Текст книги "Заколдованная страна"

Автор книги: Вячеслав Пьецух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

При этом государе было ликвидировано естественное отставание Руси от западных соседей по континенту. Около того времени, что в Китае изобрели книгопечатание, вовсю назревал раскол христианской церкви на католическую и православную, началось строительство собора Парижской Богоматери, европейские аристократы еще расписывались крестиками, за незнанием пуговиц ходили зашитыми на живую нитку, а их личная гигиена сосредоточивалась на употреблении одеколона, у нас составился свод законов, предусматривающий все мыслимые преступления, вплоть до женских драк, истязания чад родителями и оскорбления словом, грамотность получила такое распространение, что простые горожане переписывались меж собой, уже возникла литература, сложилась мудреная сословная иерархия, просуществовавшая чуть ли не до Петра, и наладились широкие династические связи с европейскими государствами: сам князь Ярослав Владимирович был женат на принцессе Ингигерд, дочери шведского короля Олафа, одну Ярославну он выдал за норвежского короля Гарольда, другую – за французского короля Генриха, и мы, как говорится, поменялись ролями со скандинавами: то наши князья к ним бегали чуть что не так, то теперь скандинавские конунги искали у нас защиты, а малолетний принц Магнус, сын Олафа Норвежского, вообще воспитывался при дворе Ярослава Владимировича, и тут из него выпестовали могучего короля. Наконец, в это царствование были окончательно рассеяны печенеги, и Русь прочно оборонилась от нового неприятеля, половцев, кочевого народа, навалившегося на наше отечество из глухой азиатской тьмы.

По смерти царя Ярослава Мудрого, создавшего самое крупное европейское государство, начинается совсем другая история, которую открывает новый приступ междоусобиц…

И вот едва я мысленно добрался до «нового приступа междоусобиц», как раздался резкий, отвратительный звонок в дверь, и я вздрогнул с испугу, да еще так энергично, что без малого не свалился со своего стула; правда, чашка, которую я все время держал в руках, должен сознаться, выскользнула из пальцев и ударилась о столешницу, но, к счастью, не раскололась – и то спасибо.

– Кого это черт несет? – безразлично спросила Вера и отправилась открывать.

Я отлично знал, кого именно несет черт: бывшего Ольгиного супруга с наточенным топором – и при мысли, что вот он сейчас ворвется и начнет рубать правых и виноватых, во мне все, понятно, похолодело. Каково же было мое облегчение, когда Вера вернулась и объявила:

– Пришел специалист по выведению тараканов.

Действительно, в кухню ввалился необыкновенно крупный мужчина, который, судя по какому-то потерянному и одновременно сосредоточенному выражению глаз, был несколько не в себе, а если и полностью был в себе, то не мог заниматься не чем иным, как только выведением тараканов. Этот человек, которого я уже мысленно окрестил Тараканьим Богом, внимательно-внимательно посмотрел на каждого из нас, как бы обременяя загадкой или вопросом, и, ни слова не говоря, вдруг начал повсеместно расклеивать маленькие таблички: лизнет ее, как почтовую марку, и присобачит.

– Что это вы делаете? – с испугом спросила Ольга.

– Как что?! – переспросил Тараканий Бог то ли с удивлением, то ли с обидой – не разберешь. – Выполняю свои служебные обязанности, за что, между прочим, мне деньги платят! Вы дезектора вызывали?

Ольга в ответ кивнула, но неуверенно, точно для нее это до некоторой степени был вопрос.

– В том-то все и дело, что вызывали! – как-то победно сказал Тараканий Бог. – Вот и в наряде записано: ответственная квартиросъемщица Вера Викторовна Короткая. Кого из вас злой рок такой фамилией наградил?

– Ну, положим, меня, – сердито сказала Вера.

– Французский король Пипин Короткий случаем вам не родственник?

