Текст книги "Золотая Ригма"

Автор книги: Всеволод Сысоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Страшнее зверя

Так бы и пролежали медведи долгую зиму в своей неприметной берлоге, если бы в лес не пожаловали охотники из города. В том же самом ключе, где находилась берлога, они поставили низенький сруб из сухих тонких елок, натянув поверх него палатку. В середине на большом камне установили жестяную печь, а вокруг печи нары. На поиски зверя они уходили в дальние ключи, полагая, как и все охотники, что чем дальше в лес, тем больше медведей.

Однажды один неопытный, плохо ориентировавшийся в лесу горожанин решил внимательно осмотреть угодья неподалеку от табора. Вскоре он подошел к знакомой нам липе и начал внимательно рассматривать ее замшелую кору. Зная по рассказам, что медведи ложатся на зиму в дуплах старых лип, он заинтересовался царапинами, видневшимися на стволе.

Развязав рюкзак, охотник достал топор и постучал обухом по стволу. Глухой звук пустотелого дерева разнесся по лесу, и тишина стала еще настороженней. Выбрав удобное место, охотник начал прорубать отверстие в липе. Уже с первых ударов железа по стволу медведица встала на лапы и затопталась на месте. Ее волнение передалось медвежатам, и они робко прижались к матери, дрожа всем телом. Под ударами топора содрогались толстые стены берлоги, в ушах Белогрудого гудело, древесная пыль наполняла его чуткие ноздри. Он стал потихоньку кашлять.

Вытирая вспотевший лоб, охотник рубил липу. Светлый живой слой древесины сменился грязновато-желтым прелым. Еще несколько взмахов топора – и появилось небольшое отверстие. Прислонившись к нему носом, медведица с шумом втянула в себя свежий морозный воздух, насыщенный резким запахом человеческого пота. Охотник вздрогнул. Бросив топор, он схватил ружье, но медведица исчезла в темной щели. «Надо скорее расширить отверстие, и тогда будет видно, куда стрелять», – подумал охотник и с лихорадочной поспешностью принялся за дело, не обращая внимания на рычание зверя. Дыра в дереве расширялась. Теперь хорошо было видно, как ворочается в ней медведь. О том, что в берлоге находится медведица с двумя медвежатами, охотник не подозревал.

Сменив топор на ружье, он стал целиться в прорубленное отверстие. Ему показалось, что во тьме светятся маленькие злые медвежьи глаза, и он потянул за спусковой крючок. После грохота выстрела послышался яростный рев. Внутри липы заскрежетали медвежьи когти.

«Полез! Видать, промахнулся!» – пронеслось в голове охотника. В страхе бросился он прочь от берлоги. «Отбежать бы шагов на двадцать, а там из-за укрытия можно застрелить медведя», – думал на бегу охотник. Глубокий рыхлый снег скрывал валежник. Зацепившись за сук, человек упал в снег и уронил ружье. Быстро поднявшись, он обернулся и увидел, что медведица вылезает из дупла. Полагая, что медведь не скоро слезет на землю, охотник спешил укрыться за елкой и затем поразить зверя. Но когда он обернулся, медведица исчезла. Опытный зверь, скрывшись за деревом, быстро спускался на землю с невидимой для человека стороны.

Снова пришлось отбегать в сторону, чтобы увидеть зверя, но медведица смело прыгнула на землю с четырехметровой высоты и, подняв клубы снежной пыли, замелькала черным шаром между деревьями. Два беспорядочных выстрела не остановили ее стремительный бег. Невредимой скрылась она в непроходимой чаще.

В растерянности стоял горожанин, все еще не веря, что его охотничье счастье ушло из рук. «Словно запечатанный в бочке, сидел в берлоге медведь, и вот, поди же, не смог взять», – сокрушался он, направившись было к палатке, но любопытство остановило его. Зарядив ружье, человек медленно подошел к берлоге и осторожно заглянул в прорубленное отверстие. На дне обширного липового дупла лежал убитый медвежонок. Чуть не вскрикнув от радостного изумления, охотник пошевелил медвежонка стволом ружья, затем, вырубив рогульку, вытащил свою добычу, которая едва достигала двадцати килограммов. Поместив трофей в просторный рюкзак, повеселевший горожанин торопливо зашагал к пристанищу: ему не терпелось поскорее рассказать о своих приключениях товарищам.

