Текст книги "Две жертвы"

Автор книги: Всеволод Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

V

Прошло еще нѣсколько мѣсяцевъ. Повидимому не было никакой перемѣны, только графъ вѣрно или самъ услышалъ гдѣ нибудь, или ему передали о неблагопріятныхъ толкахъ между сосѣдями. Онъ уговорилъ жену объѣздить съ нимъ нѣкоторыя изъ самыхъ почетныхъ семействъ. Она, конечно, согласилась: – его слово было для нея закономъ.

Но эти новыя знакомства не доставляли ей никакого удовольствія. Она была такъ далека отъ интересовъ, которыми жило это общество; она вся ушла въ свою внутреннюю жизнь, въ свое счастье. Какое ей было дѣло до чужой жизни, до пересудовъ и сплетенъ.

Однако, ея природная доброта и ласковость заставили ее ко всѣмъ отнестись какъ можно милѣе и любезнѣе. Ея сверкающая красота и молодость тоже должны были говорить въ ея пользу, должны были всѣхъ сразу расположить къ ней.

А между тѣмъ, несмотря на всю свою разсѣянность, она не могла не замѣтить странность въ обхожденіи съ нею. Ее принимали съ большимъ почетомъ, не знали куда усадить, чѣмъ угостить, но въ то-же время съ нею всѣмъ было какъ-то особенно неловко. Она подмѣтила нѣсколько странныхъ, непонятныхъ взглядовъ, разслышала нѣсколько, шопотомъ произнесенныхъ, фразъ, очевидно, относившихся къ ней и выражавшихъ не то какой-то ужасъ, не то сожалѣніе.

Чему ужасаться? Кого сожалѣть? Что все это значитъ?

Но, можетъ быть, ей только показалось. Во всякомъ случаѣ, она скоро позабыла и эти взгляды, и этотъ шопотъ.

Она приглашала новыхъ знакомыхъ къ себѣ въ Высокое, извинялась и придумывала предлоги, объясняя, почему до сихъ поръ не сдѣлала этого.

Ея приглашеніями поспѣшили воспользоваться. Въ мрачный лѣсной домъ нѣсколько разъ наѣзжали гости, нѣсколько пировъ задалъ графъ Михаилъ. И пиры эти отличались прежнимъ великолѣпіемъ, но веселья не было. Да и сама молодая хозяйка сильно скучала:

«Зачѣмъ все это? Къ чему этотъ шумъ, эта толкотня и хлопоты?»

Ей было жаль прежняго уединенія. Она боялась, что эти люди своимъ говоромъ, своимъ присутствіемъ разрушатъ блаженное очарованіе, въ которомъ она такъ долго находилась.

И она была права, – очарованіе начинало разрушаться, туманъ мало-по-малу разсѣявался.

Какъ это случилось? когда? въ чемъ собственно состояла перемѣна? Повидимому, все было по-старому. Графъ такъ-же любилъ, такъ-же ласкалъ ее, а между тѣмъ прежней жизни не стало. Ей не хотѣлось уже, какъ прежде, цѣлый день смѣяться или плакать отъ счастья. На нее нападала не то тоска, не то задумчивость. Она часто думала о томъ, что ее ожидаетъ. Скоро она будетъ матерью. Мысль эта, доставлявшая ей въ первое время такую радость, теперь какъ-будто иногда даже пугала ее. Графъ не разъ заставалъ ее, послѣ своихъ нѣсколько участившихся отлучекъ, въ слезахъ, съ опущенной головою.

– Милая, что съ тобой? – спрашивалъ онъ, беря ее за руки и нѣжно цѣлуя.

– Ничего, такъ, взгрустнулось! – отвѣчала она. – Гдѣ ты былъ? Ты такъ часто теперь уѣзжаешь изъ дому, я тебя совсѣмъ почти не вижу!

Она преувеличивала, она упрекала.

Онъ морщился и опять ссылался на обязанности.

Но, наконецъ, эти упреки стали раздражать его; онъ вдругъ заговорилъ съ ней такимъ тономъ, какого она прежде отъ него никогда не слыхала.

– Неужели ты думаешь, – говорилъ онъ:– что можно всю жизнь прожить, цѣлуясь и не отходя другъ отъ друга? И потомъ – твои слезы, твои упреки?.. Знай разъ навсегда, – я не люблю ни слезъ, ни упрековъ. Я люблю смѣхъ, улыбки, я полюбилъ тебя за твою улыбку, она такъ идетъ къ тебѣ. Посмотри!..

