Текст книги "По следам дикого зубра"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

Запись вторая

Волки на скалах. Разговор Ютнера с хозяином Охоты. Большой костер в пихтовом лесу. За зубрами на Умпырь. Барс в капкане. Решение великого князя.

1

Хрусткий сентябрьский день раскрыл нам высокогорье во всей его погожей и яркой красе. Тронутые первыми морозами леса создавали чудную, будто волшебником рисованную картину. Добавьте к этому высокое, очень голубое небо, удивительную прозрачность воздуха, близкие – рукой подать – скальные вершины со снеговыми шапками, так величественно вписанные в горизонт, и тогда рисуйте в своем воображении пейзажи, лучше которых, наверное, нет на всем свете.

Бивуак, заброшенный на высоту почти двух верст над уровнем моря, в этот полуденный час обильного солнца и ярких красок жил неспешной, малолюдной жизнью. Все уехали на охоту. Лишь у костра трудился повар с помощниками да лениво бродили несколько свободных казаков из обслуги.

Невдалеке от лагеря пастух Пачо уложил на отдых баранту и додаивал третью корову, отгоняя гортанным криком нетерпеливого телка, который настойчиво тянулся к вымени.

Я спустился к пастуху. Старый лезгин не спеша, с достоинством процедил молоко, отстегнул от своего ремня большую медную кружку с помятыми боками и, зацепив ею пенистое парное молоко, протянул мне:

– Пей, молодой джигит, поправляйся.

Молоко показалось необыкновенно вкусным. Оно вобрало в себя аромат разнотравья со здешних лугов и чистоту студеных ручьев, родившихся из недалеких ледников.

Пачо стоял, широко расставив ноги в кожаных постолах. Скрестив натруженные руки на груди, перетянутой крест-накрест ремнями, горец задумчиво смотрел на скалы, на небо. Суровые складки на темном, заросшем лице его расправились. Что-то детское, доброе проглянуло в человеке, прожившем долгую жизнь.

– Ва-ах! – полной грудью и с нескрываемой радостью выдохнул он. – Дивно все на горах! Вот почему у горцев много песен и голосистых певцов. Хорошие песни. Их не надо придумывать, они вьются вокруг, как вольные птицы. Все поет, ты слышишь? Лес поет. Цветы поют. И камни поют. Как же не запеть человеку, а? Только в горах велик Аллах! Здесь его хижина.

Пачо осмотрелся с каким-то суеверным удивлением, словно надеясь увидеть вот тут, на поляне, вседержителя мусульман. С глазами, полными восторга, лезгин поднял голову и так, с запрокинутым лицом, вдруг пошел по лугу, пока не скрылся за густыми кустами неопавшего жасмина. Я не спеша вернулся в бивуак.

Наш принц уже расхаживал одетый в охотничий костюм и понукал казаков. На меня он едва глянул. Я быстро оседлал коня, накинул вьючные сумы и оказался рядом с Чебурновым.

Семен, проспавший под буркой все эти часы, успел собраться с небывалой быстротой. Он сидел в седле отекший, сонный и силился подавить зевоту.

Так и не глянув на свою свиту, принц тронул коня, хотя едва ли знал, где искать тропу и вообще куда ехать. Чебурнов молча опередил его, и маленький наш караван начал пологий спуск к темнеющему урочищу.

Сбоку и выше по горе послышались голоса, и тут мы сошлись с группой конных. То был великий князь со своими егерями. В его группе находился и есаул Улагай. Они меняли место сегодняшней охоты.

– Неудача, Петр Александрович, – сказал князь. – Ходили, бродили, даже гай пробовали устроить, но так ничего и не нашли. Напугали вчера дичь, ушла. Переходим в другой район. А по пути решили на вашего зубра глянуть.

– Я польщен, ваше императорское высочество! – Принц привстал на стременах и снял шляпу. – Вперед, егеря!..

Чавкая копытами, лошади перешли через болотце. Цепочка всадников забралась на более сухой, заросший мелколесьем склон. Некоторое время ехала выступом глубокого обрыва, опасливо поглядывая вниз. Второй хребет подымался слева, наискосок от нашей тропы. Скальные луга его светились под солнцем ярким разнотравьем.

