Текст книги "Заколдованная страна"
Автор книги: Вячеслав Пьецух
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Что это с вами, вам, быть может, нехорошо?
– Уж чего хорошего, – сказал я. – Вот так всегда в России: сидишь и гадостей ожидаешь…
Однако и на этот раз не оправдались мои предчувствия – Вера пришла и провозгласила:
– Ну вот и оценщика дождались, плакала наша мебель.
– Вообще-то я судебный исполнитель, так формулируется моя должность согласно штатного расписания, – сказал, входя в кухню, худощавый мужчина с лицом покойника: оно было у него безжизненного серого цвета, вроде цвета сумерек на исходе, с окостеневшим носом, как бы каменным лбом и фиолетовыми, ввалившимися губами; я уже назвал его Оценщиком про себя, хотя он иначе сформулировал свою должность.
Мы четверо временно замолчали, скованные присутствием постороннего человека, а Оценщик походил-походил по квартире, вернулся в кухню и отчасти разочарованно, а отчасти с возмущением, произнес:
– Позвольте, что ж тут у вас описывать?! Образно говоря, имущества максимум наберется рублей на шесть.
– Чем богаты, тем и рады, – злобно сказала Вера.
Наступила пауза, и, воспользовавшись ею, Тараканий Бог продолжил свою историю.
– Так вот в самый разгар коллективизации, в тридцатом, что ли, году, собрались колдуны со всего Советского Союза в городе Моршанске, что на Тамбовщине, собрались на тот предмет, чтобы договориться, как бы им Сталина извести. Ну, нет никакой мочи наблюдать, как он методически уничтожает сельскохозяйственное производство, – вот они и собрались, так сказать, на симпозиум по вопросу о пресечении сталинской тирании. Сидят в потаенной баньке человек двадцать колдунов изо всех уголков нашей необъятной страны, не пьют, не едят, обсуждают свой колдовской теракт. В конце концов сходятся все на том, что нужно добыть какую-то личную вещь Иосифа Сталина, хоть след его вырезать из земли, и потом уже наслать на него порчу при помощи этой вещи. А надо заметить, что у Сталина тоже были свои колдуны про всякий несчастный случай, поскольку он до того дошел по пути своего исторического материализма, что уже боялся нечистой силы. Только они были не той, как говорится, квалификации и чисто по-советски, то есть спустя рукава, делали свое дело. И вот, значит, является как-то штатный кремлевский колдун к Хозяину и докладывает, что, дескать, по его предчувствию в городе Моршанске собрались вредительски настроенные колдуны, корифеи из корифеев, и думают, как бы им Иосифа Виссарионовича извести…
– Их, конечно, после этого расстреляли? – с живым интересом осведомился Оценщик.
– Ни в коем разе! Напротив, Сталин говорит своему кремлевскому колдуну, дескать, сделай что-нибудь, уйми по своим каналам эту антисталинскую коалицию. Тот в ответ: не могу, товарищ Сталин, не тот уровень профессионального мастерства. Делать нечего, посылает Хозяин в Моршанск самого Генриха Ягоду – шефа энкавэдэ. Прибывает Ягода на место происшествия, находит ту самую злополучную баньку, скромным способом стучит в дверь и, когда ему отворяют, действует по инструкции – падает на колени и голосит: «Отцы, оставьте вы это дело, заклинаю вас от имени мирового пролетариата!» Ну, после таких уважительных слов пошли на попятную колдуны, решили, что бог с ним, с сельским хозяйством, как-нибудь проживем…
– Довольно дурацкие ваши сказки, – с неприязнью сказала Вера.
– Ну почему? – возразила Ольга. – От исторических личностей всего приходится ожидать. Христос вон тоже, говорил-говорил по-русски, а перед смертью вдруг на арамейском заголосил…
– Это вообще бывает, особенно с тонкими натурами, – подключился я. – Например, моя киевская тетка как-то поехала в Польшу по туристической путевке, и очень ей там понравилось улицы переходить. Как только она ступит на проезжую часть, так сразу замирает коловращение автомобилей…
– Вы это уже рассказывали, – перебила Вера.