– Не родственник, – сердито сказала Вера. – Теперь позвольте и вам вопрос: вы сюда пришли тараканов выводить при помощи ядохимикатов или расклеивать дурацкие объявления?

– Во-первых, это не объявления, – строго заявил Тараканий Бог, – а специальные заклинания, которые действуют на манер дудочки гамельнского крысолова. Во-вторых, химическая методика давно устарела, и ею пользуются сейчас только разные дилетанты. В-третьих, ядохимикатов нам уже третий месяц не поставляют. В-четвертых, я вообще не понимаю, зачем вам понадобилось выводить тараканов – ведь они, вроде тех же попугаев, милые и безвредные домашние существа! Вы хоть знаете, что их, как тех же попугаев, можно дрессировать?

– В первый раз слышим, – признался я. – А вообще вы сильно преувеличиваете насчет безвредности тараканов. Вот, кажется, у Чехова есть короткий рассказ о том, как технический прогресс явился в русское захолустье: в маленьком городке поставили один-единственный телефон, но в нем немедленно завелись тараканы, и он сломался – а вы говорите, безвредные существа!

– Ну, прямо с царя Гороха у нас бардак, – тихо и грустно сказала Ольга.

– И все же такого бардака, как при большевиках, – поправила ее Вера, – у нас не было никогда. Возьмите хотя бы Великую Отечественную войну: ну, слыханное ли это дело, чтобы на одного убитого захватчика приходилось чуть ли не десять русских, чтобы мы когда побеждали такой ценой!

– Вообще-то говоря, – сказал Тараканий Бог, – мы почти всегда побеждали такой ценой. Возьмем хотя бы Отечественную войну 1812 года: ведь тогда не было ни первого маршала Ворошилова, который в качестве наркома обороны совершенно развалил эту самую оборону, ни тридцать седьмого года, подкосившего нашу армию, ни сумасшедшего осетина у кормила государственного корабля, и об угрозе французской интервенции мы знали задолго, как минимум года за полтора – и, тем не менее, пожалуйте бриться: француз нас до самой Калуги гнал!…

– Да что вы стоите? – перебил я. – Садитесь к столу, раз уж такое дело…

Тараканий Бог подумал-подумал и уселся на табурет. Он немного посидел, а затем добавил:

– Про русско-японскую войну я даже не заикаюсь.

– Чайку не желаете? – спросила его Ольга и как-то несмело взялась за чайник.

– С нашим удовольствием, – сказал Тараканий Бог.

– А как насчет спирта?

– Нет слов!

– Вы что, выпиваете?

– Увлекаюсь. Правда, не каждый день. Однако вернемся к нашим баранам… Это шутка сказать: две тысячи лет как белокожий мир исповедует усмирительные принципы христианства, почти три тысячи лет как желтокожий мир учится жизни в себе у Будды – при этом, отметим, те и другие восторгаются Толстым, Достоевским, Басе, беспроволочным телеграфом, – и вдруг сотни тысяч русских и японцев, как папуасы какие-нибудь, начинают тузить друг друга из-за такой эфемерной вещи, как рынки сбыта!… О чем это говорит?

– Представления не имею, – сознался я.

– Это говорит о том, что не одни только русские – безнадежные дураки.

– Все-таки вы заикнулись про русско-японскую войну, – с улыбкой сказала Ольга.

В ответ на это замечание Тараканий Бог, как говорится, развел руками, давая понять, что-де русско-японская война это такой злободневный пункт, о котором невозможно не заикнуться.

