Текст книги "Прошлогодняя синева"

Автор книги: Всеволод Курдюмов

 
Ты сравни кисти рук, посмотри, —
Мои стали прозрачней и тоньше!
Я бежала к тебе, к колибри;
Не догнали меня бы и гончей.
 
 
Ты меня поцелуй без стыда. —
Твое зеркало буду ручное.
Захочу – затанцует звезда,
Рождество будет ранней весною.
 
 
Нам на счастье огарок зажгут
В скорлупе (если хочешь – на пробке).
Но я знаю, где шелковый жгут —
Я пребуду влюбленный, но робкий.
 
 
Ты ударишь – сломаюсь звеня;
От меня уже нет и помину.
Знаешь, – ты выбросила в корзину
Письма мужа – и меня.
 

Июль 1912

 
Меня застрелят из-за березы,
Наверное, без секундантов и врача.
Так перервутся метаморфозы.
Но если кровь красна и горяча,
Что есть красивей запылавшей розы
На белой рубашке – у левого плеча.
 

Рождество 1912

С. А. Д.

 
Пусть ласково мне вешний воздух
На сердце шепчет ворожбу —
Ведь нехотя читал я в звездах
Любви извечную судьбу.
 
 
Перелистав у пыльных полок
Фольянтов желтые листы,
Всегда и всем седой астролог
Дает разлучные цветы.
 
 
Лицо мне опалили весны
И сердце вправили в пращу,
Но ожидай, и в високосный,
В желанный год – я навещу.
 
 
Мой черный плащ, мой плащ разлуки,
Обоих нас оденет в ночь;
Но зацелованные руки
Опять приказывают: прочь!..
 
 
Всегда и всем седой астролог
Дает разлучные цветы;
Любящих путь уныл и долог,
И дней заржавлены щиты,
Но упадет звезды осколок,
И будет день, и будешь ты.
 

 
Мы – лезвия скрещенных шпаг —
Вовлечены опять во встречу;
Я на твоем чекане мечу
Победоносно мой зигзаг.
 
 
Зажгла безумие мое
Твоих касаний злая ласка,
Что взоры девушек Дамаска,
Дамасской стали острие.
 
 
Клянуся именем звезды,
Мои удары непреложны:
Багрися кровью, прячься в ножны —
Моей не смоешь борозды…
 
 
Пройдут часы былых отваг,
Мы заржавеем в лавках рынка,
Мы не забудем поединка,
Мы, лезвия скрещенных шпаг.
 

 
Я считаю хвосты горностаев,
Но боюсь на тебя я взглянуть;
Верно, радость, так быстро растаяв,
Не расплавила серую ртуть.
 
 
Верно, клятвы звеневшего вальса
Отзвенели на сердце твоем.
О, рассмейся, прощая, и сжалься. —
В сердце новой отравы нальем.
 
 
Мы утонем в прощающем смехе,
Нас сразившую руку хваля.
О весны долгожданной доспехи
Пусть расколется щит Февраля!
 

 
После радуг фейерверка
К будним встречам не влечет.
Всем моим обетам сверка,
Всем ракетам – счет.
 
 
Если полдень одинаков
С полднем догоревших дней, —
Ну, искать краснее маков,
Глаз манящей и синей.
 
 
Если встречен прежней лаской
Долгожданный мой приезд —
Ну, искать под новой маской
Заневещенных невест.
 
 
Мы любились круглый месяц,
Двадцать девять жгли шутих.
Мы сбежали много лестниц
И замкнули строго стих.
 

Февраль 1912

 
Деньги есть – поскорее разменивай!
Для чего? – неуместный вопрос.
Чтобы ласково к шали сиреневой
Приколоть мне полуденных роз.
 
 
О, не будь же расчетливым немчиком,
Не тужи. – Кошелек будет пуст, —
Отплачу ослепительным жемчугом
Никогда не целованных уст.
 