Когда медведица после выстрела, сразившего насмерть брата Белогрудого, быстро полезла к выходу из берлоги, Белогрудый последовал за ней. Его маленькое тело содрогалось от неимоверного ужаса. Огненная вспышка выстрела, оглушительный грохот, запах едкой пороховой гари и крови, наконец, испуганный рев матери ошеломили его. Мелкая дрожь сотрясала тело медвежонка, лапы его цепенели. Боясь сорваться и упасть на дно берлоги, Белогрудый из последних сил впился своими острыми когтями в гниловатый сук липы и затаился в дупле.

Торопясь, охотник не удосужился поглядеть вверх. Случись такое, он бы обнаружил и легко убил Белогрудого.

Потеряв мать и брата, Белогрудый не покидал своего убежища, хотя холодный сквозняк назойливо обдувал его продрогшее тело. Ему было страшно и тоскливо, но даже скулить потихоньку он боялся. Наступили ночные сумерки, невдалеке заухал филин. Осторожно озираясь по сторонам, медвежонок вылез из берлоги, спустился на землю и, разыскав след матери, устремился за ней вдогонку. Но прошло не менее четырех часов, прежде чем ему удалось догнать свою мать. Найдя старое кабанье гайно, они отдохнули, а с зарей направились в глубь темных кедрачей. Белогрудый едва поспевал за матерью. Вскоре сумрачные кедровники сменились светлыми рощами ясеней. Медведи вышли в долину широкого каменистого ключа. На их пути встал старый дряхлый тополь. Его толстый морщинистый ствол едва обняли бы четыре человека. Между огромными сучьями зияла дыра. Медведица, увидев еще издали это отверстие, с ходу забралась на тополь и спустилась в дупло. Белогрудый последовал за ней. Новая берлога была просторней первой, но более сырой и неуютной. Все же медведи спокойно проспали здесь до самой весны.

Самостоятельная жизнь

Весна пришла в лес шумная. Ветер раскачивал голые деревья, и, когда соприкасались сухие ветви или стволы умерших елей, они протяжно стонали и скрипели. Но звери привыкли к звукам леса и не пугались. Белогрудый проснулся раньше матери, ему не терпелось размять свои молодые лапы, и однажды теплым мартовским днем он вылез из дупла и спустился на землю. Снег в ключе почти растаял. Пахло прелой листвой. Побродив вокруг тополя до вечера и наевшись зеленой травы, перезимовавшей под снегом, Белогрудый вскарабкался в теплую берлогу. Тщательно облизав мокрые лапы, он свернулся клубком и подвалился к спине матери.

Прошло еще два дня, и Белогрудый вместе с матерью покинул берлогу. Сперва они довольствовались прошлогодней травой, сохранившимися под снегом желудями и орехами, затем направились к закрайкам сплошных лесов, где было много муравьев, личинок, насекомых и съедобных корней.

Теперь Белогрудый не следовал по пятам матери и не боялся оставаться подолгу один, и все же, потеряв из вида мать, он не успокаивался до тех пор, пока ее не находил.

В начале лета к ним как-то подошел незнакомый медведь. Белогрудый ожидал, что мать прогонит его, но медведица не проявила к пришельцу ни малейшей злобы. Белогрудый издали наблюдал за чужаком. Когда же он решился завязать знакомство, тот так нелюбезно покосился на пестуна, что Белогрудому оставалось только побыстрее удалиться.

Некоторое время они ходили втроем, но однажды незнакомец со злобой набросился на Белогрудого, и только проворство молодого медведя спасло его от удара клыков. Медведица все больше охладевала к своему взрослому сыну. Белогрудый все чаще уходил в сторону и вел самостоятельный образ жизни.

В жаркие, душные дни, когда его донимал гнус, он залезал на крутые вершины каменистых сопок и подолгу нежился на небольших полянках в тени дубов и кедров. Иногда спускался к речке и, найдя тихую заводь, лежал в воде, наслаждаясь прохладой.

Но даже в самую жаркую пору аппетит никогда не изменял ему. Особое предпочтение отдавалось молодым побегам борщевика, белокопытника и дудника. Охотно поедал он и луковицы и корневища сараны, ариземы, ириса, и даже осока и хвощ входили в его вегетарианское меню.

Набродившись вдоволь по лесу и утолив голод, он искал укромное место для отдыха. На земле молодой медведь не решался отдыхать, его могли обидеть любые звери: волки, тигры, бурые медведи. Чаще всего он забирался на толстые старые кедры и свивал из веток удобное гнездо. Густая крона кедра защищала его от проливных дождей, а прямой, лишенный внизу сучьев ствол дерева был недоступен для врагов.

