Текст книги "Песни черного дрозда (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 52 страниц)

Глава вторая
ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА
1

Архыз степенно вошёл во двор к Молчановым. Здесь все вызывало смутные воспоминания.

Вот щелистая оградка с мёртвой паутиной пожелтевшей ожины и таинственной темнотой под снегом на кустах; сюда притащил единственного своего щенка заботливый овчар по прозвищу Самур.

Вот крылечко и лаз под него. Сюда, под это крыльцо, он убегал от опасных проказ своего друга – медвежонка Лобика и, свернувшись колечком, спал и видел неясные, но почему-то всегда страшные сны, от которых подрагивала кожа и рвался из горла тихий, жалобный крик.

И двор этот, где резвились оленёнок Хобик и медвежонок Лобик – питомцы лесника, Архыз отчётливо помнил.

Как весело и хорошо жилось им втроём! Утром хозяйка приносила молоко и кашу. Общее корытце до сих пор стоит в углу около конуры. Они набрасывались на еду и, кося глазом на соседа и толкаясь боками, старались друг перед другом, а Лобик даже сердито фыркал, безуспешно пытаясь напугать маленького Архыза и длинноногого Хобика.

Отвалившись от корытца, вялые, отяжелевшие малыши укладывались в тени шелковицы, стараясь не терять приятной близости, и с добрый час дремали. Первым всегда вставал и потягивался оленёнок. Он принимался тормошить Архыза, толкал его лбом, и щенок, озлившись наконец, кидался на обидчика. Начиналась возня, а ленивый медвежонок благоразумно отползал за ствол дерева и сонно поглядывал оттуда. Но когда Архыз, пробегая мима, цапал его за волосатую ляжку, Лобик тоже не выдерживал и включался в мальчишескую потасовку.

Если во двор спускался молодой Молчанов и с криком принимался бегать и ловить их, ну тогда пыль столбом! Начиналась карусель, всем доставалось, а Саше больше всех.

Весёлое детство, так быстро минувшее ещё до того, как пришла пахнущая сырым листом поздняя осень!

К тому времени малыши подросли; забор уже не держал Лобика, его проказы становились день ото дня серьёзнее. Вскоре Саша увёл его в лес и оставил там. В доме Молчановых тогда случилось что-то непонятное для малышей. Перестал появляться хозяин с чёрными усами, к которому они все трое испытывали какое-то особое уважение пополам со страхом. Хозяйка тоже много дней не выходила во двор; кормил их молчаливый Саша, а когда спустя некоторое время вышла Елена Кузьминична, то ей почему-то тоже было не до игр… Да и молодой Молчанов изменился: вечерами он подолгу сидел на крыльце, смотрел куда-то вдаль и словно никого из них не видел. А однажды даже плакал, и эти незнакомые звуки вызвали у Архыза дикое желание усесться рядом, поднять затосковавшую мордочку и выть, выть, опустошая своё сердце.

Когда же увели Лобика, щенок остался один и переселился из-под крыльца в будку, где ранее жил Самур, а потом медвежонок.

И вот он снова в этой конуре.

Она стояла на старом месте, заваленная снегом, необжитая, с устойчивым запахом запустения, сквозь который слабо-слабо пробивался дух прежнего владельца её – Лобика, а с ним и воспоминания о минувшем.

Архыз ходил по двору, исследуя каждую пядь земли. Он натыкался на запахи, в его голове смутно проявлялись, как на очень недодержанной плёнке, контуры картинок минувшего; было почему-то тоскливо, до боли хотелось ясности, друзей, возврата прежнего, он не мог понять и осмыслить, что это невозможно, что время необратимо, все вокруг него стало чуть-чуть другим, да и сам он уже далеко не прежний Архыз.

Если что и осталось, как прежде, то это неимоверная привязанность к рукам хозяйки, из которых он получал пищу. К Елене Кузьминичне вчера он кинулся, как прежний щенок, лизал ей руки, повизгивал, выделывал такие кульбиты, что она не могла не улыбнуться.

