кое-что мне советовала в свое время Иди сразу к ней. Адрес дать?

– Давай, – и Володька записал адрес. – Спасибо, Сергей. Сейчас побегу к ней.

Было уже около двенадцати ночи... Неудобно, конечно, в такой час врываться к Рае, но что поделаешь – фронтовой друг в беде.

– Володька! – воскликнула Рая, одетая в какой-то замызганный фланелевый халатик. – Очень рада, но почему так поздно? Мама уже спит.

– Всего на два слова, Рая. Нужен твой совет.

– Пошли на кухню, – сказала она и повела в тесную коммунальную кухню, заставленную столами и керосинками.

Володька торопливо рассказал о Гоше.

– Контузия у него была? – спросила Рая.

– При мне вроде нет, но вообще-то вполне могла быть.

– Ты должен увидеть его перед судом и сказать, чтобы напирал на контузию. Дело отложат, пошлют на судебно-медицинскую экспертизу на определение вменяемости. Пройдет какое-то время. В Дзержинском суде будет слушаться?

– Да.

– Чего-нибудь придумаем.

– Спасибо, Рая... Ну, как живешь?

– Как сейчас живут? – улыбнулась она. – Зарплата маленькая. Я юрисконсультом работаю, мама на моем иждивении. Трудновато... Замуж никто не берет... и не возьмет, наверное...

– Ты знаешь, что Вовка Деев в тебя влюблен был?

– Неужели? Я и не догадывалась... Господи, как это было давно... Школа, вечера... Детство, юность... – она вздохнула. – А я почему-то чувствую себя уже старой... Старая дева... – печально досказала она и вздохнула еще раз.

– Брось, Райка, мы еще молодые, – утешил ее Володька, но, поглядев на нее, увидел, как поблекла она за эти годы. – И все еще впереди.

– Это у вас, мальчишек, все впреди, а у нас увы... Сколько вас осталось-то?

– Маловато, наверно.

– В том-то и дело... Ладно, Володька, ты заходи как-нибудь просто так, без дел. Посидим, вспомним школу...

– Обязательно, Рая, – пообещал он и попрощался.

Вечерняя Сретенка, точнее, уже ночная, была почти безлюдна, и Володька, успокоенный обещанием Раи, шел не спеша, покуривая... Главное – выиграть время, а там Гошка и сам что-нибудь придумает. Не такой он, чтобы за мелочь в тюрягу попасть. Но простят ли финку? Холодное оружие, как сказал майор. Есть статья определенная. Но по-человечески-то должны понять, что для них, фронтовиков, не холодное оружие это, а память о войне, о том, что свершили они на ней... Володька свой "вальтер" сдавать не собирался. Он уже давно завернул его в промасленную тряпку, обернул газетой и зарыл на чердаке, где жильцы дома сушили стираное белье. Найти пистолет можно только с миноискателем, ну а доказать, что это его пистолет, вообще невозможно. Конечно, доля мальчишества была в странном желании сохранить пистолет во что бы то ни стало, но было и какое-то ощущение права владеть оружием, да и привычка – как же без него?

По дороге он думал, что скажет на суде в защиту Гошки, если не сработает контузия. Вспомнил, сколько "языков" приволок Гоша, как бесстрашно и спокойно собирался в поиск, с улыбочкой колдуя над пятаком – орел-решка, – как не раз, легко раненный, отказывался идти в санроту, отлеживался несколько деньков в землянке, а потом сам предлагал: "В порядке я, командир. Можно меня в дело". Да что там, ордена и медали сами за себя говорят. Должен учесть это суд.

На другой день в половине десятого Володька был у здания нарсуда на Сретенке. Вскоре подошла Надюха, подурневшая, с припухшими глазами, но подмазанная, поздоровалась молча за руку. Гошу привели два милиционера – на скуле ссадина, в зубах папироска, вид бодрый. Не верит, видать, что за такую малость, за обыкновенную драчку в пивнухе, могут его, орденоносца и лихого разведчика, засудить.

– Чего ты? Порядок будет, – буркнул он Надюхе. – И тебя взбаламутила? спросил Володьку.

– Ты, Гошка, про контузию не забудь. Ведь не помнишь ничего, что вышло? сказал Володька четко, чтобы Гошка усек значение этих слов.

– Конечно, не помню, убей меня бог, – сразу же сообразил тот.

– Так и говори. Понял? – с напором произнес Володька.

– Как было, так и скажу, – подмигнул он, таясь от милицейских взглядов, но те на разговор ноль внимания – не уголовщина тут, а простое хулиганство.

Дав Гоше докурить папироску, они повели его в здание суда. Надюха и Володька за ним. Подошли к залу номер четыре, а там на двери уже бумажка, какие дела будут разбираться. Пробежал Володька глазами: "Селюков Георгий Иванович по обвинению по статье 74 ч. I", и ойкнул обрадованно статьи за ношение холодного оружия не было! Значит, майор в протокол про финку не записал! Хорошим мужиком оказался. Отлегло от души, хотя 74 ч. I грозила годом с лишением московской прописки после отбытия.

