Текст книги "По следам дикого зубра"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

– Трудно сказать. От Теберды до Лабёнка – как сурепки в пшеничном поле. У них связь с Турцией, оттуда оружие, снаряжение, там командование, все на широкую ногу. А пока… Поезжай-ка ты, Андрей, в Москву, чтобы узаконить заповедник в Совнаркоме!

– Если посылать, то лучше Шапошникова. У него старые знакомые в академических кругах.

– Ну что ж, резонно. Пошлем Шапошникова.

В тот вечер мы засиделись допоздна. Мишанька уснул. В печи потрескивали дрова, уютный свет разливался по столу. Пили чай, Данута вспомнила нашу женитьбу, петербургские встречи. На час-другой мы позабыли заботы, не ворошили драматических событий последних лет. Мы отдыхали. Расстались за полночь.

Через неделю проводили Кухаревичей в дальнюю инспекторскую поездку по предгорным станицам. Саша проверял школы, уговаривал старых учителей вернуться на работу, создавал детские дома для сирот и беспризорных. Катя занималась больницами, фельдшерскими пунктами, гасила тифозные вспышки.

А еще дней через десять страшное известие потрясло нас и весь город: на дороге между станицами Каладжинской и Ахметовской банда бело-зеленых подкараулила и зверски убила наших друзей и четырех бойцов их охраны.

Вот когда мы с Данутой почувствовали, как одиноко вдруг стало на земле.

4

…Посыльный пришел в середине дня, когда я только что закончил инструкцию для наблюдателей заповедника и перечитывал ее. У нас было полтора десятка егерей, были деньги на оплату их труда. Все это появилось после возвращения Христофора Георгиевича из Москвы. Поездка его, встречи с давними друзьями Кавказа, с работниками отдела по охране памятников старины и природы Наркомпроса не прошли даром. Мы стали сильней.

Я взял у посыльного бумагу. Шапошников писал: «Как можно скорей приходи в управление. Есть новость».

Шла весна. Подувал резкий ветер, но солнце грело уже хорошо. В такие дни зубры выбирают укрытые от ветра места и лежат на припеке, блаженно прикрыв глаза. Греются. Уже отправился на Кишу Кожевников. Собирались на свои кордоны остальные егеря.

Еще издали я заметил у дома Шапошникова красноармейца с непокрытой головой. Он сидел на крыльце и вроде бы ждал меня. Вскочил, одернул гимнастерку и пошел навстречу. Мы сошлись, и я не поверил глазам своим.

– Боже мой, Задоров! Ты ли это?

– Эт-точно я, Андрей Михайлович.

Мы обнялись. Отстранившись, я продолжал рассматривать его. Да, Борис Артамонович, наголо стриженный, круглоголовый, похудевший, во фронтовой гимнастерке.

Открылась дверь, Шапошников вышел и спросил:

– Берем этого егеря?

– Еще бы! Вот не думал не гадал!.. Где пропадал?

– Все очень просто, Андрей Михайлович. Тифозный обоз, больница в Пятигорске, а как поднялся и винтовку смог держать, так с первым эшелоном красных – в Царицын, оттуда в Самару, по Сибири, то за Колчаком, то за атаманом Семеновым. Воевал, был ранен, опять воевал. Из Иркутска теперь. По чистой – после второго ранения. Где Василий Васильевич, как остальные наши?

– Скоро увидишь своего Василия Васильевича, зубров, Кишу. Поедешь со мной. Ну, ты молодец!

Задоров прожил у нас до вторника. С согласия Дануты я подарил ему Кунака, а сам решил вновь поездить на Кунице. Под шепот весеннего дождя мы поехали в горы.

Кишинский кордон стоял пустой, но с теплой печью.

Уже разместившись для отдыха, я обратил внимание на свежие отщепы с внутренней стороны двери. Такие отметины делает только пуля. Внимательно осмотрев стены, я и там нашел до десятка таких же примет.

