Текст книги "Из записок геолога"

Автор книги: Вячеслав Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Алексеев Вячеслав
Из записок геолога

Студенчество

Три корпуса старого здания Московского геолого-разведочного института располагались во дворике между Манежной площадью и Моховой улицей (в те времена – ул. Герцена), между факультетом журналистики МГУ (тоже старое здание), институтом Сеченова и гостинницами Интурист и Националь (или Метрополь – я их всегда путаю).

На дворе Арлекинами распускалась эпоха Аллы Пугачевой, формируя дополнительный культурный пласт в эре Владимира Высоцкого. Борьба с пьянством и алкоголизмом еще не фигурировала в ближайших планах партии и Правительства, хотя публичное распитие спиртных напитков уже не приветствовалось.

Студенты-вечерники данного исторического периода ничем не отличались от учащихся дневных факультетов, кроме той разницы, что лекции, семинары, а также зачеты и экзамены начинались после 7 часов вечера, когда заканчивался рабочий день у трудовой обучающейся молодежи. К счастью гастроном «Москва», расположенный на первом этаже одноименной гостинницы, заканчивал свою работу много позже – в 23 часа, поэтому вечерники не чувствовали себя оторванными от цивилизации, успевая закупить необходимые продукты и то, чем их запить, на случай успешной или неуспешной сдачи очередных зачетов.

Постоянная спаянная и споенная компашка из четырех девушек и двух юношей выпорхнула из второго корпуса института. Был сдан, пожалуй, самый сложный зачет – минералогия. Правда, гидрогеологов не сильно нагружали минералами, но тем не менее 250 породообразующих камней нужно было знать наизусть, и уметь сходу выделять их кристаллы в любом булыжнике, любезно переданным на опознание ухмыляющимся профессором. Само собой – традиционные шпоры тут совершенно бесполезны.

Нервное возбуждение прошедшего зачета медленно растворялось в дыму сигарет.

– А чего это мы стоим? – вдруг очнулась Любаша, стряхивая пепел, скоро магазин закроется!

И компания на рысях побежала к гастроному.

Спустя некоторое время они вновь обрисовались во дворике родного института. Из портфелей и сумок раздавался вполне мелодичный звон, согревающий душу и сердце истинного студента.

– Куда пойдем? – спросила Ольга.

– Может в двадцатку? – предложил Сергей, поправив очки на худощавом интелигентном лице.

Под «двадцаткой» начинающие разведчики недр подразумевали аудиторию с пришпандоренной на дверях биркой «20» в первом корпусе. Деревянный дизайн, доставшийся институту в наследство от времен проклятого царизма, представлял собой цельносложенный амфитеатр из резко уходящих вверх длинных столов и скамеек, с галеркой у самого потолка, и создавал под этой конструкцией множество укромных закутков. Однако компанию ждало разочарование, первый корпус, где располагалось уникальное творение древних зодчих конца 18 века, уже был заперт.

– Валя, Валентина, что с тобой теперь? – продекламировал я обращаясь к одной из прекрасных представительниц тусовки.

– А чего со мной? – Спросила Валентина.

– Ты куда мужика своего дела?

В свободное от учебы время Валентина работала машинисткой в деканате, а ее муж, учащийся соседней группы – в научно-исследовательском секторе. Весь кайф был в том, что НИС располагался в подвалах жилых домов по Моховой, и если Валентина вливалась в наши ряды со своим мужиком, владеющим ключами от служебных помещений, то дальнейшая пьянка проходила в уютном подвале со столами, стаканами и прочими удобствами.

– Он сегодня наказан, с дочкой оставлен, чтоб знал по чем фунт лиха.

– Ладно, пойдем на скамеечки – махнула рукой вторая Люба, указывая на глухой и темный внутренний скверик с вековыми липами, – авось в темноте мимо рта не пронесем.

– Пошли, – согласились все.

Всегдашняя проблемма центра – по человечески даже выпить негде.

– Девчат, а вы знаете, что Сергунок имеет самое неспосредственное отношение к бурежке? И молчал! Я его вчера по дороге в институт видел бурит во всю – на Беговой, как заправский бурила.

– Сереж, ты чего это, жук такой, молчишь? Это правда?

– Неправда все это, меня всего лишь просили бурил проконтролировать, а сам я ни уха не рыла, чес слово.

– Давай, давай, рассказывай. Зажилил курсовой по бурению, а мы все, из-за твоей жадности только с третьего захода сдали. – Иронично высказалась Ольга.