– Действительно, рассказывал, – согласился я, – видимо, это спирт. Тараканий Бог заметил:
– Спирт, между прочим, ворованный, я это желудком чую.
– С чего вы взяли?! – вскричали Вера и Ольга хором.
– Просто меня ворованный не берет, потому что, как показывает история, все экспроприированное не впрок. От купленного я через пару минут балдею, а ворованного хоть канистру выпью – и ничего!
Наши хозяйки напрасно испугались разоблачения в присутствии судебного исполнителя, тот вовсе пропустил мимо ушей сообщение о принадлежности спирта, поскольку он тем временем формулировал один жизненный анекдот
– У нас в суде, месяца три это будет тому назад, – вдруг заговорил Оценщик, взявшись за подбородок, – случился похожий казус. Прямо заявляю, ни за что мы засудили одного предприимчивого гражданина. Этот гражданин ранней весной арендовал у колхоза «Маяк» четыре гектара пашни и летом выдал, образно говоря, неистовый урожай. Колхоз собирал по сорок – пятьдесят центнеров с га, а этот Эдисон выдал по сотне с лишним. Конечно, обиделся колхоз, в силу того, что какой-то отщепенец, образно говоря, подмочил ему репутацию, и подал на предприимчивого гражданина в суд. Ясное дело, мы его засудили. Восемь лет дали за частное предпринимательство со всеми вытекающими последствиями. Так представьте себе: он после суда принципиально отказался по-русски разговаривать, а стал разговаривать по-английски и даже по-ихнему кассацию написал! Все восемь лет так по-английски и говорил. Чего уж там удивляться, что Христос перед смертью на арамейском заголосил…
– Кстати о Христе, – заикнулся я. – Мне почему-то кажется, что он относится к России с особой, я бы даже сказал, трогательной симпатией…
– Ничего себе симпатия! – с горьким чувством сказала Вера. – Налицо бедная, деградирующая страна, ошалевшая от водки, земля лентяев, писателей и воров, земля беспорядка как способа существования, а вы уверяете, будто Христос к нам относится с трогательной симпатией!…
– Видите ли, у меня имеются на то веские доказательства. Например… в России самая высокая плотность прекрасных женщин на квадратный километр – это первое. Если у нас и есть что-нибудь истинно неземное, кроме литературы, так только наши женщины – это второе. Наконец, в стране все держится на женщинах, от семьи до обороноспособности государства, – это третье. Согласитесь, что коли в лице прекрасного пола России ниспослана такая-то благодать, то это, конечно же, неспроста, то в этом, по-видимому, кроется какой-то знак, некое обещание…
– А я полагаю, – сказал Тараканий Бог, – что Всевышний послал нам прекрасных женщин в качестве компенсации. Видит, что дела в стране идут через пень колоду, ну и сделал в генном коде соответствующую поправку, ведь нельзя же, чтобы все было в России плохо, это уже выходит перебор, надо чтобы что-то было и хорошо…
В этом пункте дискуссии я немного отвлекся, так как поймал на себе… я бы сказал, огненно-нежный взор обеих моих хозяек, и меня обдала теплая внутренняя волна. Когда я пришел в себя, Оценщик говорил, взявшись за подбородок
– Что касается меня, то я придерживаюсь следующей платформы. Христос давным-давно про нас позабыл. Поглядел-поглядел на российские будни и махнул рукой, мол, ну вас к чертям собачьим, живите как знаете, отщепенцы, хоть передушите друг друга до последнего человека. Образно говоря, или бога вовсе нет, или он с нами окончательно расплевался. По-другому я Россию не в состоянии объяснить.
– Хорошо, – сказал я, – а куда вы денете нового человека? Чему приписать нового-то человека, если он не продукт особого внимания Иисуса Христа по отношению к россиянам?! Ведь именно в результате общественного настроения и отсюда всяческого горя, через которое мы прошли по следам Христа, где-то в середине XIX столетия в России народился, так сказать, предбудущий человек, человек решительно не от мира сего, точно так же, как вследствие трехлетних мытарств Сына божьего народился христианин, попиравший земные блага. Или вы это будете отрицать?