– Дураки, конечно, дураками, – заявил я, – а литература литературой, и никогда эти две категории между собой касательства не имели. Другое дело, что история человечества – не прогресс, не смена социально-экономических формаций, не превращение количества опыта в качество жизни, а вот что она такое: ожесточенная борьба человека против конечной идеи мира. Под конечной идеей мира я подразумеваю умышленное выведение некоего фантастического существа, известного нам под именем хомо сапиенс, которое уже потому есть чудо, прямое чудо, что оно штучно, в том смысле, что оно единственный во вселенной адресат разума и добра. Но отсюда-то и проистекают все наши беды. Физически человек был сотворен из материи, из химических элементов, а дух он получил от адресанта метафизической сущности, идеальной – отсюда наша история есть ожесточенная борьба этих двух сущностей, отсюда наша история есть ожесточенная борьба человека против конечной идеи мира. И действительно: адресант учил его – не убий, напротив, возлюби врага своего, как самого себя, а крестоносцы столетиями вели войны бог весть чего ради, а инквизиция жгла на кострах инакомыслящих, знахарей и душевнобольных, адресант учил – не укради, а церковь веками эксплуатировала честных тружеников и собирала сокровища, те самые сокровища, которые «ржа истребляет, а воры подкарауливают и крадут». Но тогда, прошу прощения, и с коммунистической идеи взятки гладки, потому что на политическом уровне трудно было выдумать более благостную идею…

– Ничего себе благостная идея! – воскликнула Вера с недобрым выражением на лице. – Да ведь коммунизм – это ранжир, это в публичный дом и то строем, это «Кто был ничем, тот станет всем», и души нету как таковой, кругом одна химия, – а вы говорите, благостная идея! Только не убеждайте меня, пожалуйста, что «Капитал» извратили разные негодяи – коммунизм так и родился с необратимым параличом! Вспомните-ка фаланстеры, индульгенцию «Насилие – повивальная бабка истории», ленинскую теорию диктатуры меньшинства против абсолютного большинства, и вам сразу станет понятно, что нечего было, в сущности, извращать…

Я возразил на это:

– Но ведь и христианство – это не только «не убий», «не укради» и «возлюби врага своего», а еще и «кесарю кесарево», «несть власти, кроме как от бога» и «не мир я принес, но меч». Точно так же и в коммунизме: фаланстеры – это одно, а «от каждого по способностям, каждому по потребностям» – это уже будет совсем другое.

Вера спросила с ожесточением:

– А что вы нам всю дорогу навязываете Христа? Что он вам дался-то, не пойму?

– То есть как это?! – в недоумении сказал я.

– Да нет никакого Христа, неужели не понятно, и коммунизм ваш – обман, и Христос – обман!

– Ну, это вы хватили! – сказал Тараканий Бог. – В том-то, милые дамы, и штука, что Христос есть, причем есть, как вода, как воздух, как хлеб, как любое материальное вещество! Я хочу сказать, что даже если его и нет, то он есть уже потому, что нужен; вот он мне необходим, скажем, в качестве организационного момента, и чтобы было кому пожаловаться, и он есть! и он меня питает, как воздух, вода и хлеб! Вы, уважаемая Вера Викторовна, как-то чудно понимаете веру в бога. Вы, наверное, полагаете, что он сидит себе где-нибудь на планете Альфа-Центавра и с тоской взирает на наш бедлам. А бог не то, он совсем не то! Вот если есть на земле двести человек, способных беспричинно творить добро и мыслить безо всякого меркантильного интереса, то это и есть Иисус Христос!