Однажды, когда Белогрудый лежал в своем гнезде, к кедру подошел тигр. Почуяв запах молодого медведя, амба поднял голову и стал принюхиваться. Сквозь густые переплетенные ветки кедра он вскоре рассмотрел соблазнительную добычу. Но как овладеть ею? Белогрудый тоже заметил страшного врага. Притаившись в гнезде, он решил отсидеться, а когда тигр уйдет, спуститься на землю и навсегда покинуть чужие владения. Но тигр был голоден и не собирался отступать. Отойдя от кедра, он лег за прикрытием и стал караулить. Только к вечеру, просидев в засаде чуть ли не весь день, тигр потерял терпение.

Подойдя к кедру, могучий зверь поднялся на задние лапы, запустил в красноватую кору светлые, словно выточенные из нефрита, когти и с трудом полез вверх. В ужасе заметался в гнезде Белогрудый. Ему нужно было спасаться бегством, но куда бежать? Забравшись на самую вершину кедра, Белогрудый схватил в охапку тонкие ветви и, раскачиваясь на них, затих, не спуская глаз с преследователя. Как бы не веря, что добыча ускользнула, тигр добрался до гнезда, обшарил его лапой и сконфуженный сполз обратно. Полежав на земле несколько часов, он удалился прочь.

Белогрудый долго еще сидел на кедре, всматриваясь в каждый предмет, лежащий на земле, и принюхиваясь к свежему лесному воздуху, прежде чем решился спрыгнуть на землю.

Как-то, бродя в долине горной реки, Белогрудый на старом ильме увидел гнездо. Ему и раньше нередко попадались гнезда на деревьях, и он с удовольствием поедал яйца птиц. Найденное теперь большое гнездо было устроено на сломанной вершине. Хозяева гнезда – черные аисты отсутствовали, и Белогрудый полез на дерево. С легкостью и проворством обезьяны забрался он на высокий ильм и с нетерпением заглянул в гнездо. Но вместо яиц он увидел там какое-то странное существо с растопыренными полуоперившимися крыльями и длинным раскрытым клювом. Птенец издавал щелкающие звуки и норовил клюнуть Белогрудого в глаз. Когда прошел невольный испуг, медведь осторожно потрогал лапой птенца и, убедившись, что тот не опасен, открыл пасть, чтобы схватить его. Но в этот миг что-то прошумело над головой Белогрудого и большая птица с криком ринулась на грабителя, больно ткнув его в спину острым клювом. На тревожный крик самки прилетел самец, и супружеская чета аистов решила проучить непрошеного гостя. Удары сильных клювов и крыльев были столь болезненны и часты, что Белогрудый взревел и беспорядочно замахал передними лапами. Боясь, что аисты сбросят его с дерева, он начал сползать вниз, судорожно цепляясь за ветки и уклоняясь от беспощадных ударов. До самой земли провожали его рассерженные птицы, вырывая из медвежьей шкуры клочки черной шерсти. Опрометью бросился Белогрудый в густые заросли прибрежного кустарника…

Незаметно летело время. Приближалась зима. Нужно было подумать о берлоге. Надеясь на помощь матери, Белогрудый упорно разыскивал ее по склонам сопок. Медведицу он нашел на вершине крутой горы: она была занята тем, что прогрызала отверстие в сухой пустотелой липе. Обрадовавшись встрече, Белогрудый разлегся под липой в ожидании завершения работы. Когда отверстие стало достаточно просторным, медведица опустила в дыру задние лапы и скрылась в дупле. Видя, что мать больше не появляется наружу, Белогрудый спокойно последовал за ней. Но на этот раз медведица встретила его угрожающим рычанием. Не сразу понял Белогрудый, что от него требуют покинуть берлогу. Он принял было вид провинившегося: застенчиво отворачивал морду, плакал, но ничто не помогло. Видя, что сын упорствует, медведица больно укусила его за загривок и грозно рявкнула. Пришлось уходить прочь и самому искать пристанище.

С едва слышным шипением шел мелкий крупчатый снежок, и маленькие лапы Белогрудого оставляли на нем неясные отпечатки. Молодой медведь то плелся кабаньими тропами, то вспрыгивал на поваленное дерево и брел по нему, и тогда след его терялся. Вот и знакомый старый кедр. Когда-то, лазая за шишками, Белогрудый укрывался в его дуплистой вершине. Старый великан был еще живым, плодоносящим деревом, но один из больших суков его вершины усох, выгнил. В этом дупле и нашел усталый медвежонок себе убежище на зиму.