– Будем отрицать! – настырно сказала Вера.
– И напрасно, – объявил я. – Потому как очевидно всем, кроме учителей литературы и русского языка: среди нас давно уже водится предбудущий человек, который, гораздо больше среднеарифметического, чадо божье, и уже потому хотя бы что он жив духом, любовью и способен быть даже счастливым на ровном месте, как говорится, из ничего. Ведь у нас даже записной негодяй – неровная, неожиданная натура, ведь он, черт такой, может походя изнасиловать в лифте бабушку, а в лагере станет писать стихи и перечислять зарплату в какой-нибудь детский дом!
– Это точно, – сказал Оценщик, – это в преступных кругах обыкновенное дело, наши урки на все способны…
– Вы бы присели с нами, – обратилась к нему Ольга и вытащила из-под стола пуфик, обитый штофом. – А то неудобно, что вы стоите. Чай будете с нами пить?
– Ну, – подтвердил Оценщик и сел к столу.
Ольга налила ему чаю, пододвинула сахарницу и тихо проговорила:
– Я что-то тоже не верю в вашего предбудущего человека.
– Хорошо! – с горячностью сказал я. – Вот ответьте мне, Ольга: будете вы счастливее оттого, что завтра отремонтируют вашу квартиру, вообще приведут ее в европейский вид?
Ольга ответила честно:
– Нет.
– Ну вот вам и решение всех вопросов, потому что голландец – будет!
– И все-таки, – это уже Тараканий Бог, – многие, ох, многие вопросы остаются по-прежнему без ответов. И знаете почему: потому что «несть ни еллина, ни иудея». То есть если мы договоримся, что национальность – понятие прежде всего этическое, а не этническое, именно что национальность – это некий комплекс ориентиров, ценностей, свычаев и обычаев, то Христос пристально опекает не русских, или евреев, или американцев, а определенный этический тип людей. Иначе говоря, это не русским такая божия благодать, но приближенному человеку, который водится и среди русских, и среди всех прочих народов мира. Вы, наверное, не будете отрицать, что немало русских по этической сути живет в Германии, немцев – во Франции, французов – в Соединенных Штатах, американцев – в пустыне Калахари, а туарегов – в СССР… Вот ведь Паскаль: он же был русский, самого что ни на есть московского разлива был русский, только что по фамилии не Петров!
– Это точно, – сказал Оценщик. – Паскаль был русский, хоть у него фамилия не Петров, а наш районный прокурор – жид! Он именно Петров, Дмитрии Ильич, но в действительности он стопроцентный жид, образно говоря, в синагогу за справкой ходить не нужно.
– Вы что, антисемит? – с легкой неприязнью спросила Ольга.
– Я? Нет… А с чего вы взяли?
– Да как-то словечко «жид» не в чести у нормального человека.
– Ну извините.
Вера сказала:
– Вообще это уже какой-то отпетый интернационализм. В Священном Писании только «несть ни еллина, ни иудея», а у вас вовсе никого «несть», кроме приближенного существа. Это уже что-то слишком по-большевистски. Кстати заметить: чего только не повыдергивали из Библии большевики, и все во вред, потому что «Слышат звон, да не знают, где он».
– В этой связи, – сказал я, – хотелось бы посетовать, что напрасно большевики проигнорировали самую суть христианского учения – любовь к врагу, очень даже зря они ее не взяли на вооружение. Поскольку коммунизм в чистом виде есть продолжение христианства в сфере социально-экономических отношений, то резонно было бы, чтобы они включили в свое учение и любовь. Ибо из ненависти, хоть персональной, хоть классовой, хоть какой, никогда ничего путного не рождалось. Возьмите Солженицына: он ненавидит, он прежде всего ненавидит, и в результате из него получился Герцен для простонародья…
– Солженицына оставьте, пожалуйста, в покое, – с затаенным взрывом сказала Вера. – Он великий писатель, и если вы этого не понимаете, то вы вообще не понимаете ничего!