– Не всех распугали, ваше высочество, – сказал вдруг егерь Телеусов, сопровождавший князя. – Извольте глянуть… – и рукояткой нагайки показал на гребень освещенного хребта.

Рельефно выделяясь на фоне густой небесной синевы, по обрезу хребта неторопливо шествовало несколько волков. Хищники, видимо, были сыты, тяжелы и потому не очень сторожки. Да и увидеть людей внизу, где тень от леса и скал, не так-то просто. До них было не менее восьмисот шагов.

– Какая отличная цель! – оживился князь и мигом свалился с коня.

– Только с упора, ваше императорское высочество, – предупредил Телеусов. – Извольте планочку переставить на восемьсот.

Великий князь долго целился – уж очень ему хотелось свалить волка и удачным выстрелом оправдать пустой день. Прогрохотало. Волки остановились, потоптались на месте, беспокойно оглядываясь. Ни один из них не пострадал. Звук выстрела, размноженный многоголосым эхом, затруднял определение опасного места. Прогремел еще один выстрел. И тоже мимо. Волки побежали, но не за хребет, а почти параллельно нашей тропе. Громким шепотом князь приказал:

– Стреляйте же! Уходят!..

Быстрее всех спустил курок Улагай. Его пуля пропела перед мордой одного волка, все заметили, как хищник бросился назад, ближе к нам. Чебурнов, так и не снявший винтовки с плеча, равнодушными глазами следил за стрелками.

– Давай ты, Андрей. Покажи, как наши умеют, – тихонько сказал он.

Я положил ствол винтовки на толстый сучок березы и перевел мушку на аршин перед бегущим волком. Толкнуло прикладом в плечо. Хищник на ходу перекрутился вокруг себя и, скользя по каменной осыпи, безжизненно пополз вниз. Остальные волки прибавили ходу.

– Еще, еще! – громко кричал князь.

Опять выстрелил Улагай. Его обострившееся, напряженно-злое лицо мелькнуло сбоку. Кажется, он все-таки ранил второго; волк сбавил скорость и скособочился, пытаясь достать языком рану на бедре, однако продолжал бежать. Ободренный первым успехом, я прицелился и выстрелил дважды кряду. Свалился еще один. Дальше стрелять не было смысла – хищники мелькали среди кустарников.

Князь обернулся и, сощурясь, смотрел на меня:

– Узнаю, узнаю! Не зря мы взяли тебя на охоту, студент!

За волками бросились два казака. Я остался на тропе ждать их. Остальные поехали дальше.

– Здоровый, чертяка, – сказал первый казак, сбросив на тропу убитого волка. – Пуда на три. А та – волчица: вишь, посветлей шерстью. Куда их теперича?

Я не знал – куда, и хлопцы распорядились сами: содрали с обоих шкуры и повезли препаратору. Даром, что ли, лазили на откос? Глядишь, и купит.

Мы подъехали к убитому зубру, когда все остальные давно уже были на месте. Люди успели затоптать всю поляну. Трещал валежник на большом огне. Сладко пахло вареным мясом. В стороне под руководством опытного академического препаратора разделывали голову зубра, еще трое натирали квасцами тяжелую растянутую шкуру. Принц в который уже раз рассказывал, как он убил этого зверя. Бородатый Ютнер сидел позади князя и задумчиво смотрел вокруг. Он заметил меня и сделал знак подойти.

– Что волки? – спросил без особой заинтересованности.

– Привезли шкуры. Один матерый. Куда прикажете?

– Препаратору. Он подумает, что с ними делать. Не очень устали?

– Мне нравится, ваше превосходительство.

– Что нравится? Охота? – Темные брови Ютнера поднялись.

– Все нравится. Жизнь в горах. Приключения.

Он печально улыбнулся:

– Вам нравится… Хорошенько смотрите вокруг, юноша. Особенно на зверей смотрите. Когда у вас голова поседеет, вы уже не найдете того, что видите сейчас. Зверь гибнет. Мы сами тому виной. Вот одним зубром меньше. Завтра еще. Так придет конец. Исчезнут, как столетия назад исчез в Европе черный тур. Это вам тоже нравится?!