Но вот вызвали в зал. Гошку милиционеры провели за барьер – на скамью подсудимых, а Надюха с Володькой в зале уселись, поближе к суду. Там и свидетели обвинения, помятые, с подбитыми физиономиями, которым, на Володькин взгляд, только одного хотелось до смерти – опохмелиться. Володька подсел к ним: – Как же он вас троих один? – спросил он.

– Ловкий, гад, – промычал тот, кто постарше.

– Что же вы в милицию сразу? Сами накостылять не смогли?

– Да мы ему дали, – сказал молодой. – Но участковый как раз появился, давайте, говорит, его в отделение. Еле скрутили черта.

– Так он разведчик бывший, – сказал Володька.

– Оно и видно. Приемчики применял.

– Ребята, – начал Володька, – засудят же парня. Давайте придумаем что. Ну, подрались по пьянке, а кто виноват, кто начал, не помним. После суда выпьем как следует, освежим голову.

– Конечно, все пьяные были, но он первый задрался. Ко мне прицепился...

– Чего там счеты сводить, – положил Володька руку на плечо пострадавшего. – Разопьем мировую, и все дела. Ну как?

Но ответить тот не успел, вышла секретарша и:

– Встать, суд идет.

Все поднялись, потом сели, когда судья, приятная молодая женщина, с заседателями за дубовым столом устроилась. Ну, и началась процедура...

– Подсудимый Селюков, расскажите, что произошло вчера вечером в пивной.

Гошка поднялся, сделал невинное лицо и честные-пречестные глаза.

– Ничего не помню, граждане судьи. Ей-богу! Помню, как в пивную зашел, а дальше ничего.

– Сильно пьяные были?

– Нет. В том-то и дело. Всего сто пятьдесят перед этим выпил. А в пивной как затмение нашло. Утром в отделении проснулся, говорят, в суд собирайся, а я, хоть убей, ничего не понимаю.

– На фронте были?

– А как же! Всю войну в разведке! Награжден орденами и медалями. Жена принесла мою орденскую книжку. Покажи, Надя.

Надюха подошла к судейскому столу, выложила. Судья рассмотрела, передала заседателям.

– Что же произошло? Вы так хорошо воевали, столько наград и... хулиганство? – спросила судья, поправив красивые рыжие волосы.

– Так говорил я, не помню ничего, – развел руками Гошка.

– У вас были ранения, контузии? – Голос судьи был мягок и доброжелателен.

– И не упомню сколько! – воскликнул Гошка. – Вот тут мой бывший командир сидит, скажет... И контузия сильная была, без памяти несколько ден валялся.

Володька встал, хотел было выступить, но судья сделала ему знак рукой, чтоб сел, и стала шепотом о чем-то совещаться с заседателями. Володька почти успокоился. Понравилась ему судья, ее спокойный голос, и не верилось, что такая приятная особа засудит Гошку. Пошептались с заседателями, судья поднялась, поднялись и все.

– Суд принял решение направить обвиняемого Селюкова на судебно-медицинскую экспертизу. Из-под стражи освободить. Взять подписку о невыезде. Получите направление, Селюков.

Сияющий Гошка подошел к судейскому столу, взял направление... Из суда вышли все вместе. И "пострадавшие" тоже.

– Что же вы, лярвы, в милицию меня? – не зло, а скорее добродушно спросил их Гошка. – Да ладно, айда в шалман – угощаю, а там поговорим.

В пивной на Сретенке пробыли недолго. Гоша поставил "пострадавшим" по стопке и по пиву, уговорил их не показывать насчет того, что матерился. Тогда, разъяснил он им, будет просто драка, а ежели мат, то хулиганство, статья 74, год лишения верняком и прощай, Москва. Ребята, опохмелившись, подобрели и обещали насчет матюжка свои показания изменить, которые в милиции давали, пьяные были тоже, не помним, дескать, что подписывали... Расстались друзьями...

– А начальничек-то, майор, мировой мужик. Про финочку ни-ни. Жаль, не отдаст, конечно, но черт с ней, – сказал Гоша при выходе из пивной.

– Это, наверное, мой разговор подействовал, – заметил Володька.

– А ты говорил с ним? – спросил Гошка. – Ну, спасибо, – растрогался он, похлопав Володьку по спине. – Невменяемым меня не признают. Но ничего, с этими ребятами выпью еще перед судом, и будет порядок. А ты, Надюха, скисла. Не из таких переделок выходил Гоша, – самодовольно закончил он.

– Опять в командировке? – спросил Володька Тальянцева, столкнувшись с ним на улице.

– Да... – рассеянно ответил он, чем-то, видно, озабоченный. Вызвали. Неприятности у меня, понимаешь... Выпить хочешь? – спросил вдруг.

– Да нет.

– Проводи меня тогда. Поговорим.