– Ну не знаю… – сдался я перед лицом Вериного напора.
– Позвольте, позвольте! – вскричал Оценщик. – Кто это вам сказал, что ваш живодерский коммунизм есть продолжение христианства?!
– Нет, товарищи, нас точно в Кресты упекут, – с испуганной улыбкой сказала Ольга.
– Ничего, – продолжал Оценщик, – как говорится, раньше сядем, раньше выйдем… тем более что в Кресты за политику не сажают. А вы, гражданин хороший – не имею чести знать вас по имени-отчеству – заехали не туда! У них диктатура станочников, – образно говоря, краеугольный камень, у них сумасшедший террор – решение всех проблем.
– Это мы уже проходили, – скучно сказала Вера.
– Пустое, я повторяюсь, – уведомил я компанию. – А разве «Легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие небесное» – не диктатура пролетариата? Разве «Мне отмщение, и Аз воздам», извиняюсь за выражение, не террор? Очень даже диктатура и очень даже террор! Я уже не говорю про то, что до самого последнего времени церковь именем Христа осуществляла жесточайшую диктатуру и проводила террор, который потом был по плечу только большевикам. Сталин, чтобы устранить политических соперников, обвинял их в несусветных изменах и уничтожал – это, конечно, факт. Но ведь и христианнейший Генрих IV из видов самого пошлого обогащения обвинил целомудренных тамплиеров в содомском грехе и спровадил руководство ордена на костер – это ведь тоже факт. Вообще если бы Маркс мог предвидеть, чем кончится это дело, он бы руки на себя наложил. И если бы Христос знал, какую церковь ему построит апостол Петр, он, наверное, просто отменил бы свое учение. В том-то вся и штука, что у человека есть одна гибельная способность, он, как правило, самым превратным образом перерабатывает входящее, то есть инстинктивно, на биологическом уровне борется против конечной идеи мира. Вот даже у коровы на входе клевер, а на выходе навоз, который обеспечивает плодородие; у человека же на входе, скажем, «Пролетарии всех стран, объединяйтесь» или «Возлюби врага своего как себя», а на выходе «Смерть троцкистским выродкам», «Бей жидов, спасай Россию»!
– И все же, надеюсь, вы не будете отрицать, – заговорил Тараканий Бог, – что в основе христианства лежит любовь, а в основе коммунизма в лучшем случае «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?
– Обязательно стану! – ответил я. – Потому что этот лозунг имеет такое же тактическое значение, как и Христов призыв «Придите ко мне все страждущие и обремененные, и я успокою вас». Я к чему, собственно, веду… – к тому, что разница между христианством и коммунизмом едва ли не терминологическая, если очистить обе идеи от патины времени и пропасти вредных версий, к которым я причисляю, в частности, ленинизм. С другой стороны, существует между этими идеями еще и разница предметная, так сказать, как между геометрией и землеустройством: геометрия – христианство, землеустройство же – коммунизм. В общем, коммунизм есть практическое христианство в сфере социально-экономических отношений – извините, я, кажется, повторяюсь…
– Ничего, – поддержал меня Тараканий Бог.
– Но ведь тогда это же идеализм чистой воды! – почему-то с испугом сказала Ольга.