Я стоял и чувствовал, как неудержимо краснеют, даже пощипывают уши, щеки, лоб. Управляющий опять вздохнул. Никогда не думал, что он, Ютнер, способен так переживать. И где? На охоте, которую сам направлял и организовал. Разве не Ютнер позавчера сказал: «Пусть удача в охоте на серну, оленя, кабана, медведя и горную птицу сопутствует вам, господа»? Поощрение охотников не помешало ему высказать сейчас свое истинное отношение к тому, что происходит. Нечто похожее зарождалось и в моей голове. Гораздо большее, чем жалость к животным…

– Что задумался? – спросил вдруг Ютнер. – Не понял меня, двуликого Януса? Нет, молодой человек, если сопоставить охрану Кавказа и вот такие наезды со стрельбой, преимущество будет на стороне охраны. А с этим… – он быстро глянул в сторону костра, – с этим приходится мириться. Иначе не будет и охраны. И тогда начнется всеобщее избиение. В первую очередь погибнет зубр. Ты только начинаешь службу, и тебе надо с первого дня понять это. А за волков спасибо. После того как гости уедут, мы найдем время еще поговорить с тобой.

Он высказал все это вполголоса. Нетрудно было догадаться, что Ютнеру постоянно приходится балансировать у опасного порога. Вряд ли он может сказать подобное великому князю.

Всех позвали к костру пробовать мясо зубра. Большие куски вылавливали из круглого котла, вместо тарелок пошли лопухи. Ели руками, по-дикому впивались зубами в мякоть, обгладывали кости. Мясо оказалось жестковатым, с горчинкой. Жир не плавился. Желтый, как воск, он скоро твердел. Словом, не бог весть какая гастрономия.

Полковник Шильдер вытер рукавом кафтана жирный рот и сказал:

– Вспоминаю, ваше императорское высочество, войну. Когда мы оттесняли из горных аулов черкесов, то находили в коптильнях целые склады сушеного и вяленого мяса зубров. Воины Шамиля стреляли их десятками, чтобы обеспечить свои отряды питанием. Так что, покончив с войной, мы в какой-то степени содействовали сохранению этого зверя.

Ютнер невесело усмехнулся:

– Вы, Владимир Алексеевич, забыли о сопутствующих войне опустошениях. По приказу командующего войсками в Черкессии генерала Евдокимова в горах вырубали и выжигали тысячи десятин леса, лишая зубров постоянного места обитания, загоняя их в неприступные ущелья. Этот зверь, позвольте мне напомнить, погибает не столько от пуль, сколько от нежелательного изменения условий жизни.

Великий князь засмеялся, его маленькое лицо сощурилось.

– Панихида над останками твоего первого и, наверное, последнего зубра, Петр Александрович! Не осанну поет тебе Ютнер, а награждает геростратовой памятью. Вот так-то, за твою храбрость и удачу. Но довольно, господа, петь заупокойную. Дело сделано, и чучело этого зверя скоро появится в залах императорского музея. Дело за тобой, Шильдер. Или после проповеди управляющего у тебя дрогнет рука?

– Никак нет! – коротко бросил адъютант. – Жажду добычи.

– Остается пустое: найти эту добычу. Так, Шильдер? Вижу, что ты не убоишься геростратовой славы. Хвалю! Бери себе моего егеря, он знаток зубров, наведет тебя на стадо. И его, – князь ткнул пальцем в мою сторону, – студента возьми. Если что, меткая винтовка сего отличного стрелка поможет тебе заполучить желанный приз. А мясо напоминает лосиное, не правда ли? Меня не оставляет мысль, что мы едим сейчас доисторическую пищу, которой питались люди каменного века. Так, кажется, ты объяснил мне, Ютнер?

– Да, ваше императорское высочество. Зубр – старый житель на земле. Гуляет миллионы лет. Современник мастодонта и саблезубого тигра.

– Вот видите! Знаю, что грузинские князья с особым удовольствием пили в старину и пьют доселе вино именно из зубровых рогов. Ценят их.

– Князь Ислам в Абхазии имел набор подобных кубков числом в шестьдесят штук, а на пирах у князя Дидиана Мингрельского ходило до семидесяти кубков, – вставил Шильдер.

– Откуда такие сведения? – Князь прищурился.

– Читал записки доминиканского монаха Де-Люка о его путешествиях по Кавказу, ваше императорское высочество. Он описывал и охоту на адомеев, как здесь называли зубров, и княжеские пиры.

– А можно ли верить монаху, да еще католику, а? – Князя уже затрясло от смеха. – Отличит он зубра от домашнего быка?..

Плескалось на лесной поляне красное пламя костра, хохотали довольные собой охотники, молча делали свое дело препаратор с помощниками. Уже никто не ел, насытились. Семен Чебурнов деловито отрезал от туши полоски мяса и развешивал их над огнем – готовил впрок. Не упускал случая пополнить свой вещевой мешок.

Понемногу разговор стал опадать, лица делались задумчивыми. Не глухой ли лес так действовал на людей, напоминая им о вечности, о краткости человеческой жизни перед лицом этой вечности – перед огромными вековыми пихтами, неизносимыми красными скалами, вечно гремящей рекой?..

Князь оперся ладонями об острые колени, тяжело встал. И сразу весь лагерь поднялся.

– В путь, господа, – сказал он. – Сегодня отдохнем, а завтра чем свет разъедемся искать охотничьего счастья.

Пока седлали коней, охотники гурьбой подошли к разделанной наполовину туше и молча разглядывали это непривлекательное зрелище, совсем недавно бывшее могучим красавцем зверем.

И тут принц сказал, высоко подняв от неожиданно посетившей мысли свои рыжие брови:

– А помнишь ли, Сергей Михайлович, разговор в Гатчине с нашим государем императором? Когда мы встретились там, что он изволил молвить? Вижу, запамятовал. Тогда позволь напомнить. Разговор шел как раз о кавказском зубре, да-да! Государь молвил, что еще не видывал горного зубра, хотя и охотился на зубров беловежских.

– Припоминаю. Но какая связь?..

– Надобно поймать молодого зубренка да переправить в царский охотничий парк. То-то порадуется государь, увидев еще не виданного зверя! Можно исполнить его пожелание?

Великий князь вопросительно глянул на Ютнера.

Тот склонил голову:

– Ваше повеление для меня обязательно. Дам указание егерям.

– И чтоб как можно скорей. У тебя, Петр Александрович, отличная память!

Уже завечерело, когда наш отряд прибыл на бивуак. Князь сразу же скрылся в своем шалаше. Устал. У входа уселись два казака с винтовками и при шашках. Шильдер зашел в шалаш и тотчас вышел, подозвал повара:

– Его императорское высочество изволили потребовать себе ужин в помещение. Быстро!

Через несколько минут к шалашу потянулись один за другим четыре человека с блюдами на вытянутых руках.

Семь или восемь костров ярко горели на поляне. Около одного ужинали с вином принц и другие гости князя. Вокруг других толпились казаки, слуги, егеря. И здесь обносили чаркой, но застолье не гомонило, как обычно, все старались говорить вполголоса. Из шалаша вынесли посуду. Туда опять заглянул Шильдер, вышел, поманил к себе урядника Павлова:

– Песельников. Чтоб тихо и протяжно.

Человек пятнадцать специально присланных из Екатеринодара казаков уселись недалеко от шалаша, пошептались и вдруг складно, многоголосо, но тихо запели известный романс «Ночевала тучка золотая на груди утеса великана…». Мелодию вели два тенора; их чистые голоса поднимались над приглушенными басами, дрожали и неслись над поляной, наталкивались на скалы, многократным эхом отражаясь в свежем воздухе. Все затихло и загрустило. Огонь плясал на бородатых лицах, горы строго слушали чудную песню, созвучную их простой и величественной жизни.

Когда закончилась песня, никто не шелохнулся. Кони сбились за кострами, прядали ушами, но не фыркали, не двигались, завороженно уставились на огонь.

В шалаш осторожно заглянул доктор. И по тому, как многозначительно поднял он палец, все поняли: князь почиет…

Осторожно передвигаясь, гости и казаки стали укладываться на сон.

Мы с Чебурновым лежали рядом.

Утомленный Семен скоро стал дышать ровней, глубже. Уснул.

Далеко протрубил олень, потом закричала, словно обиженный ребенок, неясыть. Внизу, от реки, стал вспучиваться туман, вскоре он достиг нашего лагеря, омочил кусты, бурки и лошадиные спины сизой росой, заставил плотнее запахнуть одежду. Я согрелся и тоже уснул.

2

Кто-то тронул меня за плечо. Спокойный голос сказал:

– Вставай, Андрей. Собираемся.

В предрассветной сини надо мной стоял Телеусов. Он был уже с винтовкой, при всей выкладке.

Только тут я вспомнил, что сегодня мы с Алексеем Власовичем сопровождаем Шильдера, ищем зубра для полковника. Вскочил, побежал к ручью, плеснул на лицо ледяную воду и бросился за конем. Через десять минут, держа под уздцы своего гнедого Алана, я стоял вместе с Телеусовым у мохнатого – из веток – шалаша полковника и слушал, как тот ворчливо гудит на своего денщика, собираясь при слабом свете керосинового фонаря.

Шильдер вышел, потянулся, спросил:

– Куда в такой туман? Дорогу найдем ли?

– Отыщем, ваше превосходительство, – успокоил его Телеусов. – Нам не впервой. Извольте я подержу стремя.

Телеусов был старше меня лет на семь или больше. Удивительно спокойный, благообразного вида, с доброй улыбкой на губах, он годился бы, наверное, в священники, а стал егерем. Душа у него, как видно, была добрая. Разговаривая, даже споря, он никогда не подымал голоса, не кипятился. Движения его были плавными, любое дело он делал не спеша, но по-мужицки основательно. Словом, зарекомендовал себя как человек артельный, общительный и ладный. Не навязываясь, Телеусов сразу становился товарищем и другом. Вокруг него постоянно ощущалась атмосфера всеобщего уважения. Невысокого роста, с тощеватой легкой фигурой и продолговатым лицом, на котором темнели узкая, сбритая по щекам бородка и тонкие усики, он был постоянно окружен друзьями. Врагов у него, похоже, не было.

Когда мы уже двигались по лесной тропе в непроглядном молочном тумане, Шильдер подозвал Телеусова, и они долго ехали рядом. Полковник недоверчиво выспрашивал, куда ехать и далеко ли отсюда. Алексей Власович спокойно и обстоятельно ответствовал, его тенорок действовал, видать, успокоительно, однако когда я услышал, что едем на Умпырь, то догадался, что ночевать будем не в лагере. Место это отстояло верст на двадцать от бивуака, за двумя перевалами. Но тогда я еще не оценил способностей следопыта-егеря, который знал всю округу, как свою собственную ладонь, и мог при необходимости сократить расстояние чуть ли не вдвое.

За нами гуськом двигались еще пять всадников.

Взошло невидное солнце, туман побелел и заколыхался. Подул холодный ветерок. Наверное, мы были все еще высоко, потому что вдруг увидели чистое небо, дальние горы и глубоченное ущелье справа. Там колыхался плотный, похожий на вату туман, а под этой ватой гремела река. Отвесные стены падали вниз на добрые полверсты.

Впереди открылась долина, окруженная горами.

Я не сразу узнал в редеющей мгле эту знакомую мне закрытую со всех сторон долину. Бывал здесь, бывал!

Что за прелесть вот те группы толстых ширококронных дубов посреди слегка пожухшего, но еще цветного, шелкового луга! Что за пышные черемухи вдоль берегов трех рек, соединяющихся здесь! Какими прекрасно-плавными уступами сходят в долину высокие горы, одетые в зелень всех оттенков! А розовые и коричневые скалы в убранстве из редкого сосняка! Сгрудившиеся на южном склоне горные клены, выше которых девичьей белизной выделяются березняки…

Телеусов остановил коня. Караван наш сжался, лошади затопотали по мягкой хвое; им не терпелось вниз, к лугам, сочный запах которых раздражал их ноздри.

Голубые глаза егеря улыбались.

– Чистый рай, ваше превосходительство, – сказал он просто и протянул руку в сторону долины: – Туточки жить да радоваться, а мы вот со смертью пожаловали.

Шильдер сердито посмотрел на него:

– Меня интересуют зубры!

– Они теперича как раз попаслись и лежат где-нибудь на лесной опушке. Вот мы поедем краем долины, спешимся возля тех кленов, оставим лошадок и начнем скрадывать, пока не наткнемся на какое-никакое стадо. Коров не бейте, ваше превосходительство. Узнаете их по рогам: они тоньше и поболее загнуты вверх. Ну, и телом помельче. А бык – тот, значит, темней, вроде в медвежьей шерсти.

Спешились, отдали коней и втроем пошли с ружьями на изготовку по лесу. Телеусов шагал саженей на десять впереди. Там, где мы проходили, смолкали птицы, уносились звери, лес позади оставался молчаливый и нахмуренный. Этот лес уже повидал войну, знал, что такое ружье. Полвека назад здесь маршем на юг пробирались батальоны русской пехоты, чтобы как снег на голову свалиться с высот перевала на горный аул Ачипсоу, где бушевало воинственное племя медовеев. Впоследствии там торжественно отмечали конец затяжной кавказской войны. Тогда поселок нарекли городом Романовским, а затем Красной Поляной.

Прошло полчаса, час. Мы всё крались по лиственному лесу, полному невнятных шорохов. Полковник уже нервничал, резко отбрасывал рукой ветки низко опущенных кленов. Вдруг Алексей Власович остановился, присел. Пригнувшись, мы осторожно приблизились, сели на корточки, затаились. Телеусов протянул руку вперед и влево. Смотрите…

В сотне шагов от нас светилась небольшая поляна. На опушке в тени дубового подроста бугрились темные спины зверей. Кое-где трава скрывала зубров почти целиком, виднелись только рога. А на самой поляне играли три зубренка. Росточком разве что до пояса человеку, с коротконосыми головами и заметной бородкой, цветом светло-коричневые, с кудрявыми лбами, они по-телячьи резвились. Возня их была бесшумной, но веселой. Телеусов смотрел и улыбался.

Шильдер вспотел от напряжения. Он поудобней пристроил свой короткоствольный крупнокалиберный маузер и, нащупывая цель, повелительно глянул на меня. Я изготовился.

– Бьем переднего, – зашептал он. – Того, что с высокими рогами. Стреляй сразу после меня, слышишь? Для верности.

Телеусов приложил ладони к груди:

– Ваше превосходительство, то ж зубрицы… Нельзя, управляющий запретил. И малолетки с ними.

Шильдер словно не слышал. Он прирос к английскому маузеру, поводил стволом и нажал на курок.

Раздался сухой щелчок. А выстрела не последовало. Осечка. Полковник вскочил разъяренный, отбросил маузер и сиплым от волнения голосом рявкнул:

– Черт побери это мерзкое оружие! Второй раз подводит! – И, побагровев, закричал мне: – Чего уши развесил? Бей!

Но было поздно. Некого бить. Сухой щелчок достиг ушей зверя, который слышит звуки и запахи лучше, чем видит предмет. Стадо словно растворилось в лесу. Лишь треск донесся.

– Вот и хорошо, вот и славно, – приговаривал Алексей Власович и улыбчиво, как ни в чем не бывало смотрел на Шильдера. – Осечка, ваше превосходительство, это же перст судьбы. Природа не дозволила переступить закон, погубить жизню материнскую. Не гневайтесь, чего уж там. Убей вы, и неловко станет, совесть заговорит. Ушли, ну и ладно, не одно стадо здеся, отыщем быков, вот тогда… Позвольте ваше ружье, я гляну, с чего бы оно…

Слова эти, а может, и смысл, в них заключенный, немного охладили разъяренного полковника, но на меня он все еще смотрел строго-презрительными глазами: почему не выстрелил, не подстраховал? Я и сам не знал – почему.

Между тем Алексей Власович вынул из магазина патроны, осмотрел их, разобрал затвор и показал Шильдеру:

– Масла много, ваше превосходительство, извольте глянуть: полный ободок. Застарело. Ружьецо у вас отменное, только оно чистоту и сухость любит. А тут масло, да и воздух в горах дюже мокрый; бывает, что механизма не срабатывает. Вот на привале позвольте я отлажу вашу машинку, как часы будет. А пока протру хорошенько тряпицей, да и пойдем дальше, за добычей.

Шильдер молчал. Полное лицо его с двойным подбородком словно бы потемнело. Как он переживал неудачу! Без слова благодарности схватил маузер и пошел дальше.