Февраль 1912

 
Не будет с сердцем сладу —
Ему пылать на сотне вертелов,
Если забудет переулок Эртелев
И шелковую Аду.
>>
 
 
Где платье шелка, как уйти из плену,
От шелестящего укрыться шелка
И, замечая новую измену,
Не умереть, когда мою шатлену
Увозит прочь, не знаю чья, двуколка?
 
 
Не умереть. Куда ж себя я дену,
Поклонник платонического толка,
Когда цветы нельзя кидать на сцену
(Где платье шелка) —?
 
 
Со мной поспорит, знаю, богомолка,
Но если мне в вине пить только пену.
Не лучше ль, шелковая, втихомолку,
Как некий гладиатор на арену —
Упасть, у кисти открывая вену,
Где платье шелка —?
 

Ноябрь 1912

 
He захмеленный бранной славой,
Плетусь один в пыли когорт.
Мой старый щит, постыдно ржавый,
Ударом копий не истерт.
 
 
Бойца венчают лавром войны,
При громком стуке костылей,
А я вернулся снова стройный,
Еще покорней и смуглей.
 
 
Ведь я, видав, как мой товарищ
Испещрен летописью ран,
Бежал, бледнея, мглы пожарищ
И клал на щеки слой румян.
 
 
Когда, с победным кличем рога,
У храма склонят знамена,
Меня у отчего порога
Заколет верная жена.
 

Апрель 1912

 
В двузвездье глаз твоих ласкающе гляжу,
Давно любимый стих – твое шепчу я имя,
И меж желаньями твоими и моими
Любовь заборонила тщетную межу.
 
 
Но ирисом твои ль венки перевяжу
Потом, осеннею порой, в вечернем дыме?
Когда запорошат тебя снегами злыми,
Предамся ли я, опечаленный, ножу?
 
 
Все, что завещано, доверчиво настанет,
Но не прочтен еще пергамент звездных карт,
Где взвешенных страстей начерчены орбиты.
 
 
Уходит прочь, кто так сегодня больно ранит,
Но я пою беспечно, беспечальный бард,
Веление судеб, – что мы сегодня слиты.
 

Декабрь 1911

 
Я ведь шалый, маленький,
И к тому ж отважный.
На лесной проталинке
Домик мой бумажный.
 
 
Светлым клеем склеенный,
Он хорош без башен.
В нем, мукой осеянный,
Я и лют и страшен.
 
 
Я зубами щелкаю,
Брови в жженой пробке.
Белочки под елкою
Спуганы и робки.
 
 
Домик зашатается,
Когда станет топко.
Знаю – все смывается.
И мука, и пробка.
 

 
Снегом дверь заложена
Не уйти из дому.
Сердце потревожено —
Больно молодому.
 
 
Я зубами щелкаю,
Потому – морозно.
Белочки под елкою
Разбежались розно.
 
 
Домик не шатается,
Заснежило тропку.
Что же не смывается
Ни мука, ни пробка?
 

Декабрь 1911

 
Угодный воле Дровосека,
Под топором ты не отник,
Мой заповеданный, до века
Неоскудеющий двойник.
 
 
Когда невесте я маячу,
Предупредив ночную тишь,
Ты, уготованный безбрачью,
Своей тонзурою слепишь.
 
 
Где мне вино, – там, знаю, черствый
Ты с голубями делишь хлеб.
Пощады нет, как ни потворствуй,
Пока в разгуле не ослеп.
 
 
Но благодатью, может статься,
Лозовый посох зацветет, —
Сорвешь руками святотатца
Ты набухающий приплод.
 
 
Обманешь светлыми очами,
Не дав лампады мне возжечь,
Наиздеваешься ночами
Прикосновеньем смуглых плеч…
 
 
Расправив в зелени побегов
Шипы таимые, гряди!
Приветствую, и щит Олегов
Мне пригвождается к груди.
 

Ноябрь 1912

 
Я полюбил твой белый страус
На зыбкой пряже лунных клякс:
Затем, что в безуханный хаос
Ты брызгала опопонакс.
 