– Конечно, – подтвердил я. – На данном этапе – полный идеализм. В сущности, христианство – это религия будущего. Равно как дело будущего и коммунистическое лично-общественное устройство, но коли на земле есть двести людей, способных беспричинно творить добро и мыслить безо всякого меркантильного интереса, коли масса народу безусловно верит во второе пришествие Иисуса Христа, то что нам, собственно, мешает чаять этого самого лично-общественного устройства?… Решительно ничего! Да только слаб человек на веру. Вот, положим, после нашествия хана Батыя наверняка мало кто у нас верил в то, что когда-нибудь возродится русское государство…
Кстати о возрождении русского государства… Около того времени, что началась Столетняя война, французский король стал созывать парламент, уже писал свои сонеты Петрарка, папы из Рима переехали в Авиньон, повсюду в Европе пооткрывались университеты, и арабы впервые применили артиллерию при осаде Алхезираста, в дотла разоренной и запустевшей земле, со всех сторон зажатой между врагами, в самом неприметном ее углу, некогда принадлежавшем боярам Кучкам, вокруг небольшого деревянного городка, который стоял на берегу нерыбной реки Москвы, безо всяких на то причин, а, пожалуй, и вопреки логике, мало-помалу, исподволь, вроде бы как-то даже уныло стало складываться новое русское государство. Первые московские Рюриковичи, еще вассалы великих князей Владимирских, все были Чичиковы в своем роде, то есть личности хваткие, с приобретательской жилкой, прижимистые и политичные до мелкого плутовства. В пику татарам, которые надолго законсервировали русский удельный строй, они начали упорно и кропотливо прибирать к рукам окрестные территории, руководствуясь вовсе не благородными побуждениями исторического порядка, а простой скаредностью, каковая даже малооборотистым людям позволяет сколотить себе капитал. Первый из них – Данила, младший сын Александра Невского, еще силой оружия отнял Коломну у рязанского князя Константина, но его ближайшие потомки уже предпочитали действовать хитростью и рублем. Иван I Калита, не забывший в своем предсмертном завещании ни одного поношенного салопа, подавил восстание тверцев против баскака Чолхана и за это получил ярлык на тверское княжение, а также право собирать для Сарая дань со всей Русской земли, сын его Семен Гордый так очаровал хана Узбека, что был формально поставлен над всеми Рюриковичами, Ивана II Красивого татары уже наделили высшей судебной властью, наследник его – Дмитрий I Донской, еще прежде Куликовской победы, оттягал по суду у смолян Медынь, а сын Дмитрия – Василий I за огромную взятку стяжал в Орде ярлык на Нижегородское княжение, Муром, Тарусу и прилегающие угодья. За такое хищничество и предосудительные повадки невзлюбили Москву в прочих российских землях, до такой степени невзлюбили, что в борьбе против нее все средства были для Рюриковичей хороши; да вот хотя бы в то время как Дмитрий I Донской сражался на Куликовом поле в доспехах простого ратника, князь Олег Иванович Рязанский вел к Дону литву Ягелло, состоявшего в союзе с ханом Мамаем, а двумя годами позже указал Тохтамышу броды через Оку, и ордынцы сполна отплатили нам за куликовское поражение.
Еще наша Русь оставалась на ничтожном положении одного из улусов Золотоордынского государства и русские князья трактовались в Сарае как младшие дети хана, когда между внуком Дмитрия I Донского – Василием II Слепым и его дядей Юрием Звенигородским разгорелась большая Московская война, сопровождавшаяся небывалым разгулом жестокости и коварства. Война эта, длившаяся без малого двадцать лет, прибравшая многие тысячи человеческих жизней, стоившая огромных денежных средств и в конец разорившая землепашца, которому было, конечно же, все равно, кто из внуков Дмитрия Донского займет престол, закончилась около того времени, когда Иоганн Гутенберг изобрел книгопечатание, и ознаменовала собой рождение государства Московия, второго после Киевской империи цельного русского государства. Сын Василия II Слепого – Иван III уже контролировал всю центральную Русь и, в сущности, имел все основания заявить послу германского императора, что-де и без соизволения Запада он, слава богу, помазан править своей отчизной. Тем более что новый князь уже провозгласил себя цезарем, так как вторым браком женился на племяннице последнего царьградского басилевса Софье Фоминичне Палеолог, взял за нею в качестве приданого двуглавого византийского орла, императорские бармы, пару золотых львов, которым изумлялась еще княгиня Хельга, четырех юношей-рынд с дамасскими секирами на плечах, и посему считал себя преемником древнего константинопольского величия. Этот монарх обстроил Москву отчасти на флорентийский лад с помощью Аристотеля Фьораванти, вернул под свое крыло территории, отпавшие было в ходе последней большой войны, вооруженной рукой присоединил Новгород и Пермскую землю, но, главное, положил конец монгольскому игу, перестояв Орду на реке Угре. На этом заканчивается, пожалуй, самый тяжкий период родной истории, включивший в себя 90 междоусобных и 160 внешних войн, бесчисленные моры, неурожаи, и разве что редкой живучестью славянского корня следует объяснить то, что выдюжил наш народ, прошел цел и невредим через этот апокалипсис, вот только он за четыреста лет ни на шаг не продвинулся на пути социально-экономического прогресса, история с географией не позволила, и не было по тем временам в Европе другой такой неустроенной, бедной, темной – словом, больной страны; иноземные путешественники даже не знали разницы между Персией и Россией, вернее, они знали только ту разницу, что в нашей земле не было публичных домов, каковые в Персии платили большие налоги шаху. На одной греко-российской вере держалась тогда страна, – и это обстоятельство заслуживает отдельного разговора, ибо на беду из него выросла строптивая и губительная идея Третьего Рима, земли – наследницы славы Рима первозданного и балканского, идея последней истинно христианской страны, хранительницы светоча Иисусовой веры, осажденной коварными христопродавцами и злыми еретиками. Как в прошлом столетии мы смешили цивилизованный мир, выгодно противопоставляя первобытную крестьянскую общину насквозь прогнившим западным институтам, как в нынешнем столетии пренаивно тешили себя тем, что хоть у нас и плохо с хлебом насущным, зато самое передовое общественное устройство, так и пятьсот лет назад наши бедовые предки от гордыни, оскорбленной превратностями исторического процесса, вооружились идеей национально-государственной замкнутости и противостояния погибшему миру, коснеющему в латинском и протестантском лжехристианстве, по которому плачет ад. Приверженность этой китайской идее нам дорого обошлась: в то время как Запад уходил все дальше и дальше в сторону лучезарной капиталистической перспективы, украшая себя науками, искусствами и комфортом, Русь московская оставалась глубоко средневековой державой, невесть каким образом затесавшейся в новые времена, со своими скифскими бородами, диковинными одеждами, полной невинностью в области изящного и чистого знания, огромным и слабым войском, варварскими нравами, монголизированной аристократией, ничтоже сумняшеся, именующей себя Федьками да Ваньками, холопами государя, способной на кулачные стычки и матерный лай даже на заседаниях государственного совета и до такого предела не имеющей понятия о чести, что когда однажды случилась в Москве дуэль между двумя иноземными дипломатами, обоих высекли на Ивановской площади за попытку смертоубийства; и женщин-то у нас держали взаперти по азиатскому образцу, выводя их только к воскресной обедне без малого в парандже, и мужья отмывались в бане от жен после каждой совместной ночи, а царь московский говорил Рюриковичам: «Пошел вон, смерд» – и демонстративно ополаскивал руки после того, как к ним прикладывались послы государей-христопродавцев. И только то соображение согревало тогда смурную русскую душу, что она есть единственное и последнее вместилище бога на всей земле, что немец, конечно, опрятнее, и всякие заманчивые у него штуки, и лечится он дьявольскими порошками, но зато он человек погибший, потому что не чтит Николая Угодника и по субботам не ходит в баню.
При внуке Ивана III – Иване IV Грозном царское самовластье достигло таких пределов, какие были немыслимы для Европы даже в самые темные времена. В 1547 году, около того времени, что поляк Николай Коперник основал свою гелеоцентрическую систему, в Москве, в Успенском соборе торжественно увенчал себя шапкой Мономаха семнадцатилетний юноша, который жег живьем кошек и ни одной дворцовой девке не давал проходу, который потом свято верил заморским докторам, ловко владел пером, был выдающимся оратором, трепетал перед колдунами, громко пел, когда парился в бане, отлично играл в шахматы, впервые созвал парламент, писал английской королеве Елизавете I: «Я думал ты королева a ты пошлая девка»; не возвращал долгов, создал регулярную армию из стрельцов, по-европейски – аркебузиров, смертельно боялся заговоров и народного гнева, чего ради держал свою казну в Вологде, а в порту Святого Николая – флотилию кораблей на случай побега в Англию, семь раз был женат, мог позволить себе любое политическое хулиганство вплоть до разделения державы на два самостоятельных государства и назначения русским вице-царем выкреста из татар, целиком вырезал население городов, топил в прорубях иудеев, выдумывал необычные казни вроде поочередного обливания жертвы крутым кипятком и ледяной водой, отчего кожа слезала с тела чулком, как-то велел изрубить на куски слона, который не опустился перед ним на колени, изнасиловал, по его собственным подсчетам, тысячу девок и мужних жен, убил в сердцах старшего сына, а младшего сослал в Углич, извел на корню множество боярских родов, учредил службу опричников-особистов, державших народ в постоянном страхе, – и ничего, ни одного заговора не сложилось в царствование этого дикого деспота, не произошло ни одного народного возмущения; императора Павла I, добродушного неврастеника, при котором крестьяне жили, как у Христа за пазухой, потому что он в хвост и в гриву гонял помещиков и создал государственные продовольственные запасы на случай неурожая, – удавили гвардейским шарфом, в царствование беспокойного либерала Александра I Благословенного, который бредил конституцией и принял указ «О вольности хлебопашцев», – образовалось несколько тайных обществ цареубийц, Александра II Освободителя, который упразднил крепостное право и ввел кое-какие гарантии личных прав, – растерзали народовольцы, а при Иване IV Грозном – безмолвствовал наш народ, точно столбняк на него нашел. Хотя, это обстоятельство легко объяснимо тем, что российский люд слишком долго гнули в дугу удельные государи, половцы, монголы, шведы, литва, поляки, великие князья московские, крымчаки, а ведь нам хорошо известно, что ежели зайца бить, да еще регулярным образом, он не то что спички может зажигать, но даже и напротив: единственно на продолжение рода у него и останется куражу. В общем, правление Ивана IV Грозного показало будущим неограниченным владыкам Русской земли, что над этой землей можно безнаказанно измываться как душе угодно – и ничего.
По смерти Ивана Грозного русский престол занял его средний сын Федор, больше всего любивший ездить по московским церквам и трезвонить в колокола. На этом государе первая русская династия Рюриковичей пресеклась, последнего из них, десятилетнего Дмитрия Ивановича, жившего в Угличе, то ли зарезали, то ли он сам зарезался в припадке эпилепсии, а мать его Марию Нагую, последнюю жену Грозного, отравили, но у нее вследствие этого только вылезли волосы и сошли с пальцев ногти, и она еще долго жила в далеком Белозерском монастыре. Земский Собор, наш российский парламент, время от времени созывавшийся со времен Грозного царя, избрал новым монархом костромского землевладельца Бориса Федоровича Годунова, боярина, бывшего опричника, который регентствовал при царе Федоре и фактически вершил государственные дела. В отличие от Грозного царя, царь Борис иноземной медицине не доверял, и когда опасно занемог его первенец, велел напоить младенца святой водой и снести его на ночь в храм Василия Блаженного, отчего тот вскорости и скончался, так как дело было в большую стужу. Сам монарх помер 13 апреля 1605 года, в разгар очередной гражданской войны, которые вошли у нас в обычай после крушения Киевской империи, когда на западе царские войска дрались с русско-польскими отрядами Лжедмитрия I, а на востоке поднялись казаки «царя Петра», якобы сына Федора, в действительности умершего бездетным. То есть сразу два самозванца выдвинулись