На тридцатиметровой высоте, недосягаемой для врагов, затаился на долгие пять месяцев зимней спячки Белогрудый. Забытый родной матерью, один среди враждебных сил природы, безмятежно спал он в своей первой в жизни берлоге, и снилось ему веселое лето…

Бывают ли пестуны у медведей?

Выйдя из берлоги, Белогрудый, не привыкший к столь длительному одиночеству, затосковал по матери. Желая во что бы то ни стало разыскать ее, он отправился к тому месту, где осталась с осени медведица.

Утолив голод травой и несколькими прошлогодними крупными и твердыми как камень орехами, он кружил по косогору, пока не нашел злополучную липу. Тщательно обнюхав дерево, он убедился, что медведица покинула берлогу всего за день до его прихода. Кроме знакомого запаха материнских следов он уловил еще и тонкий запах двух маленьких медвежат.

Если бы Белогрудый, не отвлекаясь, пошел по этим следам, он, возможно, и догнал бы медведицу, но голод постоянно напоминал ему о пустом желудке, и Белогрудый то и дело останавливался у валежин и старых пней в поисках насекомых. Вскоре следы матери исчезли под следами большого бурого медведя. Белогрудый свернул с них, но долго еще шел в заветном направлении.

Много дней искал он мать и за это время не раз встречался с медведями. Однажды он увидел играющих на выворотне двух малышей, но когда подошел к ним поближе, на него с ревом набросилась незнакомая медведица. Едва убежал Белогрудый от рассерженной мамаши.

Потеряв всякую надежду найти свою мать, он постепенно свыкся с одиночеством. Да иначе и не могло быть: взрослые медведи его обижали, а маленькие ревностно оберегались своими мамашами, к ним не было доступа.

Прошло лето. Начали поспевать кедровые шишки. Белогрудый помнил вкус сладковатых орешков, от них он жирел быстрее, чем от желудей. Его потянуло в кедрачи. Но шишки, дразня медвежий аппетит с высоты вершины, еще не падали на землю. И вот однажды, бродя по этим заповедным местам, Белогрудый неожиданно столкнулся с медведицей. По привычке он хотел броситься наутек, но когда его ноздри уловили самый знакомый в мире запах, с какой радостью поспешил навстречу матери Белогрудый!

Мать холодно встретила бурное проявление чувств своего почти взрослого сына. И хотя поднявшаяся было дыбом ее шерсть улеглась и оскалившиеся клыки закрылись верхней губой, она не позволила Белогрудому облизать себя.

Подбежавшие медвежата, видя, что мать не прогоняет пришельца, робко приблизились к нему. Вскоре вся семья мирно бродила по кедрачу в поисках шишек. Белогрудый был полон сил, встреча с матерью приподняла его настроение. С проворством, присущим только молодому медведю, он быстро взобрался на самую макушку кедра, где крупными гроздьями висели золотистые шишки, и начал сбрасывать их на землю. Медведица быстро оценила находчивость своего старшего сына. Она подозвала медвежат, и они втроем принялись за еду. Собрав несколько шишек в кучу, медведица расплющивала каждую шишку зубами, затем когтями выбирала из нее орешки, тщательно их разжевывала и с наслаждением проглатывала. Медвежата следовали ее примеру, но у них это получалось медленнее. Когда Белогрудый спустился на землю, ему досталась всего пара шишек, но это нисколько не огорчило его и он тут же полез на следующий кедр. Раздвоенная вершина дерева оканчивалась тонкими ветвями, на конце которых держались шишки, и добраться до них Белогрудый не мог. Тогда, укрепившись в развилке более толстых сучьев, он подгрыз одну из ветвей, особенно обильную плодами, и, уцепившись за нее когтями лапы, начал тянуть к себе. Ветвь с громким треском сломалась и полетела на землю, за ней последовала вторая, затем третья. И опять Белогрудому мало что досталось. Пришлось лезть на третий кедр. Это было могучее трехсотлетнее дерево в расцвете плодоношения. Его густая вершина, напоминающая перевернутый веник, была усыпана сотнями шишек. Забравшись на вершину, Белогрудый распластался на ней и лапами начал колотить по ветвям. Шишки градом посыпались на бродивших внизу медвежат. Они так больно ударяли малышей по спинам, что медвежата жалобно взвизгивали и удирали в кусты, чтобы затем с удвоенным аппетитом наброситься на желанное лакомство. Как ни быстро расправлялись медведи с шишками, кое-что на этот раз перепало и Белогрудому.