Борис Артамонович враз утерял наивную восторженность в которой пребывал эти дни. Вот она, суровая обстановка. Он вышел, смотрю, вывел коней из сарая и пустил неспутанными на луг: не очень-то дадутся чужим. Огня мы не зажигали, на ночь устроились в сараюшке, откуда был выход прямо в лес.

Утром мы сделали круговой обход, ничего опасного не заметили. И тогда поехали наверх, к зубровым пастбищам.

Задоров весь ушел в созерцание близких хребтов и зеленого леса. Как чисто и светло сияли его глаза! Какую радость излучал он, даже дышал так, словно пил целебный воздух. Не будь опасности, которая требует тишины, запел бы в полный голос.

– Все время Кавказ во сне видел. Такая тоска, хоть беги без разрешения! Мечтал. И вот… – Он привстал на стременах, руки разбросал, будто обнять хотел эти тихие поляны и светлые хребты над ними.

Когда и как пристроился нам в хвост Кожевников, как выследил – мы не заметили. Обернулись – и ахнули! Бородач улыбался колдовской улыбкой. А уж обрадовался Задорову!.. Подвел коня бок о бок, и так, не сходя с седел, обнялись, словно отец с сыном встретились, плачут оба и слез своих не стесняются.

Дальше мы не поехали. Поставили костер, и пошел, пошел бесконечный разговор.

– Нашел себе благость – тишину, а? – Кожевников любовно смотрел на Задорова.

– Когда идет революция, о тишине и покое говорить смешно, – быстро сказал Борис Артамонович. – Чистейший идеализм.

– Смотри, как заговорил! Агитатор!

– Здесь ведь тоже покоя нет, – сказал Борис. – Эт я усвоил. И пулевые отметины на кордоне разглядел.

– Было, было, – коротко отозвался Кожевников.

– Давно? – спросил я.

– Не-е… Три ночи кряду обстреливали. Ну, и я не молчал. То с одного места стрельну, то с другого. Чтобы думали, будто нас много. Кажись, подстрелил кого-то, крик слышал. Убрались.

– Кто, как думаешь?

– Эти самые. Бело-зеленые. Похоже, заблудились. Пуганые. Они с востока приходили, вряд ли близко живут. А все же за зверя боязно.

– Видел зубров?

– Трех видал. Да еще волками обглоданного подранка нашел. Мартовской погибели. Выходит, и зимой охотились за ими. Но надоть еще посмотреть, думается, на Пшекише, на Сенной поляне и повыше должны быть другие.

Говорил и все на Задорова посматривал, хотел понять, каков он теперь, его крестник. Боялся, уж не другим ли стал за трудные годы. Спросил вдруг:

– Рука твоя тверда али как? Жизня у нас опасливая.

– Винтовку держать могу, огни и воды прошел – не убоялся. Так что по-старому, плечом к плечу с тобой воевать за Кавказ… И за зубров.

И так они друг на друга посмотрели, что и тени не осталось в их давней мужской дружбе.

Четыре дня мы лазили по хребтам и ущельям, высматривая зверя на полянах и опушках, благо верхний лес еще не закрылся зеленым листом. И за четыре этих дня обнаружили семь зубров. Только взрослые особи. Согнутые, с неряшливой шкурой, они от любого шороха вскидывали хвост и бежали сломя голову. Даже издали можно было почувствовать их болезненную возбудимость. Так долго зубры не проживут. Эти звери нуждаются в покое.

Задоров легко узнавал некоторых старых знакомцев. Разглядывая зубров в бинокль, он весело говорил:

– А вот и мой Рыжий. Левей его Бойкая. Ишь как линяет, вся в клочьях. Постарела… Неужто у нее бычка или телочки не было?..