Онъ поднесъ къ ней зеркало.

– Да посмотри-же на себя: на что ты стала похожа?

Она видѣла въ стеклѣ свои заплаканные глаза, свое поблѣднѣвшее лицо, которое отъ слезъ, отъ блѣдности было еще прелестнѣе, передъ которымъ должно было стихнуть всякое раздраженіе. Но онъ продолжалъ:

– Я не люблю такихъ лицъ. Слезы тебя не красятъ, слезливая женщина… да, вѣдь, хуже этого быть ничего не можетъ! Смотри, берегись, Ганнуся, очнись во-время, не то тебѣ и впрямь придется заплакать!!

«Что это? Онъ уже грозитъ ей!»

Да, въ его голосѣ вдругъ прозвучало что-то, что-то злое, холодное, страшное!

Она съ ужасомъ взглянула на него.

«Онъ-ли это? Онъ-ли ея милый, ея добрый и ласковый!?»

Прежній, совсѣмъ было забытый страхъ ея къ нему вдругъ снова хватилъ ее за душу. Но это было одно мгновеніе: Онъ, повидимому, понялъ, что зашелъ немного далеко, и успокоилъ ее ласковымъ словомъ и поцѣлуями. И она улыбнулась ему, засмѣялась и прогнала свою тоску, свои неясные страхи.

Однако, ненадолго. Прошелъ день-другой – и опять неспокойна Ганнуся.

– Да что-же это съ тобой, наконецъ, сталось? – говорилъ ей мужъ.

– Сама не знаю, милый, сама понять не могу что со мною. Но только иной разъ такъ мнѣ тяжко, мнѣ кажется, что я умру скоро…

– Ну, знаешь ли, наконецъ-то я понялъ! это такъ, причуды, это бываетъ въ твоемъ положеніи… Подожди вотъ немного – и все пройдетъ, и все какъ рукой сниметъ…

Ждать приходилось недолго: у Ганнуси скоро родился здоровый мальчикъ. Новая жизнь началась для нея, новое чувство вспыхнуло въ ней и охватило ее разомъ. Она опять повеселѣла, она не могла наглядѣться на своего ребенка.

И графъ былъ очень доволенъ; онъ ужъ не слыхалъ упрековъ. Онъ могъ теперь, не стѣсняясь, уѣзжать изъ дому и долго не возвращаться: она такъ занята своимъ сыномъ, она почти не отходитъ отъ его колыбели.

Но онъ заблуждался. Новое чувство, какъ ни велико было оно, не отняло мѣста у стараго чувства въ сердцѣ Ганнуси. Она очень скоро замѣтила эти непривычныя, долгія отлучки. Болѣе того, она стала замѣчать многое, чего прежде совсѣмъ не замѣчала. Она начинала наблюдать, прислушиваться. Она сама еще не знала, что наблюдаетъ и къ чему прислушивается; но уже вся была на-сторожѣ, вся въ тревогѣ.

VI

Она вдругъ возненавидѣла этотъ странный мрачный домъ, еще такъ недавно казавшійся ей заколдованнымъ замкомъ, полнымъ самыхъ прелестныхъ и свѣтлыхъ видѣній. И въ то-же время ей захотѣлось, наконецъ, ознакомиться, какъ слѣдуетъ, съ этимъ домомъ, обойти всѣ закоулки.

Во время отсутствія мужа, когда ея новорожденный ребенокъ засыпалъ, а старшія дѣти весело играли съ няньками, она начинала свои изслѣдованія. Она бродила по длиннымъ корридорамъ, отворяла всѣ двери, всюду заглядывала. Но многія двери оказались запертыми на крѣпкіе замки. Она звала прислугу, спрашивала, что тутъ такое? Ей отвѣчали, что тутъ кладовыя, или ходы на обширные чердаки или ходы въ погреба.

– Отворите, я хочу взглянуть.

Но отворить было невозможно: ключи у его сіятельства. Мужъ возвращался. Она обращалась къ нему съ просьбой показать ей и кладовыя, и чердаки, и погреба, и подвалы. Онъ удивлялся, зачѣмъ ей это, что тамъ интереснаго.