Утолив голод, семейство разлеглось на мягкой сухой подстилке из хвои.

Медвежата стали неразлучными друзьями своего старшего брата. Они заигрывали с ним, спешили к нему, когда он находил вкусную пищу, и Белогрудый добродушно делился добычей с ними. Только отношение к нему матери не становилось нежнее.

Так в течение всей осени бродили они совместно по тайге, добывали корм и отдыхали, удивляя своими следами охотников. Когда наступила пора ложиться в берлогу, мать прогнала Белогрудого и он ушел к своему старому кедру.

Какой медведь не любит меда…

Прошло несколько лет. Белогрудый стал взрослым, сильным зверем. Его густая черная как вороново крыло шерсть лоснилась. Белое пятно на груди расширилось и стало похоже на силуэт летящей чайки. Длинная шерсть делала шею непомерно широкой. Крепкие, круто загнутые острые когти позволяли ему в поисках пищи взбираться на самые высокие деревья. Он не любил общества себе подобных, держался отшельником, и лишь в первые месяцы лета его можно было увидеть рядом с самкой. Больше всего Белогрудый боялся человека, тигров и крупных бурых медведей.

Если Белогрудому случалось отыскать гнездо диких пчел в дупле какого-нибудь толстого старого дерева, колоссальную работу проделывал косолапый, прежде чем добирался до лакомой пищи. Иной раз он часами сидел на дереве, обхватив ствол лапами и прогрызая древесину, чтобы извлечь из дупла кусочек сотов, истекающих душистым медом. Крылатые защитники беспощадно жалили его в нос, губы и уши, пробирались сквозь шерсть к животу и груди, где шкура была тоньше и нежнее. Однако гнезда диких пчел встречались редко, иногда ему приходилось довольствоваться гнездами ос. Правда, там не было меда. Но личинки были тоже вкусны.

Бродя по липнякам, Белогрудый как-то вышел к пасеке. Тонкое чутье зверя еще издали уловило сладковатый медовый дух, источаемый улейками. Потоптавшись на месте, Белогрудый не решился зайти с ходу на пасеку, но и уйти прочь не хватило воли. Дождавшись ночных сумерек, медведь пошел вокруг пасеки, прислушиваясь и принюхиваясь. На его счастье пасечник отлучился на пару дней в деревню, и на пасеке никого не было. Крадучись, словно за каждым кустом его подстерегал враг, Белогрудый зашел на пасеку, подошел к крайнему улью, обнюхал его и поцарапал леток когтями. Сперва он пустил в ход зубы, полагая, что соты, как и в дереве, спрятаны под толстым слоем древесины. Но ненароком столкнул с улья крышку и, запустив лапу внутрь, выбросил на траву сразу две рамки с сотовым медом. Сонные пчелы густо облепили рамку, но Белогрудый не обращал на них внимания. С жадностью, довольно урча и потирая лапой обкусанный нос, поедал он мед вместе с восковыми сотами и сидящими на них пчелами. Покончив с одним ульем, он перешел к другому, затем к третьему, четвертому, пятому… Теперь он знал, как нужно сбрасывать крышку и доставать соты. Первый раз в своей жизни Белогрудый так наелся меда, что у него заболел живот.

Долго потом сокрушался пасечник, вернувшийся из деревни. В адрес медведя неслись такие яростные проклятия и пожелания, что, осуществись они даже наполовину, род медвежий перестал бы существовать на земле. Успокоившись и убрав пустые ульи, пчеловод решил оградить свое хозяйство от вторичного вторжения косолапых. С этой целью он соорудил подобие изгороди из веток и сучьев срубленных деревьев и кустов. Только в двух местах оставил удобные проходы, словно приглашая медведя воспользоваться одним из них. В каждом проходе он насторожил петли из тонкого стального троса, закрепив их концы на толстых деревьях. Петли были подвешены к кустам на уровне головы медведя. Идя по проходу, он неминуемо должен был попасть в петлю и затянуть ее на себе. Чтобы трос был незаметен, пасечник замаскировал его травой и ветками кустарников. Сам же пасечник устроился на краю обширной поляны, подступавшей к пасеке с юга: если медведь пойдет открытым местом, то попадет под разрывную пулю.