 
Затмила дочерей вельможей
– Наследье синеватых жил —
Своей напудренною кожей
Без геральдических белил.
 
 
Несуществующих династий
Влача фамильный горностай,
Кружи же кружевом ненастий
И закружившею – растай.
 
 
Сейчас мечта скупа на ретушь:
Гася бенгальские огни,
Меня захлестывает ветошь —
Неподмалеванные дни.
 

 
Кто ищет падших ангелов – находит женщин,
С глазами ангела, с увядшей розой рта,
И так же лоб змеею черною увенчан,
Но речь, но только речь, так жалко несвята.
 
 
Послушный карандаш на опаленных веках
Рисует повести – таких ли душных встреч,
Как душны ароматы купленных в аптеках
Грошовых ладанов моих курильных свеч? —
 
 
Все – ложь, и повесть встреч отмоется кольдкремом.
Искавший – проходи, рыдая вслед: не та,
Солгавшая: под черных кос змеистым шлемом
С глазами ангела, – лишь женщины уста.
 

1912

М.А. Пергамент

 
Расплещите улыбки, рассыпьте
Белый лотос на жадный партер,
Вы, царившая в знойном Египте
Лунной поступью сонных гетер.
 
 
Пусть обманщик на черной триреме
В знак утраты развил паруса. —
Золотя побежденное время,
Ржаво-медная вьется коса.
 
 
Ожила на подмостках театра,
И залечен укус на груди…
У подъезда (пароль «Клеопатра»)
Неужели ответ – «уходи»?
 

 
Опять фарфорового опечалишь,
Ужалишь стаями досадных ос; —
Никто, как я, не любит эту залежь,
Да, залежь золота тяжелых кос.
И этого не знаешь – ты одна лишь.
 
 
Не грудь, конечно, – узкие ладони
И пальцы (жаль, их пять, не семь, не шесть)
Для поцелуя медленной агонии
Всегда желанны мне, и не исчесть
Желаний за желаньями в погоне.
 
 
К любви жестоким приобщен обрядом,
Я цепенею, брошенный в тиски,
Но ты твоей улыбки чуждым ладом
Не одаришь фарфоровой тоски,
Любви нашептанной стеклянным взглядом.
 

 
У меня в сердце новый норов,
В сердце бледная грусть залегла;
Бледнее, чем лица актеров,
Потерявших свои зеркала.
 
 
Ревностью, конечно, измучен,
Я удавил больную любовь.
Мне безразличен скрип уключин,
В лодке от меня уплывшей вновь.
 
 
«Все страны обойди, объезди. —
Золоторуннее не найдешь».
Верно, вечерние созвездья
Мне навязывали эту ложь.
 
 
Но любовь моя не привыкла,
Что не допито ее вино. —
Клеопатры моего цикла.
Догорело рыжее руно.
 

Май-июнь 1912, Лебедин

Палладе Богдановой-Бельской

 
Обожги в последний раз,
Как обугленным железом,
Глаз, миндалевидных глаз,
Семитическим разрезом.
 
 
В барельефах старых ваз
Мы угаданы: ведь завтра
Двинут кормы на Кавказ
К новым ласкам аргонавта.
 
 
Много сказок, кроме нас,
В давних свитках время стерло.
Уст оправленный алмаз,
Как в стекло, вонзай же в горло! —
 
 
Окровавится атлас,
Будет душно в красных сводах.
Жалом глаз, за долгий отдых,
Обожги в последний раз.
 

Апрель 1912

 
Звезда мне рассекла сердце…
 

М.А. Кузмин

 
Поторопись, уверенный анатом.
Забота ль нам, что скальпель слишком туп. —
Не может сердце снова стать пернатым,
Рассечено рассеченным гранатом
Таких немыслимо-кровавых губ.
 
 
Еще живет, и каждый жизнен атом. —
Не надо этих любопытных луп,
Что вену тонкую являют нам – канатом.
Поторопись! —
 
 
Нам суждено (сегодня, здесь женатым)
Исторгнуть кровь: – на месте сладких круп
Приятный дар неведомым пенатам.
Вот – сердце. Кровь так жертвенно красна там.
Сегодня бьется – завтра будет труп…
Поторопись!
 