на Руси, и так впоследствии эта традиция привилась, что последним самозванцем был претендент на личность убиенного в Екатеринбурге цесаревича Алексея. Это вышла своего рода политическая новация, которой мы изумили бы Западную Европу, кабы ей до нас было дело; позже мы дали миру политический терроризм, научную анархию, массовую эмиграцию революционно настроенной молодежи, но творчество в этой сфере началось именно с самозванства, развившегося из недостатка почтения к новой династии, исключительной вероспособности русского общества, любви к переменам, чрезвычайной распространяемости разных нелепых слухов и еще той разновидности русского характера, которому заурядная жизнь отвратительна как нежизнь, и любой ценой требуется выйти из ряда обыкновенного, чтобы уж либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
Сын царя Бориса – семнадцатилетний Федор II правил всего с полгода и по приближении к Москве армии Лжедмитрия I, который не смог бы продвинуться столь далеко, если бы его не поддерживала боярская оппозиция, был задушен в своих покоях. На русском престоле его сменил сын бедного галицкого дворянина, беглый монах кремлевского Чудова монастыря Григорий Отрепьев и в самое короткое время приобрел среди москвичей широкую популярность. Это был человек странного поведения и характера он держал себя как природный царь, но только не рюриковской закваски, ибо не был мстителен и жесток, – видимо, самозванец и сам в конце концов уверовал в то, что он царевич Дмитрий, избежавший смерти при углическом покушении, во всяком случае, Мария Нагая, нарочно привезенная из Белозерска, признала в нем своего несчастного сына, – он был прост, вежлив до недоумения, лично занимался обучением войск, развивал в Боярской думе отчаянные планы цивилизации России и вообще был осуждаем только за то, что не спал после обеда по национальному образцу, и если бы не разбойные деяния польских соратников, то царствовать бы ему до скончания его дней, но 17 мая 1606 года, во время восстания Москвы против разбойной шляхты, Лжедмитрий I был изрезан, забит ногами, сброшен наземь примерно с высоты четвертого этажа, и те самые москвичи, которые не так давно артельно мочились в раскрытый гроб царя Бориса Федоровича Годунова, исторгнутый из Архангельского собора, трое суток таскали труп самозванца по столичным магистралям и площадям. Затем последовала откровенная польская агрессия, I Крестьянская война, Земский собор, избравший новым царем боярина Василия Шуйского, явление Лжедмитрия II, Тушинского вора, свержение Шуйского и пострижение его в монашеский чин, боярское правительство, пригласившее на московский престол польского принца Владислава, чтобы путем русско-польского компромисса положить конец Смуте и по старинке мирно грабить трудовой люд, потом первое народное ополчение братьев Ляпуновых – одним словом, в который раз настали на Руси последние времена. Когда государство уже расшаталось до полной анемии всех политических институтов, в Нижнем Новгороде сложилось народное ополчение, возглавленное купцом Мининым и князем Пожарским: это ополчение разбило поляков под стенами Новодевичьего монастыря, выгнало их из Москвы вместе с Тушинским вором, которого вскоре умертвили в Калуге, и таким образом восстановило русскую государственность. Зимой 1613 года в столице открылся Земский собор, чтобы избрать окончательного царя; таковым стал юный Миша Романов из боярского рода Кошкиных, сына патриарха московского Филарета; выбор на него пал, во-первых, потому что он был внучатым племянником Иоанну Грозному, во-вторых, потому что отец молодого монарха был умудренный в политике человек, в-третьих, потому что новый царь был мальчик покладистый, тихий, благообразный и, следовательно, в высшей степени угодный властолюбивой московской аристократии. При этом государе, кажется, окончательно и бесповоротно сложился тот принцип отправления государственной власти, когда таковая приобретает самодовлеющее значение, то есть функционирует не в интересах нации, а ради поддержания жизни в самой себе, когда она работает в узколичных и прямо корыстных целях тупого, алчного, необразованного чиновничества, недаром говаривал император Николай I, что-де Россией правят столоначальники, а вовсе не император. Всеконечно, этот принцип отправления государственной власти не сулил благосостояния, законности и порядка, а сулил потоп злоупотреблений, бестолковщины и всякого воровства.