– Пошли, – согласился Володька.

– Комбриг у меня новый... Ну, а новая метла, сам понимаешь... Не поладили с ним, короче. Да история еще у меня... Помнишь, я говорил, что жену демобилизовал, чтоб не путалась под ногами в части. Меня же она обманом женила. Сказала, беременна, командованию сообщит, ну и пришлось... А люблю я другую. Старый комбриг знал, оставлял это дело без внимания, а новый аморалку шьет... На повышение я должен идти, батальоном уже накомандовался, хватит... Хочешь выпить? – спросил Левка.

Володька мотнул головой, ему и вправду не хотелось в хороший, ясный день затуманивать голову хмельным.

– А то посидим где-нибудь? Ты поддавал на фронте?

– Нет... Очень редко.

– А мне приходилось. Иной раз, бывало, по нескольку ночей не спал. Только этим и держался. Когда переправу мастеришь, сам командуешь. Тут тебе и самолетные бомбежки, и артобстрелы. Нервишки на пределе. Да чего там, сам хлебнул...

Володька кивнул, хотя и знал, что война Тальянцева была полегче его собственной, саперы – все же не пехота, но и им доставалось.

Дойдя до Сретенских ворот, Тальянцев повернул налево, за ним и Володька, которому делать было нечего. Он только спросил:

– Ты куда?

– К Кировскому метро, – ответил Тальянцев, посмотрев на часы.

– Свидание?

– Вроде... Кстати, Володька, у тебя нет знакомых, у кого бы комнату снять можно? Понимаешь, она здесь, но жить негде.

– Кто она? – не понял сначала Володька.

– Я ж говорил тебе, – нетерпеливо бросил он.

– Ах да... Подумаю, но, по-моему, нет таких. Ты Сергею позвони. К ней, значит, идешь? Может, мне обратно?

– Иди со мной. Хочу показать. Обалдеешь.

Они дошли до Кировской. Тальянцев еще раз посмотрел на часы и повел Володьку за здание метро. Там они сели на скамейку, закурили. Из метро выходил народ, и Тальянцев напряженно вглядывался... Он был взволнован и не мог скрыть этого. Наконец от толпы выходящих отделилась женская фигурка и, цокая каблучками, побежала к ним. Тальянцев поднялся, и его лицо озарилось такой радостью, что стало совсем мальчишеским, потеряв на время свою значительность.

– Левочка! – немного театрально, как показалось Володьке, вскрикнула женщина и, подбежав, бросилась на шею Левке. Он прижал ее, поцеловал, не стесняясь окружающих, и усадил на скамейку. – Наконец-то я с тобой! Боже, как я соскучилась, – защебетала она, не выпуская Левкиной руки из своей.

– Познакомься, Люся. Мой школьный друг Владимир.

– Вы с Левочкой в школе учились? Как интересно! – сверкнула она черными цыганскими глазами.

– Ну как, хороша? – спросил Тальянцев, улыбаясь счастливой улыбкой и восхищенно глядя на свою Люсю.

– Хороша, – протянул Володька, приглядываясь к смуглому красивому лицу, в котором было что-то твердое, самоуверенное.

– Как не стыдно! При мне. Что ты, Лева, неудобно же.

– Удобно, – усмехнулся Тальянцев. – Пусть завидует, что у меня все экстра-класс, – сказал шутливо, но Володька подумал, что и верно, хотелось Левке похвастать.

Он поднялся... Тальянцев не стал его удерживать.

На обратном пути около табачного магазина на Сретенке Володька увидел Женьку Казакова, который почему-то отвернулся от него и прошел мимо. Все же непроизвольно Володька окликнул его. Тот остановился.

– Привет, – буркнул Женька. – Прошвыриваешься?

– Да...

Женька сильно похудел после той, первой встречи и был чем-то озабочен.

– А я вкалываю... Ну, чего новенького? Никто из наших не попадался? спросил он вскользь, без особого интереса.

– Никто... Видно, что вкалываешь, осунулся.

– Осунешься, жратвы-то не хватает, а потом... – махнул он рукой.

– Что-нибудь случилось?

– Неохота рассказывать, Володька... Курить есть?

Они закурили.

– Ладно, пройдем до бульвара, присядем... – сказал Женька, видно, решил все же поделиться с Володькой.

До бульвара шли молча, а когда присели на свободную скамейку, выплюнув окурок, Женька отрывисто сказал:

– Полетело у меня все к чертовой матери. Вот что.

– Что полетело? – не понял вначале Володька.

– Все! Понимаешь, все! Не ждала она меня по-настоящему! Путалась с кем-то! Чуть не убил. – Он выругался и потянулся к Володьке за новой папиросой.

– Мда-а, – промычал Володька, не зная, что сказать.

– А мы с тобой на Дальнем Востоке целочками ходили, потом фронт – не до баб. Я и в госпитале ни с кем не крутил, а возможности были, еще как липли, хрипло выбросил он.

– А что она тебе сама-то сказала?