– Между прочим, – заметил я, – мыслили безо всякого меркантильного интереса не только Иоанн Златоуст, но и князь Петр Александрович Кропоткин, и даже князь мыслил себе во вред. А ведь он был коммунистом в смысле конечной цели, он только средства ее достижения довольно причудливые предлагал. Но кто бы мог угадать, что еще при его жизни из анархизма сделают идеологию разгула и грабежа?! Разве можно было предугадать, что постулат «кто не работает, тот не ест», выдвинутый, между прочим, еще апостолом Петром, кажется, в «Послании к коринфянам», на практике даст совершенно непредвиденный результат: никто толком не работает, и все по-человечески не едят… В каком страшном сне могло присниться, что диктатура пролетариата, замысленная как, собственно, абсолютная свобода 99% людей, которые добывают хлеб в поте лица своего согласно завету бога-Отца, во зло 1 % притеснителей и воров, обернется диктатурой партийных мандаринов, концлагерями, возрождением крепостничества и упразднением всяких гражданских прав?! С другой стороны, вы знаете, какие гадости вытворяли первые христиане? Они целенаправленно совершали все мыслимые преступления, от разбоя па больших дорогах до отцеубийства, потому что Христос сказал: «Не праведников пришел я звать, но грешников» – недаром про них написал Тацит, что мерзостями своими они восстановили против себя весь Рим. Нет, дорогие граждане, это не христианство никуда не годится, а люди – олухи, это не коммунизм – злостная утопия, а человек – долдон! И вообще первым коммунистом был Иисус Христос!

– Первым коммунистом, – сказала Вера, – был фараон Джосер, который построил первую пирамиду.

– Нет, – возразил Тараканий Бог, – фараон Джосер, по нынешним понятиям, был троцкистом. То есть большевиком с уклоном в энтузиазм и, так сказать, лагеризацию всей страны. Иначе хрен с маслом он бы построил первую пирамиду.

Я продолжал настаивать:

– Да нет, именно что Иисус Христос был основателем пракоммунистического идеала! Ибо он обещал людям Царствие божие на земле. Да только люди-то, по бесконечной слабости своей, из Христа сделали пугало, а, фигурально выражаясь, в зале ожидания, устроили кровавую мясорубку.

– Но ведь, наверное, все это можно было как-то предугадать? – спросила Ольга так робко, мило и, я бы даже сказал, любовно, что вслед за нервными нашими восклицаниями ее вопрос прозвучал решительным диссонансом. – Ведь если нам известно, что человек любую святыню способен испоганить и извратить, то, видимо, тридцать седьмой год можно было предсказать еще в самом начале века, сразу после II съезда РСДРП?…

– Даже еще раньше, – сказал Тараканий Бог. – По следам Великой французской революции, особенно в связи с заговором Бабефа.

– И даже еще раньше, – заметил я. – Когда Платон свою «Политику» написал.

– Тогда в чем же дело? – спросила Ольга. Я ответил:

– А бог его знает, в чем… Вообще человек – бесконечно загадочное существо, а русский человек в особенности. Конечно, и немцы, скажем, откалывали номера, возьмем хотя бы их Реформацию, но такой воспламеняемости, романтичности и легкомыслия во всей земле не найдешь, только у нас в России. Да что там человек – у нас даже животные не в себе! Вот на позапрошлой неделе мои соседи оскопили по пьянке собственного кота, так что же вы думаете? – бедняга выбросился в окошко с пятого этажа!

– Трудно с вами не согласиться, – сказал Тараканий Бог, – это точно: загадочная мы нация. Приведу в пример мою матушку – ну, до святости легкомысленная старушка! Когда мы еще жили в Тамбове и я только-только начал учиться у одного знаменитого колдуна, сестра моя, Тамара Кирилловна, ненароком приглянулась одному районному прокурору. И стал он ее преследовать, месяца три проходу не давал, говорит, если ты со мной не ляжешь, я всю твою семью раскидаю по лагерям.

И, действительно, через какое-то время он мне из ничего организовал уголовное дело лет так на пять усиленного режима. Тогда Тамара Кирилловна, ангельская душа, навестила-таки этого негодяя, чтобы спасти меня от тюрьмы. Ну, сижу я на кухне, пью горькую третьи сутки, щетиной весь зарос, руки трясутся, до последнего исхудал, а матушка как-то приходит и говорит. «Ты чего это небритый, уж не влюбился ли ненароком?» Это ничего, что я рассказываю такие интимные вещи?

– Ничего, – успокоила его Ольга.