А вот Сашу Архыз воспринял иначе – пожалуй, строже, и в этой строгости проглядывала не слепая привязанность, а какое-то устойчивое желание быть полезным и нужным ему. Молодой хозяин ничем не выказывал своего права, но интуитивно Архыз чувствовал его власть и силу; собаке хотелось быть его тенью, его охранителем, продолжением его рук, воли, желаний. Он и в холодную реку бросился сегодня потому, что, увидев опасность, мгновенно решил поддержать хозяина. Он скорее бы утонул, чем покинул Сашу. Шло ли это могучее чувство от предков по собачьей линии, было ли оно в крови волков, являющихся прародителями самых древних друзей человека, сказать невозможно.

Это строгое чувство подымало Архыза высоко над всем, что было в дни и месяцы бездумного его детства.

Он сделался взрослым.

2

Глубокой ночью из поселкового Совета вернулся Саша.

– Этих увезли в город, – сказал он. – Все ясно, попались с поличным. И кто верховодил? Козинский, свой брат – лесник! Не меньше восьми оленей убили, так по крайней мере выяснилось при первом допросе.

– Ну, а тот… – Елена Кузьминична уже все знала, – которого ты вытащил, он-то как?

– Лысенко? Неопытный, его Козинский затянул. Плакал, каялся. Парня отпустят. Хватит с него страха. Он тоже из Саховки, тракторист.

– Может, притворство одно?

– Козинский уже судился раз, отец ловил его. Пройдоха, каких мало. И как его в штат взяли? А остальные… Никто им не объяснил толком, что выстрел в заповеднике – преступление. Ни по радио, ни как иначе. Они удивляются: подумаешь, убил козла или оленя! Дикие ведь. Вот если бы из колхозного стада…

Елена Кузьминична слушала сына, не спуская с него внимательного, изучающего взгляда. Вдруг озабоченно спросила:

– У тебя ничего не болит? Температуры нет?

Саша виновато улыбнулся.

– Есть насморк. Это после купания. Пройдёт. Котенко меня там водкой поил. Знаешь, я, наверное, целый стакан выпил, если не больше. И ничуть не опьянел. Вот как остыл! А уж потом… Сейчас вспомню – так мороз по коже. Холоднющая вода!

– Я тебе малины заварила. Поешь, а потом выпьешь перед сном. На всякий случай.

Саша мёрз и кутался даже в теплом доме. Но все же до ужина разок вышел к Архызу. Тот сразу ткнул морду в колени, прижался и застыл.

– Высох? – спросил Саша и потрепал собаку меж ушей. – А ты у меня молодец! Слышишь: мо-ло-дец!

Спал Архыз на крыльце. Из дома до него доходил приглушённый разговор, одновременно он слышал все, что происходило на улице, вне двора, и в то же время спал, спокойный за будущее, радостно взволнованный, что снова оказался в родном доме.

За оградой усадьбы и дальше в лесу, с нетерпением ожидающем весны, глухо и монотонно шумели под ветром голые ветки. Это был голос дебрей.

Он тоже доходил до ушей и чуткого носа Архыза.

Уже под утро ветер с заречного увала принёс едва различимый запах, от которого дрогнула кожа, и на шее Архыза сама по себе взъерошилась шерсть. Он поднял морду и повёл влажным чёрным носом. Ветер упал, и запах исчез. Но через минуту новый порыв опять донёс чуть слышную весть о звере, об особенном звере. Архыз спрыгнул с крыльца и, легко перемахнув через оградку, стелющейся рысью пошёл по старой, хорошо промороженной тропинке к тому месту, где река на подходе к ущелью разливается в широком русле, выстланном большими, плохо обкатанными валунами.

Архыз скакнул с берега на первую глыбу, с неё на следующий камень, слегка оттолкнувшись, перелетел на третий, на четвёртый, едва касаясь забрызганной, льдистой опоры. Не прошло и тридцати секунд, как он опустился по ту сторону на чистый снег среди редких прутьев тальника.

Лес возвышался рядом.

Отсюда исходил теперь уже ясный запах зверя.

Нельзя сказать, что Архызом руководила природная звериная воинственность или какая-то уж очень деятельная жажда битвы. Слов нет, запах зверя всегда возбуждает в собаке – а тем более имеющей примесь волчьей крови – желание погони, если зверь слабее и бежит, или даже битвы, если зверь не против такой схватки. Зов предков и постоянная страсть утвердить своё право называться сильнейшим и, конечно, ещё что-то от тёмных инстинктов хищника, не очень известных людям, – все это причинность борьбы, как, впрочем, и стремление утолить голод. Но запах, поднявший сытого Архыза с его обязательного охранного поста на крылечке, был особенным запахом, знакомым ему. Он разжигал в собаке жгучее любопытство, будил что-то ребячливое, дорогое, но почти утерянное.

Запах этот он знал: то был запах конуры во дворе Молчановых. Запах Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство.

Архыз прекрасно видел в сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки. Он уже не бежал, не шёл, а крался. Вытянувшись, хвост на отлёте, несколько прижавшись к земле, он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились не одним только следом, а всем запястьем – мягко и не грузно – и не проминал наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок.

Архыз замер и прижался к камням. Близко за скалами послышалось шумное сопение. Звенели потревоженные листья. С удвоенной осторожностью и с каким-то очень лёгким сердцем, словно находился он не в диком лесу, а опять на своём дворе, Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он знал, кто там, впереди, и уже не боялся. Он попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад.

Небольшой, но очень лохматый годовичок пятился к скале задом, лапами очёсывая перед собой пружинисто согнувшийся куст шиповника. Всей пастью медвежонок непрерывно хватал из-под лап ягоды и жевал их споро, но с какой-то откровенной досадой. Нетрудно догадаться, что его сердило. Ягоды шиповника, с точки зрения гурмана, устроены не очень удачно: в сладкой и вкусной оболочке таились волосатые семена. Кому понравится мёд пополам со старой, слежавшейся ватой!

Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки, но все ещё продолжал пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и беззвучно повалился на спину, но тут же по-кошачьи перевернулся и… оказался прямо перед Архызом. Мгновение испуга, ужаса. Они отпрянули в разные стороны, вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение. Или, не разобравшись в родстве, кинутся сейчас в схватку, и тогда прощай дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие и трезвость. Или узнают друг друга…

Архыз как-то по-странному тявкнул, как будто упрекнул на своём языке или устыдил: «Ай-я-яй, своих не узнаешь!» Медвежонок удивлённо вытянул шею, нос у него заходил, сморщился. «Ну, прости, брат, испугал же ты меня», – говорили его глаза, а вслед за этой несомненно дружеской мимикой он вдруг упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашёлся. Ну до чего смешно! Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик – молочный брат его, изловчился и легонько зацепил когтистой лапой по боку собаки. Обменявшись столь своеобразными приветствиями и любезностями, они легли животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам, камни и свои лапы, не встречаясь, однако, взглядами, что являлось, по-видимому, высшей формой вежливости. «Не лезем в душу», – сказали бы по этому поводу люди. Просто и содержательно: «Ну, как ты, брат?» – «А ты как?» – «Да вот, как видишь».

До чего же здорово, что встретились!

Очень лениво начало рассветать. Тусклое небо подымалось выше, освобождая место ясному дню; стали видны отдельные деревья, чёрный обрыв внизу у реки, дымки над посёлком на той стороне и примятые кусты без ягод. Начиналось утро.

Медвежонок вскочил и боком-боком, оглядываясь и озорно сверкая жёлтыми глазками, побежал в гору, явно приглашая за собой Архыза. Тот вскочил и, пританцовывая, какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился, чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг и побежал обратно, повизгивая от удовольствия, потому что Лобик принял приглашение и последовал за ним. Чуть погодя все это дважды повторилось, и стали ясными манёвр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой.

Захваченный воспоминаниями, Лобик спустился вслед за собакой почти до самой реки. Уже виднелись дома посёлка, какие-то звуки человеческой деятельности доносились сюда. Он двинулся было к воде, но вдруг пошёл тише, ещё тише, совсем остановился и, печально свесив тяжёлую голову, стал следить за удаляющимся Архызом.

Собака остановилась раз, другой, словно спросила: «Ну, что же?» В посёлке меж тем начался разномастный лай: там почуяли, наверное, зверя. И Лобик не сделал дальше ни шагу. А тем временем Архыз вспомнил, что дом остался без защиты, что хозяин может уйти, и это сразу отдалило его от Лобика и всех утренних приключений. Он ещё немного повертелся на берегу, пока медвежонок оставался в поле зрения, а потом скакнул на камень, на другой, вылетел на тот берег, встряхнулся и, уже не оглядываясь, целеустремлённым галопом помчался к дому. Лобик постоял на берегу, потоптался, моргая обиженно и часто, даже встал на задние лапы, словно сказал последнее «прости», и, медленно вихляя задом, пошёл в свой распадок, где росли вкусные ягоды с начинкой из ваты.

3

Медведь, пожалуй, одно из немногих животных, который легко мирится с одиночеством.

Тихоню-шатуна охотники встречают гораздо чаще, чем отбившегося от семьи волка, хищную рысь, одинокую лисицу или шакала. Чем меньше по размеру и силе животное, тем охотнее ищет оно себе подобных, чтобы в окружении братьев сгладить свой постоянный страх перед хищниками и помочь друг другу в беде.

А что медведю? Он может постоять за себя, он меньше других испытывает недостаток в пище, потому что ест все – от кореньев и травы до мяса. Он не бегает сломя голову по горам, а находит все нужное для себя тут же, где остановился. В самую трудную пору метельной зимы, когда голод донимает оленей и коз, волков и зубров, медведь отыскивает логово поглубже и спокойно дремлет в непродуваемой берлоге.

Одиночество не страшит медведя. Скорее облегчает жизнь, потому что он ни о ком не заботится и никого не защищает, кроме себя.

Одиночество делает характер медведя эгоистичным.

Когда Саша Молчанов осенью увёл Лобика в лес и за какой-нибудь час перевёл своего питомца из весёлого общества в дикую, мрачноватую обстановку лесных гор, медвежонок не проявил особенного беспокойства. Саша был даже неприятно удивлён той поспешностью, с которой неблагодарный друг умчался от него в заросли, не соизволив оглянуться.

Простим это зверю. Подросший Лобик так соскучился по простору, что, очутившись в лесу, он сломя голову помчался куда глаза глядят, лишь бы израсходовать запас энергии, скопившейся в мускулистом теле. Движение, движение и движение – вот что диктовал ему мозг. Потом, когда первое опьянение свободой и простором исчезло, Лобик обеспокоенно стал искать Сашу Молчанова, Хобика и Архыза, бегал туда-сюда, но скоро запутался в кустах; а когда на горы опустилась темень, а с ней пришла таинственность и даже скрытая опасность, медвежонок забился в первую попавшуюся щель между камнями и просидел там всю ночь.

Утром он уже, как заправский лесной житель, искал под трухлявыми стволами улиток и личинки, попробовал несозревший шиповник, неожиданно вышел в рощу дубов и с охотой поел свежих желудей, которые все ещё падали.

Отсюда его изгнали кабаны. Они явились под вечер целой семейкой; рассерженный секач тотчас же бросился в атаку и загнал Лобика на корявое дерево. Лобик изрядно перетрусил, сидел на суку ни жив ни мёртв и только обиженно моргал, а когда кабаны наконец ушли вниз по склону, долго ещё вслушивался в шелест леса, прежде чем слезть и убежать повыше на гору.

Стояла тёплая пора, благодатная осень одаривала животных всяческими плодами, и Лобик почти не испытывал голода. Рос он удивительно быстро, через месяц его не узнали бы Молчановы. Шерсть на нем из рыжей с белесыми подпалинами на животе сделалась темно-коричневой и очень погустела. Подушечки на пальцах и пятках окрепли и уже не болели, когда приходилось идти по острым камням. Лобик совершал долгие путешествия с горы на гору и дважды отваживался добираться до высокогорных лугов. Эти прогулки походили на преднамеренное желание «остолбить» для себя постоянную территорию, «прописаться» на ней.

На лугах он впервые встретил стайку серн, мгновенно вспомнил Хобика и, радостный, приятно поражённый, помчался на сближение. Каково же было его удивление, когда серны в страшном испуге умчались прочь. Он обнюхал следы, помёт и понял, что это совсем не то. Заодно медвежонок догадался, что не только он может пугаться, но и его боятся. Приятное открытие!

Сытый и довольный собой, Лобик потом не раз гонялся ради собственного удовольствия за турами на вершине длинного хребта, даже за взрослыми оленями, которые медленно, с достоинством, но все же уходили от проказливого существа.

Когда захолодало и над горами пошли дожди, а вершины покрылись снегом, Лобик загрустил. Он несколько раз выходил к посёлку, но приблизиться и найти свой дом, где осталась такая славная конура, боялся. Спать под густой ожиной стало неудобно, шерсть плохо высыхала, и вообще не хотелось вставать, обволакивала лень.

Однажды Лобик отыскал отличную нору. И хотя она пахла старым хозяином, он не испугался, потому что это был родственный запах. Спокойно залез в чужой дом, а к утру благодарил судьбу уже за то, что ещё с вечера приметил узкий лаз наверх, второй ход, вроде отдушины. Дело в том, что не успел он уснуть, как явился хозяин. Большущий медведь-шатун рыкал таким густым басом и так бесцеремонно полез в берлогу, что Лобика словно подбросило. Не имея времени на объяснения, он пулей вылетел в узкий лаз и что есть силы помчался в лес, натыкаясь на стволы и падая.

Но сколько же можно бездомничать? День ото дня становилось холодней. У Лобика все чаще перед глазами возникала мутная пелена. Непонятная леность охватывала тело. Хотелось спать.

Когда сделалось совсем плохо, он наткнулся на нору, прямо-таки созданную по его размеру. Осторожно приблизившись, Лобик почувствовал там чужого, но этот не мог быть большим и сильным, и медвежонок не отступил, а сам рявкнул как можно грознее. Затем… Затем он и опомниться не успел, как небольшая, но вёрткая енотовидная собака уже вцепилась ему в ухо, ударила по боку всем телом, чтобы сбить, а он, озлившись, тоже хватанул забияку лапой, и у норы началась потасовка.

Впервые Лобик дрался по-настоящему. Острозубый и остромордый енот защищал свой зимний дом, а Лобик отвоёвывал себе право на спокойную зиму. Дрались они самозабвенно, и осилил все-таки медвежонок: он прокусил енотовидной собаке ногу, и та, спасая жизнь, умчалась, взвизгивая от боли и гнева. А Лобик лёг у отвоёванной норы и стал зализывать раны.

Стоит ли говорить, как ловко устроился Лобик после этой битвы!

Раза три или четыре он вылезал из удобной норы, но далеко не отходил, смутно догадываясь, что если он отбил у енота жильё, то почему не могут таким же образом выселить и его.

Лобик уже твёрдо усвоил: все живое делится на две части – на тех, кто слабее его, и тех, кто сильнее.

Он сам находился пока где-то посредине. Нельзя жить, не сознавая своих возможностей. Такова лесная истина.

Засыпая под вой ветра и ледяной дождь, Лобик видел сны. И все они так или иначе были связаны с его детскими месяцами. Не помнил он, как погибла его мать и как нашёл его лесник. Но зато являлись ему в зимние ночи и смиренный слабенький Архыз, и озорной Хобик, и добрый их покровитель Саша.

