Текст книги "Два друга"

Автор книги: Вячеслав Климов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Не нуждаюсь в твоих лыжах сорок четвёртого размера, да ещё вдобавок и без лыжных палок. Ведь я тебе сто раз говорил: тапочек не ношу и твои мне на четыре размера велики...

В такие встречи Виктор, не обращая внимания на сказанное, терпеливо кружился вокруг друга, словно старший заботливый брат возле приболевшего младшего. Всё пытался как-то ненавязчиво угодить: то своё царское место на мягком пуфике у стола предложит, то сладость подсунет. Гость, которого по большому счёту и гостем-то не назовёшь, сидел, понурив голову, и словно смотрел перед собой в одну несуществующую точку. Казаков стоял у газовой плиты и уже в третий раз за проведённые совместные 60 минут варил в турке кофе. Застыл в ожидании кофейной пенки, немного сутуля спину, и вовсе не от своего высокого роста и низкой плиты, а больше от переживания за товарища. Удерживая медную посудину за длинную деревянную ручку, в который раз задавал себе вопрос: «Сколько же ему выпало пережить и сколько ещё предстоит?..».

Затем так же задумчиво, с горечью и болью от невозможности изменить случившееся на войне, процитировал старый фильм:

– Да пропади оно всё пропадом, и тёща, и Валет, и...

Сидящий за столом, не поднимая головы, так же тихо и ровно, в той же тональности продолжил:

И твой кофе...

Старые советские кинофильмы, от детских сказок и до военных картин, они любили, устраивая регулярные семейные просмотры перед телевизорами. Довольно часто в повседневной жизни использовали цитаты из понравившихся сюжетов. Кофевар, встрепенувшись, выпрямился и, радостно улыбаясь от блеснувшей надежды, промолвил:

– Значит, всё не так уж и плохо, если шутки понимаешь!

Всё понимаю Витёк, и что унылость, распространяясь подобно инфекции, влияет на окружающих. И что нет вины моих самых близких людей – доченьки и жены – в том, что меня достала мина. Однако после ранения, который год и теперь уже навсегда, чувствую себя подбитой птицей в темнице...

Слава медленно взял чашку, аккуратно поставленную перед ним на чистый стол. Кофе парило змеевидной спиралью. Сделав микроглоток, неторопливо опустил руку к столу и, облизнув губы, продолжил:

Трудно достичь поставленных перед собой целей, но ещё труднее удержаться на достигнутом всю оставшуюся жизнь. Устал я, Витёк, устал... Но коль назвался плугом – врезайся в землю. Знаю, брат, знаю, что требуется делать, если желаешь выбраться из этого болота. Желание – это раз, не жалеть себя и не скулить на судьбу – это два.

Ненадолго приостановившись, повторил глоток ароматного крепкого кофе, аккуратно, стараясь как можно мягче, опустил руку на стол. Слегка подался назад и, словно сбрасывая незримую ношу, выпрямил спину. Левой рукой поправил очки и к уже сказанному добавил:

И третье – надо переключить мозг, заполнить башню чем-то положительным. Наверное, пришло время взяться за то, о чём я уже думал и что вынашивал много лет.

Словно боясь прервать ожившие мысли друга, Виктор молча сидел на широком пуфике, забросив ногу на ногу. Не желая мешать с трудом разговорившемуся, держал ещё парящую кофейную чашку в руке.

– У меня от твоего ядрёного кофе каждая нервная клеточка звенит, – лёгкая улыбка словно начала плавить маску угрюмости на лице Славы.

Хозяин продолжал сидеть в ожидании развития начатой мысли.

А вынашиваю я уже больше десяти лет желание написать автобиографическую повесть. Самому мне её не осилить, нет литературного опыта. Иметь мысли, сюжеты – это не книга. Поможешь? – спросил он, повернувшись к другу.

Поэт на мгновенье задумался и довольно уверенным тоном дал согласие. Вячеслав сидел и, слегка нервничая, крутил пустую, ещё тёплую фарфоровую чашку. Выдержав паузу продолжил:

– Знаю, что путь будет нелёгкий и длинный. Для начала по самоучителю надо изучить компьютер, запомнить расположение клавиш на клавиатуре и научиться самостоятельно печатать и редактировать текст.