– Въ погреба-то я тебя не пущу, ни за что не пущу, какъ ты тамъ хочешь. Смотрѣть въ нихъ совсѣмъ нечего. Старыя бочки съ виномъ для тебя не могутъ быть интересными, а сырость такая, что того и жди разболѣешься. Охъ, ужъ этотъ мнѣ домъ! кажется, и хорошо построенъ, а видно все-же какая-нибудь ошибка, или это донская вода дѣйствуетъ, что сырость такая завелась въ подвалахъ и погребахъ!..

– А все-же-таки мнѣ хотѣлось бы взглянуть. Пойдемъ, пожалуйста, покажи. А то, что-же это: хозяйка я, и не знаю устройства нашего дома.

Графъ качалъ головою и улыбался.

– Ну, а до сихъ поръ-то что-же не справлялась? ишь, вѣдь, когда спохватилась! Да пойдемъ, пожалуй, коли ужъ тебѣ такая охота. Въ подвалы и погреба, сказалъ, не сведу, а кладовыя и чердаки осмотримъ; это можно…

И они отправлялись нѣсколько разъ все осматривать. Графъ приказывалъ принести фонарь, самъ отпиралъ двери. Крѣпкіе замки звучно щелкали; потомъ раздавался скрипъ желѣзныхъ засововъ. Тяжелыя, дубовыя двери распахивались – и мгновенно охватывалъ графиню сырой, затхлый воздухъ. Свѣтъ фонаря озарялъ обширныя помѣщенія, въ которыхъ хранилось много всякаго добра.

Ганнуся все разглядывала и изумлялась. Чего только не было въ этихъ кладовыхъ и на этихъ чердакахъ! Тутъ и мѣха дорогіе, и вещи серебряныя, и много всякой всячины, и все-то такое красивое, дорогое…

– Милый мой, – говорила она:– такъ вотъ ты что тутъ подъ замками держишь, вотъ что отъ меня скрываешь! Не знала я, что ты такой скупой да жадный. Вотъ, вѣдь, чтобы женѣ хорошій подарокъ сдѣлать, а онъ подъ запоромъ все держитъ!

Графъ начиналъ смѣяться, такъ непринужденно и весело отшучивался; но въ то-же время поспѣшно выбиралъ какую-нибудь цѣнную вещь и дарилъ ее женѣ.

– На вотъ… на, отвяжись только, да отпусти душу на покаяніе. Ну, чего мы тутъ стоимъ! уйдемъ, пожалуйста, а то у меня уже першить въ горлѣ начинаетъ.

Они выходили. И опять съ визгомъ захлопывались дубовыя двери, и опять щелкали замки.

Ганнуся несла къ себѣ новый подарокъ. Мужъ шутилъ и смѣялся; а на сердцѣ у нея все-же было какъ-то неспокойно. Все ей казалось, что вокругъ нея есть какая-то тайна, какая-то мучительная, страшная тайна, что отъ нея всѣ что-то скрываютъ, а главное – онъ, онъ отъ нея что-то скрываетъ…

VII

Опять лѣто было въ полномъ разгарѣ; но уже не прежнее лѣто. Ни о чемъ прежнемъ не было и помину. Графъ уѣзжалъ изъ дому иногда дня на два, на три. Завелись у него дѣла какія-то, по крайней мѣрѣ, на вопросъ жены онъ всегда отвѣчалъ односложно:

– Дѣла, дѣла!!

Прежде она удовлетворялась такими отвѣтами; теперь она и хотѣла бы разспросить подробно, да уже знала, что съ мужемъ не сладишь; что коли онъ разъ замолчалъ, такъ ужъ ничего отъ него не добьешься.

– Какія дѣла?! Ишь ты, бабье любопытство! Ну что ты въ нашемъ мужскомъ дѣлѣ смыслишь! Ѣду – значитъ, нужно ѣхать. Вернусь, какъ только все справлю, привезу тебѣ обновку, а ты жди меня, за дѣтьми присматривай, да встрѣть меня веселѣй: такъ-то вотъ и ладно будетъ!

Онъ цѣловалъ, обнималъ ее. Но ей казалось, что это уже не прежніе поцѣлуи и ласки.