Январь 1913

 
Закат уснул в твоих ресницах,
На плечи бросив конфетти,
И шепчет мне, как в небылицах:
Венков в любви не расплести.
 
 
Да, я в плену венков бумажных,
Колец истертого стекла,
И в сети слов, как я, продажных,
Меня покорность завлекла.
 
 
И будет боль, и будут вздохи,
Но я, притворщик, не умру:
Ведь не впервые только крохи
Достанутся мне на пиру.
 
 
Друзьями я давно потерян,
И мной потеряны друзья.
На старый благовест вечерен
Не поведет меня стезя.
 
 
Венки любви одни не меркнут,
Одно я знаю: не уйти
Ни от тебя, кем я отвергнут,
Ни от закатных конфетти.
 

Декабрь 1911

 
К тебе, первопрестольная,
Я умирающий в пути,
Прости измены вольные,
Как и невольные прости!
 
 
Другие дарят радостью, —
Уготовавшую же крест,
С молитвословной сладостью,
Зову невестою невест.
 
 
Как все благие воины,
Дорогой в Иерусалим,
И я не ем убоины,
И хлеб мой не солим.
 
 
Вручи ж ключи привратницы,
И, позволяя изойти
Свечой Страстною Пятницы,
Первопрестольная – прости?
 

Сентябрь 1912

 
Моя принцесса, обещающе другому
Вы улыбнулись, помню. Вспомните – вчера.
Стихами я когда-то наполнял альбомы;
Они забыты. Грусть вечерняя истомы
Давно меня гнетет, так утренне-остра.
 
 
Кто чародей, откуда пробирались гномы,
Что вас похитили, – скажите мне. Пора, —
Я увенчаю миртами любви фантомы,
Моя принцесса.
 
 
Без вас ненужно розовели вечера;
Мы встретились, ушли, одной мечтой влекомы,
И сердце пленное – зеркальней серебра.
Отражены навеки в нем бровей изломы,
Лукавый смех и в шляпке розовой соломы
Моя принцесса.
 

Декабрь 1911

 
«Я – доверчивый, сладкий и вкрадчивый,
Словно брат, словно друг. Ни казнить,
Ни забыть, ни прогнать. – Укорачивай
Нас связавшую, беглую нить»…
 
 
Нет, не верь. Ведь фальшивой певучестью
Порошу я подпольную страсть.
Не знакомая с дольнею участью,
Ты поможешь мне ласки украсть.
 
 
Я глазами стеклянными, близкими
Загляну за последний порог.
Будут травы шуршать василисками,
Увядать на распутье дорог.
 
 
Ведь не все же заснежено вишеньем —
Зацветает и горький миндаль.
Ты не знаешь, как долго мы дышим им,
Целуяся через вуаль.
 

Апрель 1912

 
Воска ожившие слепки
В белой пене рукавов;
В кольцах-звездах, – нежны, цепки,
В кольцах-звездах ждут волхвов. —
 
 
Пусть прочтут в созвездье новом,
В кольцах-звездах свой удел:
Кто под бархатным альковом
Будет гостем, будет смел.
 
 
Кто, забыв о звездном небе,
Твой избранник, звездный вор,
Гордо бросит, зная жребий,
Кольца-звезды на ковер.
 

Март 1912

Лере

 
Старые тетради снова перелистываю,
Старые тетради снова мне близки.
Бросил ирис аметистовые
Лепестки.
Разметал, лиловый, вслед нам,
Увядая, лепестки.
Заиграл тенями бледными
У твоей руки,
Над мечтами неизведанными
Простирая лепестки.
Злая грусть охватит снова,
Хоть любовь мертва,
Хоть и ирисы лиловые —
Лишь слова.
Я любовью сердце сковываю,
А любовь – мертва.
 

Октябрь 1911

 
Рисуя клинопись былого
На усыпальнице скорбей,
Я жду конца во славу слова;
Вот грудь раскрытая – разбей.
 
 
Я шел блудницею, бесстыдно,
Для новых слов межою строк,
Но даже мне, слепому, видно,
Я – не ниспосланный пророк.
 
 
От слов моих на старой язве
Не нарастет живая плоть,
И прокаженный скажет:
«Разве Зерно водою размолоть?»
 
 
Я шел в Москву, как Самозванец.
Прияла пепел мой Москва,
И только тусклым взором пьяниц
Гляделися мои слова.
 

Апрель 1912

 
Вечер в ящик спрятал краски,
Напустил чернил.
Приласкайся без опаски,
Будь постыл ты мне иль мил.
 
 
В ночи бархатных хоромах
Слышен звонко сердца стук.
Нет знакомых, незнакомых,
Канет недруг – станет друг.
 
 
Днем пускай точил я стрелы,
Мазал воском тетиву. —
Брошу стрелы. Ночь приспела.
Я опять тебя зову.
 
 
Что расковано любовью, —
Я опять могу сковать…
Щеки ты натер морковью —
Сладко будет целовать.
 
 
Арлекин, устал немножко? —
Ну, тогда домой пойдем.
Коломбины вот окошко,
Вот дорожка, вот и дом.
 
 
Я сыграю на гитаре,
Арлекин, ты будешь петь.
Не дивитесь странной паре,
Золотом ведь стала медь.
 

 
Пусть кружит луну-сластену,
Тучек розовый гарем, —
Я, немотой ночи нем,
Коломбин моих не трону.
 
 
Словно каждая бывала
Одуванчик – только дунь…
Было тридцать – стало мало:
Скоро кончится июнь.
 
 
Прост ведь месяцеворот:
Нету старых – тридцать новых
Тридцать первая ведет
В свежеглаженных обновах.
 
 
Потеряли и вернули
Без особой ворожбы.
Коломбины, что грибы, —
Подожди, дожди в июле!
 

Вере Гартевельд

 
Полюбился, не забылся
Профиль милого лица.
Ах, Пьеро, теперь не лето —
На руке Пьеретты нету
Обручального кольца.
 
 
Влажных губ запретный кубок
Скуп на терпкое вино;
Глуп Пьеро – в любовной мене
Он, пестро рассыпав звенья,
Утерял одно звено.
 
 
Без дурмана трав отравлен,
Черный саван приготовь, —
Долго блекнет позолота
На сафьяне переплета
Книги, названной «Любовь».
 

 
Вся в росе, в росе – застенчивая,
Как жемчужины в косе.
Тихо бубном я побренчиваю
Коломбининой красе.
 
 
Вся – печаль, и дали палевые
Золотят едва вуаль;
Я любви твоей вымаливаю,
А тебе меня не жаль.
 
 
Вся – мечта. Уста коралловые —
Мне запретная черта,
Сердце я всегда укалываю
У их алого куста.
 
 
Вся – змея, змея обманчивая.
Зацелованный – не я.
Я кончаю, я оканчиваю.
Коломбина – не моя.
 

1911–1912

ЛАМЕНТАЦИИ МОИ (Пг., 1914)

 
Я повторял: «Радуга! Радуга!»,
Догадываясь, что это ты;
Трапезой мне лесная ягода,
И теперь мои губы святы,
Как старая у реки пагода,
У медленноводной Цзао-Ты.
 
 
Любви моей и следа зверева
Боишься! Легла на берегу
И нейдешь вить гнезда у дерева,
Где я давно тебя стерегу.
Лотосы рвешь – не разуверивай —
И подаришь моему врагу.
 

 
Давно ты не писала – очень,
И снегом северной зимы
Мой плащ Ромео оторочен,
И губ не сложишь в слово «мы».
 
 
А губы знали, губы пели
Ночную песню камыша
И пили, вод не колыша,
Из вешней, тающей купели.
 
 
Но скоро ль ты меня найдешь;
Мне принесешь вина и хлеба
Теперь – когда большое небо
Сентябрьский смывает дождь?
 

 
Вечером рассыплет злато солнце;
Вечером ко мне пришла ты, солнце!
 
 
Загляну я в небо ночи – звезды,
Загляну тебе я в очи – звезды.
 
 
Нашей песней мы разбудим месяц,
В нашей песне мы забудем месяц.
 
 
Стоит тоже помнить месяц! —
Разыщи его при солнце!
Разгляди при нем-ка звезды!
 
 
А вот ты! – Раскроешь губы – месяц
Так и светит; рассмеешься – солнце
Жжет, а глаз ведь не зажмурить – звезды.
 

 
Много писем с русской маркой
Здесь в окне.
Вейте, ветры, ворон, каркай —
Все не мне!
 
 
Я печаль, как бусы, нижу:
В день – одна.
Эту даму ненавижу
У окна.
 
 
«Вы виновнее виновниц,
Вы – вот здесь!
О бесплодной из смоковниц
Притча есть!»
 

 
Кротко и ласково девушка
Выпила радость мою,
Ветер, лицо мое режущий,
На море кружит ладью.
 
 
Ринул в закатное полымя,
Там, где кончалась вода;
Надвое бурей расколоты,
Там умирают суда.
 
 
Но, высекаемо гр омами,
По морю Имя ведет. —
Смогут ли жадные омуты
Нас заплести в хоровод?
 
 
Нет! – Повстречаются пристани;
Паруса я не сверну,
Взоры вперяю лишь пристальней
В синюю я глубину.
 
 
Кормщики плавали, видели
Страны и звезды в пути…
В синем, синеющем – гибели
Не увидать, не найти!
 

 
Ты ли любишь меня, милый друг,
Или только играешь игру?
Разве месяц светлей твоих рук
Поутру?
 
 
Разве ландыши не говорят:
«Ведь гирляндами мы обернем,
Зацелуем твой белый наряд
Ясным днем?»
 
 
Колокольчик журчит под дугой…
Ах, не стал ли тебе он знаком?
– Приезжает, милует другой
Вечерком!..
 
 
Не любовь – а цыганский романс.
Огневым не поверишь очам —
Неоканчиваемый пасьянс
По ночам.
 

«…и прощаю Вас…»

(Из дорогого письма)

 
Мы вошли в аллею вязовую,
А она большая.
Вы сказали: «Я наказываю
И прощаю».
 
 
«И прощаю», – эхо медленное
Повторило сбоку.
В эту ночь серебряную
Не прочесть упрека:
Прячу я лицо обветренное,
Прячу я глубоко.
 
 
Только перевязь развязываю,
Возвращаю —
Мы прошли аллею вязовую,
А она большая.
 

Мюнхен, 1913

 
Ты вернись, мой стих, вернись, да поскорей, – не жди!
Хорошо ли тебе было не в моей груди?
 
 
Ниже чайки над волною, выше стрел паря,
Ты родимые ль в разлуке облетел моря?
 
 
Ранним утром постучался ли в окно крылом?
О моем веселье пел ли, о давно былом?
 
 
Иль, как я, нигде ты не был, не видал земель,
Не припал к окошку милой, где увялый хмель?
 
 
Все в углу сидел и жался, как больной паук;
Почему же не остался ты со мною, друг?
 

 
Вырывать мои признанья
Легче лепестков ромашки:
У лепестков ведь надвое гаданье,
Ответ ведь может выпасть тяжкий.
 
 
А меня, когда ни спросишь,
Все «люблю», и нет иного.
Но ты, не раз сорвав, не раз и бросишь
Его – оно тебе не ново.
 

 
Тревожные настали дни:
Ее Величеству корона
И наша верность не сродни.
Кому ж теперь мы оборона?
О, паладины, – мы одни.
Пускай страну затопит Рона:
Без королевы – нет урона!
 
 
Ей сад король-сосед дарил,
И зарубежный зверь треглавый
Со старых башенных перил
Шесть глаз, озленных нашей славой,
В Ее Величество вперил:
«Цветами залит сад, как лавой, —
Среди цветов на лодке плавай!»
 
 
Но мы печалимся о Ней…
Отвергни дар, цветов не трогай:
Не знаем колдовства черней,
Чем в этой лилии желторогой.
Цветы – в полях! Седлать коней!
Поля цветут с молитвой строгой.
Король уйдет своей дорогой.
 

 
О милый промежуток между глаз,
И между письмами – такой немилый!
От первого моя любовь зажглась,
А от второго, Бог меня помилуй!
 
 
Перевязал я письма от тебя
Все на смерть, на смерть – лентой алой,
И не грушу, что пишешь не любя:
О, не люби, но вспоминай и жалуй.
 

 
Стебли фонтанов откинулись к северу,
Словно попутные мне – вдалеке
Влажно расплещутся – веером к вееру
Страусовому в холодной руке…
 
 
Как обуздаю болтливое сердце я?
Если любимую я призову,
Может – обидится, может – рассердится:
Встреча покажется ей rendez-vous.
 

 
Белы голуби на паперти.
– Сизый будет взаперти!
 
 
Так мутна вода из желоба
И совсем не голуба:
 
 
Не от мелу, не от извести —
Верно, яд – их извести.
 
 
Я-то шел к кресту Господнему —
Голубь бьется… Подниму,
 
 
Сберегу тебя не попусту:
Нужен будешь по посту.
 
 
Будет ярмарка на площади,
Где молил ты: «Пощади!»
 
 
Вынимать учись до сумерок
Лотерейный нумерок.
 
 
Яркий шарф за сольдо нищего,
А Марии – ничего!
 

 
Пьет синий ирис воду вазы,
Ей оставляя горький вкус.
Мы поцелуями ни разу
Не закрепили наш союз.
Я все твой мальчик синеглазый,
И ты укутана в бурнус;
Но ирис выпьет воду вазы.
 

 
Из тех встреч надо вычесть две:
Тоскуя по Вашем
Ирисовом Величестве,
Все сердце отдашь им,
Поцелуи Флоренции,
Что в губах несу я;
Но в такой аудиенции
Я совсем пасую!
 
 
Кем же это поведено,
И злодеи где те? —
Чтобы вдруг – камер-фрейлина
При тет-а-тете…
Иди, иди, прощелкивай
Паркет до порога!
Лучшей покрою – шелковой —
Скатертью дорогу.
 

 
Он попросил моей руки…
Какую – эту или эту —
Отдам я моему поэту?
Ведь право обе – голубки.
Ах, что я… Ведь согласья нету:
Не станут платья мне узки,
Любовь схоронят неотпетой.
Не дам ни этой и ни этой!
 

 
Я в благовесте завечерелась;
Не затопи же в своей судьбе.
Кто в снежно-белое приоделась,
Та не тебе.
 
 
Выискивай для себя иную,
С кем обменяешь свое кольцо;
Только – оставив, только – минуя
Мое крыльцо.
 
 
Подругой мне назваться не жребий.
О заневестившейся забудь,
И в послез вез дном, ослепшем небе
Дай затонуть!
 

 
Я люблю цветов цветенье,
Там, где в яблонях сады.
От стыдливого сплетенья
Будут щедрые плоды.
 
 
Но с любви смолистых яблонь
Брать примера не вели:
В нас до шепота ослаблен
Голос ласковой земли.
 
 
Звезды разные над нами,
В звездах русские моря —
У тебя ж еще волнами
Замывается заря.
 
 
Только перстнем аметистным
В то же время – я и ты
Запечатываем письма —
Наши робкие цветы.
 

 
Но нелегко сказать уже «конец»,
Не знав, глаза твои какого цвета,
Поверив – мой воркующий гонец
Не перешлет уже ответа.
 
 
Ни под одним крестом мне не зарыть
Воспоминаний о любви недавней.
Останьтесь! Навсегда могу закрыть
Еще распахнутые ставни.