Виктор, понимая, что это и есть то самое спасение, заметно оживился. Поставив чашку на стол, взял в одну руку пачку сигарет, зажигалку – в другую. Подойдя к окну, приоткрыл длинную створку форточки, вновь закурил и лишь тогда вступил в разговор.

– Параллельно с работой над компьютером необходимо читать. Читать много, и я тебе посоветую, что надо. Но, как сказал Василий Макарович Шукшин: «Ты слушай, но слова пропускай».

И уже приободрённо-повеселевшим голосом с нотками строгого наставника угрожающе добавил:

Но готовься, я о твою спиняку не одну штакетину размолочу! Ох уж отыграюсь на твоём горбу, вышибая из тебя словесных блох, ох уж и отыграюсь! Ты даже не представляешь, с каким удовольствием я буду ломать штакетины...

Гость заулыбался и, сменив тему, спросил:

Я слышу, ты хромаешь?

Да суставы болят, достали уже.

В понедельник будь у меня в поликлинике, – затем он задумался и добавил: – В семнадцать тридцать.

Щёлкнул замок входной металлической двери, и в прихожую вошла жена Виктора Елена. Они поздоровались, и Витёк предложил:

– А не выпить ли вам водки? У меня в морозилке всегда для такого случая имеется поллитровка.

Гость ненадолго призадумался и, сделав одобрительный жест рукой, мягко улыбнувшись, согласился:

– А давай, завтра воскресенье, отваляюсь...

После ухода боевого дружка Виктор, уже не вставая к форточке, сидел на своём любимом пуфике и с раздосадованным видом задумчиво курил. Лена тихо и несмело сказала и спросила одновременно:

– Славику тяжело, чем ему помочь...

Внимательно рассматривая удерживаемую в руке, давно изученную пачку сигарет «Пётр Первый», играя желваками, внезапно, до белизны в пальцах, судорожно сжал в кулак сопротивляющуюся упаковку и со злостью от безысходной горечи метнул её в газовую плиту.

Не гавкать... Он сильный...

Вечером следующего дня громко и довольно бесцеремонно в дверь ударили трижды.

– Здорово!

– Здорово. Входи, ноздреватенький ты наш. (Казаков на самом деле обладал увесистым носом. Однако он его совершенно не портил, а даже наоборот). Вот тебе одноразовая простынь, вещи – на вешалку, не как ты привык у себя дома. И на стол, головой в сторону окна.

Виктор послушно разделся и, кряхтя, улёгся на кушетку. В кабинете неизменно звучала тихая музыка. Поправив тёмные очки, массажист встал из-за письменного стола и подошёл к распластавшемуся телу.

– Нет на белом свете справедливости! – шутейно, но совмещая с серьёзностью, тяжело вздохнув, проговорил он. – Человек не видит, а ещё должен лечить других. Вон, вытянулся на весь стол, как дышло...

Лёгким движением пальцев привычно пробежался вдоль позвоночника, надавил на тазобедренные суставы, отчего лежащий, поёжившись, заворочался. Не замечая недовольного бормотания, пальцы продолжали делать знакомую работу.

А это всё потому, что ты, дылда, вымахал, как арматура. Вот когда ты зимой упал и сломал руку, небось, растянулся на два квартала. МЧС пришлось вызывать, чтобы собрать тебя в кучу. Я бы подскочил, как мяч и отправился бы дальше.

Ну да, и самое обидное, что из расстегнувшегося портфеля выпала и в снегу потерялась тетрадь со стихами, – грустно вздохнув, добавил: –Один текст так и не восстановил...

Под воздействием сильных пальцев больной, постепенно теряя терпение, начинал несмело возмущаться. Пальпируя заднюю поверхность ног, массажист воскликнул:

Да я о твои копыта свои пальчики сотру! Они и без того болят – не проходят. Ты знаешь, у меня в детстве была в колхозе корова, её ноги выглядели гораздо эстетичнее.

На что лежащий слегка приподнялся и, повернувшись, улыбаясь сказал:

– Слава, ну она же девочка!