Затрудняюсь определить по какой причине, но нелепый рассказ Тараканьего Бога воротил меня в глубокую старину, которую я копал уже, наверное, битый час, надеясь разрешить для себя вопрос, отчего мы такие бедные, неопрятные, позаброшенные, – видимо, странный анекдот навел меня на какую-то историческую параллель, и я скоро сообразил, на какую именно, у Тараканьего Бога благостная старушка горе приняла за влюбленность, а киевляне в 1113 году приняли евреев за источник своих несчастий. Нет, не так…

Около того времени, что Вильгельм Завоеватель захватил Англию, папа Урбан II призвал христиан к крестовым походам в Святую землю, во Франции только-только вошла в моду поэма «Песнь о Роланде», а на Востоке появились трактаты великого целителя Авиценны, – Русское государство вступило в эпоху междоусобиц_, которые привели его к расколу на несколько самостоятельных государств. Однако в самом начале XII столетия Киевская империя не только возродилась на сравнительно короткое время, но и в пространственном отношении значительно раздобрела. Случилось это при Владимире II Мономахе – между прочим, женатом на Гите Гарольдовне, дочери последнего англосаксонского короля – который был рожден от Всеволода Ярославовича и принцессы Марии, чада басилевса Константина IX Мономаха; случилось, можно сказать, вопреки исторической логике, невзначай. В апреле 1113 года взбунтовался стольный град Киев: в результате горожане побили и пограбили множество киевских пудеев, надо полагать, из чисто экономического интереса, поскольку тогдашняя Русь была до такой степени веротерпима и расположена по отношению к инородцам, что даже киевляне имели «своих поганых», то есть булгар, печенегов и берендеев, которые в зимнее время жили лагерем на Подоле, а летом откочевывали за Днепр. И вот перед лицом народной угрозы князья и князьки были вынуждены вернуться к идее единовластья и пригласили на киевский престол Владимира Всеволодовича Мономаха, крупнейший авторитет своего времени, умницу, литератора, тонкого политика и воителя; народ принял его воцарение благосклонно. Тут кстати было бы поразмышлять вот о каком предмете: несмотря на то, что у нас всегда существовала пропасть между простолюдином и самодержцем, в ту пору и князь, и смерд говорили на едином языке, и хлеб ели один и тот же, и одежды носили одинакового покроя, и на поле брани сражались вместе, в одном строю, и поэтому народ вряд ли почитал своих князей высшими существами, а разве что существами иного состава крови, славяно-варяжской, буйной, так что если между ними сложились патриархальные, в своем роде даже семейные отношения, то это немудрено; тем более что эти отношения строились на довольно простой основе – князь оберегал простолюдина с его чадами, домочадцами, имуществом и наделом от нашествия бусурман, а простолюдин за то выплачивал ему дань; и как только нарушался этот неписаный договор княжеской стороной, народ самым бесцеремонным образом восстанавливал справедливость, например, он взял и поднялся с дрекольем на сыновей Ярослава Мудрого, не сумевших в 1068 году остановить нашествие половцев, потребовал от них созыва народного ополчения, а в противном случае грозил поджечь город и всем миром уйти на жительство в Византию; то есть народ не шутя спрашивал со своих вождей и всегда был готов по-свойски их поучить – это не говоря уже о Великом Новгороде и о Пскове, где князей терпели только в силу военной необходимости. Однако со временем начал складываться иной, деспотический стйль правления и, соответственно, характер отношений потомков Рюрика со славянским простонародьем, каковой, так надо полагать, был обусловлен крайним политическим эгоизмом, двойной военной необходимостью, включающей оборону от половецких набегов и междоусобные дележи, а также той загадочной особенностью всякой русской организации, при которой сменный мастер гораздо более министра хозяин и самодур. Как-то так со временем получилось, что князья и князьки вышли у народа из-под контроля, ввязались меж собой в бесконечную неправедную войну и вообще вытворяли, что только заблагорассудится: наводили на Русь половцев и литву, жгли на кострах язычников, как это случилось в 1227 году в Новгороде, на Ярославовом дворе, где были казнены четыре волхва, то есть четыре жреца Перуна, вырезали целые русские города, продавали в рабство тысячи соотечественников, как это неоднократно проделывал владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский, истый христианин, строитель и книгочей. Словом, иссохла и оборвалась пуповина, соединявшая народоводителей и народ, и многочисленные Рюриковичи стали организаторами государственного нестроения, доверенными лицами злого рока; не исключено, что простой русский люд – бессознательный и неугомонный носитель национальной идеи – просто-напросто оказался бессильным перед натиском доблестных искателей престолов, земель, имущества и рабов, как добро обыкновенно бывает бессильно перед злодейством, что этот простой русский люд в конце концов расплевался со своими мелкотравчатыми князьями и впал в спасительную апатию. Но, во всяком случае, ясно, отчего в Киеве благосклонно было принято восшествие на великокняжеский престол Владимира Мономаха, который держал сердце на половцев и слыл поборником единого государства.