– Конечно, ты какие диаметры труб в своем проекте нарисовала? У тебя ж труба в трубу просто не влезет. Думать надо! Чего куда влезать должно.

– А кстати, чего вы там на Беговой делаете? – перевел стрелку я.

– Карст! Ты метро Беговую видел?

– Каждый день езжу, я ж там работаю.

– Ну и как тебе станция?

– Да, плитка там сейчас массово вываливается. А ведь линию только что открыли. Цемент такой.

– Какой цемент? Станция провалилась, там повсеместно карстовые полости. Ты посмотри – какие там трещины по потолку и по колоннам.

– А что, во время изысканий их не нашли?

– Если бы! Тут в чем дело – натыкается бурснаряд на карстовую полость и проваливается на полтора-два метра, думаешь бурилы будут это дело в журнал записывать? Нет! Им не выгодно – за каждый метр бурежки по известнякам денежка нехилая падает, а если эти провалы в журнале отмечать – то за них никто не заплатит. Меня потому и прислали – просто стоять и смотреть – как трубы упадут, так фиксировать – когда и на сколько метров провал. А когда метро проектировали, около бурил никто не стоял, вот карст и профукали. Я вам сейчас еще одну историю про Беговую расскажу, там вообще с этой станцией такая непруха была… Когда тунель пробили почти до самой Беговой встретился плывун. Ну плывун и плывун, первый раз что ли? Наши зафигачили туда горизонтальные скважины, трубы смонтировали, и хладагент… Результат нулевой – течет плывун, не замерзает. Еще комплект морозилок туда же. С тем же эффектом. Тогда решили сверху бурить и морозить, и вот тут одна из скважин наткнулась на трубу, хотя никаких коммуникаций на плане не было. А народ уже на взводе – план горит, премия летит, проходка нулевая. И работяги эту трубу разбурили. Как хлынет из скважины фонтан кипятка! Наши кто куда. Само собой тут же нашлись хозяева трубы. Знаете что оказалось? Не то отопление, не то горячее водоснабжение рядом стоящего завода «Знамя Труда». Завод секретный, потому и евойная труба секретная, на картах не обозначена! А то вот еще случай…

За разговорами компания подошла к скамейкам, девчата споро обеспечили уют.

– Погоди, не гони, сейчас примем дозу, а то народ уже заждался за разговорами.

Наступил торжественный момент – на скамеечке, стыдливо застеленной уже не нужными конспектами, выстроилась батарея бутылок «Токай», «Монастырская изба» и привычными слегка зачерствевшими бутербродами с сыром, что продавались в гастрономе по 10 копеек за штуку. Сергей откупоривал последнюю бутылку, проталкивая пробку внутрь, дамы приготовили дежурные пластмассовые стаканчики, как яркий луч электрического фонарика взорвал намечающуюся идиллию.

Милицейский патруль подкрался совершенно бесшумно.

– Так, граждане… Нарушаем? Распиваем в общественном месте? – раздался строгий голос из темноты. – Быстренько складывайте свои манатки и следуйте за мной!

В отделении дежурный долго уточнял имена, фамилии, перепроверял домашние адреса, поминутно перезванивая в Центральное Адресное Бюро, утомительно составлял протокол, но рано или поздно всему приходит конец. Резолюция была короткой: за нарушение общественного порядка, согласно административного кодекса, с ребят причитается – по десять рублей штрафу, с девчат – по пять. На вопрос сержанта к дежурному – что делать с конфискованными бутылками, равнодушно ответил:

– Пусть забирают, я не пью такую кислятину…

Время около двух часов ночи, в сумках откупоренные бутылки с вином. Куда идти и что делать? Покружив у закрытой станции метро, компания вновь отправилась в тот же скверик к родному институту, на ту же самую скамейку.

Дубль два – на конспектах разложены бутерброды, уже не столь радостные подруги готовят стаканы… И вновь луч милицейского фонарика…

– Что опять вы?

– Но товарищ сержант, бутылки раскупорены, пробки внутрях…

– Ладно, ладно, продолжайте, у вас уже все уплочено… – И патруль зашагал в темноту зорко выслеживать беспорядки и нарушения, чтоб в скором будущем Москве можно было с честью присвоить высокое звание образцово-показательного города-героя.

Олешка

– Долго же мы провозились, – сказал Петрович, дергая стартерный шнур подвесного мотора. С третьей попытки ему удалось завести видавшую виды двенадцатисильную «Москву» и перегруженная казанка, оторвавшись от берега, медленно поползла на стремнину реки.