Заглушая музыку, они дружно засмеялись.

– Я тебе на двери напишу: «Девушки и женщины! Будьте бдительны, у массажиста нежные, тёплые и сильные руки!», – продолжал шутить Виктор. И снова раздался смех.

Спустя полчаса они пребывали в привычном спокойствии. Пациент сидел на стуле, вытянув ноги и прислонившись затылком к прохладной стене.

Когда шёл к тебе мимо школы, обратил внимание, под какую музыку развлекаются дети. Не знаю, что там было, похоже, соревнования, ну да ладно, вопрос в другом. Под какую озвучку занимаются наши российские дети – под заморский рэп. Я люблю иностранную музыку, но красивую. А тут на всю округу – танец бедуинов.

Да уж, любим мы обезьянничать, – вздохнул младший.

У нас финансируют какие-то футбольные команды, – продолжал старший. – Футбол возведён в рамки каких-то национальных интересов, а русский язык некому преподавать. Потому что три рубля платят...

Сидевший за письменным столом массажист точным движением пальца ткнул в клавишу старенького и качественного, сделанного ещё в самой Японии музыкального центра – «Дживиси». Погасив музыку, сказал:

У меня из головы не выходит закон о монетизации льгот. Замутили воду депутаты Госдумы, как всегда, насвистели народу, что всё для их же блага. Пятилетка миновала, а вместо обещанного достатка в каждый карман сунули кукиш. Я читал этот 122-й закон, ребят, потерявших ноги на войне, он лишает права на получение автомобиля. А ведь это – средство реабилитации. Причём что выкинули обезбашенные столичники: получившим травму на производстве льготы оставили, а ровно с такой же потерей у выполнявших воинский долг – отобрали.

Немного помолчав, по всему было видно, что слова ему давались с трудом, вздохнув, продолжил:

– Вчера по новостям из ящика прозвучало, что Россия простила Афганистану государственный долг в размере 167 миллионов долларов.

Повисла пауза сострадания и сожаления. Обидно было бывшим солдатам за своих ребят. И за предательство на государственном уровне было тоже обидно... Виктор спокойно и уверенно сказал:

Где много денег, там много гнили. Для меня Москва – столица не моей России, столица моей России – какой-нибудь маленький городок в глубинке, на Волге. Где чище, где меньше глянца и шкуродёрства.

А давай напишем открытое письмо президенту Медведеву. Скелет текста в голове уже есть. От тебя требуется литературная обработка, острословия нам не занимать. Заодно потренируемся перед работой над задуманной повестью.

Виктор, без каких-либо эмоций, спокойно и тихо сказал:

Давай, терять нам нечего. В пятницу отосплюсь после смены, и в субботу с утра приезжай ко мне.

Готовясь уйти, он осторожно привстал и, выпрямившись, щёлкнул суставами. Это были негативные последствия неосторожного прыжка с азиатского дувала – поясничный отдел Виктора почти всегда отзывался ноющей болью на любое неловкое движение. На ночной зачистке духовского кишлака, в полном снаряжении (это когда каска, бронежилет, за плечами – рюкзак, а в руках– автомат), не успевший сгруппироваться в кромешной тьме солдат жёстко приземлился на высохшую землю. С тех пор спина давала о себе знать.

...Желая достойно проводить решившего уйти пациента, массажист слегка засуетился. Приоткрыв дверцу письменного стола, вынул до сих пор припрятанный, явно ждущий своего случая полный пакет мусора. Сквозь прозрачный полиэтилен просматривались использованные тюбики и упаковки от массажного крема, конфетные фантики и ещё всякая всячина. Остерегаясь упустить подвернувшийся момент, а главное, догадки дружка, удерживая за ручки уже не один день скрупулёзно собираемый увесистый шелестящий куль, судорожно сунул его в руки уходящему. И, не скрывая радости от исполненного желания, добавил:

– Будешь идти, возле лифта увидишь ёмкость с надписью «Отходы класса А», выбрось его. Ведь всё равно мимо проходишь...

Казаков послушно и как-то задумчиво взял предложенное. Потоптался у двери, всё ещё поглядывая то на дружка, то на суму и, улыбнувшись, сказал: – Да это же я так делаю?!