При этом монархе, «Которым половцы детей пугали в колыбели, При ком Литва не лезла из болот», как сказано у древнего стихотворца, возродившаяся Киевская империя потеснила соседей на западе и надолго уняла беспокойных половцев на востоке: орда хана Шарукана рассеялась под ударами русского воинства, хан Боняк увел свою рать в Дербент, хан Отрок откочевал в Грузию, и навсегда скрылся за Карпатами хан Татар. Владимир II Мономах умер глубоким старцем, оставив по себе жизнеобеспеченную империю, корону, отороченную соболем, несколько законодательных актов, одно литературное произведение и, в частности, сына Рюрика по прозвищу Долгорукий, от которого мы впервые узнали, что есть такое село – Москва.

В мае 1211 года в нашем небе показалась комета, простояла над Русью восемнадцать дней, и народ воспринял ее как предзнаменование катастрофы; такое случалось и позже, например, шестьсот лет спустя, незадолго до нашествия Бонапарта. Комета не обманула: в тысячах и тысячах верст от русских земель к востоку, в голых азиатских степях, уже сложилось воинственное государство «народа, живущего в войлочных юртах», как называли себя монголы. В шестом месяце 1206 года, года тигра, на реке Ононе собрался курултай монгольских племен, на котором хан Темучин, названный так в честь одного храброго татарского багатура, вождь племени рыжеволосых тайчиутов, сын нойона Есугея и Оэлун из рода олхонутов, был избран главой «народа, живущего в войлочных юртах», под именем Чингисхана.