Опять, уже в грёзах, переживал он своё детство, историю своей маленькой, не очень счастливой жизни.

4

Зима на Кавказе не долгая, хотя достаточно суровая и снежная. Спать бы Лобику до конца марта, когда обильно начинают таять снега, но ему не дали досмотреть приятные грёзы.

В феврале, незадолго до известной нам встречи с Архызом, на его берлогу наскочила семья волков. Кажется, им позарез нужна была удобная квартира. Волчья пара оказалась опытной, она быстро раскусила, что имеет дело с годовиком, и начала осаду крепости. Расслабленный сном, медвежонок не сразу сообразил, в чем дело, но когда волк сунулся к нему, все-таки дал в узкой берлоге трёпку непрошеному гостю. Увы, этим дело не кончилось. Волчья пара не отступила. С двух сторон волк и волчица стали разрывать мокрую глину, чтобы расширить ходы и сделать поле боя удобным для новой драки. Лобику пришлось бы туго, но что-то спугнуло волков, и они неожиданно сгинули. Высунувшись, он догадался, что лучше всего не ждать их возвращения, и почёл за благо убежать, потому что они снова могли прийти.

Тщательно обнюхав следы агрессивной семейки и выяснив, куда волки удалились, он огорчённо заковылял в противоположную сторону, удивляясь и глубокому снегу, и бледному небу, и голым деревьям – то есть всему новому, что приходит в природу вместе с зимой и чего он ещё не видел и не знал.

Тяжёлые недели начались для медвежонка.

Снег, снег и снег… Огромные сугробы на опушках, ровная пелена в лесу. Местами пласт выдерживал тяжесть медвежонка, иной раз предательски рушился, и Лобик шёл тогда как бы по траншее, из которой чуть виднелась его испуганная, снегом заляпанная морда. Даже на выдувах он не находил поначалу ничего съестного. Мёрзлая земля. К концу недели бездомное существо израсходовало последний запас жира, накопленного с осени, и голод стал ощущаться сильней.

Однажды в голубой солнечный день, когда оттаял иней с приречных кустов, он попробовал обдирать почки с зарослей липы и ясеня. Пища оказалась горькой, но кое-как утоляла голод. Весь день Лобик промышлял по кустам и тут, наконец наткнувшись на шиповник, сделал важное открытие: красные ягоды не так уж плохи для зимы и значительно лучше, чем почки. Скоро он наловчился находить заросли шиповника по распадкам, на вырубках и довольно ловко обдирать ягоду.

Пробираясь в эти дни по лесу, он вдруг наткнулся на твёрдую дорогу и с превеликой охотой пробежался по набитой колее. Запах резины и солярки ничего не говорил ему, это был новый для него запах, неприятный и чужой, но зато как хорошо бежать по твёрдому и скатываться с горки!

Автомобильная дорога привела его к домику, похожему на ту конуру, где он когда-то жил, только гораздо большего размера, с дверью и окнами. Лобик постоял немного, вынюхивая чужие запахи и остерегаясь. Вокруг домика было полно лисьих и шакальих следов. Он обошёл домик кругом и наконец, осмелев, приблизился к самой двери. Тут крепче пахло звериной мелкотой. Ещё у Молчановых Лобик научился открывать двери, подковыривая щель снизу. На этот раз дверь открылась совсем легко, но с таким пугающим скрипом, что он отпрянул назад. Потоптавшись, Лобик полез через порог и тут же с уверенностью убедился, что деревянная берлога пуста, холодна и абсолютно неинтересна. На полу валялись какие-то дурно пахнувшие железки, дырявые кастрюли, небольшой котёл и разное тряпьё. Он не знал, что это такое, но на всякий случай обнюхал и даже перебросил часть вещей с места на место, забавляясь шумом и звоном, столь необычным в его тихой, лесной жизни.

Затем осмотрел печь. Поднялся на дыбы, легко выковырнул плиту. Она с грохотом упала. Поднялась пыль; Лобик зафыркал, почему-то озлился на печку и за три минуты, ухая и отфыркиваясь, развалил её до единого кирпичика.

Лобик совсем уже собрался уходить из этого странного и неприветливого сооружения и тут вдруг приметил мешок в углу за печной стойкой, прикрытый тряпьём. Он обнюхал находку. Пахло хлебом, вкус которого он прекрасно знал. Прорвав мешок, он извлёк кусок старого, чёрствого, как камень, и вдобавок промороженного хлеба. Острые зубы отгрызли кусок сухаря; медвежонок зачавкал, поворачивая голову из стороны в сторону с видом полного удовлетворения.

Ел долго и с наслаждением; в животе у него бурчало, а когда насытился, то лёг тут же, на полу, не спуская глаз с ополовиненного мешка, даже хотел было уснуть, но осторожность подсказала ему, что дом – не очень удачное место для отдыха, и он лениво выкатился на знакомую дорогу.

Лобик не знал, что попал в один из путевых «котлопунктов», иначе говоря – в столовую на лесовозной дороге, к счастью для него, малопосещаемую в зимнее время. Заботливая повариха ещё осенью, видно, сложила объедки хлеба со стола шофёров в один мешок, чтобы взять домой для свиньи, но забыла, а лисицы и шакалы не сумели открыть дверь в домик. Так что Лобику повезло.

Он почувствовал себя сытым и добрым. Первое такое пиршество за недели трудной жизни в лесу. Отойдя от домика метров на двести, Лобик вдруг почувствовал себя обкраденным. Как он мог оставить мешок?

Назад бежал во всю прыть. Успокоился, лишь обнюхав свою никем не тронутую находку. Попробовал съесть ещё один сухарь, но получилось как-то очень лениво, потому что был, мало сказать – сыт, а просто пресыщен.

Уцепив мешок лапой, он сдвинул его с места, выволок наружу и потянул было по снегу, но увидел, что много потерь: куски вываливались и чернели на снежной борозде. Лобик собрал их и заставил себя съесть.

Некоторое время он изучал неуклюжий, угловато выставившийся мешок: подымал и бросал его, наконец встал на дыбы, обхватил, прижал к животу и, широко расставляя лапы, пошёл в этой неудобной позе вниз по дороге, оскользаясь и падая, вновь подбирая корки и куски, пока не догадался, что надо свернуть в лес и найти местечко для отдыха.

Уснул он около своего мешка, как скупой рыцарь у сундука со златом.

Сквозь сон Лобик услышал грохот машины на дороге, потом голоса и, проснувшись, затаился.

На дороге кто-то сказал:

– А ведь это медведь прошёл. Смотри, какой след.

Другой ответил:

– Молодой шатун, похоже. Но почему он шёл на двух лапах?

– Нёс что-то… – И через минуту: – Гляди-ка, старые куски хлеба.

Они вдруг рассмеялись.

– Ну точно: это он Настин котлопункт ограбил. Помнишь, она все хлебные огрызки в мешок собирала?

Они развеселились, даже посвистели для острастки, но по следу не пошли. Взревел мотор, послышался скрип резины на снегу, и догадливые лесовики уехали.

Лобик глубоко вздохнул, потрогал лапой свои запасы и, свернувшись поудобнее, ощущая успокоительный запах сухарей под боком, опять уснул.

Он был сыт, спокоен.

И разумеется, счастлив, потому что звери, в отличие от своих разумных двуногих собратьев, никогда не задумываются о будущем, даже о завтрашнем дне, вполне довольствуясь днём сегодняшним.

Примерно через неделю после этого случая, полностью опорожив мешок и разорвав его на мелкие клочья, Лобик спустился по крутобережью к реке, нашёл свой шиповник, и тут у него произошла встреча, о которой мы уже рассказали.