– Ну конечно же, ты угадал...

Они рассмеялись и, похлопывая друг друга по спинам, приобнявшись на восточный манер, разошлись, сияя улыбками. Причём каждый оставался доволен собой. Младший рад бы удавшейся шутке, старший – своей уже давнишней находчивости.

Всё получилось, как и было задумано. Субботние полупустые улицы напоминали недавнее советское прошлое, когда численность самокатов и велосипедов на душу населения значительно превышала количество легковых автомобилей. Слегка отклонившись от привычного школьного маршрута, Вячеслав довольно быстро попал по месту назначения в однушку на первом этаже. И уже в полдень друзья управились. Виктор, провожая гостя, пребывал в приподнятом настроении, а впрочем, и не только он. Приехавшая за мужем Лена, лицезрея сияющих «писателей», спросила:

Отчего такие радостные?

Да мы такое удовольствие получили, сцена походила на то, как ставропольские казаки писали обращение к московским конторщикам.

Возвращались домой в полном семейном составе. Держа лист перед глазами в раскачивающимся автомобиле, дочка Анастасия вслух зачитала послание...

«Обращение к президенту РФ Медведеву Д. А.

Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич.

Давно уже собирался с Вами поговорить, да все дела насущные заедали. Теперь вот заели, и есть время для разговора. Я Климов Вячеслав Анатольевич. По отчеству, как видите, мы тезки, да и Отечество у нас одно. Хотя даже невооруженным взглядом заметно, что все-таки какие-то разные они, Отечества наши. А еще, Дмитрий Анатольевич, мы ровесники, и при иных обстоятельствах я называл бы Вас Димон, слушали б вместе Deep Purple... Хотя мне ближе «Пинк Флойд». Но Вы, увы, Президент России, и Вы в глаза меня не видели. Я для Вас – никто... Народ... Но и я в долгу не остался. И по призрачному и несолидному закону совпадений, Вас тоже в глаза не видел. Я, Климов Вячеслав Анатольевич, участник Афганской войны, кавалер Ордена Боевого Красного Знамени, инвалид войны первой группы по зрению, перехожу к сути разговора. Извините, еще одно немаловажное добавление. Я люблю свою семью, жену Елену и дочку Настеньку. Глазами я их не видел, но вижу сердцем. Вас я сердцем не вижу.

Прощать долги благородно. И вот прощен многомиллионный долларовый долг стране, в войне с которой пострадали тысячи, не по своей воле мобилизованных на эту бездарную войну, молодых людей. Ну, прощен так прощен. Да, видимо, в порядке денежной компенсации для пострадавшей казны провели мародерскую монетизацию льгот, и не строят дома, и у безногих отняли автомобили, и военную пенсию, всё это иначе, как афганскими чаевыми, не назовешь. И продовольственную корзину правильнее называть продовольственной сумой. У Вас, господин Президент, или глаз нет, чтобы это все увидеть, или же Вы попросту закрываете их на дела скорбные. Мы закрывали глаза совсем по другому поводу. Я, господин Президент, хочу называть вещи своими, им Богом данными именами. Имя этому – предательство. Нас предали. И, увы, не только нас, афганцев. А мы своих в беде не бросали.

Вам, господин Президент, дано и позволено многое. 15 февраля, например, многие годы – обычный серенький будний день, вдруг окрасился кумачовым цветом. Телевизор взахлеб твердит о нас, нашей воинской славе. Наштампован из алюминия и бумаги традиционный юбилейный набор. Затрачены немалые деньги... А сказать Вам, Дмитрий Анатольевич, чем пахнут эти деньги?.. А пахнут они заживо сгнившим телом Сергея Лубянова. Годы спинальник-колясочник искал пути на операционный стол, а получал мотивированный на государственном уровне отказ. Мы с трудом нашли нужные немалые деньги, да вот опоздали... Из петербургской ВМА пришел цинк.

А сколько спилось и повесилось в одном только нашем неблагополучном благодатном крае? Это мы на войну шли молодые и веселые. А сейчас мы иные. Но мы пока живы. Пока выживаем... Вам вопреки. Нет смысла напоминать точные цифры афганских чаевых. Вы их обязаны знать. Это запредельно трудно. А уж сходить в театр или на концерт, да еще в новых туфлях...

И все же мы покупаем туалетную бумагу. Человек, покупающий такую бумагу, надеется на завтра.

Надеясь на завтра, Вы призываете нас учить детей патриотизму. Но ведь дети не слепые... Они видят, какое отношение у Родины к их отцам... Сейчас, похоже, закладываются мины замедленного действия.

В обещания, как в сказки, мы никогда не верили. Поскольку слышали обещания ветеранам уже былинной Отечественной войны.

Извините, Дмитрий Анатольевич, но как-то расхотелось продолжать разговор. Пришло вот на ум то, что самый тяжкий грех ложится на того, кто мог сделать добро, но не сделал. Иными, козьмапрутковскими словами:

«Чрезмерный богач, не помогающий бедным, подобен здоровенной кормилице, сосущей с аппетитом собственную грудь у колыбели голодающего дитяти».

До встречи.

Русский народ Вячеслав Климов.

А не боитесь?, – спросили девчата у мужа и отца.

Нет. Казакова я не сдам, а со мной, контуженным, да прострелянно-залатанным, думаю, они связываться не захотят. Дэрмократия, понимаешь ли. Вот и проверим так называемую свободу слова.

Пап, а как ты думаешь, что такое демократия? – спросила отца школьница.

Да это, доченька, когда командир, извиняюсь за выражение, бздит наказать провинившегося подчинённого нарядом вне очереди и отправить его чистить картошку на кухню. Помнишь, как в фильме «Максим Перепелица?

Да конечно, помню. А почему он боится?

Да потому, что залётчик может позвонить на вездесущий телефон доверия. Позвонить и пожаловаться на эксплуатацию человека на бесплатных работах. И тогда уж точно не избежать длительных проверок, с тщательным разборам полётов да с присутствием обязательных сорок-журналистов.

А тебя в армии наказывали? – не унималась Анастасия.

Ну естественно, однажды за нарушение дисциплинарного устава даже угораздило попасть на «губу». Но, как сказал Суворов: «Плох тот солдат, который хотя бы однажды не побывал на гауптвахте». Знаешь, кто он такой? – обратился Слава к любимой дочери.

Знаю, князь Александр Васильевич Суворов – великий русский полководец. Генералиссимус, не проигравший за свою жизнь ни одного сражения, – не задумываясь, ответила она.

Отец расплылся в улыбке и сразу оценил познания:

Уважаю, уважаю, моя золотая, за любовь к истории!

Управлявшая машиной мама, супруга – и, по совместительству, в данный момент водитель – крутила молча баранку. Её, так сказать, по-бабьи прямо-таки подмывало вставить в мирный диалог свои пять копеек. Хотя бы такую реплику, типа: «Да разгильдяй он, Настюшенька, твой папаша...». Но всё не решалась перебить вспыльчивого муженька. Сказать-то можно, но оборвать, вклинившись в разговор, было ни в коем случае нельзя. Тогда уж точно взрыва не миновать.

Письмо отправили во все государственные инстанции и всем лидерам политических партий. А в ответ – тишина... Трудно делать последующие выводы, а тем более, утверждать. Однако факт остаётся фактом, да ещё и зафиксированным на бумаге. Спустя год, 7 ноября 2011 года, Президент РФ Медведев Д. А. подписал федеральный закон о ежемесячной денежной компенсации получившим военную травму во время боевых действий...

Как известно, курс лечебного массажа длится в среднем 10 дней, что и позволяло дружкам встречаться практически в обязательном порядке. За окном второго этажа, изредка нервно гудя клаксонами, по узкой улице Ломоносова пробегали легковушки. Осмелевшие от вечернего спада автомобильного натиска птицы звонким пением нежили слух. В небольшом, но уютном кабинете, как всегда, звучала лёгкая инструменталка. Стараясь подольше сохранить массажное тепло, пациент-завсегдатай уходить не торопился и сидел, прислонившись к мягкой спинке стула. Начальник кабинета его не выпроваживал, о назначенной встрече они знали оба и вроде как ждали. Улучив момент, давая возможность отдохнуть утомлённому телу, массажист лежал на столе, забросив руки за голову.

У доктора был, слишком высокий гемоглобин, – сказал Казаков.

Точнее, цифру давай.

Да я помню, что ли, сейчас посмотрю, – и, шурша пакетом, стал рыться в бумагах.

Долго ты будешь возиться, ненавижу целлофановый шелест, все пациенты приходят с этими звуками. Музыку мешаешь слушать...

Ну сам же попросил!

Уже пожалел, я думал, ты помнишь.

Ага, это у тебя память как у Ленина, а мне надо всё записывать.

Ты хоть для своих стихов тетрадку завёл или тебе подарить?

Да завёл, завёл... Ну вот, отыскал – 198...

О как, и у меня точно такой же.

Да кто б сомневался, – беззлобно съязвил Виктор, возвращая документы в шаркающий пакет.

Или ты перестанешь действовать мне на нервы, или уматывай отсюда.

Ага, щас, – ухмыляясь, ответил Витёк. – И вообще, ты это что разбурчался?

На что засветившийся улыбкой Климов ответил:

А могу я хоть выпустить пар? Весь день прихожане только и знают, что жаловаться. Всё в кучу сваливают, от плохого здоровья, негодяя-муженька и до бездарного правительства...

Ну ладно, побурчи-побурчи. Но ведь я жду ответа, ты же сам просил цифру.

Если по-колхозному объяснять, то у тебя, а точнее, у нас, что тоже мало радует, слишком густая кровь, мотору тяжело работать. Необходимо искусственным путём разжижать. Можно обойтись без химии, поэтому первое – пей больше воды.

Да знаю.

Всё-то ты знаешь, а мочегонный кофе хлыщешь вперемешку с сигаретами. В последний раз, после пребывания у тебя, все шмотки куревом провонялись. Всё в стирку отправилось. Подохнешь, хрен с тобой, не жалко. Нам теперь больше о своих семьях думать надо, –продолжал булькать Славка, лёжа на своём столе. – Вот жахнет тебя инсульт, кому проблемы разгребать? Жёны и без того испереживались за нас, продырявленных войной...

Да понимаю, – разглядывая свои чёрные кожаные туфли, грустно отвечал Витёк.

Всё-то ты понимаешь, – не унимался Слава. – Точь-в-точь, как мой вислоухий кот. Развалится на полу и дрыхнет дни напролёт. Знает, что дочь и жена всегда обойдут плюшевого Тёмку-красавца. Но когда иду я, и куда крепкий сон девается, сразу сигнализирует недовольным мычанием. Понимает животина, что этот ходок прёт, как танк, поэтому лучше предупредить. Всё понимает, а в тапочки втихаря продолжает ссать. Нам теперь не в кайф надо жить, а впрок. Государству родному здоровье даже не за грош, даром подарили.

Распалив себя рассуждением, резко приподнялся и, недовольный, осерчало сел на кушетку. Поправив короткую стрижку, раздосадованно сругнулся.

Не матерись...

Да пошёл ты, – добродушно и как-то даже с наслаждением произнёс один.

Да сам ты пошёл... – c похожей интонацией ответил другой.

Они были совершенно разные и всё-таки всегда находились словно на одной волне.

Нет, вы посмотрите на него, люди добрые, святоша нашёлся. Да не смеши мои тапочки!

Ну, было дело... – как-то по-детски, но без особого раскаяния, вздохнув, слегка виновато улыбаясь, словно нашкодивший хулиган, согласился Виктор.

Вот и я до твоих шестидесяти доживу и начну строить из себя праведника. Поэтому на самоперевоспитание у меня десятилетка ещё имеется, а значит, давай помалкивай. Нашёлся гуру. Шоколадку будешь, лицемер?

Какую?

Культурные поэты таких вопросов не задают...

Ну, то культурные, – чуть оживившись, усмехнулся поэт – с желанием вырваться из грустных мыслей.

Как ты любишь, наша советская, «Бабаевская». Главврач с праздником 9 мая поздравила. Юбилейный набор, в виде военных орденов СССР.