С наступлением ночи старик уселся на сидьбу. Взошедшая луна наполняла лес таким ярким светом, что появись на тропе мышь, и ту можно было бы разглядеть. Прислушиваясь к неясным шорохам, просидел караульщик до утра, так и не дождавшись медведя. Не пришел зверь и на вторую ночь. Не знал пасечник, что объевшийся Белогрудый стал на несколько дней равнодушным к меду.

Потеряв надежду подкараулить грабителя, старик занялся своими пчелами, перестал ходить на засидку, но петель не снимал: для людей и собак они неопасны, а скот в лесу не ходил.

Прошло более полумесяца, прежде чем Белогрудого снова потянуло отведать меда. Он направился к знакомой пасеке. Ночь на этот раз выдалась пасмурная, глухая, ветер шумел в высоких вершинах кедров, растущих по гребням сопок, а в распадках было тихо. Подойдя к омшанику, медведь остановился у засеки. Раньше ее здесь не было. Лист на срубленных деревьях засох и предательски шелестел, а Белогрудому хотелось бесшумно подобраться к ульям. Зверь понимал, что грабить чужое добро безнаказанно нельзя, и трусливо озирался по сторонам. Но вот завиднелся просвет, к нему и направился Белогрудый. Вскоре он заметил трос и осторожно обнюхал его. Запах железа еще не был знаком медведю. Белогрудый мог свободно уклониться от петли, пройти стороной, но незнакомый предмет нужно было исследовать, потрогать, и он, словно зная о коварных свойствах настороженной ловушки, просунул в нее голову и слегка потерся о трос шеей. Почувствовав, как что-то холодное обвилось вокруг шеи, медведь рявкнул и с такой силой рванулся вперед, что перекувыркнулся через голову: туго затянувшаяся петля держала мертвой хваткой.

На Белогрудого напал панический страх, в груди закипела злость. Сперва ему казалось, что во всем виноваты кусты и молодые деревца. Он дробил их зубами, вырывал с корнем. Вскоре вокруг дерева, к которому была прикреплена петля, образовалась хорошо расчищенная поляна, по ней с бешенством кружился Белогрудый, то наматывая, то разматывая гибкие кольца. Выбившись из сил и успокоившись, он попытался трос перекусить, и это ему удалось бы, но каждый раз он кусал стальной канат в разных местах. Затем он попытался стащить петлю с головы, ухватившись за нее когтями передних лап. Медведь изгрыз клыками добрую половину дуба, закрутил вокруг него трос и притих, задыхаясь в петле. Слюна текла из его раскрытой пасти, пачкая шкуру.

Пасечник спал плохо. Выйдя среди ночи из избы, он услышал треск ломаемого кустарника и отчаянный рев зверя, но идти к ловушке не решился: в темноте было трудно разобрать, где зверь, а где выворотень, к тому же у деда была плохонькая одноствольная «ижевка», заряженная «жаканом». Пришлось ему ждать утра.

Солнце еще не поднималось над лесом, когда пасечник подпоясался патронташем, на котором висел внушительной длины нож, и направился к пойманному зверю.

– Что, попался, черный разбойник? – обрадовался пасечник. – Заплатишь теперь шкурой за все улейки!

С этими словами старик стал целиться в Белогрудого, но никак не мог поймать на мушку убойное место. Он не торопился, уверенный в том, что медведь никуда не уйдет, и хотел одной пулей положить зверя наповал. Измученный и перепуганный Белогрудый беспорядочно метался.

Грянул выстрел… Белогрудый инстинктивно рванулся в сторону. Железная петля, мертвой хваткой державшая его за шиворот, вдруг разжалась. Медведь мотнул головой, рявкнул и, не сдерживаемый больше тросом, ринулся в кусты.

Дрожащими руками пасечник перезарядил ружье и выстрелил еще раз по убегающему зверю, но снова промахнулся. Все стихло.

«Неужто порвал трос?» – пронеслось в голове незадачливого охотника. Он подошел к изгрызенному медведем дубу и остановился в недоумении. Трос на витке оказался пересеченным пулей.

Долго бежал с петлей на шее Белогрудый. Затем, бухнувшись в болотистый ключ, лежал в прохладной воде до тех пор, пока не перестало бешено колотиться сердце. Выйдя из воды и отряхнувшись, он сравнительно легко, одним рывком сорвал с себя петлю и, как бы боясь, что она снова вопьется в его шею, побрел прочь.