Онъ уѣзжалъ. Она оставалась одна со своею думой, со своими неясными подозрѣніями. Она часто сходила съ высокой террасы дома и бродила по густому парку, доходившему до самаго крутого донского берега. Этотъ паркъ влекъ ее теперь къ себѣ неудержимо. Она полюбила его тѣнь, его прохладу, его извилистыя дорожки. Ей казалось, что здѣсь, именно въ этомъ паркѣ, какой-нибудь нежданный голосъ откроетъ ей непонятную тайну, лишившую ее покоя. Но пока еще не прозвучалъ этотъ голосъ, она бродила погруженная въ свои мысли и тревожныя грезы. Бродила иногда, не сознавая гдѣ она, куда идетъ и сколько времени продолжается ея прогулка.

Въ особенности она любила этотъ паркъ вечеромъ послѣ солнечнаго заката, когда послѣдніе отблески зари постепенно блѣднѣли на верхушкахъ деревьевъ, когда мало-по-малу въ темнѣющей синевѣ небесной загорались одна за другой частыя звѣзды и вдругъ выбравшійся изъ-за лѣса полный мѣсяцъ озарялъ все своимъ тихимъ свѣтомъ и мѣнялъ очертанія предметовъ.

Тогда Ганнуся выходила на широкую аллею, по которой все ярче и ярче ложились серебряныя полосы, и спѣшила дальше и дальше, къ маленькой каменной бесѣдкѣ, выстроенной на уступѣ высокаго берега.

Отсюда передъ нею открывалась широкая картина. У самыхъ ногъ тихій Донъ катилъ свои волны, едва слышно плескавшіяся о берегъ. Дальше, на луговой сторонѣ, мелькали, покрытыя легкимъ туманомъ, безбрежныя поля, однообразіе которыхъ кой-гдѣ нарушалось далекими деревеньками и полосками лѣсовъ.

Ганнуся садилась на каменную скамью бесѣдки и отдавалась очарованію влажной ночи, и подолгу, подолгу глядѣла на звѣзды, глядѣла въ туманную даль и мечтала и плакала о невѣдомо почему потерянномъ счастьѣ, и отгоняла страшныя грезы о непонятныхъ грядущихъ бѣдахъ.

Но эти грезы не уходили. Съ каждымъ днемъ въ ней крѣпла увѣренность, что надъ нею должно стрястись что-то ужасное. И она вѣрила въ это предчувствіе души своей, и ждала съ сердечнымъ замираніемъ рокового удара.

Очнется она на мгновеніе, отгонитъ мрачныя грезы, и сама на себя дивится:

«Да что-же это такое? Изъ-за чего я такъ мучаюсь? Чего я жду? Откуда взялось все это? Ужъ не больна-ли я? Чего мнѣ бояться…и кого-же бояться? – его? – Вѣдь, это грѣхъ тяжкій, грѣхъ мой передъ нимъ. Это искушеніе, это навожденіе дьявольское!..»

Она твердо рѣшалась побѣдить въ себѣ глупые страхи и быть по прежнему счастливой и довольной. Но этой рѣшимости хватало не надолго. Странное предчувствіе не покидало ея, и бороться съ нимъ она не была въ силахъ.

И вотъ, въ одинъ изъ такихъ теплыхъ и лунныхъ вечеровъ, сидѣла она въ бесѣдкѣ, погруженная въ полузабытье, и не замѣчала какъ шло время, какъ приближался часъ поздній. Ей некуда было торопиться:– дѣти спали, мужъ съ утра уѣхалъ и сказалъ, что не вернется дня два, а, можетъ, и больше. Сидѣла она окруженная тишиною и даже дремота начинала ее охватывать, какъ вдругъ странные и нежданные звуки заставили ее очнуться. Она вздрогнула, поднялась съ каменной скамьи и стала чутко прислушиваться.

Что это? Подъ землею, подъ самой бесѣдкой, идетъ какой-то гулъ, будто раскаты грома. А потомъ еще страннѣе, еще непонятнѣе, будто гдѣ-то ржать кони. Но никогда еще въ жизни не слыхала она такого гулкаго ржанья.

Она оглядывалась во всѣ стороны. Кругомъ было достаточно свѣтло отъ луннаго сіянія, – ничего особеннаго не было видно. Знакомые кусты стояли неподвижно. Внизу тихо плескались серебристыя волны. На противоположномъ берегу тоже ни малѣйшаго движенія – вся природа спала.

Между тѣмъ странные звуки, и топотъ, и ржанье слышались всесильнѣе. Вотъ они еще и еще слышнѣе. Подземный гулъ вдругъ замеръ и смѣнился болѣе ясными звуками. Теперь уже не можетъ быть никакого сомнѣнія, слышится тихій говоръ человѣческихъ голосовъ, ржанье лошадей. Подъ самой бесѣдкой плеснула вода.

Уфъ!!

Что-то грузное будто упало въ рѣку и поплыло.

Ганнуся прижалась къ каменной колоннѣ, слегка наклонилась надъ высокими перилами, взглянула внизъ и увидала въ водѣ плывущую лошадь, вотъ еще другая, третья, десятокъ, больше десятка лошадей. Нѣсколько человѣкъ конюховъ купаютъ ихъ и моютъ, тихо переговариваясь между собою.

Она спряталась за колонну и ждала. Болѣе получаса слышался людской говоръ, храпъ и ржанье лошадей. Затѣмъ эти звуки опять смѣнились другими, то есть перешли съ чистаго воздуха подъ гулкіе подземные своды.

Ганнуся вышла изъ бесѣдки и направилась къ дому полная неудомѣнія:

«Здѣсь подземный ходъ, цѣлая галлерея, черезъ которую можно выводить лошадей къ рѣкѣ, а я не знала этого, никогда о томъ не слыхала, мужъ никогда ничего не говорилъ… И потомъ эти лошади? Какія это лошади?!»

Она очень любила лошадей и знала всѣхъ, бывшихъ у нихъ на конюшняхъ.

«Это не наши кони, – съ изумленіемъ думала она:– я ихъ хорошо разглядѣла. И потомъ, сколько ихъ! Какъ много! Что все это значитъ!?»

Ей стало такъ тяжело, такъ тоскливо.

«Вотъ… начинается! – подумала она:– тутъ тайна какая-то и все это неспроста!»

Но какъ-же узнать ей, что это значитъ?! Спросить мужа, спросить прислугу; но, вѣдь, если это тайна, никто ничего не скажетъ… скроютъ истину, только будутъ слѣдить за нею, только помѣшаютъ ей добраться до правды. Нѣтъ, она ни у кого ничего не спроситъ. Она ни слова не скажетъ мужу ни про коней этихъ, ни про подземную галлерею. Она только будетъ наблюдать, будетъ искать…

VIII

Она рѣшилась молчать и осторожно слѣдить, а между тѣмъ за нею самой уже слѣдили. Но это былъ не мужъ и не приставленный имъ шпіонъ.

Въ то время, какъ она, счастливая и отуманенная первой страстной любовью, пріѣхала въ Высокое и увидала своихъ маленькихъ пасынковъ, она замѣтила въ числѣ ихъ нянекъ старушку, которую называли Петровной. Обратила она на нее вниманіе потому, что эта Петровна была очень стара, очень безобразна и въ то-же время въ ея сморщенномъ, обвисшемъ лицѣ свѣтилось присутствіе чего-то особеннаго. Маленькіе черные глаза, несмотря на дряхлость и, вѣроятно, очень большіе годы старухи, глядѣли такъ зорко, такъ живо и останавливались на молодой новой хозяйкѣ съ пытливымъ вопросомъ.

Старушка постоянно жевала беззубымъ ртомъ и что-то шептала сама съ собою. Но что – разобрать было невозможно. При этомъ Ганнуся замѣтила, что Петровна особенно нѣжно обращается съ дѣтьми и что дѣти ее любятъ болѣе чѣмъ другихъ нянекъ.

Черезъ мѣсяцъ-другой вдругъ оказалось, что Петровны уже нѣтъ въ дѣтскихъ комнатахъ.

– Гдѣ она? спросила Ганнуся.

Ей отвѣтили, что Петровна захворала.

Она стала о ней навѣдываться. Петровна выздоровѣла, а все же ея нѣтъ въ дѣтскихъ. Графиня спросила мужа, отчего нѣтъ Петровны. Онъ отвѣтилъ, что она очень стара, что ей пора на покой.

Она не стала больше разспрашивать и скоро почти забыла Петровну: не до того ей тогда было.

Между тѣмъ, старушка время отъ времени попадалась ей на глаза въ какомъ-нибудь дальнемъ корридорѣ огромнаго дома или во дворѣ.

– Какъ поживаешь, Петровна, здорова ли? – ласково спрашивала она.

Старушка низко кланялась, жевала губами и шамкала.

– Спасибо, сударыня, спасибо на ласковомъ словѣ, живу вотъ, таскаю ноги, жду не дождусь, когда Господь приберетъ меня…

– И, что ты, полно, зачѣмъ умирать, поживешь еще! – съ тихой улыбкой говорила Ганнуся и проходила мимо.

А старушка долго еще стояла на мѣстѣ, глядѣла ей вслѣдъ своими черными, живыми глазками, – все съ тѣмъ-же вопросительнымъ выраженіемъ, и шептала что-то блѣдными, сморщенными губами.

Въ самое послѣднее время Ганнуся почему-то все чаще и чаще встрѣчалась съ Петровной. Не разъ замѣчала она ее и въ паркѣ, во время своихъ уединенныхъ прогулокъ: бродитъ себѣ старушка, шепчетъ; жуетъ, поглядываетъ. И вотъ уже нѣсколько разъ показалось графинѣ, что старушка какъ-будто даже ей что-то сказать хочетъ.

– Не надо-ли тебѣ чего, Петровна? не обидѣлъ ли тебя кто? – какъ-то спросила она ее:– скажи, не бойся.

– Нѣтъ, сударыня, нѣтъ. Кто меня обидитъ, чего мнѣ, старой, нужно, – ничего не нужно!

А сама глядитъ пристально и вопросительно.

Даже жутко стало Ганнусѣ, и она начала избѣгать встрѣчъ съ нею. А та какъ нарочно чуть не каждый день на глаза попадается.

Вотъ и теперь, въ то время какъ Ганнуся, смущенная и тоскливая, спѣшила отъ каменной бесѣдки вдоль по ярко озаренной луною аллеѣ, изъ темноты древесныхъ вѣтокъ мелькнула и стала передъ нею эта странная старушка. Она даже вздрогнула отъ неожиданности и испуга, и чуть не вскрикнула.

Старушка остановилась, низко кланяется, а потомъ взяла да и пошла рядомъ съ нею. Та спѣшитъ, а за нею и старушка поспѣваетъ.

– Чего тебѣ надо, Петровна? Зачѣмъ не спишь, – ужъ поздно.

А голосъ дрожитъ: что-то она отвѣтитъ, неспроста, неспроста это!

– Слышала лошадокъ, сударушка? – прошамкала вдругъ старуха.

– Слышала, – упавшимъ голосомъ отвѣтила Ганнуся.

– Подземныя лошадки, изъ-подъ земли выходятъ!!

– Петровна, ради Бога, ты знаешь что-нибудь!.. скажи мнѣ все, что знаешь… Какія это лошади, откуда? Откуда это идетъ этотъ подземный ходъ? какъ пройти туда? Я не знала, что у насъ подъ домомъ ходъ сдѣланъ…

– Сударушка, безталанная ты моя, мало ли ты чего не знаешь, что у насъ тутъ есть и что у насъ дѣлается!

Ганнуся схватилась за сердце: такъ оно у нея стучалось.

«Ну вотъ, вотъ тайна открывается!»

Ужасъ охватилъ ее, а Петровна продолжала:

– Пора узнать, пора узнать, пришло время… все разскажу, все покажу… потерпи малость…

Въ ея голосѣ звучала особенная торжественность, которая сразу показывала Ганнусѣ, что эта старуха дѣйствительно все знаетъ.

– Такъ не томи-же, говори… показывай. Силушки моей нѣту, измаяласъ я. Давно ужъ чуяло мое сердце недоброе что-то, а что такое – невдогадъ мнѣ… не понимаю! Не томи-же, говори скорѣй!!

– Пожди малость – все узнаешь! – упрямо твердила старуха. Бѣдная ты, горемычная! Да скажи ты мнѣ одно, сударушка, можешь ли ты до времени таиться, что бы ни услыхала, что бы ни увидала? можешь ли сдержать себя, не пикнуть, глазомъ не сморгнуть: есть ли въ тебѣ силушка?

– Есть, Петровна, есть! – прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватитъ у нея силъ молчать до времени, не пикнуть, глазомъ не моргнуть, хоть бы адъ самъ вдругъ разверзся передъ нею.

Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой въ сторону отъ большой аллеи, по узкой дорожкѣ. Вотъ передъ ними въ темнотѣ густыхъ кустовъ деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядомъ съ собою старуху и, все не выпуская руки ея, глухимъ голосомъ шепнула ей:

– Говори, здѣсь никто не услышитъ насъ.

IX

– Охъ, матушка! охъ, сударыня! – начала старуха:– много грѣха, много окаянства, какъ еще громъ небесный не разразился, какъ молнія Божья не убила злодѣя!.. Жаль мнѣ тебя, голубушка; долго молчала, а вотъ и не могу, будто велитъ кто все тебѣ повѣдать… Страшно оно, да крѣпись, Богъ не безъ милости. Слушай, безталанная., графъ-то твой… любишь ты его, знаю, что любишь, а онъ тебя обманываетъ… Онъ злой человѣкъ, страшный человѣкъ, всю жизнь недобрыми дѣлами, разбоемъ да душегубствомъ занимается. Кони-то, – тѣ, что въ Дону купались, – ворованные кони, ихъ то и дѣло ночною порой его разбойники пригоняютъ, выдержатъ въ подземельи, потомъ тихомолкомъ лѣсомъ угоняютъ подальше да и продадутъ на сторонѣ… Я-то все знаю, все вывѣдала, про всѣ ихъ разбои слыхала… Не однихъ коней крадутъ, – по дорогамъ грабятъ казну чужую, вещи дорогія съ собою привозятъ…

Ганнуся сжала голову руками.

«Такъ вотъ его дѣла!.. Вотъ куда онъ уѣзжаетъ!.. Боже мой, его и теперь нѣтъ дома… онъ и теперь, можетъ быть, гдѣ нибудь на дорогѣ грабить… Разбойникъ… онъ разбойникъ!..»

– Гдѣ онъ теперь… гдѣ?! – безсознательно проговорила она. – «Да нѣтъ, не можетъ того быть, – выдумала все злая старуха!..»

– Не вѣрю я тебѣ, не вѣрю, – вдругъ крикнула Ганнуся, отстраняясь отъ Петровны, и потомъ кинулась опять къ ней схватила ее за старыя, костлявыя плечи и стала трясти изо всей силы. – Не вѣрю, говори сейчасъ, что ты меня обманула… что налгала, что все сама выдумала!.. Развѣ онъ можетъ быть разбойникомъ? Зачѣмъ ему быть разбойникомъ – онъ графъ, онъ богатъ…

Но, въ то-же время, сердце ея чуяло, что тутъ нѣтъ обмана, что старуха говоритъ правду. Она выпустила ея плечи, безсознательно упала на скамейку и залилась слезами.

– Солгала я!.. охъ, кабы солгала! – проговорила Петровна, оправляясь послѣ неожиданнаго порыва Ганнуси. – Сама увидишь каковъ онъ. Ты думаешь, онъ нынче-то уѣхалъ и далеко гдѣ-нибудь теперь?!.. Анъ нѣтъ – недалече. Хочешь я тебѣ покажу его…

– Веди-же, веди скорѣе!!

– Ладно, сударыня, только сдержись, не крикни, не то все пропало, даромъ только и себя и меня загубишь, а пути изъ того никакого не выйдетъ… на другое надо тебѣ поберечь себя…

– Петровна, я, вѣдь, сказала уже, что силы у меня хватитъ… Веди ради Бога… Только дай я оправлюсь…

Она замолчала и сидѣла нѣсколько мгновеній неподвижная. Она уже не плакала, сердце у нея какъ-будто застыло. Она такъ давно ждала чего-нибудь ужаснаго, ждала разъясненія томившей ее тайны. Вотъ разъясненіе явилось – и поразило ее, какъ-будто она никогда не ждала ничего, какъ будто, чего она ждала, не должно было относиться къ нему, ея мужу.

И вспомнилось ей вдругъ первое время ихъ знакомства, тотъ страхъ, который она испытывала къ этому человѣку. Не напрасенъ былъ тотъ страхъ: сердце правду чуяло, чуяло свою горькую долю.

Но куда-же зоветъ ее старуха, что она ей покажетъ?! Она собрала всѣ свои силы, поднялась совсѣмъ даже спокойная съ виду и проговорила:

– Куда идти? веди меня, веди скорѣе… ты видишь, я спокойна!

Петровна пошла передъ нею, направляясь въ глубину парка. Черезъ нѣсколько минутъ онѣ дошли до каменной ограды.

– Куда-же теперь? – въ изумленіи спросила Ганнуся:– здѣсь нѣтъ прохода!

– Есть проходъ, – шепнула старуха:– только ты, сударыня, тутъ никогда не бывала.

Она раздвинула руками густыя вѣтки, и онѣ стали пробираться вдоль ограды.