Впервые о монголах русские услыхали от половцев: неведомый враг, ужасный своей многочисленностью, дикой отвагой и железной организацией, вторгся в половецкие степи и до того напугал нашего старинного неприятеля, что он послал в Киев просить о мире. Новые покорители вселенной возили за собой семьи в кибитках, снабженных огромными скрипучими колесами, лошади у них были маленькие и лохматые, как собаки, питались они преимущественно «белой пищей монголов», то есть разными молочными продуктами, например, сушеным творогом по прозванию хуруг, пили бузу – пиво из проса, носили длинные коричневые халаты, гутулы – сапоги с загнутыми носами и широкими голенищами, а на голове малахаи – большие шапки, отороченные лисьим мехом, тульи которых венчал шарик из сердолика. Они страшно казнили ослушников и врагов, вручную ломая им позвоночник, были вооружены китайскими мечами с круглыми гардами, арканами, луками и длинными копьями с крюком у жала, идя в атаку, они кричали «Урагша!», что значит «вперед» – откуда, между прочим, пошло наше «ура» – и этот боевой клич был якобы пострашней половецкого визга, к которому попривыкли наши бородачи. Их ханы, нойоны и темники заплетали волосы в длинные косы, висящие по бокам, носили сложную одежду, расшитую золотыми драконами, а Субедэ и Джебэ, непобедимые воеводы, совершали походы в подвижных ставках, то есть в юртах, поставленных на колеса, которые тянули до ста волов. На Руси прозвали этот народ – татаре, то ли по имени половецкого хана Татара, особливо ненавистного за дикий его разбой, то ли по имени одного, монгольских племен, бывшего в авангарде. В начале зимы 1237 года четырнадцать туменов татарского войска, номинально руководимого малолетним ханом Бату, внуком Чингисхана от старшего сына Джучи, вторглось в пределы Рязанского княжества, и его встретил один только тамошний князь Юрий Игоревич с десятью тысячами конницы и пехоты. В результате двух татарских рейдов вдоль и поперек нашей земли были покорены и разорены все русские княжества, за исключением Новгорода и Пскова, до которых враг не дошел какой-нибудь сотни верст; тамошний князь Александр Ярославович, правнук Владимира II Мономаха, будущий наш невский и чудский герой, расчетливо предпочел не связываться с татарами и даже пошел в приемные сыновья к хану Бату, не смутившись тем, что названный отец был младше его на четыре года. Впрочем, монголам следует отдать должное: они оставили в неприкосновенности наш государственный строй и только выдавали Рюриковичам ярлыки-лицензии на княжение, из-за каковых те постоянно грызлись промеж собой, и одна «гроза ханского гнева сдерживала забияк», как сказано у Ключевского, они не вмешивались в дела церкви, отнюдь не навязывали нам свою Великую Ясу, законодательство Чингисхана, которое он за безграмотностью продиктовал китайским писцам; в сорок пятом году татаре провели первую в истории Руси перепись населения,. и мы, наконец, узнали, сколько нас, русаков, числом, они обложили нашу страну весьма скромной данью в одну десятую часть доходов, так что от пресловутого татаро-монгольского ига, если как следует присмотреться, только и останется, что несколько карательных экспедиций, бесермены – сборщики налогов, от которых пошло наше уничижительное «бусурмане», да номинальная зависимость от Орды. Пожалуй, больше страдала Русь от своих природных князей, вообще настолько дурно показавших себя в ту драматическую эпоху, что и семьсот пятьдесят лет спустя за них совестно перед миром. Только Василько Ростовский, плененный в 1238 году, материл в глаза Бурундая и ни за благополучия не соглашался служить татарам, почему и был казнен 4 марта в Шеренском лесу, да еще выказал национальное достоинство перед лицом кочевников, которые поклонялись духам перевалов и считали письмо колдовскими знаками, князь Михаил Тверской, зарезанный за гордыню, а прочие рюриковичи настолько сжились с монголами, что охотно женились на ханских чадах, кулачно дрались в Сарае за ярлыки, интриговали друг против друга перед преемниками Бату и наводили татарские отряды на земли своих соседей. Словом, измельчали потомки Святослава Игоревича, доблестного воителя, даже как будто на руку им пришлось нашествие степняков: и без того имея опыт деспотического, так сказать, экстенсивного способа государственного правления, они до того распоясались при монголах, до того укрепились в азиатских своих ухватках, что как будто даже на руку им пришлось нашествие степняков. Видимо, именно в эту пору сложился тип русского государя, который считает единоличную власть высшим политическим идеалом, всех и вся подозревает в покушении на нее и поэтому работает исключительно на поддержание своей власти, а не на вящее государственное устройство, который в условиях перманентной войны полагает вооруженную руку средством решения всех проблем, который ни во что не ставит личность своего подданного и думает только о том, как бы его прижать. И хотя в русских монастырях еще писались и переписывались фолианты самого цивилизованного направления, жило в хижинах и хоромах сознание европейства, уже проник в нашу жизнь чисто саранский дух и, причудливо наложившись на славянскую благостность, со временем вылился во всяческое небрежение, хладнокровное отношение к внешней стороне жизни, целиком подвластной залетному баскаку-карателю и собственному князьку. В общем, как-то сник, пригас, извратился некогда бодрый способ русского бытия, оборвались всуе налаженные связи с 3ападом, и на целые столетья вперед наш народ обречен был вариться в собственном, прогорклом, московско-сарайском соку, зажатый между Золотой Ордой, ливонскими немцами, Литвой, Польшей, так что всего два века спустя в Европе были сильно удивлены, узнав от странствующего рыцаря Поппеля о существовании какой-то Руси, возглавляемой государем, который называется цезарем и контролирует огромные пространства к востоку от Даугавы; германский император Фридрих III от щедрот своих предложил было русскому самодержцу звание короля, но Иван III ему ответил, что-де и без соизволения Запада он, слава богу, помазан править своей отчизной…