Телеусов подмигнул мне, догнал полковника, потом опередил. Мы пошли гуськом, поднялись к березняку, и тут я понял, что зубров нам больше не видать. На границе лугов днем они не остаются. Телеусов наметил какой-то другой план. Какой?..

Минут через сорок Алексей Власович раздвинул орешник и глянул с уступа вниз. Мы тихо подкрались, вытянули шеи.

– Уж не знаю, как и назвать это, не иначе подарок… Вон туда смотрите, где два куста шиповника. – Он шептал в самое ухо Шильдеру.

Сбоку густого, как зеленый шар, куста выглядывала голова крупного оленя. А над головой ветвились чудесные, огромные рога матерого самца с многочисленными отростками, острые концы которых чуть-чуть светились.

У Шильдера, видать, зашлось сердце. Он вдруг сел и приложил руку к груди. Даже глаза закрыл. Представил себе эту величественную голову над столом в кабинете…

– Будете стрелить? Рогач спит, прогулял ночку, сердешный, намаялся. Во сне и примет смерть нестрашную… Отпустило, ваше превосходительство? Да вы не торопитесь, переведите дух, чтобы без суеты. Только тогда уж никакой надежды насчет зубра. На пять верст кругом зверя подымем.

Теперь Шильдер уже не обращался ко мне. Он лег поудобнее. Телеусов раздвинул ветки орешника, подсунул под ствол плоский камень, чтоб точнее, с упора.

Олень спал, свесив голову.

Раздался выстрел, резкий и сухой. Рогача подбросило едва ли не на три аршина над землей, он еще сумел сделать два прыжка через луг, но все это сгоряча. Ноги у него подкосились, он рухнул головой вперед, взрыл рогами землю и затих.

В дальнем конце луга мелькнули тенями несколько ланок. Тревожно закаркали вороны в пихтовом лесу. Сердито прокричала желна, отлетая подальше от опасного места.

Шильдер встал и перекрестился. Благодарил бога за удачное убийство? Или вымаливал себе прощение? Широким платком вытер он лоб, шею и в первый раз за весь день улыбнулся.

План Алексея Власовича удался. Где-то в этой долине остался жить обреченный зубр.

Мы спустились на луг, подошли к поверженному оленю. Он лежал, откинув голову.

Несколько минут Шильдер молча рассматривал жертву. Сказал, указывая пальцем на аккуратную дырочку в двух четвертях от передней лопатки:

– В сердце. И все-таки сделал два прыжка. Вот сила!

– Жить хотел, ваше превосходительство. Кто же не хочет? Всякая тварь бегит от смерти, да не всякая убегает.

– Разделывайте, – сухо приказал Шильдер. – Хоть не с пустыми руками вернемся. Найдут нас казаки?

– Непременно. Они на выстрел уже поспешают.

День перешагнул за обеденное время. Напротив высилась пологая гора с пикообразной скальной вершиной. Ее называли «Сергеев гай», там когда-то удачно охотился великий князь. По нашему берегу вдоль реки шла охотничья тропа с мостками и отсыпкой. Вероятно, назад мы поедем по этой тропе. Хоть дальше, но безопасней.

Когда подошли казаки, мы с Телеусовым почти уже сняли шкуру, отделили голову. Полковник лежал в стороне навзничь, подстелив под себя плащ и кафтан. Его глаза были устремлены в небо. Отдыхал, предвкушая триумф, когда заявится в лагерь с таким оленем.

Рога поверженного зверя просто удивляли. Между их концами было точно полтора аршина, двенадцать концов ветвились в короне. Как он носил их, бедняга, не запутываясь в лесу? Они-то и погубили его.

Уже горел костер, наскоро жарилось свежее мясо, чтобы подкрепиться перед дорогой. И вот тогда Шильдер сказал:

– Переночуем здесь, ребята. Что-то я очень устал.

Он все еще лежал. Казаки проворно натирали шкуру солью, обделывали голову. Вечерняя заря расцветила каменные вершины Цахвоа с ледником в глубоком цирке, белый хребет Больших Балкан и доверху зеленый Алоус. В природе опять разлился покой. Словно и не грохотал выстрел, и не пятналась трава сгустками крови.