По временамъ старуха останавливалась, прислушивалась и пробиралась дальше. Ганнуся шла по пятамъ за нею. Вдругъ, старуха остановилась.

– Здѣсь, – сказала она:– вотъ дверца! Видишь ты… ея и не видно и всегда была заперта, а нынче и запереть позабыли, третью ночь стоитъ отпертая… я ужъ выслѣдила…

И, говоря это, старуха дернула своими дрожащими руками за маленькую скобку. Открылась узенькая, закрашенная подъ камень дверца. Старушка прошла въ нее. Ганнуся послѣдовала за нею. Она уже не задавала себѣ никакихъ вопросовъ. Она ни о чемъ не думала, ничего не чувствовала. Все въ ней какъ-будто остановилось. Теперь единственное стараніе ея было идти какъ можно осторожнѣе, какъ можно меньше шумѣть; она вся превратилась въ слухъ и зрѣніе.

Онѣ очутились въ какомъ-то узкомъ, темномъ проходѣ между двумя каменными стѣнами. Высоко надъ головою мигали звѣзды, луна озаряла только самую верхушку бѣлыхъ стѣнъ, а внизу было совсѣмъ темно и сыро. Онѣ прошли шаговъ триста. Петровна остановилась, шепнула едва слышно:

– Тише, притаись! – и показала рукой передъ собою.

Ганнуся вглядѣлась: разстояніе между двумя стѣнами расширялось, проходъ оканчивался небольшимъ крылечкомъ, ведшимъ въ одно-этажное каменное зданіе. Оставивъ крылечко вправо, можно было пройти дальше, между стѣной, которая шла вокругъ всего парка, и стѣною этого зданія. Тутъ былъ узенькій проходъ, и въ этотъ-то проходъ повела Петровна Ганнусю.

– Слушай!!

Ганнуся уже и безъ того слушала. Она слышала людской говоръ, раздававшійся изъ этого неизвѣстнаго, никогда невиданнаго ею каменнаго домика. И видѣла она передъ собою полосу свѣта, ударявшую прямо въ стѣну. Этотъ свѣтъ долженъ былъ идти изъ окна. Вотъ и окно. Затаивъ дыханіе, Ганнуся мгновенно подкралась къ нему и взглянула. Окно занавѣшено, но не плотно, изъ праваго угла стекло выбито. Все видно, все слышно, все въ двухъ шагахъ… Она не дышетъ, не шелохнется, смотритъ въ небольшую щель изъ-за занавѣски. Ей видна часть комнаты, ярко озаренная…

Вся эта комната убрана дорогими коврами, по стѣнамъ на полкахъ разставлена массивная серебряная посуда. Но Ганнуся не замѣчала этого убранства; она не мигая глядѣла на другое: передъ нею мелькали человѣческія фигуры; она отчетливо могла разсмотрѣть всѣ лица. Нѣкоторыя изъ этихъ лицъ ей знакомы:– она видѣла ихъ тамъ, въ большомъ домѣ, у себя, за своимъ столомъ, – эти невѣдомые внезапно появлявшіеся и исчезавшіе пріятели ея мужа. Но они не одни здѣсь. Вотъ передъ нею мелькаютъ женщины, молодыя и красивыя женщины… только въ какомъ онѣ видѣ!.. Какой стыдъ!.. Онѣ пляшутъ, онѣ поютъ…

И вотъ, – у нея почти остановилось сердце, – вотъ онъ, ея мужъ. Онъ мелькнулъ передъ нею, обнявшись съ красивой, громко смѣявшейся женщиной. Да онъ ли это, полно?! лицо красное, налитые кровью глаза… Онъ кричитъ что-то, еле на ногахъ держится. Да и всѣ видно пьяны… Безобразная оргія въ полномъ разгарѣ…

Ганнуся закрыла глаза, отшатнулась отъ окошка и, держась за стѣну, сама шатаясь, точно пьяная, направилась назадъ, по прежней дорогѣ. Старуха осторожно пробиралась за нею. Онѣ вышли, наконецъ, изъ узкаго прохода.

Ганнуся позабыла о Петровнѣ и, какъ безумная, кинулась сквозь кусты по дорожкамъ и тропинкамъ парка къ дому. Она бѣжала, будто за нею гналась цѣлая стая отвратительныхъ привидѣній.

Но вдругъ силы ее покинули, она со слабымъ крикомъ упала на землю и потеряла сознаніе.