В эту минуту я, видимо, краем уха зацепился за какие-то значительные слова, ибо внезапно оторвался от своих дум, как бы пришел в себя.

Ольга пела:

 
В те дни, когда теснились грезы
В сердцах людей, прекрасны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны…
 

Тараканий Бог рассуждал:

– … Из чего мы делаем такой вывод: претензии не к цели, каковая у всех одна, а к средствам ее достижения, которые у всех разные. И монархисты, и христианские демократы, и консерваторы, и социалисты, и коммунисты – все в той или иной мере чают Царствия Божия на земле, только одни стремятся к нему все больше мирком да ладком, а другие непременно путем разрухи. Это, между прочим, дерзкая политическая идея, но в смысле конечной цели партийность никакого значения не имеет.

Я сказал

– Мысль продуктивная, спору нет.

– Именно, что партийность, – продолжал Тараканий Бог, – полная чепуха, поскольку это без разницы, каким путем вы, положим, идете к смерти, социал-демократическим или консервативным. Но, конечно, удивительней всего, что результаты примерно одни и те же. Просто у нас они, результаты то есть, выглядят откровенно нечистоплотными, выпукло безобразными, потому что мы меры ни в чем не знаем, а так – что у них бедлам, что у нас бедлам, разницы в принципе никакой… Разве в условиях демократической избирательной системы германские социалисты не привели к власти Гитлера, который их же вскорости уничтожил? Разве в последнюю воину американские демократы не засадили миллион своих, американских японцев на всякий пожарный случай в концентрационные лагеря? Разве английские консерваторы за два несчастных островка у берегов Аргентины, то есть «за сена клок», как сказано у Шекспира, не посылали на смерть дивизии своих подданных?

– Ну и что из этого вытекает? – заинтересованно спросил я.

– Из этого вытекает, что не одни только русские – безнадежные дураки. И хорошо было бы как-то об этом поставить в известность Запад, довести до них банальную эту мысль.

– Слаб человек, никто и не спорит, – сказала Ольга. – Да дело-то в том, насколько он слаб, в простительной степени или же до потери пульса.

– Это, на мой взгляд, несущественное различие, – заявил Тараканий Бог, – а вот позвольте предложить вашему вниманию одну фундаментальную общность: огромное большинство государственных деятелей, даже из цивилизованных, были на удивление суеверны. То, что Гитлер помешался на астрологии, это еще туда-сюда, но ведь и наш преподобный Сталин был ненормальный на этот счет! Говорят, в разгар коллективизации, в тридцатом году, собрались колдуны со всего Советского Союза в городе Моршанске, что на Тамбовщине, собрались на тот предмет, чтобы договориться, как бы им Сталина извести…

В это самое мгновение раздался звонок во входную дверь; ну, думаю, на этот раз точно явился бывший Ольгин супруг, и мне вдруг припомнился полосатый диван на улице Красных Зорь. Я с отвращением поглядел в потолок, потом на стены, выкрашенные безусловно тюремной краской, потом проследил ржавые водопроводные трубы и сделал досадный вздох. Верно, мои переживания были заметны со стороны, потому что Ольга меня спросила: