Текст книги "По следам дикого зубра"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Глава вторая

Потомок Кавказа в украинских степях. Владыка гибридного стада. Приезд профессора Кожевникова. В Аскании-Нова. Майкопские встречи. Кишинский кордон. Старые друзья вместе. Научная станция. Дети Бодо.

1

В теплый сентябрьский день 1933 года ученые Аскании-Нова собрались у главной конторы: ждали со станции первого зубра кавказских кровей, правнука самого Кавказа, трехлетнего Бодо.

Аскания-Нова купила быка у фирмы Руэ, не постояв, как говорится, за ценой. Интересно, каков этот иностранец русского происхождения…

После гибели зубра Альфреда в заповеднике осталось более тридцати зубриц и зубробизонок и ни одного чистокровного зубра! План восстановления вида, а точнее, выведения условно чистых зубров методом поглотительного скрещивания, который настойчиво проводился в жизнь Борисом Константиновичем Фортунатовым, Александром Александровичем Браунером и Сергеем Николаевичем Боголюбским, – этот план находился под угрозой. Близко-родственное разведение зубробизонов неизбежно вело к вырождению.

С прибытием Бодо возникала надежда прилить свежую кровь в стадо, повысить степень чистокровности по кавказскому зубру.

С трудом сохранив небольшое число гибридных зверей в годы гражданской войны, асканийские ученые за короткий срок увеличили это стадо во много раз. Заповедник уже продавал своих зубробизонов и бизонов в Англию, Германию, в зоопарки своей страны. Но все они были либо детьми и внуками беловежцев, либо гибридами с примесью бизонов.

И вот первый представитель горного подвида…

Подымая облака пыли, по узкому проселку прошла кузовная машина с высоким и длинным ящиком на расчалках. Из переднего люка ящика на ровную серовато-зеленую степь с усталыми глазами взирал молодой зубр. Широкий лоб с курчавой шерстью был густо запылен. Особого интереса к новым местам Бодо, пожалуй, не проявлял. Людей он одарил сердитым взглядом и попятился в своей клетке.

Ящик спустили по бревнам и поставили задней стороной вплотную к узкому входу – струнке в углу загона, окруженного высокой жердевой оградой. Рабочий с ломиком забрался на ящик и отодрал всю заднюю стенку. Она упала, обнажив густо запачканную навозом внутреннюю сторону.

Бодо осторожно попятился в пролом. Никто не кричал, не понукал его. Зубру с трудом удалось развернуться в узком месте. Перед быком оказался коридор с зеленой незатоптанной травой. Нос уловил незнакомые, сухие запахи степи, полыни, ковыля, какой-то особенный воздух. Он оглянулся. Несносные люди толпились по ту сторону ограды. Щелкали затворы фотоаппаратов. Хвост у зубра поднялся. Горячее желание ринуться в атаку наполнило его. Но тут ветерок донес аромат свежей, чуть привяленной овсяницы. Гора аппетитной, только что скошенной травы лежала в тридцати шагах от него. Зубр был голоден, голод пересилил ярость. Бодо подошел, понюхал траву и, уткнув морду в рыхлый стожок, с наслаждением захрустел травой.

Насытившись, зубр отошел от травяного стожка и, обнаружив рядом земляную пролысину, гребанул по ней передним копытом. Поднялась пыль. Он опустился на колени, потом повалился и всласть покатался с боку на бок, временами быстро вскакивая, чтобы отряхнуться, подергав всей кожей. Зуд утихал, ему захотелось размяться. Он крупной рысью помчался вдоль всех четырех сторон загона. Увидев людей, круто свернул на них и неожиданно ударил лбом и рогами по жердям. Ограда устояла, и Бодо, сорвав на ней злость, отправился к пыльной плешинке поваляться еще раз.

Снова побегал, изучая новые запахи. Почуял незнакомых зверей в степи. Нашел корыто с проточной водой, осторожно попил солоноватой, незнакомого вкуса воды и опять побежал.

Завечерело. Повеяло мягкой прохладой. Бодо остановился и надолго застыл как изваяние.

Красивый бык!