Алексей Власович попросил разрешения отлучиться со мной, чтобы подняться повыше и осмотреть дальние увалы. Шильдер, не открывая глаз, сказал «да», и мы пошли в гору.

– Ты разумный человек, Алексей Власович, – начал я, желая как-то выразить ему благодарность за все происшедшее.

– Ну уж и разумный, – отозвался он. – Тут особого ума не надо. Зубров-то на белом свете все меньше и меньше. Каждый зверь на счету. По их следу смерть так и ходит. Принц положил одного – и будя! Мы с тобой сохранили другого, оленем расплатились – и то на душе теплей. Как гости уедут, думаешь, тихо сделается? Как бы не так! Ты здеся, а какой-нибудь Лабазан уже на Бомбаке с винтовочкой шарит. Ты бегом туда, а вот тута уже абхазцы с мушкетами зубров стерегут. Ведь что, гады, проделывают? Свалят зверя, из шкуры ремней нарежут, мяса того возьмут пуд-другой, рога отобьют, а остальное шакалам. Находил я такие клады.

– Зачем ремни-то?

– Пояса, понимаешь, делают и продают. Поверье у них старое: с таким поясом роженица-баба будто бы проще, легшее дитё рожает. Большие деньги за такой пояс берут! Ну, и рога, кубки, значит. В серебро отделают, полировку там аль еще как – князю своему с поклоном, тот рублей за такой подарок не жалеет. Нагайкой надо, а он одаривает, темный. Зубров все менее, им уж и дыхнуть негде, Умпырь-долина да Киша остались, ну, Молчепа еще, Абаго. Зажаты со всех концов.

– А что за Лабазан, я давно слышу…

– Этого черта так просто не словишь. Сам тебя норовит словить. Уж сколько годов по Охоте лазит. Хитер и ловок, как рысь. Не знаю, куда определит тебя Ютнер, но если б нам вдвоем супротив него, можно бы и отвадить. Не добром, так боем.

– Чебурнов не поможет?

Телеусов даже остановился и вдруг пальцем мне погрозил:

– Ты с ним осторожно, Андрей. Мозги у него крысиные. Продаст и перепродаст. Летось я предлагал: «Пойдем, Семен, словим Лабазана и накажем». Юлил, юлил и вывернулся, не захотел. У Семена сердце жестокое, деньгу страсть как любит. Ванька у него, брательник, такой же. И вот, на должности…

Мы вскарабкались на останец; высоты в нем было саженей сто, не менее. И огляделись.

Солнце уже не заглядывало в долину, лучи скользили только по верхушкам гор. Далеко на востоке горели красным две шапки Эльбруса. Еще дальше смутно рисовался в небе Казбек. Глаз ухватывал горы на много верст. Дух захватывало от широкого, многоцветного вида. Позади горбился близкий и высокий хребет Псеашхо. На его зубчатых скалах перебегали видимые отсюда туры.

Телеусов очень осторожно вынул из своего вещевого мешка аккуратно завернутый бинокль, сдул с него пыль, протер стекла мягкой тряпочкой и только тогда приставил к глазам. Бинокль был старый, потертая медь на нем блестела, егерь относился к «инструменту», как называл он его, с величайшим уважением.

Он долго разглядывал хребты и долины по сторонам Сергеева гая, потом опустил бинокль и вздохнул:

– Душа у меня неспокойна, парень. Мы тут ходим с их высочествами, а на Белой и Кише никакой охраны. То-то взыграли теперь охочие до разной дичины казаки из предгорных станиц! Уж они-то попользуются моментом, это точно. Вот и сейчас дымок в той стороне нащупал. Кто такой? Зачем костер в лесу? Уж скорее бы охота съехала, чтоб своим делом заняться! Ты с принцем ходил, ничего такого он не говорил – когда собираются до дому?

– И намека не было.

– А тут погода, понимаешь, как нарочно. Хоть бы хмару на горы накинуло. Живо побежали бы отселева.

Он опять вздохнул, затем принялся вытирать бинокль, завернул, завязал его и уложил в мешок.

Быстро темнело. Мы стали спускаться.

– Эх, зря фонарь не взяли! Хоть ощупкой лезь! – И юзом, не жалея штанов, спустился по осыпи, в конце которой лежала вывернутая с корнем сосна.

Я поехал следом.