Так, с остановками, мы добрались до устья реки Шиши. Здесь я хотел оставить друзей и пробраться на Умпырь. А их попросил поехать западнее, на Молчепу. Но егеря не пустили меня одного. Еще три дня мы путешествовали по высокогорью, прежде чем спуститься к Умпырю. Долго высматривали с горы: спокойно ли там? К радости своей, обнаружили на склоне горы трех зубров, а над избушкой вскоре увидели дымок. Уже на заходе солнца опознали Телеусова. Снова встреча, неторопливый разговор у печурки, ощущение братства.

– Сколько? – спросил я у Алексея Власовича.

– Покамест семерых отыскали. Ребята Никотины на Алоус отправились, вернутся к завтрему. А эти зубры – на Мастакане.

– Банды не беспокоили?

– Не было. Зато волков развелось, Михайлыч!.. Прямо до избы являются, такие храбрые.

Рано утром Кожевников и Задоров перешли на тропу, что вела к перевалам. Я остался с Алексеем Власовичем.

5

Осень двадцать второго года.

Мы оставили Умпырь. В начале октября от Большой Лабы сюда проникло более сотни бело-зеленых. Приходили они группами по десять – пятнадцать человек, хорошо вооруженные, даже при пулеметах на вьюках. Наши отпугивающие выстрелы вызвали шквал ответного огня. Мы потребовали из Лабинска воинскую часть, но кто-то предупредил банду, начались стычки. Были немалые потери, и бойцы, опасаясь зимы, отошли к Псебаю. Бандам отступать было некуда, остались в Умпыре.

Одиннадцать зубров очутились в опасном соседстве. Звери привыкли спускаться в долину. Что их ожидало?!

Мы ушли старой егерской тропой на верхнюю Кишу, а оттуда и на кордон. Можно представить себе, с каким настроением покидали мы долину.

Первые дни жизни на Кише мы ходили подавленные и настороженные. Удастся ли удержаться нам здесь? Правда, зима с буранами в октябре закрыла все пути-дороги, но и для нас не оставила никакого маневра.

Василий Васильевич, а потом и Задоров успели поставить несколько стожков сена да убрали десятину огорода. Голод не угрожал ни нам, ни коням. Но беспокойство за зубров не исчезло. На Кише их стало девять: двух успели пригнать к Сулиминой поляне с западного пастбища на Молчепе. Девять… Вот все, что удалось сохранить от некогда величественного кавказского стада. Умпырских я уже не рисковал числить живыми.

Как только морозы укрепили снег, Борис Артамонович навострил лыжи. Он уходил на целый день. Однажды он не показывался трое суток – следил за зубрами, среди которых знал не только Бойкую и Рыжего, но и Лабицу, и быка Чудо. Возвратившись, без конца говорил о них:

– Лежат под пихтами, а как оголодают, выходят на поляны, целые окопы роют. Носом, лбом до земли – и пошли, пошли. А вскинут головы, на рогах пучки ожины висят, ну и тянут ее, жуют. Или кору отдирают. Эт-забавно. Сгрызет понизу, схватит за конец и отходит, дерет ленту, пока не оборвется. Я десятка три осин повалил, чтобы проще им было есть…

– А зубры что же? Стояли и смотрели, как ты, значит… – не унимался Кожевников.

– Куда там! Раз стукну топором, так они бог знает где. Бегут без огляда, особенно Лабица и Бойкая. В галоп!

В последний раз я видел кишинское стадо в январе 1923 года, в ясный день обильной изморози, на опушке заснеженного леса. Мы подошли сажен на четыреста, а они – пять темных зверей – выдвинулись из чащи и стояли, не спуская с нас настороженного взгляда. От боков их исходил легкий парок. Куница дернулась, звякнула удилами, и этот чуждый лесу звук мгновенно спугнул зверей.

Из Хамышков пришел на лыжах Василий Никотин, привез записку. Шапошников звал меня в Майкоп. Мы помогли чекистам разработать план нового наступления на бело-зеленых и пошли с отрядом проводниками.

К сожалению, и эта операция не привела к освобождению нашей заповедной территории от «лесных людей».

Более того, в феврале после долгой перестрелки и перед угрозой окружения Кожевников и Задоров покинули Кишу и появились в Хамышках. Последняя территория заповедника была утеряна…

…От прибывшего в Краснодар профессора Исаева узнали, что польские, немецкие, французские национальные комиссии по охране природы внесли на конгрессе в Париже предложение учредить Международный комитет по охране зубров и собрать оставшихся в зоопарках и охотничьих угодьях зверей в одно место с целью восстановления исчезающего вида. Московское общество охраны природы присоединилось к этому предложению.

Стали известны фамилии добровольных защитников зубра: в Германии это была зоолог Эрна Мор, в Швейцарии – братья Соразем, в Польше – Ян Жабинский, создатель первой Международной племенной книги зубров. В нашей стране – профессор Григорий Александрович Кожевников, старый наш знакомый Дмитрий Петрович Филатов, известный зоолог Федор Федорович Шеллингер, молодой ученый Владимир Георгиевич Гептнер и знаток Беловежской пущи Николай Михайлович Кулагин.

Летом 1923 года, презрев опасность, мы опять собрались все вместе и пошли на Белую, а оттуда на верхнюю Кишу, поскольку кордон, стоявший ниже, все еще находился в руках крупной банды.

Подходили с двух сторон и к Умпырю, высматривая зубров. Какова же была радость Бориса Артамоновича, когда ему посчастливилось обнаружить на границе альпики у Бамбака две пары зубров! Присмотревшись, он сказал, глотая от волнения слова:

– Эт-наши… Бойкая, Рыжий, Лабица, а вон и Чудо… А эт-что? – спросил, высматривая вновь. – У них теленок! Смотрите, от Лабицы справа, вон он, вон!..

Радость для всех. Прямо праздничный день!

Не тогда ли окрепла наша старая идея – согнать оставшихся зубров в один загон и охранять их уже в полувольном состоянии? Единственный выход. Вот только удастся ли согнать? Не овцы…

В мае 1924 года Шапошников торжественно зачитал егерям декрет Совета Народных Комиссаров РСФСР «Об учреждении Кавказского зубрового заповедника». Ко всеобщему радостному чувству невольно примешивалась горечь: не было мира в заповеднике, теперь признанном в правительстве. Шапошников сказал мне позже:

– Все-таки оставили старую формулировку: зубровый. А зубров-то, кажется, уже нет…

– Есть зубры, – поправил я его. – Только бы удалось сохранить их!

– Да-а, сохранить, – молвил он очень горестно. – А знаешь ли ты, Андрей Михайлович, что бело-зеленые вновь активизировались и совершили страшное преступление?..

– Что такое?

– Только что сообщили из Загдана: банда напала на экспедицию профессора Исаева, которую сопровождали егеря нашего восточного кордона. Исаев убит. И еще трое.

Доколе же будет?..

Через два месяца после преступления пришла, наконец, долгожданная весть о разгроме штаба бело-зеленых.

Произошло это благодаря смелым действиям одного человека, которому удалось внедриться в руководящую группу лесных бандитов. Он сообщил в Армавир о предстоящей встрече всех главарей бело-зеленых, полковников Козликина, Орлова и Ковалева, которые имели прямую связь с генералами Врангелем и Сергеем Улагаем, находившимися в Париже. Разведчик указал место встречи: хутор Тегинь. Дом, где собрались главари, был окружен. Смелый разведчик погиб во время этой операции, но гибель его одновременно стала и концом организованной борьбы всех бело-зеленых. Банды потеряли управление. Они таяли, исчезали. По горным селениям начались большие аресты укрывавшихся от возмездия.

В августе 1924 года в Армавире состоялся суд над 69 наиболее опасными бандитами.

В горах стало спокойнее. Но выстрелы не прекращались. По дорогам и лесам тихо крались браконьеры.

Мы решили осуществить свое намерение.

Строим на склоне горы Сосняки, в семи верстах от Кишинского кордона, большой загон, размером двести на двести сажен с крепкой оградой. Мечтаем заманить сюда четырех обнаруженных зубров с телком, если не летом, то зимой, когда с кормами будет хуже. В самом загоне у нас посеяна брюква, которую так любят зубры. Мы косим сено и ставим стожки опять же внутри ограды. Настроение приподнятое. Если эти зубры уцелеют и размножатся, то стадо начнет восстанавливаться.

В один из вечеров, когда над Главным Кавказом то и дело вспыхивала безмолвная зарница – эта усмешка неба, – до нас вдруг донесся выстрел, потом еще три кряду. Безмятежность как рукой сняло. Ужели новая банда в верховьях Киши?.. До рассвета все были в седлах. Задоров вырвался вперед.

Он и обнаружил на берегу ручья застреленного быка Чудо, а поодаль – мертвого зубренка с разбитой головой. Сел возле него, руками закрыл лицо и застонал, как от боли. Потом вскочил – и бегом по ручью, куда уходили следы убийц. Мы поспешили за ним.

«Охотники» уже взбирались по боковине распадка наверх. Их было пятеро. Двое добрались до каменного уступа, вот-вот скроются. Телеусов вскинул винтовку и выстрелил. Один на уступе споткнулся, упал. Второй залег и открыл ответный огонь. Трое остальных бросили поклажу.

Их выручила темнота.

Но преследование продолжалось.

На этом заканчиваются записи самого Андрея Зарецкого. Привычный нам почерк в старой тетради с синим переплетом больше не встречается.

Описание дальнейших событий, связанных с заповедником, сделано другим лицом, разными чернилами и, похоже, от случая к случаю.

Кто вел дневник? Прямой ответ мы находим уже в первых строках следующей страницы.

"К запискам моего мужа, – написано здесь, – никто не прикасался почти три месяца, пока жизнь Андрея оставалась под угрозой. Лишь вчера доктор сказал, что опасность удалось отвести. Я вздохнула свободней и позволила себе короткий отдых. Убедившись, что Андрей спокойно спит, отыскала его записи и прочитала вот эту последнюю строчку: «Но преследование продолжалось».

Чтобы не утерялась нить событий, позволю себе уже собственными словами передать трагедию, о которой мне подробно рассказали егеря".

…Далее Данута Зарецкая пишет.

…Они возобновили погоню рано утром. Прекрасные следопыты, егеря очень скоро обнаружили преступников в пихтовом лесу, тем более что те не могли уйти далеко: несли раненого. Но и сдаваться не собирались.

Началась перестрелка, тот лесной бой, где побеждает не обязательно сильнейший.

Вскоре один из браконьеров поднял руки. Каково же было удивление Алексея Власовича, когда он признал в пленнике своего соседа Циркунова! Не стерпел: ударил по лицу что было силы, закричал:

– Ты что же, Матвей, душу продал?!

От него узнали, что в шайке не те, на кого думали, не бандиты, а местные, хамышковские, которых жажда охоты увела в лес, а потом и сделала едва ли не убийцами.

Пленного заставили крикнуть своим, чтобы сдавались. В ответ началась стрельба. Озверели. Браконьеры уходили, огрызаясь. Но они не могли уйти. За лесом шла открытая луговина. Ни укрыться, ни убежать.

Воистину правда: поднявший руку на зверя уже не задумается поднять руку и на человека! Стреляли, ни на что не надеясь. Был ранен Кожевников. Егеря тоже поранили еще одного.

Лишь на опушке, поняв, что дальше хода нет, кто-то из негодяев крикнул: «Сдаемся!» Но когда Андрей пошел на них, хлопнули сразу два выстрела, и он упал.

Почему они так поступили, решившись на хладнокровное убийство? Акт отчаяния? Или старые счеты?..

Браконьеров обезоружили, заставили нести своих раненых, а моего мужа уложили на конные носилки и быстро направились в Даховскую, где был фельдшерский пункт.

Два дня они добирались оттуда до Майкопа. По-видимому, Андрей потерял много крови. Он часто впадал в беспамятство. И даже в больнице, куда вызвали меня, он несколько дней не приходил в себя. Пуля прошла через правый бок. Очень опасное ранение и не менее опасная перевозка.

Вместе со мной дежурили друзья Андрея. То и дело прибегал Мишанька. В эти дни сын как-то сразу повзрослел.

…Он поправляется.

Мы подвозим его в коляске к окну, Андрей смотрит на близкие горы уже в глубоком осеннем убранстве и горестно вздыхает. Изредка, но с каким-то нехорошим постоянством кашляет. Каждый раз это очень мучительно для него.

Доктор сказал мне:

– Прежняя жизнь с разъездами и с ночевками у костра для вашего мужа полностью исключается. Только спокойная работа в учреждении. О заповеднике придется забыть. Подготовьте его к этой перемене в жизни.

Легко сказать – подготовьте. Всякое свидание мужа с Шапошниковым, с друзьями-егерями Андрей начинает и кончает вопросами о зубрах. Задоров рисует ему только благополучные картины. Но я-то знаю: слова Бориса. – ложь во спасение. Недавно нашли останки еще двух зубров. Бросили затею с устройством загона. После ранения Андрея у всех опустились руки, исчезла уверенность в сохранении последних зверей. Даже у Шапошникова.

– Поздно, – сказал он мне. – Трагедия любого вида, оставшегося в критическом меньшинстве…

Мне кажется, это понял и Андрей. Дела всей его жизни недостало для преодоления препятствий.

Когда я завела разговор о перемене места, он отнесся к моему предложению с подозрительной апатией, словно раньше меня все уже решил и на все согласился.

– И Мишаньке учиться лучше в Краснодаре, – добавила я для убедительности.

Но могла бы и не добавлять. Он согласно кивнул.

Андрею предложили место в лесном отделе. Согласился без раздумья.

Перед тем как расстаться с Майкопом, мы съездили в Псебай. Встретили нас очень тепло. Большая толпа жителей сопровождала на пути к церковной ограде. Там мы положили на могильные плиты родителей бессмертники.

После этого мы уехали из Майкопа. Проводить нас собрались все егеря. Запряженная коляска стояла во дворе, мы с Мишанькой сидели в ней, Андрей все чего-то медлил.

– Подождите, – сказал он и пошел в сарай, где тревожно ржала уже проданная другому человеку Куница. Я подошла и стала у дверей. Долгих пять минут Андрей прощался со своей Куницей, что-то шептал, прислонившись щекой к конской голове.

Как она ржала и била копытом, когда мы выезжали со двора! Андрей сидел в коляске, закусив губы и глубоко вздохнув, попросил свернуть на городское кладбище. Там мы постояли у могилы Кати и Саши Кухаревичей. Простились…

Первое письмо, полученное нами уже в Краснодаре, – от Бориса Артамоновича Задорова. Не стану приводить его. Скажу только, что написано оно было в самых оптимистических тонах. «Они еще живы, за двумя я постоянно слежу, – писал Задоров. – Они зимуют на склоне горы Алоус».

Письмо датировано июнем 1925 года.

Осенью, 1927 года на горе Алоус безвестные пастухи застрелили двух зубров. Об этом узнали через месяц.

Возможно, это были Бойкая и Рыжий. Во всяком случае, зубров здесь больше не видели.

Кавказский подвид зубра, пережив своих беловежских братьев на шесть лет, исчез как дикий зверь с лица земли.

Но где-то жили потомки Кавказа, в жилах которых текла кровь горного подвида.