Даже когда Бодо стоял, его фигура не теряла подтянутой боевитости, он выглядел застывшим порывом, взведенной пружиной. Боец, готовый к немедленным действиям. Чуть опущенная морда и всевидящий взгляд исподлобья, широченная волосатая грудь, вздыбленный бугром загривок, черно-коричневая в заметных завитках шерсть, которая все же не скрывала железно-выпуклых мускулов, толстые, крепкие ноги – весь облик Бодо вызывал в памяти мысль об ископаемых громадах, о животных – исполинах прошлого, тех времен планетной юности, когда мощь, подвижность и воинственность являлись обязательными условиями для продолжения рода.

Налитое тело, быстрая реакция, подвижной черный нос, улавливающий самые малые запахи, чуткие уши и короткие черные рога – все выдавало в нем существо, умеющее постоять за себя. А ведь это был прирученный зубр, третье поколение выросших в неволе. До чего же сильно и неистребимо дикое начало в звере, если ни время, ни властный человеческий характер не смогли сделать из правнука Кавказа послушного домашнего животного!

Ему захотелось лечь. Он походил по загону и, облюбовав тенистую площадку под акациями, опустился, поджав под живот ноги.

Солнце село. Небо в степи темнело быстрей, чем в лесах на побережье Балтийского моря, откуда его привезли. И не холодало, как там. Все это было непривычно, но усталость брала свое. Бодо опустил морду и задремал.

Во сне он не потерял контроля за окружающим. Где-то заржали кони, звук не обеспокоил, не вывел из оцепенения. Донеслись голоса людей, смех. Пролаяла собака, достаточно далеко, чтобы не обращать на нее внимание. Сон становился более глубоким. Возникло что-то странное, обращенное внутрь, смутно осознанное. Вдруг увидел он огромные камни и лес, вздыбленный к самому небу, а то и падающий в пустоту, на дне которой гремел кипучий поток. И белые вершины увидел, откуда текла свежая прохлада. И шорох высоких, пахучих деревьев. Из каких далей памяти возникла картина природы, среди которой жили его предки?..

Но явление возникло и взволновало, потрясло уснувший мозг. Бодо вскинул морду и в следующее мгновение уже стоял на ногах, вслушиваясь в ночь. Окрестность дышала черным безглазым покоем, южной негой, теплом неостывшей земли. Сильно пахли акации, горьковатый привкус увядания щекотал ноздри. Бодо постоял и лениво отправился к куче знакомой травы. Порывшись в овсянице, он начал жевать – неторопливо и без особого удовольствия, просто потому, что было часа четыре утра – время, когда зубры привыкли выходить на пастбища.

В домах за оградой стали появляться огоньки, из труб потянуло дымом. По степи недалеко от загона пробежал табунок зверей с твердыми копытами. Бодо прислушался, не понял, что там за животные.

Немного позднее ему набросали через ограду свежей травы, просунули корыто с мелко изрубленной свеклой и дробленой пшеницей. Ешь не хочу! Бодо дождался, пока рабочие отошли, и тогда еще раз хорошо поел. Ощутив избыток сил, он пробежался до своего водопоя и вокруг загона.

Так началась его жизнь на новом месте.

Менялись дни, после тепла пришли нудные дожди. Бодо с удовольствием стоял под тихими струями и только что не покряхтывал, словно в бане. Шерсть на нем отмылась, приобрела шелковистый блеск. Исчез противный запах дороги, дыма, очистились ноги. И когда вдруг сильно похолодало, он принял зиму как должное. Лежал и чаще подремывал. Карантин всегда скучен.

Вот тогда впервые Бодо увидел по ту сторону ограды коренастого, бородатого человека в железных очках, а около него пятерых людей помоложе. Потом он видел их чуть не каждый день, они подолгу наблюдали за зубром, но не дразнили близостью. Пожилой что-то говорил, юноши записывали. Приходили они и утром, и к вечеру. Иногда с ними приходил громкогласый большой человек, умеющий раскатисто смеяться. Это был директор Аскании-Нова. После ухода людей Бодо стал обнаруживать у ограды куски соленого хлеба и не без удовольствия съедал их.

У пожилого был глуховатый, добрый голос. Своим спутникам он говорил:

– Вот он, кавказец. Его не спутаешь ни с равнинным зубром, ни тем более с бизоном. Экстерьер иной.

– Цветом и статью он похож на беловежцев, Григорий Александрович. Чучела в нашем музее точно такие, – не соглашался один из молодых.

– Зарецкий, сравните его не с чучелами, а с Жахом, со старым Васькой в Буркутах, где находится все стадо. Бодо меньше их, выше на ногах. У него нет глубокого перепада от загривка к шее. Вы не видели диких кавказцев, когда бывали с отцом в горах?

– Нет, профессор, я не видел зубров близко, хотя и порядочно жил на Кише.

– Набирайтесь впечатлений, пока потомок Кавказа Бодо перед нами. Не отсюда ли начнется новое кавказское стадо?

Профессор Кожевников приехал с молодыми аспирантами в Асканию-Нова, как только сообщили, что Бодо у них. Руководитель кафедры забрал в эту поездку и Михаила Зарецкого, который уже работал в аспирантуре. Этот юноша не скрывал своего желания посвятить жизнь Кавказскому заповеднику.

При первой встрече с Фортунатовым и Браунером Зарецкому предложили поработать в архиве заповедника, разобраться в родословной каждого зубробизона. Все понимали: с прибытием потомка горного подвида начинается новая страница в печальной судьбе зубров. Чтобы не допустить ошибок, требовалось точно знать родословную каждого гибрида.

Молодой Зарецкий начал не на пустом месте. Уже была составлена родословная многих зубров. В архиве Асканийского заповедника работал когда-то ученый Гребен, история самого Бодо была записана в Международной племенной книге, это сделали Эрна Мор и Ян Жабинский.

Зарецкий с товарищами проводил много часов у загона Бодо, а также в Буркутах, где находились гибриды, но больше внимания уделял разбору документов. Их тут целые горы. Старательности и личной заинтересованности у молодого аспиранта было предостаточно: отец сумел внушить ему глубокий интерес к зубрам. Михаил Зарецкий знал, что прадеда вот этого Бодо доставили в Санкт-Петербург еще до рождения Михаила именно отец и егерь Телеусов. Этот зубр стал для него связующим звеном с прошлым, продолжением отцовских забот и устремлений.

Между тем Бодо уже готовили для перевозки в гибридное стадо. Акклиматизация и карантин прошли успешно.

Снова загнали в узкую струнку. И когда он, зажатый дощатыми стенками, утерял способность двигаться, его замерили, взвесили, сделали ему прививку и, слегка раздвинув стенки, пропустили в точно такой же ящик, в каком он прибыл сюда с запада. Через два часа ящик сгрузили в тенистом большом загоне.

Бодо пулей вылетел из своей темницы. Глаза его сердито сверкали. Сделав десяток скачков, он неожиданно остановился. Считается, что дикий зверь не способен выразить, скажем, такое сложное чувство, как изумление. Но Бодо оказался именно во власти этого чувства. В двухстах шагах от него застыло большое стадо зубробизонов. Все звери уставились на новичка. Волна родственных запахов затопила Бодо.

От стада отделились две зубрицы, заметно старше Бодо, и пошли навстречу.

За оградой зоолог Филиппченко сказал стоявшему рядом профессору Кожевникову:

– Та, что покрупней, – это Волна, беловежских кровей, из Шенбрунна в Австрии. Три четверти зубровой крови, одна четверть бизоньей. А та, что слева, – Еруня, дочь погибшего Альфреда, почти с такой же кровностью. Вожак нашего стада. Интересно, как они примут новичка?

Бодо царственно ждал послов. Зубрицы остановились метрах в пяти, принюхались, осмотрели быка и наклонили морды, чтобы пощипать травы. Бодо последовал их примеру. Знакомство состоялось. Втроем некоторое время попаслись бок о бок. Но когда из стада в их сторону помчались еще три молодых бизонки, Волна и Еруня осердились и бросились им навстречу явно с недобрыми намерениями. Бизонки круто развернулись и спрятались в стаде.

– Уже и ревность. – Кожевников засмеялся.

В тот же вечер он написал письмо руководителю Биологического отделения Академии наук СССР, где разработали проект восстановления зубров: «Дело это становится, наконец, на твердую научную и практическую основу. Приоритет за Асканией-Нова».

2

Жизнь у Бодо приобрела особый смысл и привлекательность. Он возглавил большое стадо. Гибридные зубробизонки, включая Волну и Еруню, охотно подчинились сильнейшему. Правнук Кавказа имел все основания для власти над более одомашненными гибридами.

Его стадо располагало тремя большими загонами с хорошей травой. Имелся и лесок, дающий тень летом и защиту от пронзительных ветров зимой. Были навесы и родильные помещения. В стаде он чувствовал себя куда лучше, чем в одиночестве. Выглядел спокойным, хотя немного сдал в теле. И по-прежнему дружил с Волной и Еруней.

Опыт акклиматизации удался. Все стало на свое место. Москвичи собрались уезжать. Зарецкий показал профессору упакованные папки:

– Начало родословной зубров и зубробизонов с 1902 года, – сказал он.

Кожевников развязал папки, полистал бумаги.

– Пожалуй, уже вырисовывается национальная племенная книга зубров. Сотрудники заповедника будут пополнять и уточнять листы. В университете вы продолжите работу в этом плане. Так, общими усилиями, и наладим учет. Да, от Бодо записи пойдут уже о зубрах. О кавказских зубрах. И вот что еще. Даю вам три недели для поездки домой, а если удастся, и на Кавказ. Очевидец асканийских событий должен рассказать руководителям заповедника, что дело стронулось с места. Порадуйте отца. Теперь там работают зоологи из нашего и Казанского университетов. Они, я полагаю, уже на Кише. Вы расскажите им о новых планах. Вернитесь в Москву, и мы обсудим эти планы во всех подробностях.

Неожиданная радость! Михаил Зарецкий едва не подпрыгнул. Вот удача! Он горячо поблагодарил профессора и в тот же вечер выехал в Мелитополь.

Через три дня Михаил прибыл в Краснодар. Дом стоял пустой.

Это не удивило его, а, напротив, обрадовало. С той первой поездки в родные края, случившейся почти четыре года назад, Зарецкие регулярно стали навещать Майкоп. Там у них появился словно бы второй дом. Этот город с давних пор был ближе им, чем Краснодар.

В последнем письме, написанном рукою мамы, но, как знал Михаил, с активной подсказкой отца, она сообщала, что на сентябрь их опять пригласил к себе Телеусов и они, кажется, рискнут проехать на Кишу, где у них теперь друзья: зоолог Насимович и его коллеги.

Научная станция, детище Шапошникова, конечно, уже бывшего директора заповедника, работала на Кише. Молодой Зарецкий видел труды ученых, напечатанные в сборниках, но сам так и не сумел побывать на станции. Его коротких каникул хватало только на поездку в Краснодар.

Оставив вещи у соседей, Михаил с легким сердцем и без багажа отправился на вокзал.

Скоро он был в Майкопе.

Как и предполагал, родителей в Майкопе тоже не оказалось. Они были в горах. Просить Управление заповедника, чтобы дали коня, аспиранту не хотелось. После Шапошникова там то и дело менялись директора, и кто теперь – Михаил не знал. Зачем одалживаться?

Он пошел к Шапошникову.

Наступил вечер. Улицы затихали. Грустные нотки осени уже звучали в прозрачном воздухе. Носилась паутина, пахло молодым вином, сладким виноградным соком, сытым духом подсыхающего укропа.

Христофор Георгиевич возился в своем огороде. Увидев молодого Зарецкого, он с трудом разогнул спину.

– А, это ты! – И сунул жесткую руку. – Устал? Идем в комнаты.

Выглядел он очень старым, лицо потемнело, совсем не улыбался, словно весь ушел в себя, в свои тяжелые мысли.

– Твои уже дней двадцать на Кише. Поедешь туда?

Михаил кивнул. Поручение профессора. Кланяться велел.

– Мы вместе были в Аскании-Нова. А вы что же, Христофор Георгиевич? Как заповедник?

– Я? Никакого отношения к заповеднику. Служу в страховом обществе, только всего. Игра судьбы или… Не знаю, как и назвать. Крушение всех надежд. Так-то вот, Миша.

На эту тему больше не говорил. Только и рассказал, что родители Михаила сманивали его с собой, но ему ездить в заповедник по соображениям этики вроде бы неудобно, новый директор есть.

– Кто? – спросил Михаил.

– Какое это имеет значение! Петров, Сидоров, Иванов… Третий по счету. Берутся, не имея никакого понятия о работе. За три года дважды меняли границы заповедника. Он становится все меньше и меньше.

За вечерним чаем Зарецкий рассказал о Бодо. Шапошников слушал с возрастающим интересом, лицо его порозовело. Поднялся, походил по комнате уже неузнаваемо энергичный, возбужденный. Таким он был, должно быть, когда не убоялся ради зубров с отцом Михаила пойти к вооруженным бандитам и заставить их убраться с территории заповедника.

– Тебе нужен конь, – не то спросил, не то уже решил хозяин. – Сейчас устроим, возьмем в аренду на полмесяца. Ты ездил через Блокгаузное? Нет? Тропа, скажу тебе… Не убоишься в одиночку? Что еще? Ружье? Дам свое. Ну и подберем дорожную одежонку, негоже отправляться в такой-то на зиму глядя. Там холода ранние.

Он выложил горку теплых вещей, заставил примерить полушубок, сапоги, шапку. В горы все-таки.

– Теперь отсыпайся. Я пойду за конем. Утром выпровожу чем свет. В Даховской заночуешь у моих знакомых. На другой день у Телеусова в Хамышках. Возвращайтесь все вместе. Ну, а задумали вы дело удивительное. Неужели здесь снова будут зубры?

Он разбудил гостя до свету, сам подготовил коня, проводил.

Было ли молодому Зарецкому страшно, когда в одиночку, под хмурым и низким небом он одолевал сквозняк ущелья и двигался по узкому карнизу, с опаской поглядывая в бездонную пропасть, где бесилась река Белая? Всегда страшно одному в таком месте. Однако же проехала тут мама! Тем не менее он километра три через самые опасные прижимы прошел пешком, с конем в поводу.

Долину Желобной за ущельем проскакал рысью.

У дома Телеусова стояло много коней, все чуть не по уши в грязи. Видно, только что из дальней поездки. Алексей Власович крутился меж ними, что-то увязывал, шутливо покрикивал.

Увидев Михаила, он застыл с испуганным лицом. Поморгал, поднял руку и… закрыл лицо.

– Ты, чо ли, Миша? – неуверенно спросил он. И бросился обнимать, как родного, бормоча: – Думал, примстилось мне. Больно ты похожий. Ну, чистый отец, каким он в Охоту впервой заявился! У меня аж сердце зашлось? Откелева взялся? И на коне? А шапка, гляжу, Христофорова? И ружье евонное. Вооружил он тебя!

– Где тут мои обретаются?

– Тама! – Он махнул рукой за Белую. – На кордоне. Я тольки-тольки за остатними вещами спустился… Андрей Лександрович! – крикнул он во двор. – Подь-ка сюда!

Подошел молодой человек, оглядел Зарецкого, протянул руку:

– Андрей Насимович. Смотрю на вас, а думаю об Андрее Михайловиче. Сын? Часто вас вспоминают. Вы в МГУ?

– Да, во втором [18]18
  В те годы было два московских университета.


[Закрыть].

– Одна альма-матер. Профессор Кожевников как там?

– Мы вместе были в Аскании-Нова. Новость сообщу: сюда привезут зубров и правнука твоего Кавказа, Алексей Власович.

– Да ты чо? – Телеусов вдруг сел. – Откелева вы его добыли?

– Это долгий разговор, у нас еще будет время, расскажу.

– Постойте-ка! – Насимович потащил Михаила к бревну у ворот, усадил, сел рядом. – Давайте, дружок, по порядку и тотчас же. Что там, в Аскании? Что вы делали вместе с профессором? Он послал вас сюда? Вы остаетесь с нами? Или только осмотрите места для зубров?