– А начальника то и не слышно, может они уже до места добрались?

– Не-е, по моим прикидкам до ключа еще верст десять, а ту стаю уток, что ты проморгал, они километрах в двух впереди стреляли. Не больше.

– Небось тоже шпонку срубили вот и чинятся. Вот переходик, третья шпонка летит.

Остров, внезапно появившийся после поворота, поставил Петровича в тупик. Вроде как шеф говорил, что на каком-то острове разобьем очередной лагерь, но на какой его стороне, и тот ли это остров – ни я, ни Петрович не знали. Я нехотя скинул с себя брезент, которым укрывался от речных брызг и начал всматриваться в прибрежные кусты.

– Е-е-е-ге-ге-ей! – раздалось с левого рукава реки, это, продираясь сквозь ивняк, показался Волнухин, он кричал во всю луженую глотку и махал руками – Сюда, сюда заруливай…

Петрович заглушил мотор и казанка накатом мягко ткнулась в песчаный берег, рядом с казанкой начальника отряда. Прихватив кусок геофизического провода, служащего нам причальным концом, я вылез из лодки.

Ракитовые кусты, целиком захватившие длинный, но узкий остров, в этой части по какой-то причине оставили нетронутой небольшую и ровную площадку, вполне достаточную для двух палаток и костра. Мягкая густая и ровная трава напоминала ухоженный газон, а отсутствие высоких деревьев предполагало уменьшенную дозу комарья на душу геологического населения.

– Охотнички! Прибыли наконец. Вы где там задержались? – спросил шеф, перетаскивая со студентом геологическое барахло из своей наполовину опустошенной лодки на траву, поближе к кустам. – Все за утками гоняетесь?

– И-тит-твою мать! Николай Григорьевич! Сам же завел нас на эти коряги и сам же еще спрашивает! Три шпонки срубили! Такое было когда? – Взорвался Петрович, не выдержав несправедливых упреков.

– Знаю, знаю… Не шуми. Мы тоже на те коряги напоролись. Правда, отделались легким испугом, да Волнухину, ха-ха, мотором по спине заехало, когда тот на коряге прыгнул.

Волнухин, уже нарубивший колышки для палаток, теперь собирал плывун, пни и палки для костра – Да, врезало будь-будь. Больше не буду так близко к мотору садиться. Зато шпонка цела осталась. И винт цел.

– Есть утки то? Или так, в пустоту стреляли?

– Да набили то нормально. Я смотрю, и у вас неплохо… Так, три, четыре, м-м-м, вон еще пара… Двенадцать штук? И у нас девять. На три-четыре дня хватит. Аккурат, до следующего переезда.

– Еще стайка гусей была, но далеко, даже стрелять не стали – вставил Волнухин.

– Нужно их сейчас же разделать, а то протухнут. Кто сегодня дежурный? Игорь, ты?

Игорь, студент-практикант, был пятым и последним сотрудником отряда. Последним не в смысле – на последнем месте, нет, у геологов и удача, и работа, и заботы – все делилось поровну, невзирая на чины, возраст или знания. А последним, в том смысле, что отряд состоял всего из пяти человек, и Игорь был единственным заштатным сотрудником. Временным новичком, в отличие от бывалых бродяг, типа шефа или Волнухина.

– Есть! Товарищ командир! Бу сделано. Прям сейчас и начну. Но заранее предупреждаю, если только мне одному их обдирать, то отряд будет ужинать в завтрак! – ответил студент.

Какой-то шорох послышался в кустах неподалеку, хотя ветра не было. Николай Григорьевич прислушался и повернул голову на звук. Остальные не придали шуму значения и продолжали заниматься своими делами.

А шум все усиливался, перейдя в треск. Появилось ощущение, что некто ломится сквозь кусты.

– Тихо всем! – грозно прошептал начальник и потянулся за ружьем.

Если кто и не понял – в чем дело, то услышав шепот шефа, тут же бросил свои дела. Волнухин даже отложил топор, которым замахнулся было на очередное полено. Треск ломаемых сучьев слышался особенно отчетливо во внезапно наступившей тишине. И тут на поляну вышел здоровенный олень. Он появился сразу во всей красе. Большие ветвистые мохнатые рога, гладкая блестящая коричневая шерсть на мерно вздымающихся боках, огромные глаза, изумленно рассматривавшие людей… С минуту геологи и олень неподвижно смотрели друг на друга. Щелчок взводимых курков на ружье у шефа разорвал тишину и все разом опомнились. Олень шуганул в кусты, начальник влепил вдогонку из двух стволов и рванул вслед за ним, остальные бестолково заметались по полянке, разыскивая в ворохе вещей свои ружья и пулевые патроны.

– Григорьич-то, с утиной дробью побежал… Уйдет олешка… – Причитал Петрович, раскидывая шмотье по траве. – Где ж они, черт побери… Специально ведь пулевые всю дорогу под рукой держал, а тут скинул патронташ…

– Олень – не дурак, пришел, посмотрел, да и рванул отсюда, – филосовски заметил Волнухин, он уже успокоился и вновь принялся за дрова.

– Раз сразу не попал, все – повторных выстрелов ждать никто не будет. Разве его теперь по кустам догонишь? Тем более с утиной дробью? – поддержал Петрович. Он тоже успокоился, поскольку так и не нашел своих патронов, а скакать по ивняку с пустыми руками считал совершенно бесполезным занятием.

И отряд занялся своими повседневными делами. Как будто и не было перспективной оленятины. Впрочем, то Игорь, то Петрович периодически замирали и вслушивались в тишину – не раздаются ли выстрелы? Ведь начальник все еще гонял по острову убежавшее мясо. Ну а я с Волнухиным – ставил палатки, дело ответсвенное – как-никак четыре дня жить на этом месте, потому было уже не до оленя.

Через полчаса, а то и через час – кто ж считал, далеко – на другом конце острова, раздался выстрел, за ним другой, третий… И пошла пальба подряд не то пять, не то шесть хлопков.

– Есть олешка, – проговорил Петрович, к этому моменту уже полностью разгрузивший свою казанку.

– Своими ногами лень возвращаться, вот и лупит, небось, чтоб мы за ним подъехали, а олешка уже где-нить по лесу гуляет – пробормотал Волнухин, натягивая очередную палаточную веревку.

– Куда тянешь? Отпусти немного, смотри – палатка заваливается! – Это он продолжил олений разговор, на сей раз обращаясь ко мне.

Игорь, видимо, склонялся к точке зрения Петровича. Он даже бросил полуободранную утку и подошел вплотную к кустам, к той стороне – откуда раздавались выстрелы. Но в ответ услышал лишь тишину, изредка нарушаемую сопеньем Волнухина и звяканием алюминиевых палаточных стоек. Наконец, он не выдержал и подошел к пустой моторке, если не считать находившегося там Петровича.

– Заводи. – убедительно попросил он моториста.

– А че, собственно?

– Поехали, поехали. Раз начальник подзывал, значит нужно ехать.

– Ребята, подождите, и я с вами. Я тоже хочу на олешка посмотреть, это уже я сам вмешался в разгорающийся диспут, в котором двое, якобы дискутирующих между собой, на самом деле старались убедить молчавших. То есть – нас с Волнухиным.

– Если так ставится вопрос, то что вы без меня там делать будете? Волнухин, наконец определил свое отношение к прозвучавшим выстрелам, и тоже решил поучаствовать.

Щедрым жестом Петрович пригласил в лодку, дескать – заходи все, чего уж там…

– А может нам с собой топор взять? – вякнул было я, но тут же наткнулся на сердитые взгляды товарищей и смолк.

Если уж есть на свете самый верующий в приметы человек, то он обязательно – охотник, или рыбак. Все были на сто процентов уверены: взяв с собой топор для разделки мяса, почти наверняка этого мяса б не увидели…

Торопливо отвязав причальный провод, Волнухин отолкнул казанку от берега. Та медленно поплыла по течению, пока Петрович дергал стартерный шнур. После четвертого рывка мотор взвыл всеми своми двенадцатью с половиной лошадьми. Петрович убавил обороты, воткнул скорость и сразу повернул ручку газа до упора. Мы с Игорем, пристроившиеся на среднем сиденье, уцепились за борта, Волнухин сначала было севший на носовую часть, сполз на дно.

Скорость была приличной – все же четверо здоровых мужиков весили много меньше нашего оборудования, с учетом запасов еды и горючки. Дюралевая казанка слегка дрожала, рассекая мелкую рябь реки, то взлетая над поверхностью, наподобе скутера, то вновь зарываясь в воду.

Я первый увидел начальника, одиноко стоявшего на конце косы: его любимую куртку-энцефалитку защитного цвета не так-то легко было разглядеть на фоне точно таких же кустов.

Подъехали молча. Пока выбирались на берег, геологи обшарили глазами всю округу. Начальник тоже молча, с серьезным видом на лице, наблюдал за телодвижениями своих подчиненных.

Оленя не было. Во всяком случае – в пределах видимости, вплоть до кустов – абсолютно никаких следов, если не считать стежки на густой траве от сапог шефа – ровной цепочки, заканчивающейся им самим.

– Стало быть, убежал… – первым нарушил молчание Петрович.

– Ты кого имеешь ввиду? – спросил начальник.

– Имею ввиду оленя.

– Так бы сразу и сказал. Олень убежал, а я остался. Че ж теперь делать? – шеф с тем же непроницаемым видом продолжал стоять на берегу, совершенно не делая попыток сесть в лодку.

Волнухин первым сообразил, что шеф в очередной раз пытается всех разыграть, но сегодня у начальника ничего не вышло: – Ребята, ищите в тех кустах, а я за топором сгоняю…

– Экий ты, право, ничего от тебя не скроешь… – рассмеялся начальник Ладно, пойдем – покажу.

– Хорош! – с чувством выдохнул Петрович, раздвигая кусты и пожирая глазами распластанного в зарослях зверя.

Ухватив за ноги мы вчетвером потащили его на свободное от кустов пространство. Олень – ноша очень не удобная и тяжелая. А главное – постоянно норовит зацепиться своими рогами за ветви островной растительности.

Освежевывали тушу на травке. Брезента с собой не было, крупных деревьев, чтоб подвесить олешка – тоже не наблюдалось. А на земле – как мы не старались уберечь мясо, речной песок густо усыпал липкую свежатину. Не помогла даже шкура, подложенная под тушу взамен брезента.

Волнухин привез топор и ведра для мяса, когда олень был практически разделан: печень, сердце, язык – лежали отдельно, остальная требуха закопана в кустах, подальше от берега, а голая туша с рогами и копытами в фривольной позе возлежала на снятой шкуре.

– Еще немного, и он сиганул бы в воду, а у меня только утиная трешка оставалась, издали то уж точно не подбил бы – заканчивал свой рассказ начальник, пока все перекуривали, дожидаясь Волнухина с топором. – Вообщем, выпалил наудачу в упор, с обеих стволов сразу, и он упал… Вот и все, потом начал вверх стрелять…

– Стало быть, трешкой его завалил?

– Разумеется, чего в жизни не бывает… Кстати, олень – не такой уж и крепкий зверь… Вот – кабан, или медведь – да, тут без пуль делать нечего…

– А олешка то – колхозный…

– С чего ты взял? – дружно завопили все разом – дикий олень в глухой тайге. И людей здесь на триста верст в любую сторону…

– Тогда посмотрите сюда – я торжественно продемонстрировал собравшимся ухо оленя, в котором красовалась металлическая бляха с номером. На нее при разделке почему-то никто не обратил внимания.

– Если к вечеру припрутся оленеводы… – задумчиво пробормотал шеф, подсчитывая в уме оставшиеся бутылки со спиртом…

– Тогда понятно, почему этот олешка так смело на нас вышел… – сказал Волнухин – За весь сезон одного оленя встретили, да и тот домашний оказался…

1997

Тюменская буза

(история, со слов очевидцев: ненцев и русских)

В шестидесятые годы в Тюменской области случилось нечто из ряда вон выходящее: ханты, манси, ненцы и примкнувшие к ним другие малые народы и народности, заселяющие ямало-ненецкий и ханты-мансийский округа, подняли вооруженное восстание против Советской власти за отделение национальных округов из состава СССР.

Почему об этом событии не писала тогдашняя советская пресса – понятно, но что удивительно – ведь и зарубежные масс-медиа почти ничего не знают о данном эпизоде из жизни интернациональной империи.

А подоплека – проста и банальна. Еще при Сталине был взят курс на обязательное всеобщее среднее образование советского народа. В сороковых и пятидесятых годах чиновники Обл и Рай-ОНО, выполняя указания партии и Правительства, периодически (осенью) устраивали отлов несовершеннолетних представителей малых народностей для препровождения оных в интернаты, где и шло обучение всем наукам, при полном пансионе от советской власти.

Впрочем, где они могли отловить детишек? Правильно – только на факториях, в момент обмена аборигенами даров природы – рыбы и мяса – на порох, соль и водку. Поскольку в данной ситуации хозяин любого стойбища сам мог решить – отдать ли в текущем году детей в обучение или оставить при себе (всего-то делов: на смутный период придержать их в тундре – при стаде оленей), больших разногласий с властью у них не возникало. Но с развитием авиации, Советская власть лишила ненцев с хантами и этого права. Права – самим распоряжаться судьбой собственных детей.

Уже при Хрущеве каждый август-сентябрь поднимались в небо винтокрылые машины и собирали по тайге и тундре детский урожай. Было даже своего рода соцсоревнование – у какого района будет меньше прогульщиков. И был норматив – выше которого подниматься не рекомендовалось…

Скажут, вот неблагодарные! Государство о них заботится, обучает, одевает, кормит, а они…

А они, то есть аборигены, оказались мудрее чиновников из просветкульта. Видел я в Салехарде и Лабытнангах ненцев с полным средним образованием – они даже таблицу умножения знают!.. Местами. И буквы знают. Тоже не все, но расписываться в ведомости и деньги считать – умеют. А больше – ничего. Работы в поселках для них нет (кому такой работник нужен?), и сменить в тундре родителей, чтоб пасти оленей или ловить рыбу – они не могут, ибо не учат в школах навыкам выживания в тундре зимой. Да и летом – тоже не учат.

По социальному статусу аборигены со «средним» образованием занимают уровень – ниже местных бичей. Так кто из родителей пожелает такой участи своим детям? Так что страшнее для ненца, манси, ханта – водка или «среднее образование» по советски? Зачем нужны резервации, геноцид и прочие ужасы, если вот он цивилизованный и внешне благопристойный путь – беремся обучать детей и… уже через поколение нация вырождается.

У малых народностей до сих пор сильно развиты родо-племенные отношения с единственным несущественым отличием: вождя племени они негласно называют князем, хотя – какой он князь? Скорее – просто заимствовали этот термин из русского лексикона, не поняв всего смыслового значения. Ну да, не важно.

Глубокой осенью, после поголовного очищения всех стойбищ от детей, князья кинули клич и собрали довольно приличное войско из добровольцев, которое и встало лагерем под Салехардом – столицей Ямало-Ненецкого национального округа.

Требования были просты: отдать детей и отделить округ от СССР (впрочем, некоторые очевидцы утверждают, что второй лозунг возник лишь в ходе проведения дознания по делу о вооруженных беспорядках, а первоначально ни о каком отделении не было и речи).

Местная власть, в лице Крайкома партии, поначалу выставила имеющиеся под рукой взводы из внутренних войск, что охраняли окрестные лагеря. Но после первых же выстрелов с обеих сторон вохровцы поспешили покинуть поле боя – аборигенов было много больше и стреляли они гораздо лучше, пусть и из дробовиков, которые на дальних дистанциях практически не опасны. А призывы к Москве – прислать надежные войска были бесполезны. То есть, Москва отреагировала сразу – ближайшие к Уралу части были подняты по тревоге, с танками и прочим боекомплектом – погружены в эшелоны и на полных парах отправлены в Лабытнанги.

Но беспорядки то в Салехарде, а это от железки по ту сторону Оби. Моста нет, лед уже встал (то есть – на лодке плыть уже нельзя), но человека или танк – еще не держит. И ледоколы после закрытия навигации – откочевали в более теплый Мурманск на зимовку. К сожалению (или к счастью) у аборигенов не было лидера, способного поднять народ на штурм города, а то б… А что было бы? Ну забрали б они своих детей из детдомов, предположим – сожгли б РОНО, Крайком… а дальше?

На второй или третий день противостояния у кого-то из Крайкома (а может и у тех, кто чином поменьше, но посообразительнее) мелькнула шальная мысль – выкатить нападающим все запасы спиртного, что перед закрытием навигации привезла последняя «пьяная баржа». После консультаций с Москвой – эта акция получила «добро» самого Никиты Сергеевича.

Так и сделали, а по утру собрали нападавших чуть теплыми и сразу в дознавательные органы – следствие проводить. Правда, кое-кто не купился на дармовую выпивку и просто слинял, бросив пьяных товарищей. Таких не преследовали – правосудию и без них хватало работы.

А что же дети? А ничего, вертолеты летали и в семидесятых, и в восьмидесятых. Геологи знают – как сложно арендовать вертолет в конце августа, начале сентября – аккурат к завершению полевого сезона. Единственное утешение – может быть после перестройки полеты «школьных» вертолетов стало некому спонсировать? Не знаю…