Хороший человек твой главврач?

Бруснёва ?

А я откуда знаю фамилию?

Валерия – хороший человек, уважительно относится к ветеранам войны, причём что к фронтовикам Отечественной, что к современным. Видишь, отдельным кабинетом обеспечила, помнишь прошлые условия – проходной двор. Да и зам – Максимова Евгения – очень внимательная. Володя, муж её, собровец, всю чеченскую прошёл. Десять лет ждать – испытание не из лёгких. Виолетта, твоя первая жена, царствие ей небесное, знала, как это ждать в мирное время с войны.

Уж лучше на передовой в окопе... – ответил, не задумываясь, Виктор.

Володя у меня лечился, горит, как и мы. Да только правительству начхать, никакой психологической помощи нашему брату не было и не будет...

Встав с массажного стола и слегка покачнувшись от смены положения тела, поправляя серо-фиолетовую робу, Слава подошёл к письменному столу. Открыл дверцу, вынул бумажную коробку и демонстративно положил перед уже не новой, но прекрасно сохранившейся декой, из деревянных колонок которой мелодично, справа налево и наоборот, переливалась японская флейта. Тяжело гремя стулом, устало присел за стол.

Руки длинные, дотянешься. А хотя постой, – ловко отыскал зацепку, разорвал тонкий полиэтилен и, вскрыв упаковку, проговорил дружку:

Тяни не глядя.

Честно отвернувшийся Витёк потянулся правой рукой.

Ну что притих, говори, что попалось?

С наслаждением и неторопливо тот рассматривал яркий рисунок.

Орден Святого Георгия...

Гад, я его хотел...

Казаков тем временем высыпал содержимое коробки на серовато-матовый стол. Не торопясь поковырялся, выбрал одну шоколадку и, положив перед Вячеславом, сказал:

На, жри свой «Орден Красного Знамени».

К боевым наградам они относились с уважением, но только не к «песочным», как они называли юбилейные медали. У поэта на данную тему были написаны строки: «Юбилейные медали не вручают, а суют. Мы за эту землю дрались, дрались как бы за свою...».

К двадцатипятилетию вывода войск из Афганистана Казакова дважды приглашали в военкомат получить юбилейную медаль, а он отказался. Климов с постным лицом сразу прятал награды в шкатулку, называемою им «похоронный набор».

С важной неторопливостью, подобно своим движениям, Виктор сказал размеренным тоном, завершая осмотр цветной этикетки:

– Насчёт праведника ты маханул – это раз. А то, что ты уже припоздал умнеть лет так на пять, а может, и на все сто сорок пять – это два.

– Жуй да помалкивай, – задорно огрызнулся Климов.

А ты не командуй.

У гостя приятным аккордеоном зазвонил телефон. Массажист, сливавшийся своей униформой со схожими тонами кабинета – синим линолеумом, светло-фиолетовыми стенами и голубой шторой, терпеливо пережидал привычную картину. Вскоре дружок начнёт заводиться, а затем и вовсе, повысив голос, перейдёт на нервно-командные тона. При одном условии: если звонят свои (за исключением дочери). Так получилось и в этот раз.

– Всё, я сказал, потом перезвоню, я у Славика в поликлинике, – раздраженно заворчал и «отбил» трубку.

– Ну и чего разоряемся? – не скрывая своего удовлетворения, что вёл себя ровно так же вспыльчиво, спросил младший.

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Сто раз себе давал слово быть сдержанным и...

– И сто раз нарушал, – теперь уже повеселевшим голосом продолжил другой, перехватывая фразу и ухмыляясь.

В дверь застучала «мелкая дробь». По характерному звуку (каковые Слава с лёгкостью запоминал и определял) он быстро понял, что это та, которую ждали. Щёлкнула ручка, впуская шум больничной суеты, дверь приоткрылась и послышалось звонко-энергичное «Здравствуйте!».

Входите, Марина, – вставая со стула проговорил массажист. – Угощайтесь, – сказал он, указывая на сладости.

Нет, спасибо, – ответила она.

Знакомьтесь, это и есть тот самый автор текста «Цинковой почты».

Соблюдая тонкую границу дозволенного, не отводя пронзительно-светло-карих глаз, поэт изучал гостью. Она, в свою очередь, с женской задорностью и лёгкой шутливостью, словно играючи выдерживала его сверлящий луч.

Земля, ясное дело, круглая, а город – словно маленький хутор, где могут столкнуться фигуры, ходящие по своим линиям и исполняющие свои роли. Интересно знать, кто играет в этой шахматной партии главную роль – эти самые фигуры или чья-то неведомая рука. Но чтобы сошлись три линии в одном кабинете, это уж слишком. Однако так или иначе, оно случилось. Впервые с Мариной Климов столкнулся при типичных обстоятельствах, возникающих в медучреждениях. Поздоровались, по делу переговорили и курс лечения начался.

Как всегда, первым взял старт настольный таймер. Массажист придерживался точки зрения, что труд и пустословие – понятия несовместимые. Занятия йогой научили экономить личную энергию, да к тому же трепотня неизменно сбивает ритм дыхания. Большинство пациентов ведут себя вполне предсказуемо. Первое время настороженно присматриваются да прислушиваются к своим ощущениям. Затем, как правило, им становится скучно и они начинают вытягивать на разговор. Лечащий давно научился, не обижая краснобая, останавливать его вполне резонными рекомендациями: «Сосредоточиться на тактильных ощущениях по причине напряжения мышц, что категорически противопоказано во время массажа». Больному, который зачастую был здоровее лекаря, ничего не оставалось, как глазеть по сторонам. В углу, по левую руку от пациента, приютилась тумбочка с выдвижными ящиками для простыней, наверху которой красовался керамический горшок с раскидистой лилией. Прямо по курсу – большое окно с вертикальными жалюзи, в открытую форточку которого в церковно-праздничные дни доносился колокольный звон Андреевской кафедральной церкви. Параллельно кушетке, у другой стены, стоял письменный стол. Над столом, сразу под кондиционером, висели красный вымпел Боевого братства и бисерная вышивка с изображением пули, обвитой чёрным тюльпаном с надписью «Афган»...

Лечебные процедуры протекали монотонно и иногда даже нудно. И так дней этак пять, дежурные – «здравствуйте», массаж и «до свидания». Как-то раз, завершив сеанс, массажист, извинившись, взял из стола телефон и позвонил. Удерживая ещё влажной, свежевымытой рукой трубку мобильного телефона, грустным голосом, слегка нервничая, зачитал четверостишие. После чего последовала непродолжительная пауза. По всему было видно, что стихи зачитывались неизвестному критику. И резко, вместо прощальных слов, он словно коротко выстрелил: «Кровопийца!», раздражённо выдохнул и спрятал телефон в стол.

Марина, став случайной свидетельницей неординарного общения, задумчиво застучала каблучками по кафелю длинного полупустого коридора.

«А не слишком ли много совпадений? Сначала табличка со знакомой фамилией на двери кабинета – «Массажист высшей категории Климов Вячеслав Анатольевич». Ручной работы картина из бисера над столом, и эти короткие, глубокие стихи об Афганистане. И самое главное – голос, где же я могла слышать этот запоминающийся голос?..», – всё думала и думала она... На следующий день, в назначенное время, в том же месте встреча состоялась, но уже совершенно в другом ракурсе. Марина вошла в кабинет уже изрядно заплаканная и до сих пор всхлипывающая.

Что случилось?

Вместо ответа пациентка села на стул, включила плеер на мобильном телефоне и, положив на стол, тихо сказала:

– Послушайте, пожалуйста, песню...

Медленно и негромко зазвучала шестиструнная гитара.

Вячеслав прислушался и, довольно быстро определив, сказал:

Я знаю, кто поёт эту песню.

Ответа не последовало, лишь всё пел и пел бархатистый голос, наполняя тихий кабинет.

Каждый из них был погружён в свои размышления. Марина продолжала беззвучно плакать, а Слава сидел, выпрямив спину, вдавливая локтями стол и склонив голову, слушал себя поющего. Песня стихла, повисло тягучее молчание.