Из этого небольшого и очень подвижного человека буквально рвались вопрос за вопросом, тысяча вопросов. Темные глаза Насимовича горели неуемным любопытством, умное и насмешливое лицо то и дело озарялось каким-то внутренним светом. Он не сидел на месте – так хотелось скорей все узнать. Он буквально ошеломил Зарецкого, и тот сбивчиво, но все же рассказал о событиях минувших недель, о Бодо, – в том же заразительном темпе, какой предложил Насимович.

– Вот оно что! Надо полагать, подготовка к ингабитации [19]19
  Ингабитация – работа по сложному скрещиванию животных.


[Закрыть]кавказских зубров? Когда? Но в Аскании гибриды зубров с бизонами, неужели надежда на них! А поляки нам не помогут приобрести чистокровных зубров? Этот Бодо, вы сказали, от Руэ? Тогда можно верить. Кровь горного подвида и зубробизонов… Ну что ж, это все равно лучше, чем ничего… – Он вдруг вскочил и крикнул: – Кондрашов, миленький, эти тюки на гнедого, он выносливей. Да живей, братцы, надо торопиться! Власович, а что это конь нашего гостя стоит без корма? Выходим ровно в три. Ваши родители молодцы! Сегодня с утра пошли на учет землероек. Погода отличная, но дорога!..

Телеусов расторопно бегал от одного коня к другому. Лишь иногда вдруг останавливался, задумывался и покачивал головой: вспоминал о новости. Кавказ… Нашлись потомки, а?

– Видал? – Телеусов смотрел, что делает Насимович. – Во заряд! Так-то вот все дни. Все с шуткой и сам наперед. Что в дороге, что по плотницкому делу, что у плиты. А уж про зверя!.. Как по книжке чешет. Вес-селый человек! Их, то есть научников, восемь на Кише, самого-то его за пятерых посчитать можно. Трое с женами, но они тоже по зверю знатоки. Ну и по травам, деревам, по погода. Мы там понастроили, не узнать кордона. Станция.

– Охотоведческая?

– Называют так, а чтоб стрелять – того нет. Строго. Василий Никотин стрельнул было медведя. Ну, наш Насимович чуть не съел его. Винтовку на неделю отнял. А ты… Хорошо надумал, Андрей Михайлович возрадуется. Да и мы…

Караван вышел в три. Впереди – Телеусов и Насимович. За ними Михаил. Лошадка его спотыкалась. В сумерках дошли до кордона. Ряд домиков вытянулся вдоль опушки леса. В окнах светились огни. Пахло обжитым. Михаил смутно вспомнил единственный дом, поляну, где он катался на своей Кунице. Рай его детских лет.

Прямо с седла он упал в отцовские объятия. Данута Францевна расплакалась. Слезы текли по ее поблекшим щекам.

– Вот где встретились, сынок, – растроганно говорил Андрей Михайлович. – Не ждали, не думали. Как нашел-то? Откуда конь, ружье? А-а, понимаю!.. Ну, пойдем, о коне не беспокойся, почистят и напоят. Сейчас вернутся Борис Задоров и Василий Васильевич, они огород убирают. Рассказывай, что в большом мире, какие новости?

В научном отделе часов до двух ночи горел свет. И во всех домиках тоже. Знакомства, знакомства. Молодая пара Тепловых – Евгения и Владимир, казанские зоологи. Жарковы – тоже Евгения, просто Женя, и Игорь, и опять же из Казанского университета. Василий Васильевич. Борис Артамонович, которых Михаил давно не видел. За столом хозяйничала жена Насимовича.

Казавшаяся такой неопределенной, проблема зубров вновь выходила на передний план. Как у Бодо подрастут дети – а они будут уже через год, – так можно говорить о переселении зубров на их давнюю родину вот сюда, на Кишу. Это ли не самая-самая из новостей! Лица старых егерей сияли. Старший Зарецкий выглядел именинником.

3

Странной, двойной жизнью жил тогда Кавказский государственный заповедник.

Уже существовал в Москве единый Комитет при Президиуме ВЦИК, он объединял все заповедники в России, направлял их работу, прежде всего по научному познанию факторов природы, изучению их взаимной связи. Руководил комитетом старый большевик, соратник Ленина Петр Гермогенович Смидович. Его заместителем и наиболее деятельным защитником заповедности стал Василий Никитович Макаров, образованный биолог, наладивший тесные связи с университетами и Академией наук страны, тоже заинтересованными в природных лабораториях.

Трудами Макарова были созданы в заповедниках отделы науки, в том числе станция на Кише, энтомологический отдел в Гузерипле и лесная станция в Красной Поляне. Макаров сам подбирал ученых-энтузиастов, которые не убоялись на много лет уйти в «медвежьи уголки». Он покупал оборудование, устанавливал связи с зарубежными охранителями природы. Приобретение зубра в Германии было делом его рук.

И все же положение в заповедниках было неустойчивым, зыбким, их постоянно лихорадило. Довольно часто местные власти, всецело поглощенные сегодняшними задачами, не хотели и не могли понять, как и зачем нужно изымать из хозяйственного оборота ценные природные территории. Экологическая [20]20
  Экология – раздел биологии, изучающий взаимоотношения организмов с окружающей средой.


[Закрыть]их неграмотность оборачивалась неприязнью к людям, которые не разрешают обычную деятельность на заповедной земле. Грубое вмешательство хозяйственников стало обычным даже в таких крупных заповедниках, каким был Кавказский.

Здесь меняли директоров, если они не выполняли требований местной власти. Суживали территориальные границы, забирали лучшие пихтовые массивы, высокогорные луга, упрекали ученых в отрыве от сегодняшних задач.

По-прежнему не ладилось с охраной. Из старых егерей остались Телеусов, Кожевников, Задоров, братья Никотины да еще несколько человек. Они-то нашли общий язык с учеными, помогали чем только могли. А вот новые егеря… Не все они приживались. Дело это особенное, без душевной любви к природе его не исполнить. Не всякий охранник носил в своем сердце теплое, родственное чувство к зверю. Не каждый мог противиться влиятельным лицам, которые любили «сбегать на охоту». И тогда в заповеднике гремели выстрелы, как во время войны.

Но заповедник все-таки жил. Уцелели туры, обитатели скальных высот. В лесах скрывались косули. По долинам тенями носились серны и олени. В осенние месяцы на высокогорье раздавался призывный рев рогачей.

Эта скрытная, могучая жизнь была объектом глубокого изучения. Люди хотели знать законы ее развития, прежде всего для помощи всему живому, для прогноза на будущее. И первая забота заключалась в том, чтобы подсчитать зверя, сохранившегося на Западном Кавказе, изучить явления природы.

Теперь, когда стала реальной мечта о зубрах, Насимович хотел ускорить подсчет зверя, чтобы потом отдать время и труд подготовке к приему зубров. Впереди зима, а у них еще не было подробной карты. Выручил Андрей Михайлович Зарецкий. Он привез и подарил ученым столь необходимую карту, точнее которой еще не было ни у кого. И тотчас бывший хранитель зубров стал не просто гостем, а своим человеком на Кише. Он почувствовал дружбу и тепло. Он вообще хорошо себя чувствовал здесь. А теперь еще и сын рядом. Пусть и на время.

Славный сезон. Добрый для них год!

4

Бодо радовал всех.

Уже в тридцать четвертом у него появился первый сынок, этакий бородатенький бычок с глуповато-робкой мордочкой. Все лето малыш ни на шаг не отходил от мамки. Был ужасно обидчив. Не так повернется родительница, не сразу даст уловить вымя с молоком – и он уже отвернулся, тупо уставился в землю, уронил нижнюю губу. Такой вдруг жалкий, только что слезы не капают.

Бодо, как и положено владыке стада, на своего первенца никакого внимания. Проходил мимо, словно возле неодушевленного предмета. Зубрица раздувала ноздри и загораживала собой дитятко.

Михаил Зарецкий и на другое лето приехал в степной заповедник. Тотчас отправился к загонам, походил вокруг стада за изгородью и порадовался, снова увидев крепкого и здорового Бодо. Потом уселся за бумаги в архиве. Он искал и сверял даты, сроки рождения и кончины каждого зубра и бизона, которые побывали здесь с конца прошлого века. Знать, кто есть кто, ученым нужно для подбора будущего стада, для племенной книги зубров.

– Нам удалось связаться с Яном Жабинским, – говорил он зоологу Филиппченко, который тоже занимался этой работой. – Вы Гептнера знаете, конечно? Ах, учились в одно время! Так вот что выяснилось. Владимир Георгиевич давно переписывается с Эрной Мор, той самой энтузиасткой из Гамбурга, которая после империалистической войны была одним из организаторов Международного общества сохранения зубров. Ну, а она в свою очередь встречалась с Жабинским, польским охранителем зубров. Вместе они и начинали перепись зверя по всем зоопаркам и заказникам Европы. От них с помощью Гептнера и получили родословную почти всех интересных для нас зверей. С вашего позволения я внесу новые данные в асканийский архив.

– Одним Бодо нам не обойтись, – сказал Филиппченко, – нужны еще два-три быка кавказских кровей. Непременно!

– Василий Никитич Макаров уже обращался к польскому правительству с просьбой продать нам зубрицу и быка – детей Гагена, одного из сыновей Кавказа. Сейчас эта семейка в Познани. Представляете? Отказали. Обратились к Швеции, там живут потомки Билля, он тоже от Кавказа. Вот вам ответ на вашу мысль. Будут зубры.

– Это прекрасно! Вы на все лето к нам?

– На месяц. Заеду домой повидать родителей. И на Кишу, к Насимовичу. Мы с ним переписываемся. Они успели провести учет своих копытных. Зимой на лыжах ходили!

Приподнятое настроение молодого Зарецкого продержалось не долго. В Краснодаре, куда вскоре приехал, он нашел больную мать и обеспокоенного отца. Андрей Михайлович тоже сильно сдал. Что особенно испугало сына, так это белая, совершенно белая его голова. Осенью, на Кише, седина только серебрила голову. Теперь же отец казался незнакомым, каким-то другим. Он совсем мало говорил, задумывался, все больше находился в комнате матери. Даже рассказ Михаила о зубрах, о встрече с Гептнером, известным специалистом среди зоологов мира, даже рассказ о Бодо и маленьком его сынке поначалу как-то не очень затронул старшего Зарецкого. Лишь через несколько дней, когда Данута Францевна нашла в себе силы вставать, он немного оживился. А вечером вдруг сказал:

– У Шапошникова крупные неприятности. Вспомнили его директорство, теперь пытаются обвинить в надуманных грехах. Есть люди, которые не могут простить смелости, с которой он отстаивал наш заповедник. Непременно загляни к нему, расскажи о зубрах. Он порадуется. Зубрам он отдал много лет жизни.

– Конечно, буду у него, папа. Мы сейчас ждем от Бодо пять-шесть потомков. У них будет по три четверти зубриной крови. На второй-третий год их можно перевезти на Кишу. Если удастся купить еще одного зубра в Швеции, то в горах мы можем начинать поглотительное скрещивание на кавказский подвид. Скажу и об этом. Мы ждем не дождемся молодых зубров для Киши!

– Мы?! – Отец вопросительно глядел на Михаила.

– А как же! Я перейду работать в заповедник. Надеемся на тебя, на старых егерей. Ну, и ученые-зоологи, наконец, помогут.

– Дай бог, дай бог, – тихо сказал Зарецкий.

Михаил не долго оставался с родителями. Он поехал в горы с определенным планом: подготовить, как говорил ему Гептнер, «экологическую нишу, опустевшую в двадцать седьмом году, для нового, человеком созданного поколения диких горных зубров».

Шапошникова в Майкопе найти не удалось. Соседи говорили, что выехал, а куда и надолго ли – не знали.

В заповеднике был новый, уже четвертый директор.

…В тридцать пятом и тридцать шестом годах семья Бодо сильно выросла. На белом свете гуляло восемь бычков и шесть телочек. Об этом событии писали в специальных журналах, этому радовались все, кто был причастен к истории зубров.

Проект восстановления дикого быка стал реальностью.

Группе специалистов в Москве, Аскании-Нова и на Кавказе биологическое отделение Академии наук поручило разработку проекта расселения зубров.

Комиссия по охране и восстановлению зубров при Академии наук СССР обозначила на географической карте страны две точки для первоочередного размещения асканийцев: Западный Кавказ и Крым.